══════⌘══════
Дазай нервно докуривал сигарету. Дым пеплом оседал в легких, от чего в горле запершило, и Осаму проигнорировал очередной порыв закашляться, сжав зубы и напрягшись всем телом. Сигарета тлела, зажатая между двумя пальцами. Огонь добрался почти до фильтра, норовя обжечь слегка загрубевшую кожу рук. Задумчивый и слегка рассеянный взгляд устремлен в окно. Осаму затягивается снова, держа сигарету между тонкими пальцами и наполняя легкие дымом. Уже через несколько секунд тот выходит, касаясь нежных губ. Холодный воздух стремительно проникает в открытое нараспашку окно и обдувает бледное лицо. Мужчина прикрывает глаза, слегка зажмурившись, а его щёки едва заметно розовеют. Сейчас всё внимание уделено тексту нового стихотворения, отдельные части которого уже написаны, но совершенно не хотят складываться. Впервые за долгое время Дазай решил отойти от прозы и теперь мучается, вот уже которую ночь проводя в своем кабинете перед мятым листом бумаги. Все слова будто комом встали в горле, а ручка постоянно зачеркивала предложения, переписывая их из раза в раз. Когда из-за очередного порыва ветра по коже проходятся неприятные мурашки, Осаму оставляет затухшую сигарету в пепельнице, закрывает окно и откидывает голову на спинку кресла, устремляя взгляд в потолок. Недавно была годовщина смерти Оды — 10 лет. В тот день Дазай по обыкновению отправился на кладбище. Спиной облокотившись на могильную плиту, он вспоминал, как приходил сюда в прошлые разы. Казалось бы, ничего не изменилось: тот же зимний ветер, проникающий под пальто и вызывающий дрожь. Те же бинты на теле. Та же тишина, нарушаемая одним лишь его дыханием. Те же ладони, сжатые в кулаки. Однако в этот раз всё было немного по-другому: ветер дует с новой силой, но Осаму не дрожит, потому что надел толстый свитер и шарф. Он всё ещё обмотан бинтами, но под ними нет новых шрамов. Тишина неизменно окутывает мрачное место, но теперь в ней слышны два дыхания. Дазай так же сжимает руку в кулак, но только одну, потому что вторая держит теплую ладонь Чуи. Накахара сам предложил пойти вместе, а Осаму не стал отказываться. В глубине души он был очень благодарен, ведь знал, что так ему будет спокойнее. Они оба об этом знали. Много чего произошло за время их отношений: и хорошего, и плохого. Они научились уживаться. Они научились доверять. Они научились дружить. Было много драк и много ссор. Было много обид и много недопониманий. Было много глупых поступков и не менее неловких, но искренних извинений. Были темные времена и были светлые времена. Они научились разговаривать друг с другом. Они научились молчать друг с другом. Они научились любить. Размышляя об этом, Осаму останавливается на мысли, что они никуда не ездили с Чуей. Никогда не путешествовали, хотя так часто об этом говорили. Однажды, сидя за чашечкой сакэ и смотря на осенний ливень, Чуя признался, что мечтает побывать в горах. Сейчас, вспоминая это, на лице Дазая появляется воодушевленная улыбка. Приняв решение заглянуть завтра в недавно открывшийся офис, реклама которого о горящих зимних турах висит чуть ли не на каждом шагу, Осаму вновь берёт ручку и раскладывает чистый лист, на котором вскоре появляются первые складные строчки:никогда не видел ещё холода и тепла одновременно.
расскажи мне хоть что-нибудь,
например, как играешь во что-нибудь.
как отдыхаешь или, что невыносимо холодно сейчас гулять.
══════⌘══════
Чуя заканчивал приготовление ужина, когда замок двери щелкнул и в квартиру ввалился Осаму. Из коридора сразу же послышалось недовольное бормотание. Накахара выключил огонь на плите и выглянул из кухни, наблюдая забавную картину: Дазай, весь в снегу, с кряхтением стаскивал с себя второй ботинок, неустойчиво покачиваясь на одной ноге. В руках он держал большую коробку, из верхушки которой выглядывали ветки сосны и бамбука. — Ты купил кадомацу? — с улыбкой спросил Накахара, забирая коробку из рук и относя её в зал, где они обычно проводили совместные вечера, отдыхали или работали. Оставив её на низком столике, Чуя развернулся, встречаясь носом с широкой грудью. Его тут же сгребли в объятия, заключая в кольцо длинных рук. — Привет, — пробормотал Дазай, зарываясь носом в рыжие волосы, жадно втягивая их запах. От Чуи всегда так вкусно пахло, что у Осаму ноги едва не подкашивались. Этот свежий, с древесными нотками запах стал для него родным. Так пахнул его дом, так пахнул Чуя. Он обожал во время секса утыкаться ему в шею или ключицы, целовать их, кусать, оставлять метки. Обожал засыпать, прижимаясь губами к его макушке. Обожал кусать его загривок, когда они дурачились. Он обожал Чую. — Привет, — ответил Накахара, обнимая в ответ и потягиваясь за поцелуем. — Всё хорошо? — Когда ты рядом по-другому не бывает. Чуя закатил глаза. — Подхалим. Усмехнувшись, Дазай медленно отстраняется, по пути ладонями задевая не скрытую домашней футболкой кожу Накахары, которая тут же покрывается мурашками. — Руки ледяные, как у мертвяка, хоть в печке размораживай, — фырчит он и проворно уворачивается, когда к нему снова тянутся загребущие конечности. — А меня и трогать не смей! Дазай гаденько хихикает и подходит ближе, заползая холодными ладонями под тонкую футболку, за что получает рукой по голове. Под непрерывный поток ругательств он быстро ретируется в душ, чтобы, наконец, смыть с себя всю грязь, собравшуюся за день, и согреться под теплой водой. — Ты приготовил удон с крабом! — Осаму, одетый в домашнюю хлопковую юкату, с блеском в глазах разглядывал выставленные блюда. — Люблю тебя, — говорит он, усаживаясь и поднимая взгляд на Чую. Тот в свою очередь тихо фыркает, устраиваясь напротив. — Знаю. Ужин проходит в тишине. Каждый из них занят своими мыслями, и когда они встают из-за стола, Осаму машинально собирает грязную посуду, направляясь к раковине. Им никогда не приходилось спорить на эту тему: если еду готовил Дазай — посуду мыл Чуя, если готовил