Снова я лишен покоя Что с тобой, моя душа? Просишься на небеса Да кому ж ты там нужна?! Из какой-то темной бездны Голоса меня зовут Все стремления бесполезны Здесь меня нигде не ждут. Путь творца тернист и зыбок Я отшельник и изгой От своих устал ошибок Вечный спор с самим собой Чувства странные тревожат Мысли мрачные гнетут Ночь хмельная не поможет Вырваться из тяжких пут! Иногда свою реальность выносить невмоготу И во сне от мук спасаясь часто вскакивал в поту Как дальше быть? Раздумья гложат Лучше одному в глуши И страданья приумножит Поиск родственной души! Боль терзает, Затуманив взгляд Затуманив взгляд Время тает Нет пути назад! Нет пути назад... КняZz - Боль
Жизнь порой бывает весьма скверной штукой. И, чтоб её хоть как-то скрасить, Мишка пил. Много. А потом имел дело с печальными последствиями, потому предпочитал и вовсе не просыхать, поддерживая определенный градус в организме. Тот, разумеется, такое отношение к себе одобрить не мог. Всячески сигнализировал, что всё, одумайся, чудак, иначе песня твоя будет спета. Но Мишка был глух. Нет, он замечал все эти тревожные знаки — тремор в руках, шалящее сердце и порой еле волочащиеся по земле ноги. А ещё речь и короткие зависания от мозга. Последнее особенно пугало. Галлюцинации не были чем-то необычным для алкоголика в его стадии. Побудь немного трезвым — привет делирий или — в простонародье — белочка. Стоило Михе прекратить пить — те вылезали из щелей и окон… Нет, не пауки и проволоки со змеями — распространенные видения среди белогорячечных товарищей. Его глюки были несколько сложнее. И страшнее. Шут. С лицом Андрея. Лучше уж, право, и вовсе не видеть, чем такое. Возможно, кто-то там его услышал. Потому что однажды Мишка по привычке решил подлить себе топлива, чтоб не расшалились всякие Князи в голове. И так уже… Ему казалось, что он слышит тонкий перелив колокольчиков и знакомый голос печально вздыхал, произнося: — Дурак ты, Горшочек, дурак! А что бы ещё и не увидеть наглую предательскую рожу, Мишка скорее хлопнул… Мелочиться не стал. Хлебал с горла. Деньги — презренная монета. Но без них, порой, паршиво. У Горшка с ними всегда были отношения… свободные. Пришли-ушли, даже не попрощавшись. Может, потому Оля его и выгнала… Хотя нет — выгнали его за пьянки. Мишка как развязался, так и пошло-поехало. Да так, что с дорогого бухла он то и дело срывался в пропасть сомнительного продукта… Только вот барыги были знакомые. Он брал у одних и тех же в разных городах много лет, а здесь и вовсе питерские. Ни йоты сомнения не возникло. Откупорил, вздрогнул… И так, пока, наконец, не попустило и перелив бубенцов шута не исчез. Миха сполз по стене. Несмотря на летний зной, его морозило. Он сполз по стене, роняя голову в трясущиеся руки. Как же его все достало! И пить — плохо, организм совсем не тот стал… Развалина, жалкая! И не пить… Невозможно. Возможно, он трус. Пусть так. Но взять телефон, поговорить, объясниться… Нет. Горшок не хотел расставлять точки над «и». Он боялся. Безумно этой финальной точки — та, как последний гвоздь в гроб! Но не смерти боялся Миха. Не своей, во всяком случае. А гибели их дружбы. Сейчас та корчилась, извивалась, но ещё жила. Как и он сам. Интересные параллели, да?! Сегодня отчего-то было особенно паршиво. Он видел Княже, реального, а не плод его больного сознания. Совсем недавно. Тот подошёл на Окнах, сграбастал в неловкие объятия. Глядел, как на смертельно больного. Ничего не сказал почти. Выдавил какую-то чепуху и так понятную. Береги себя, ха! Мишка решил запить ядреную бадягу кое-чем другим. Там, в глубине подполья, была схоронена памятная бутылочка виски. Сколько той лет?! Десять, или больше?! Выходит, больше… Купили с Андреем, когда отмечали первый собранный Юбилейный. Её одну распить не смогли. Силенок не хватило, хоть и молодые были. А он её потом заныкал, припрятал на особый случай… На тот, когда