Чуя — убирал Дазай. Бывало, готовить не хотелось никому, и они покупали что-нибудь в кафе неподалеку. Тогда наводили порядок они вместе, толкаясь на тесной кухне. В воздухе ощущается неприятное давление от царящего безмолвия. Чуя в последнее время кажется каким-то отстраненным, будто его беспокоят тревожные мысли, о которых он не говорит. Вымыв последнюю тарелку, Осаму проходит в зал, где на диване перед большим окном расположился Чуя. Он сидит, подтянув одну ногу к груди, в руках излюбленный блокнот, в котором обычно создаются будущие произведения. Накахара выглядит задумчиво, но совсем не сосредоточенно. Дазай даже смеет предположить, что в точно таком же состоянии пребывал он сам на протяжении последних нескольких ночей в своем кабинете. — Опять снег пошел, — он садится рядом, вынуждая Чую сдвинуться чуть ближе к подлокотнику, и переводит взгляд на рыжего, который наблюдает за кружащими в ночи снежинками. — В этом году его обещают много, — Накахара опускает взгляд в блокнот, что-то в нём зачеркивая. Дазай придвигается ближе. — Что у тебя там? — он спрашивает, всё так же глядя на Чую. Осаму мог бессовестно вторгаться в личное пространство, но только когда дело не касалось творчества. Если Чуя не захочет показывать, Дазай не станет больше просить и уж тем более смотреть. Накахара кивает, давая разрешение и с каким-то презрением оглядывая страницу, протягивает блокнот. Осаму вчитывается в отдельные отрывки, пытаясь не упустить ничего в хаосе из грубых зачеркивающих линий, и хмыкает, поднимая голову. Он встречается с голубыми глазами, что кажутся темно-синими во мраке комнаты, и в их взгляде читается вопрос. Чуя хмурит брови на его усмешку, и, прежде чем он успеет себе что-нибудь надумать, Осаму спрашивает: — Чиби, неужто у нас с тобой писательский кризис? Накахара со скептическим видом выгибает бровь, явно неудовлетворенный таким комментарием, и Дазай поясняет: — Я тоже неделю назад сел за стихотворение, но не идет ровным счетом ничего. Теперь уже очередь Чуи усмехнуться. Он забирает блокнот, недолго сверлит исписанную страницу взглядом и отбрасывает его, потягиваясь на диване. — Писательский кризис, значит, — соглашается он с едва-заметной улыбкой. — Я намучился со второй частью, хотя в начале тоже не совсем уверен. — А мне нравится начало! «Испачканный печалью. Снег падает чуть слышно. Испачканный печалью, Гуляет ветер лишним.» — звучит очень складно. Я всегда поражаюсь тому, как тебе удается, несмотря на депрессивность, сохранять такое умиротворение в произведении. И неспешный ритм придает стихотворению некую музыкальность. Чуя пожал плечами. — Просто пробую что-то новое, но спасибо, что оценил. — Накахара никогда не признался бы, насколько ценно для него мнение Дазая в подобных вопросах. Он действительно считал Осаму мастером своего дела, будь то проза или лирика. Естественно, ему он об этом не скажет. Чтоб не зазнался. Они ещё какое-то время сидели в тишине, любуясь зимним пейзажем. Очень приятно наблюдать за снегом, неспешно падающим большими хлопьями и переливающимся в свете ночного фонаря. Осаму мельком глянул на Чую и, к своему удивлению, встретился с взглядом синих глаз, которые как-то оценивающе смотрели на него. Дазай приподнял бровь и Чуя, отвечая на немой вопрос, произнес: — Красивый. — сказано это было с такой интонацией, будто Накахара только что не сделал комплимент, а вынес некий вердикт, отчего Осаму даже на мгновение растерялся, прежде чем его грудь заполнило тепло. Он придвинулся ближе и запустил пальцы в рыжие локоны, слегка массируя голову. Чуя последовал за его ладонью, блаженно прикрыв глаза. По телу пробежали едва заметные мурашки, когда прямо около уха послышался шепот: — Да что вы говорите, мистер модная шляпа? — с веселой улыбкой произнес Дазай, обвивая руками чужую талию и целуя чувствительное место за ушком. Накахара, устроив ноги на диване, полностью разворачивается к нему и чуть оттягивает за волосы, прерывая череду мелких поцелуев, которые уже перешли на шею. Когда их взгляды снова встречаются, он подается навстречу. Губы осторожно находят друг друга, касаясь с особой нежностью, почти целомудренно. Дазай на мгновение отстраняется. Рука, что прежде покоилась в копне рыжих волос, медленно перемещается на пылающую щеку, в то время как пальцы второй крепче сжимают тонкую талию. Он жадно впивается в приоткрытые губы, целуя напористо и уверенно, и улыбается, когда ему отвечают с таким же рвением. Каждый пытается перехватить инициативу, языки сплетаются в яростном танце, выбивая воздух из легких. Чувствуя, как тяжелеет низ живота и затуманивается сознание, они, тяжело дыша, разрывают поцелуй. Потратив несколько минут на то, чтобы восстановить дыхание, Осаму хитро улыбнулся, поднимаясь с дивана. — Знаешь, у меня есть для тебя подарок. — он потянул Чую за руку, призывая последовать за ним, и повел к небольшому столику, на котором всё ещё стояла оставленная коробка. — Я думаю, что пора украсить дом к Новому году и избавиться от старых оберегов! Чуя на это усмехнулся. — Думаешь, причина отсутствия у нас вдохновения это проделки разгневанного Одзи-сана? Боюсь тебя разочаровать, но чтобы заслужить его расположение, помимо оберегов нам придется вымести пол квартиры, в том числе почти весь твой кабинет, ведь хлам он тоже не любит. — Конечно! А ещё купим грабли и в каждом углу расставим мотибаны! Тогда Одзи-сан точно будет чувствовать себя комфортно. — Учитывая то, чем мы здесь занимаемся, я почти уверен, что бедный Одзи-сан вместе со всеми своими приятелями сбежал отсюда сразу, как мы съехались. Дазай с невинным видом пожал плечами и удалился в коридор. Пока он пытался найти что-то в карманах своего пальто, Чуя достал из коробки кадомацу, отмечая высокое качество и красоту изделия: крупные веточки сосны и сливы в несколько рядов обрамляли три побега бамбука, что стояли по центру. Соединялись они сименавой, в несколько раз обмотанной вокруг икебаны и завязанной в красивый бантик. Композицию дополняли искусственные цветы, листья и мандарины. Занятый изучением мелких деталей, Накахара не заметил, как за его спиной появился Дазай. — Чиби, у меня кое-что есть для тебя. Чуя развернулся и увидел Осаму, который что-то прятал за спиной, счастливо улыбаясь. Редко можно было увидеть его искреннюю, не скрытую ехидством улыбку, и у Накахары всегда в такие моменты разливалось тепло в груди. Он попытался заглянуть Дазаю за спину, чтобы увидеть, что он там прячет, но тот проворно увернулся, с озорством блеснув глазами. — Чиби знает, что наступил сезон Юкими, — Чуя непонимающе кивнул, строя теории насчет того, как это может быть связанно с подарком. Дазая видимо позабавил его озадаченный вид, и он продолжил: — Мы с тобой всё хотели куда-нибудь съездить, и я подумал, что это отличное время. — после этих слов он протянул Чуе конвертик, на котором красивым шрифтом было написано «Сибу-Онсэн». Открыв конверт, Накахара увидел фотографию горячего источника на фоне заснеженных гор, бумажку с предположительно названием отеля, в которую были вписаны их имена и два билета на поезд. На завтра. Чуя неверяще уставился на Дазая, его глаза блестели восторгом. — Ты купил нам путевки в онсэн? — Чиби хотел побывать в горах, и мне показалось, что можно совместить приятное с полезным. А ещё это поможет нам развеяться, — едва он успел договорить, как в губы впились настойчивым поцелуем, заключая в крепкие объятия. Они целовались долго, и между каждым касанием губ Чуя шептал слова благодарности. Он не просто хотел этого, он мечтал об этом.══════⌘══════
Дорога из Йокогамы до Префектуры Нагано на поезде заняла чуть больше трех часов. В самом начале пути Чуя выбил себе место у окна и вплоть до их станции не отлипал от него, рассматривая виды. Дазай рассматривал Чую: любовался блеском и восторгом в его глазах, радостной улыбкой, перебирал рыжие локоны, что покоились на плече, собранные в аккуратный хвост, иногда наклонялся, целуя щеку или висок, и сам не мог сдержать улыбки, когда видел, как румянец окрашивает бледную кожу, а голубые глаза с напускной раздраженностью кидают на него мимолетные взгляды. К полудню они прибыли в Сибу Онсэн. Город был расположен в небольшой долине вдоль горной реки и представлял собой несколько узких улочек. На улице ощущается холод зимнего воздуха. Сделав глубокий вдох, чувствуется, как прохлада наполняет легкие, освежая и пробуждая внутренние силы. Погода просто потрясающая: белоснежное покрывало превращает и без того восхитительный пейзаж в волшебное место. Деревья, крыши домов и лавочки, занесенные ночным снегопадом, переливаются под лучами зимнего солнца. Вокруг полная тишина. Небо чистое, и лишь изредка сверху летят маленькие снежинки. Иней оставил причудливые, но очень красивые узоры на дорожках, тщательно вычищенных работниками онсэна. Белоснежный покров тянется до самого горизонта, словно бескрайняя степь снега. Горные вершины манят к себе, и хочется подняться повыше, чтобы увидеть сверкающие снега, переливающиеся на солнце, вздохнуть чистейший воздух и с высоты посмотреть на простирающийся внизу мир. На мгновение Дазай задумывается о том, что умереть, сбросившись с горы, в окружении такого чарующего пейзажа, было бы лучшим способом, но все мысли исчезают, как только он чувствует, как в карман пробирается холодная рука, переплетая замерзшие пальцы с его собственными, теплыми. Осаму сжимает чужую ладонь и переводит взгляд на Чую, который, кажется, всё это время тоже рассматривал заснеженные горы. — А я говорил тебе взять перчатки, слизень. — напоминает Осаму и усмехается, когда Накахара фыркает. — Ты тоже неплохо справляешься с функцией подогрева, так что работай. Не одному же тебе меня эксплуатировать, — ворчит рыжий, кидая многозначительный взгляд на Дазая, на лице которого тут же расцвела хитрая улыбка. — Чуя, не ты ли каждый раз говоришь, как тепло у меня внут— — Заткнись, пока я не промыл твои тупые мозги в одном из этих сугробов. Осаму смеётся, наблюдая, как зарумянившиеся на морозе щёки краснеют ещё сильнее, за что получает тычок под ребра. Обычно, когда они наедине, Чую почти невозможно смутить такими вещами, даже наоборот, он иногда может выдать такое, от чего у Дазая потом ещё несколько дней будет краснеть лицо, стоит ненароком воспроизвести сказанное в памяти. Однако, когда речь о чём-то подобном заходит вне дома, Накахара всегда сначала покрывается румянцем, а потом, шипя и ругаясь, пресекает эту тему. Город находится в уединенном месте. Вымощенные булыжником улочки окружены традиционными деревянными рёканами,расположенными вдоль реки. Людей на удивление немного: по пути к гостинице встретилась только пара прогуливающихся туристов и несколько работников в форме. В рёкане их встретила приветливая девушка-администратор, одетая в традиционное кимоно. Проверив все документы, она вручила ключ с деревянным брелком и пригласила следовать за ней, по пути рассказывая основную информацию: — У нас в Сибу Онсэне девять общественных купален, расположенных по всему городу. Они находятся в ведении местных рёканов и, если вы останавливаетесь в одном из них, можете бесплатно пользоваться всеми девятью купальнями, на входе достаточно показать ключ от вашего номера. Вода обладает целебным и оздоравливающим эффектом, и каждая из них отличается своими свойствами благодаря различным минералам. — девушка остановилась около резной деревянной двери. — Общественные купальни работают с 9.00 до 23.00. Ваш номер имеет выход к частному источнику, им вы можете пользоваться в любое время, — она приоткрыла дверь и отступила, приглашая войти. — Более подробно всё изучить вы сможете с помощью информационных буклетов, если возникнут вопросы — обращайтесь. Желаю приятного отдыха! — поклонившись, она улыбнулась и скрылась в коридоре. Номер оказался достаточно просторный. Из прихожей