они ещё круче вершину покорят. Только вот не срослось. Международной славы добиться не удалось… Что они сделали?! Театр Горшок поставил — да, но считать это успехом… Отчего-то не хотелось. Не бывает успеха с таким горьким привкусом пепла. Сейчас же нестерпимо захотелось выпить ту. Потому что общих успехов не будет. Больше нет. И Мишка глубокими глотками выпил прохладное, выстоянное немыслимый для алкоголика срок. Кажется, более горького напитка он и не пробовал. И дело было не в самом виски, не в его вкусовых качествах, хотя и те были забористыми! А сакральном значении для него. На глаза выступили слёзы, подполье расплывалось… Вылезти самостоятельно не получилось. Потому Миша обнял трёхлитровую банку с мутноватыми огурчиками и отрубился. Тяжело, словно весь мир обрушился на него. Тогда он ещё не знал, но то виски спасло ему жизнь. Оно, а ещё холод подполья. Тот замедлил реакцию. Незначительно, но этого времени хватило, чтобы обнаружившая его Оля, что хотела обсудить их дальнейшее житье-бытье, застала Горшка живым.***
Обычно перед концертом Князь выключал телефон. Особенно теперь, в своей группе, когда нужно было настроиться… Настроиться, а не нажраться в полуговно! Как это было раньше… На сцену они с Михой выползали в кондиции, затем понемногу повышали градус, а после позволяли себе пройти период полураспада и окончательно слечь в неравной борьбе с зелёным змием где-то под утро. Затем короткий сон, пинки от директора, запихивание Буратино и Пиноккио в состоянии «дрова» в автобус и блаженное досыпание. Прибытие в новое место высадки. Разогрев перед концертом парой бутылочек, какая-нить жратва, кроме пшеничной водки и ржаного пивка, и снова в путь… Днем — лихорадка, ночью — пир, они те ещё упыри. Были. Такая жизнь не могла не сказаться на здоровье. То, что прощает молодость, больно аукается, когда тебе под сорокет. Был панк, стал панкреатит — старая шутка, но от того не менее жизненная. В какой-то момент хочется пропустить кутёж и просто отоспаться в номере, в коечке… Даже без группиз под боком. Только ты и одеялко с подушечкой. Видимо, не всем хочется. Князь вздохнул. В голове против воли вспыхнул недавно просмотренный ролик — Миху из автобуса выводят вообще во невменозе. Вот зачем он это всё смотрит?! Только душу травит. Та и без того болит. Нет, к черту мысли об этом лохматом… Сами понимаете! Андрею сейчас очень важно настроиться без всякого бухла и оправдать ожидания собравшихся, а не Мишкины! Тот ведь, небось, всё ещё ждёт, когда Княже приползёт… А вот хера с два! Потому и важно выкладываться на все сто. Потому что люди, кто приходят на его концерты, поверили именно в него. Они не послушали вой болотца Горшка. И последнее время слушателей становилось всё больше и больше. Мишка же признавать это отказывался. Во вью он фыркал что-то о пятидесяти калеках из дружины… Ага, выйди, погляди, друже — человек пятьсот, не меньше. Андрей сегодня уже заглядывал. Уже разогревались, пели… Старое КиШовское, правда, но… Право, как же совсем откреститься от наследия?! Вот то-то и оно. Багаж у него за спиной. Вроде как, и не то, что тяжкий, тянущий вниз, но и пользы от него не так много было. Его знали миллионы, но при этом на первых порах поддержали единицы из дружины. Большая часть же рада была наступить ему на горло, чтоб всё вернулось на круги своя. Чтоб он приполз назад. Князь прикрыл глаза. Несмотря на то, что уже два года он сам себе хозяин, не покидало ощущение, что все его действия по-прежнему сравнивают, оценивают, ждут, когда оступится… злорадствуют над неудачами… Это поганейшее чувство оставалось. И хотя Андрей старался, как мог, прогнать это из головы, но пока все его усилия разбивались о жестокую реальность в виде ухмылок бывших коллег по цеху и друзей. Так что готовился он всегда тщательнейшим образом, так, чтобы на все двести процентов зажечь. Не пил ничего крепче кваса