сразу попадаешь в зал: в центре комнаты низкий столик, на котором стоит ваза с красными цветами, пара бутылок воды и несколько брошюр с информацией о купальнях. Сквозь сёдзи видны расплывчатые очертания ветвей и стволов деревьев. Под ногами — мягкие татами, слева расположен длинный осиирэ, около него, за закрытыми дверями скрывается ванная. Справа виднеется проход в спальню. Большой застеленный футон лежит посередине комнаты, рядом с ним горят напольные светильники, у стены компактная тумбочка. За задернутыми шторами — прямоугольное окно с видом на небольшой двор. На футоне аккуратно сложены две юкаты темно-синего цвета, расшитые светло-розовыми узорами в виде бутонов сакуры. Материал у них качественный и приятный, по ощущениям — хлопок со льном. — Я в душ, хочу помыться после дороги, — оповещает Чуя, доставая из сумки все свои банные принадлежности и освобождаясь от одежды. Дазай, изучающий информацию в выданном буклете, переводит внимание на Накахару и широко улыбается, делая шаг навстречу. — Я с тобой. Даже не удостоив его взглядом, рыжий снимает футболку, оставаясь в одном нижнем белье и, будучи на пути к ванной кидает предупреждающее: — Только попробуй. Осаму провожает его тяжелым вздохом, задерживая взгляд на определенных частях тела. Их номер имеет собственный выход к источнику под открытым небом, огороженный деревянным заборчиком, который полностью защищает от чужих глаз. Дазай вышел на просторную террасу и прикрыл глаза, наслаждаясь чистым горным воздухом с хвойными нотками и природной тишиной, нарушаемой лишь редкими голосами других гостей. Неизвестно, сколько времени проходит, но когда находиться на морозном воздухе без движения становится совсем холодно, он возвращается внутрь, плотно закрывая двери. В комнате подозрительно тихо, и Осаму направляется к спальне, уже собираясь позвать Чую, но застывает в дверях, едва не задерживая дыхание. Чуя тихо посапывает, завернувшись в кокон из объемного одеяла, из-под которого, по обыкновению торчит одна только пятка. Дазай невольно улыбается с этого: они уже достаточно времени живут вместе, и ещё в самом начале отношений он заметил у Накахары привычку во время сна заматываться в одеяло по самый нос и высовывать наружу пятку, причем всегда правую. На смешки шатена Чуя серьезно отвечал, что у него такой способ равномерного распределения тепла, а иначе ему либо жарко, либо холодно. Осаму, в свою очередь, обожал эту самую пятку щекотать (за что уже с десяток раз получал ей же в нос) или просто тянуть за неё, когда Накахара отказывался утром подниматься с кровати. Дазай решает пока не будить Чую и дать ему выспаться. Нарушать его сон опасно для жизни, это он тоже усвоил за время совместного проживания, поэтому сейчас тихо размещается в зале и, достав потрепанный блокнот, дописывает строчки, внезапно пришедшие на ум:поговори и расскажи мне хоть что-нибудь,
как порвал себе самый любимый свитер,
зацепившись за маленький гвоздь,
как занят ты чем-нибудь
или как хочешь уснуть.
Когда стрелка часов останавливается на отметке в девять вечера, Осаму оставляет свои рукописи и поднимается с насиженного места. Неслышными шагами он проходит в спальню, где всё ещё безмятежно дремлет Накахара, опускается на край футона и проводит рукой по растрепавшимся рыжим волосам, заправляя крупную выбившуюся прядку за ухо. Через несколько мгновений слышится копошение, тихое бормотание и, наконец, голубые глаза нехотя открываются, медленно фокусируясь на нём. — Добрый вечер, мое маленькое чудо. Лучше просыпайся, а то не сможешь заснуть ночью, — предупреждает Дазай, склонившись, и нежно целует его, зардевшегося, теплого и сонного, поворачивает голову к себе и углубляет поцелуй. Чуя не возражает, испускает стон — мягкий, урчащий звук, который можно ощутить на губах. Когда поцелуй разрывается, Чуя сводит брови к переносице, отвечая хмурым взглядом и ворчливым голосом: — Не называй меня маленьким. Дазай широко улыбается, целует нос, глаза, щеки, лоб и отстраняется, только когда тычки под ребра становятся ощутимее. Чуя похож на кота: растрепанный, вечно фыркающий и недовольный. За такое сравнение ему прилетит по голове, так что Осаму предпочитает умолчать об этом поразительном сходстве. Вместо этого поднимается, взъерошивая по пути гнездо на чужой голове. — Мы успеем сегодня посетить одну из купален. Предлагаю пойти в ту, что на территории нашей гостиницы. Людей там уже быть не должно. Они лениво собираются, и приятным удивлением становятся найденные в осиирэ утепленные кимоно. Плотные, скорее всего, с шерстяным подкладом, они точно не позволят замерзнуть на улице. Горячий пар медленно поднимается над водной гладью, клубится непроницаемой беловатой дымкой. Им повезло — людей действительно в такое время уже нет, что дает возможность насладится уединением. Стоило ступить в воду, как от удовольствия по телу пробежались мурашки, и поджались пальцы на ногах. Медленно погружаясь в кипяток, чувствуется, как напряженные мышцы тут же расслабляются. Горячая вода полностью охватывает тело, и Чуя блаженно выдыхает, опускаясь на каменную плиту. Дазай облокотился об бортик и откинул голову назад, с умиротворением разглядывая ночное звездное небо. Снег бесшумно утопает в ночи, и только в тусклом свете фонарей виден танец невесомых снежинок. Не успевая долететь до земли, они таят в воздухе, растворяясь в дымке источника. Просидев так некоторое время, Осаму почувствовал, как его напряженное тело наконец-то полностью расслабилось и теперь ощущалось подобно вате. Он перевел взгляд на Чую, что довольно улыбался, прикрыв глаза в сладкой истоме: того и гляди вот-вот окончательно разомлеет, превратится в жидкость и растечется по водной глади. Дазай усмехается своим мыслям, почти зачарованно разглядывая сидящего напротив. Из-под воды виднелась широкая грудь и острые ключицы, волосы собраны в высокий пучок, но некоторые непослушные пряди выбились, прилипнув