или кефира перед выходом (после — не ваше дело!), зарядку делал даже, чтоб дыхалка не подводила! Что побудило его в этот раз нарушить традицию — не понимал никто, включая самого Князя. Благо, мобильник не трезвонил, не мешал… До поры до времени. Конечно, тому обязательно надо было ожить именно за пятнадцать минут до выхода, напоминая о досадной оплошности своей резкой трелью. Ставить на звонок любимые песни — плохая затея. Ненавидеть начнешь весьма и весьма скоро. У того, что дёргает тебя, не должно быть притягательных черт. Но и желания запустить мобилой об стену тоже не должно возникать. Потому у Князя на сигнале стояла заставка из новостей. Ну просто он и не ненавидел эту мелодию, и любви, разумеется, не питал. Правда, постояв пару месяцев, та уже начала раздражать. Надо бы переменить… Но нового козла отпущения Андрей пока не определил. Так вот сейчас Княже не ожидал эту самую заставку услышать. Даже головой покрутил — вдруг кто из парней слегка тронулся и решил оказаться в курсе событий… Но нет! Это он, оказалось, забыл про телефон… Досадно вздыхая, Андрей побрел отключать шайтан-машинку, когда оцепенел, глядя в экран. Он бы сбросил, да… Но имя на дисплее заставило ответить, а перед этим вспотеть и мысленно попросить Неведомого, чтобы он ошибался — Лёха совершенно не из-за своего брата-акробата ему звонит. Только вот тот был глух, а Княже это знал, когда нажимал на зеленую трубку… Потому что не принять звонок от Горшенева-младшего никак не мог. Осталась привычка с тех давних пор, когда ещё с Мишкой постоянно валандались. Но вот не звонил тот давненько… Последний раз, кажется, вообще и не по Горшка душу разговор шёл. Аллу тот потерял. А они, так уж вышло, с Агатой сдружились. Женщин своих они потом нашли вместе. Дамы культурно развлекались не будем оговаривать, где, но на телефоны они внимания не обращали, кинув детей мужьям. Может, и сейчас обойдется?! — Лёх, я перезвоню, ок? — решил он сразу с места в карьер обозначить приоритеты. — У меня сейчас концерт… — Андрей… — тяжело выдохнул старый друг и замолк. У Князева моментально всё побелело перед глазами — таким голосом можно было сообщать только об одном… Бл*дь! — Когда? — глухо спросил, едва-едва шевеля губами, мир выцвел, нет, зачем он только не отключил звук… Хотя, от этого знания не скроешься, не сбежишь. Всё равно настигнет. Другое дело, что ему после всех этих новостей надо отыгрывать концерт! Слушатели ведь ждали… И уже собрались. Признаться, сейчас они и весь мир вокруг — последнее, что волновало его. Весь мир сузился до одной точки. — Он жив, — сообщили на том конце, и стальная хватка внутри чуть разжалась, в мир вернулась часть красок, а потом Ягода прибавил: — В больнице… — Насколько плохо? — Князь пытался взять себя в руки, ведь живой же… Ну, а голос у Лехи такой, потому что перенервничал, отвык… Давно им Мишка таких фортелей не выкидывал. Самоубеждение работало плохо, ладошки потели, покрываясь испариной, телефон выскальзывал, пришлось переложить в другую руку, а ту вытереть о штанину. — Что случилось? — допытывался он треснуто. — Отравление. Метанолом. Плохо очень, — слова били по ушам не хуже барабанных тарелок. Мир погрузился в вакуум. Всё вдруг стало неважным. Андрей вдруг чётко понял, что там, за сотни километров от него, умирает родной и дорогой человек. И у него не то что этих приснопамятных пяти лет, которые он сам себе дал на остывание и примирение, у него не будет даже шанса попрощаться. Князь не дослушал невнятно задвигающего что-то по реанимацию и невысокие шансы Лёху, выронил телефон и тупо уставился в стену. Хотелось выть. И пить. Может быть даже такой же некачественный спирт, что хлебнул Горшок… Вот и где нашёл? Раньше же и не такую бормотуху пили и ничего… А сейчас, считай, сорок лет ума — нет. И не будет. А за стеной шумел зал. Радовался. Ждал его… Ждал… Концерт… Петь. Надо петь. Не пить, Андрей! Он с трудом заставил себя отлепиться от пола. Затем поискал взглядом, и, найдя, поманил к себе Егорыча. Тот смотрел большими глазами. Хорошо, что только он стал невольным свидетелем… Хотя — сейчас Князю всё равно. — Найди билеты. В Питер. Я должен сегодня же улететь, –проинструктировал он отрывочно. — Даже, если один билет — бери. Пожалуйста, не спрашивай, просто сделай, — выдохнул он, рвано цепляясь за чужое плечо. Егорыч, кажется, понял, в чем дело и ничего не ответил, только кивнул, умчавшись искать билет… Наверное. Андрей же, пошатываясь, побрёл на сцену, как в бреду. С трудом выравнивая дыхание, он упрямо двигался вперёд, почти не придерживаясь за стеночку. Вот на казнь бы легче пошёл. Тело, казалось, весило раза в три больше, чем раньше. А рука настолько сильно сжала микрофон, что костяшки побелели, а запястье сводило судорогой. Он почти не шевелился. Не носился по принадлежавшей ему одному сцене бодрым кабанчиком, не поливал водичкой слушателей, не шутил… Сил хватало только механически открывать рот и петь, словно сомнамбула. Ребята на сцене странно на него смотрели. Зрители тоже настороженно поглядывали, но не свистели… Словно что-то в его облике стопорило их, мешало проявить скотскую натуру. А он заставлял себя петь, понимая, что концерт этот войдет в разряд худших. Но ему было плевать — Андрей пел, а перед глазами проносились их с Михой концерты. Каждый образ, каждое выступление. Год за годом, калейдоскопом безвозвратно минувших дней, проносились, заставляя сердце сжиматься и каменеть. Потому что Князь пел это, а думал про то, что, возможно, в эту самую минуту… Уже всё. А он и не узнает. Стоит тут, даже веселые песни с мукой и болью подаёт, вкладывая тот смысл, которого никогда и не было. Народ привыкший уже к доброму веселому шуту настороженно косился, не решаясь в полной мере отрываться… Ну, простите, ребятки… Кажется, он своей хандрой заразил и зал. Тот врубал фонарики, зажигалки едва ли не на каждой песне. Нет, может и не худшим будет этот концерт. Для него-то понятно — да… Но не для зрителя. Эмоции-то шли искренние, от сердца… Да, они рвали сегодня душу, но… Люди же не только рога воткнуть к нему на концерт пришли. Те, кому «только», остались в команде Горшка. Боже, как же больно сейчас думать в этом ключе! Андрей пел и чувствовал, что и сам сейчас примчаться готов… Хоть на кукурузнике, хоть на крыльях ночи в Питер, но… Концерт надо добить. Хоть без биса, но надо. Всё это превратилось в страшное путешествие по волнам памяти. Пел Адель — а видел почему-то Миху в реставрационке. Смешного, с обломанными зубами, заразительно смеющегося — чуть микрофон от неожиданности не выронил… И еле удержал тело в прежней точке дислокации. Соблазн подбежать, сгрести в охапку и не позволить дальнейшему случиться был велик, но Княже пока не был намерен палаты дурки обживать. Пока! А пока… Поздно, Андрей! Слишком поздно. Пел «Мастера кукол» — а перед глазами Мишка в гробу лежащий, от которого остались только песни и воспоминания, их воспоминания, общие на двоих. Практически прохрипленная севшим от таких упражнений голосом «Ангел и демон» невольно вызвала образы горячих споров в тот момент, когда их пути разошлись окончательно… «Человек-загадка» заставил пожелать удержать Мишку рядом, пусть хоть дух, хоть злобное привидение — ему нужен был Горшок, необходим. Странно, но до того, как Лёха позвонил… Андрей отказывался это признавать. Боль и обида, душившие его эти годы, не испарились в одночасье, нет! Такое не стирается даже смертью… Или её близостью. Притупляется, отодвигается, но не исчезает полностью. И всё же для него оказалось невозможным представить эту жизнь, где Михи нет… Совсем нет! Даже озлобленного Гоблина из разгромных вью, после которых хотелось напиться и выцарапать себе глаза. Невозможно было представить мир, где между ними не просто ужасная по своей страшной