к мокрой коже. В темноте видно плохо, но Осаму замечает блестящую капельку, стекающую по тонкой шее. Желание провести по ней языком вспыхивает внезапно, а Дазай всегда был слабым человеком по отношению к всему, что касалось Чуи, поэтому он, стараясь двигаться бесшумно, переплывает на сторону рыжего и, уперевшись одним коленом о камень, невесомо целует кончик носа. Накахара забавно морщится и приоткрывает один глаз, с подозрением глядя на Осаму. — И что ты задумал? — конец вопроса утопает в тяжелом вздохе, когда к чувствительной распаренной коже припадают горячие губы. Язык старательно собирает капельки воды, солоноватые от высокого содержания минералов, и только после этого нежную кожу сильно втягивают, покусывая и оставляя багровый след. Дыхание сбивается у обоих, и Чуя, пытаясь ухватиться за остатки самообладания, хватает каштановые волосы с намерением оттащить, но лишь бессильно выдыхает с наслаждением, когда после череды мелких поцелуев Дазай снова оставляет засос уже в другом месте. Влажной дорожкой он добирается до губ, и только сейчас Чуе удается взглянуть в эти бесстыдные глаза, обладателя которых совершенно не смущает, что они в общественном месте, пусть даже вокруг никого нет. Накахара хмурится и, борясь с возбуждением, ловит Дазая за подбородок. — Хочешь потрахаться в общественной купальне, извращенец? — он тяжело дышит, но держит крепко, вынуждая смотреть прямо в глаза, хотя сам то и дело бросает мимолетные взгляды на блестящие и припухшие губы напротив, желая впиться в них диким поцелуем. К сожалению, кто-то из их пары должен следить за порядком и не давать случаться безрассудствам, (которые исходят от Дазая непозволительного часто) и эту ношу ещё в самом начале взял на себя Чуя, когда понял, что Осаму Дазаю рамки приличия неведомы и правила не писаны. — Что ты, нет конечно, — тот лишь хитро сверкает глазами, но прислушивается к предупреждению и усаживается рядом, оставляя напоследок целомудренный поцелуй на губах. Чуя от такой напускной невинности расплывается в улыбке и откидывает голову на бортик, устремляя взгляд в небо и наслаждаясь ощущением чужого тела под боком.══════⌘══════
Вернувшись в номер, парни устраиваются на террасе с небольшой бутылочкой сакэ, любезно предоставленной гостиницей. Они сидят в уютном молчании, расслабившись и думая каждый о своем. Вокруг них лишь звуки самой природы: похрустывание деревьев, укрытых снегом, легкий шум воды, доносящийся из источника. Тишина продолжается до тех пор, пока Дазай не озвучивает неожиданную просьбу: — Расскажи что-нибудь о своем прошлом, чиби. Чуя некоторое время смотрит на него, а потом кивает. Он отпивает немного сакэ и прикрывает глаза, будто погружаясь в воспоминания. — Моя семья была среднего достатка. Никого из родственников у родителей не было. Они долго не могли завести детей и очень радовались мне, даже устроили трехдневный банкет в мою честь, — он усмехнулся и, приоткрыв глаз, посмотрел на Дазая. — думаешь, я был любимым ребенком? Осаму в ответ неопределенно пожал плечами. — Я бы подумал, но, скорее всего, в таком случае тебя бы сейчас здесь не было. Чуя кивнул и продолжил. — Отец был сволочью. Строгость в воспитании — частое явление, но его методы были нестрогие, они были жестокими. Он запрещал мне общаться и играть с другими детьми, выходить из комнаты в неотведенное для этого время, злился, когда я спрашивал о чём-либо. Единственное, что дарило мне радость, было чтение книг, которые в тайне приносила мать. Она любила меня, но ужасно боялась отца, поэтому не могла заступиться. Я не винил её ни в чем и тоже любил. Моя мать была очень доброй и красивой женщиной. — Чуя тепло улыбнулся и сделал небольшой глоток из чашки. — За нарушение правил меня ставили лицом к стене, а если по истечению нескольких часов я начинал двигаться от того, что тело немело в одном положении, он тушил об меня сигареты. За каждый издаваемый звук ударял по лицу, а за слезы отправлял ночевать в пустом сарае. — на мгновение Чуя поморщился. — В этом чертовом сарае были крысы, и когда я кое-как засыпал, они кусали меня за ноги. Дазай хмурился всё сильнее и, заметив это, Накахара с улыбкой ткнул его в бок. — Эй, только не расплачься, принцесса, — тот только закатил глаза, а рыжий вернулся к рассказу. — У меня был младший брат, и все эти запреты на него не распространялись. Он был милым и счастливым ребенком, которого баловали родители. Свое первое стихотворение я написал, когда он умер из-за болезни. Мы все горевали, на нервной почве мои оценки стали ухудшаться, а отец окончательно сошел с ума: постоянно пил, возможно, что-то принимал. — лицо Чуи помрачнело, а сердце Дазая непроизвольно сжалось. — Я как вчера помню тот день, когда он нашел в мой комнате книгу. Сначала я подумал, что он по обыкновению изобьет меня и запрёт в сарае, но он лишь странно посмотрел и вышел из комнаты, хлопнув дверью и закрыв её на ключ. Я не понимал, что происходит, но, когда с первого этажа послышался грохот и крики матери о помощи, мне стало страшно, как никогда прежде. Я кричал, пытаясь выломать дверь, кричала она, кричал отец, а потом всё затихло. Без сил и с сорванным голосом, я заснул под дверью и проснулся только тогда, когда кто-то попытался поднять меня на руки. Я вырвался и побежал вниз. На кухне было три полицейских, отец в наручниках и тело на полу, накрытое белой тканью, сквозь которую просачивались багровые пятна. Я не стал плакать, устраивать истерики. Спокойно ответил на вопросы и вернулся в комнату. Там я освободил школьный рюкзак, сложил в него некоторые вещи, переоделся и, пока все были заняты заполнением бумаг, выскользнул из дома. Я хотел поджечь этот мерзкий сарай, но понимал, что привлеку внимание, поэтому, пообещав себе вернуться, я сбежал. Бежал очень долго, пока не упал от усталости в подворотне в центре города. Очнулся я в какой-то заброшенной квартире, а вокруг меня толпились