нелепости размолвка, разные группы и разошедшийся путь, а два метра стылой земли и дощатые стенки гроба… Хотя Мишка никогда не хотел гнить в сырой питерской земле. И ветер унёс его прах! Собственные строчки из Некроманта обожгли до одури, до пляшущих под глазами красных мушек… Или Мишек. Кажется, за время концерта Егорыч подбегал к нему с полотенцем и раскрытой бутылкой воды с чем-то накапанным раз дцать… Не иначе боялся, что он вот-вот свалится. Князь не помнил, как допел. Отметились аплодисменты краем сознания. Дружина княжеская дружно орала «Хой» и прыгала, как заведенная… В конце Некромантом он их всё-таки расшевелил, выводя из меланхолии… Хотя тот у него тоже очень уж зловещий и надрывный вышел. Но слушатель, кажется, был доволен, хоть и несколько озадачен. Вон, как ладоней не щадил… Толпа ревела, а его мысли, его сердце, его душа сейчас были далеко отсюда. Там, где умирала или уже умерла его часть.***
Сознание плавало в густом тумане. Некстати вспомнилась история про Ёжика, что заплутал по дороге к другу. Недавно ведь краем глаза поймал… Малая смотрела. Жил себе Ёжик, не тужил. С Мишкой-медведем дружил. Считали загорающиеся звёзды и мечтали… Почти как они с… Треск какого-то прибора стал почти не переносим. Горшок поёжился. Так вот, потерялся Ёжик в густом тумане. Сразу весь мир показался иным — враждебным и дерзким. И невидно ни черта. Даже кончика собственного носа — всё потонуло… Ну, перед нашим Михой во всяком случае. Страх тугим комком подошёл к горлу. Плохо. Очень плохо. Паника захлестывала. Это ладно у Ёжика всё хорошо закончился — звери добрые вывели… А что будет с ним? По телу пробежала дрожь. Люди-то ничего не добрые! Да и не в этом дело. Не мог же Миха в самом деле потеряться так, что не зги не видать?! Или так упился, что не помнил, как вышел из дому, заплутал и попал в туманище?! Нет… Звуки доносились через раз. Если абстрагироваться от противного писка какой-то забытой микроволновки, то можно было услышать, как рядом что-то тихо пикало и кто-то всхлипывал… Последнее напугало особенно сильно. Он не мог ничего понять. А потом всё, словно разом, выключили. Звуки. Картинки и так не было. Мишка окончательно потерялся в пространстве и времени. Вот он был… Когда был, а сейчас что ли не есть?! Он едва не подавился собственным хрипом. То, что это именно хрип, Горшок догадался не по звукам — там, по-прежнему, был вакуум, а по напряжению внутри. Гортань неприятно обжигал воздух, который в него едва ли не проталкивали… Что же с ним случилось? Единственные чувства, что постепенно возвращались — это осязание и боль. И те вяло-вяло. Он с огромным трудом осознал, что лежит, а не плывёт меж звезд, сбросив оболочку из бренного тела. Нет, нельзя даже и мысли такой допускать. Чё он, верующий какой, понимаете? После — ничего нет. Ведь так, ё-моё? Только вот губы сводило от сухости, а в горле словно ёж ворочался. Значит, Миха жив. Только вот особой радости этот факт не принёс. Как же он устал от всего! Предающий его мешок мяса и костей, язык, живущий своей жизнью, вечно пьяное тело, редкие отходники, когда хотелось скорее уже сдохнуть… Чтоб всё, всё прекратилось! Только б не смотреть на собственную синюшную измятую небритую рожу в отражении… И не видеть за тем какого-то смертельно выдохшегося гоблина. Только вот смерть всё никак его не забирала. Издевалась, видать! Всё тело сковывало страшной усталостью. Казалось, даже для вдоха требуется приложить колоссальное усилие. Хотя — судя по отнимающейся нижней части лица — на него нахлобучили плотную маску… Значит, снова реанимация. Откачали! Что ж, спасибо не трубка, а просто маска. Глаза почему-то не открывались, странно, их вроде ничего не сковывало… Бывало ему те заклеивали, чтоб не высохли к е*ням! Но сейчас-то пластыря не ощущалось. Очень медленно Горшенёв разомкнул склеенные губы, пытаясь выдавить хотя бы слово, позвать кого-то, ведь