дети, такие же грязные и напуганные. В их потерянных глазах была надежда, меня поразило это. Я остался с ними, так и началась моя жизнь на улице. Они молчали какое-то время. Чуя любовался падающим снегом, а Осаму обдумывал услышанное, наконец получив ответы на все мучавшие его вопросы, которые теперь образовывали шквал новых. Вместо того, чтобы их задать, он наклонился к Чуе и оставил короткий поцелуй на губах, почти шепотом поблагодарив: — Спасибо, что рассказал. Накахара улыбнулся и толкнул Дазая обратно в кресло, перебираясь на него же и устраиваясь у того на коленях. Он расположился боком, удобно свесив ноги с подлокотника и положив голову на чужую грудь, прислушиваясь к биению сердца. В рыжую макушку тут же уткнулись носом, глубоко вдыхая, а руки сомкнули на талии, притягивая ближе. Чуя заулыбался от такой нежности и продолжил говорить: — Писателем я стал совершенно случайно. Когда мне было 17, подружился с одним человеком в баре. Это был первый раз, когда я пришел в такое место, вот и назаказывал кучу всего, чтобы попробовать. Видимо, настолько скорчившееся лицо у меня было, что мужчина, сидевший рядом, рассмеялся, а после подсел ближе и начал рассказывать про каждый вид алкоголя и то, как его правильно пить. Мы разговорились, и я на пьяную голову признался, что пишу иногда стихи. В тот вечер он заплатил за всю мою выпивку взамен на обещание, что на следующую встречу я принесу свои работы. Денег всё равно не было, я согласился. В итоге он оказался влиятельным литературным критиком, которому понравилось то, что я пишу. Он дал мне временное жилье, одежду и познакомил с французскими поэтами Артуром Рембо и Полем Верленом, стихи которых я позже перевел на Японский. Так я начал зарабатывать первые деньги и потихоньку выкарабкался. Дазай смотрит на него с нескрываемым теплом, в его взгляде читается благодарность за доверие. Воспоминания о прошлом всегда отдаются в груди болью, однако сейчас Чуя чувствует лишь приятное опустошение, будто он отпустил то, что тяготило его многие годы. Пожалуй, во всем мире есть только один человек, которому Накахара готов рассказать все, показать свои чувства, предстать нагим душой и телом, не испытывая ни капли сомнения. Этот человек сейчас шепчет ему что-то на ухо, крепко обнимает и нежно целует. Биение сердца этого человека Чуя слышит, устроившись у него на груди и прикрыв в наслаждении глаза. — Я горжусь тобой, Чуя. — это звучит как самое искреннее признание, и от осознания сердце бьется быстрее, пытаясь совладать со всеми переполняющими его чувствами. — А ещё мне кажется, что ты сейчас заснешь. — после этих слов Осаму резко поднимается и, удерживая Накахару на руках, покидает террасу, игнорируя ругательства и злобное шипение. Теплая убаюкивающая пелена ночи окутывала комнату, приглушенно-оранжевый свет создавал атмосферу уюта, отчего чувствовалась приятная сонливость. Чуя, уже переодетый в пижаму, лежал на футоне, укрывшись одеялом. Его волосы после душа были ещё влажными, и если присмотреться, можно было увидеть, как, подсыхая, они закручиваются, образуя забавные завитки. Дазай незаметно рассматривал его, сонного и разомлевшего, что-то бурчащего себе под нос, и невольно улыбался, ощущая, как в груди разливается теплое чувство. Завалившись на свою половину, он притягивает Накахару ближе, заключая его в крепкие объятия. Чуя выключил светильник, извернулся в кольце рук, оказавшись к Дазаю лицом, и, оставив невесомый поцелуй, сонно пробормотал: — Только попробуй разбудить меня своими хождениями, и не вздумай бродить до самого утра. Осаму улыбнулся, целуя в макушку. — Тогда и чиби не должен разбудить меня своим храпом. Мгновенный протест был обозначен слабым тычком под ребра. После насыщенного дня навалилась приятная усталость. Чуя заснул почти сразу, убаюканный легкими поглаживаниями по спине. Дазай тоже пытался задремать хотя бы ненадолго, но в голову снова лезли тысячи мыслей. Они, заменяя одна другую, переплетались в несвязный клубок, образуя бесконечный поток сознания, отдающийся болезненной пульсацией в висках. Открыв глаза, он видит перед собой темный потолок. На тело давит приятная тяжесть, шею щекочет чужое дыхание. В комнате тепло и уютно, ночную тишину прерывает едва-слышное посапывание под боком. Осаму поворачивает голову, чтобы взглянуть, и утыкается носом в копну рыжих разметавшихся волос. Накахара спит крепко, дышит глубоко и ровно. Дазай продолжает лежать так до тех пор, пока внезапно не ощущает острую потребность оказаться на свежем воздухе. Он выполз из-под теплого одеяла и потихоньку, стараясь не разбудить Чую, направился в основную комнату. Надев утепленное кимоно, Осаму осторожно приоткрыл сёдзи и вышел на террасу. Очень приятно наблюдать за снежинками, неспешно падающими в свете ночного фонаря. В темноте тускло желтеет бледная луна, по небу ветер гоняет ночную мглу, полную мелкого снега. Закуривая, он вспоминает, что когда-то ночь была для него самым страшным и мрачным временем. С раннего детства он страдал бессонницей, но после смерти Одасаку многое изменилось. Темнота стала причиной страшных галлюцинаций и видений, которые приводили в ужас, а силуэты искаженных образов, беспорядочно перемещающихся перед глазами, словно забирали последние остатки разума. В редких случаях, когда удавалось уснуть, сон не приносил облегчения, сменяясь кошмарами, которые терзали его, не давая ни минуты покоя. Последний раз он видел их больше года назад, с появлением в жизни одного человека… Размышления прерываются звуком отодвигающихся дверей, и спустя секунду сигарету забирают из рук. Чуя делает глубокую затяжку, прежде чем кинуть тлеющий окурок куда-то в сугроб. Он прячет ладони в рукавах кимоно и слегка ежится от холода, вглядываясь в летящие хлопья снега. — Снова не можешь уснуть? — вопрос скорее риторический, но слышать его все равно приятно. Чуя может хмурить брови и делать недовольное лицо, но тень беспокойства в его выражении видна отчетливо, и Дазай чувствует небольшой укол вины от того, что не знает, как ему ответить. Появившееся напряжение не проходит мимо Накахары, поэтому он молча берет Осаму за руку, сплетая их пальцы вместе. — Красиво тут. Это правда: белоснежные хлопья плавно падают с неба, словно танцующие ангелы. Они мягко прикрывают землю, создавая волшебное зимнее одеяло. Вокруг царит тишина. Весь мир замер, словно задержал дыхание, чтобы насладиться этой красотой. Дазай крепче сжимает холодную руку, проводя по покрасневшим костяшкам большим пальцем, а после подносит к губам, оставляя на них невесомый поцелуй. Чуя поворачивается к нему и фыркает. — Не строй из себя романтика. Дазай усмехается, проводя дорожку поцелуев к запястью. — Я и есть романтик. Накахара улыбается и тащит его внутрь, чтобы поскорее оказаться в приятном тепле. Они плотно закрывают дверь, скидывают кимоно по пути и заваливаются на футон. Чуя кутается в одеяло, поворачивается к Дазаю и притягивает к себе, утыкаясь холодным носом в чужую ключицу. — Только попробуй ещё раз куда-то уйти. — в добавок к словам Чуя двигает ногами, обхватывая чужие лодыжки, не оставляя возможности сбежать. Дазай и не хочет.══════⌘══════
На следующий день, рано проснувшись, они посещают ещё четыре источника и, когда время переваливает за два часа дня, возвращаются в гостиницу. Разомлевшие и расслабленные, парни лежат на футоне, закинув друг на друга конечности и совершенно ничего не делая. Когда небо медленно начинает окрашиваться в розовый цвет, Дазай все-таки тормошит задремавшего Чую и зовет его на прогулку. Они неспешно собираются и спустя полчаса выходят на улицу, одетые в теплые кимоно и закутанные в шарфы. Небольшой городок, вытянувшийся узкой полосой вдоль берегов горной реки, архаичный, с мощеной мостовой, освещенной старинными фонарями по вечерам. Через реку перекинуто несколько мостов разного цвета. Парни переходят один из них и, оказавшись на широкой улице, направляются к подножью горы, на склоне которой располагается местный храм. Постепенно улица сужается, и когда на пути начинают встречаться всё больше деревьев, а земля становится неровной, от аккуратно выложенной дорожки остается лишь извилистая тропинка, ведущая вглубь леса. Здесь царит особая атмосфера спокойствия и тишины, нарушаемой лишь редким похрустыванием ветвей, что нежно покачиваются под весом снега. Каменные ступени, ведущие наверх, покрыты тонким слоем инея. Поднимаясь, парни, словно завороженные, разглядывают фонарики, что висят прямо на раскидистых ветках деревьев, создавая волшебную атмосферу. Наконец перед ними возникает храм. На входе стоят ворота-тории, выкрашенные в красный цвет, слева от них — большая емкость с льющейся водой и двумя черпаками, справа — стойка для омикудзи, около которой растут несколько деревьев, увешанных белыми бумажками, и стенд с табличками эма. Посередине расположено святилище, само по себе оно небольшое, что добавляет некого уюта и уединения, подкрепляющихся отсутствием людей. Парни моют руки в ледяной воде и проходят на территорию храма, натягивая по пути перчатки. Чуя подходит к алтарю, кидает монетку в специальный ящик, кланяется, дважды хлопает в ладоши и, сложив руки, молча молится, в то время как Дазай с интересом рассматривает маленькое деревце, украшенное большим количеством ярких разноцветных исписанных дощечек. Заметив это, Чуя подходит к нему ближе. — Хочешь что-нибудь загадать? Дазай фыркает и отмахивается. — Ты же знаешь, я не верю во всё это. — И что? Загадаешь ты или нет — дело не меняет, но если исполнится — тебе лучше. — Мои желания исполнятся, только если я сам приложу к этому усилия. Несмотря на слова Дазая, Чуя все же кидает в ящик пару монет, тянется и достает одну дощечку, протягивая её Осаму. — Значит, загадай то, что от тебя не зависит, но ты бы очень этого хотел. Дазай какое-то время кривится, а потом на его лице появляется озорная улыбка, и он склоняется над деревяшкой, что-то старательно выписывая. Чую охватывает нехорошее предчувствие, и все опасения подтверждаются тогда, когда Осаму с гордым видом выпрямляется, прикидывая, куда бы её прикрепить. Увидев свое имя, Накахара вырывает табличку из рук и тут же ошарашено распахивает глаза. — «Я желаю, чтобы Чуя всегда ходил по дому голый?!» Ты оскверняешь святое место, изврат! — Накахара кричит, стремительно краснея от гнева и смущения, а когда в ответ получает широкую улыбку, не выдерживает и, извинившись перед всеми святыми, ударяет этой самой дощечкой Дазая по голове, причем с такой силой, что та едва не трескается. Осаму ойкает, скривившись от боли, но, не теряя времени, забирает табличку обратно и быстро вешает её как можно выше, чтобы рыжее безумие точно не дотянулось. Чуя раздраженно смотрит на него, а потом фыркает и направляется в сторону выхода, бросая через плечо: — Ты прав, можешь не надеяться на исполнение своих желаний, тупица. Дазай следует за ним и смеется, радуясь удавшейся шалости. К тому моменту, когда солнце окончательно уходит за горизонт и в свете ночного неба загораются уличные фонари, на главной площади небольшого городка начинает разгораться жизнь. Собираются жители и гости, шум голосов смешивается с веселым смехом, объединяясь в гулкую симфонию, разносящуюся по ветру. Вдоль улицы располагаются много мелких ларьков с сувенирами и едой. Многообразие ароматов пронизывает ночной воздух, где-то неподалёку слышится музыка. Мелодичные звуки игры на инструментах создают безмятежную атмосферу, позволяющую отдохнуть от повседневных забот и насладиться неспешным течением вечера. Перемещаясь между палатками, они держатся за руки, чтобы не потеряться в толпе. Накахара тянет Дазая вперед и останавливается напротив небольшого бара, где они пробуют местное сакэ. В изобилии закусок выбрать что-то одно непозволительно трудно, поэтому парни берут всего понемногу, с ужасом рассматривая получившийся в итоге огромный пакет с едой. Осаму ведет его куда-то вдаль, петляя узкими дорогами и уводя подальше от людей. Они оказываются в каком-то укромном уголке, прямо около леса. Над их макушками на ветках деревьев висят маленькие фонарики, освещая небольшое пространство вокруг себя. Здесь же стоит пара лавочек и шатающийся деревянный столик, на котором они оставляют еду. Дазай любуется окружающим их пейзажем: лунное сияние проникает сквозь ветви и отражается в кристаллах снежинок, создавая мерцающую симфонию света. В темноте это выглядит ещё более волшебно. Его требовательно дергают за рукав кимоно, и он поворачивает голову, встречаясь взглядом с Чуей. Пользуясь секундным замешательством, рыжий сцепляет их руки и тянет сильнее, заставляя наклониться, и когда Дазай это делает, накрывает чужие губы своими. Чуя оттягивает верхнюю губу, чуть посасывая, не давая перехватить инициативу. Их языки сплетаются в попытке продлить удовольствие, но воздуха не хватает и приходится отстраниться, растягивая тонкую ниточку слюны, которая в следующую секунду разрывается. Раскрасневшиеся, они смотрят друг на друга до тех пор, пока желудок Осаму не издает жалобный звук, напоминая об остывающей еде.══════⌘══════
— Чуя, пойдем искупаемся, — Дазай стоял в своей юкате, через плечо перекинуто полотенце, а на лице озорная улыбка. С тех пор, как они вернулись с прогулки, прошло чуть больше двух часов, и за это время Чуя успел отдохнуть, провалявшись на футоне. Именно поэтому идея впервые воспользоваться личным онсэном весьма привлекательна, и он почти сразу соглашается. — Хорошо, я скоро присоединюсь. Осаму вышел на улицу и вдохнул холодный воздух. Снег бесшумно утопал в ночи, и только в тусклом свете фонарей был виден танец невесомых снежинок. Войдя в горячую воду, по коже пробежались мурашки от разницы температур. Спустя несколько минут тело расслабилось, а на щеках выступил нежный румянец. Через какое-то время дверь тихо отодвигается и в проходе показывается Чуя. Как только он подходит ближе, Дазай слегка брызгает в него водой и подплывает к бортику. — Я тебя заждался. Теплые капли попадают на Чую, и он ворчит, снимая последние слои одежды, прежде чем подойти к краю купальни. Чья-то рука сжимает его лодыжку и тянет, он вскрикивает и падает, каким-то образом умудряясь не разбить голову о камни, когда оказывается в потоке кристальных пузырьков. Вынырнув, Чуя слышит заливистый смех, доносящийся с противоположного края источника. — Ты сволочь, — хрипит Накахара под громкий хохот, медленно приближаясь к Дазаю и опасно сверкая синими глазами. Он уже собирается напрыгнуть и притопить этого идиота, как вдруг каштановая макушка скрывается из поля зрения, и спустя мгновение Чуя чувствует, как сзади кто-то прижимается грудью к его спине, утыкаясь носом в стык шеи и плеча. Осаму делает глубокий вдох и горячо выдыхает на чужую шею, с удовлетворением замечая мурашки. Чуя всегда был чувствительным. Распаленный Чуя — особенно. Ловко уворачиваясь от тычка в бок, шатен касается теплыми губами за ухом, мягко сжимает их на хрящике, чуть размыкает, выпуская влажный горячий язык, очерчивающий изгибы ушка и переходящий на шею, собирая с нее капельки воды. Длинные пальцы на груди словно случайно задевают бусину соска, заставляя вздрогнуть. Ладони всё настойчивее и по-хозяйски оглаживают грудь, бока, пробегаются по выделяющимся ребрам. Дазай перемещает лежащую на талии ладонь чуть ниже, чувствуя, как под ней напрягается подтянутый живот. Обнаженная кожа, горячая и мягкая под его пальцами, Чуя дышит слегка приоткрытым ртом и продолжает уворачиваться скорее для вида. Понимает, что сопротивляться бесполезно — касания тел слишком чувствительные, не оторваться, и он слишком поздно реагирует, когда мокрые горячие пальцы пробегают по начавшему набухать члену, останавливаются на головке, давят на уретру. Он чувствует, как Дазай тянет к мелководью, и тело покрывается сотней мурашек, когда они оказываются в воде только по пояс. От источника исходит горячий пар, не давая замерзнуть, но на зимнем воздухе все равно ощущается морозец, приятно контрастирующий с распаленным телом. Вот теперь Чуя сдается окончательно — приваливается спиной к груди Осаму и откидывает голову на его плечо, толкается в руку и тихо стонет, когда пальцы опускаются ниже и обхватывают яички, слегка сжимая их, поглаживая большим пальцем. Они долго целуются, и Дазай намеренно, чтобы подразнить, замедляет движения. Чуя, желая получить больше, с новыми напором подается навстречу, но его держат крепко, не позволяя отодвинуться. Только сейчас Накахара чувствует, что упирается ему в бедро, и заводит руку за спину, обхватывая чужую возбужденную плоть и ловя губами несдержанный стон. По всему телу пробегаются мурашки, когда теплые губы целуют плечо, а позже впиваются в него зубами, оставляя красный след. Рука на талии сжимается сильнее, и они одновременно ускоряют движения, ловя чужие вздохи своими губами. Чуя делает последний толчок навстречу и вцепляется свободной рукой в каштановые волосы, позволяя оргазму сотрясти его напряженное тело. Дазай следом с громким вздохом кончает в ладонь Накахары, облегающую его плоть твердой хваткой. Они стоят так какое-то время, переводя дыхание и пытаясь успокоить бешеное сердцебиение. Первым в себя приходит Чуя, он опускается в горячую воду и тянет за собой Дазая, который тут же заключает его в объятия. — Ты знаешь, что безумно прилипчивый после секса? — Накахара притворно хмурит брови и взъерошивает рукой каштановые волосы, ловя в ответ мягкую улыбку. — Но тебе это нравится, — Осаму оставляет невесомый поцелуй на кончике носа. — Ты вообще без ума от меня. Чуя на такое заявление удивленно приподнимает бровь и щелкает Дазая по лбу, заставляя того ойкнуть. — Да что ты говоришь? Я на дух тебя не переношу. Осаму смеется и щипает его за бок, ловко уклоняясь от смертоносного удара. — Я тебя тоже.