он же слышал кого-то… Но получился лишь едва слышный хриплый выдох, похожий на скрип несмазанной двери. Мышцы лица пробирала судорога, проклятая кислородная маска мешалась, но сделать движение рукой и снять… Он даже палец-то поднять не смог. Слабо дёрнулся в прищепке и всё. Однако даже этот незначительный звук услышали — рядом заскрипел… стул? Возвращение слуха его порадовало, но затем раздалось треснутое: — Мишутка? На Мишу волной накатило облегчение. Этот голос он узнает всегда. Муся, Мусечка. С ней было не так страшно в этом странном выклеенном состоянии. Бывало и хуже, правда?! — Мишенька… — мама плакала, но странно как-то: то ли с облегчением, то ли с горем. Первое понятно — Горшок который раз вернулся? Девятый… кажется. Видимо, часть его была бандитским помойным котом. Вот, кто настоящий панк! Упс… Кажется, на сей раз мозги всё же пострадали сильнее обычного. А надо было сосредоточиться. Отчего-то же Муся горевала, что-то оплакивала… В сердце вновь просочился липкий страх. Что на сей раз выдал его организм, что это так её расстроило?! Что отказывает? Сердце? Почки? Печень? Все эти органы имели равное право пойти в отказную при его образе жизни… Но страшнее всего была бы утрата мозгов. Да. Несмотря на то, что самому было страшно до зеленёньких чёртиков, хотелось успокоить её, как всегда. Но тело продолжало не подчиняться. Положим, анархия — это хорошо… Но не в организме ж! Он тут король… Пока что… был! А теперь что уж там — даже эти чертовы глаза не мог открыть. Может, если бы мама посмотрела ему в глаза, увидела, что он в сознании и скоро снова будет в порядке — может, тогда ей станет легче? — Миша, Миша? Ты меня слышишь? — Мусик легко взяла его за безвольную руку (он попытался сжать ту в ответ, но получилось лишь бестолково сократить мышцы), прокричав куда-то в сторону: — Юра! Позови же врача! А вот это было неожиданно — отец здесь. По-видимому, здесь, так как до него долетели грузные шаги. Хлопнула дверь — это немедленно вдарило по ушам, словно Поручик, с*ка, барабаны х*ево отстроил… Или специально по мозгам громыхнул невпопад… Мстил за веселье в гостинице, когда он снова не дал всем спать. И парням пришлось его в номере запирать. А потом решать что-то с администрацией, потому что запертый в клетке «тигр» ухреначил всё, до чего смог дотянуться. В группе была отдельная статья расходов — буйства фронтмена, понимаете, да?! Сейчас же привыкший к разному дерьму Горшок невольно заскулил от резкого и болезненного звука. — Миша, всё хорошо, — ласковые руки гладили его по волосам, по щеке. — Посмотри на меня, посмотри, я здесь… Миша с трудом повернул голову на звук. Странно, но робкое облегчение отразилось в нём. Не парализовало — и на том спасибо. По сцене скакать до последнего издыхания можно — и ладно… Мусю чуточку успокоить — бесценно. — Вот и молодец, слышишь меня. — Мама, казалось, улыбнулась, приговаривая, не переставая поглаживать его тихонько, нечто совсем уж несуразное: — Глазки смотрят, носик дышит — всё хорошо будет… Неожиданно ко всей слабости, спеленавшей его, как кутёнка какого, а ещё зудящей по всей тушке боли, ломоты даже, и туману в голове прибавилось чувство раздражения — он, бл*, глаза открыть не может, а Мусик тут какие-то детские глупости говорит. Вот только, вспомнив, сколько раз устраивал матери подобное испытание для нервов, Горшенёв тут же устыдился своих мыслей и изо всех сил напряг глаза. Ну же! Открывайтесь, ё-моё! Бесполезно. Он вообще их не чувствовал. Между тем, похоже, вернулся отец. И врачи. Миша съежился — больниц и лиц в белых халатах (а это наверняка была больница, только почему он опять здесь очутился???) он не любил и старался обходить за километр. Только вот те его любили. Крепко. Разные отделения: от стоматологии до психушки. Такой вот разброс. В его случае, наверное, проще было сменить тело… Только вот незадача, это невозможно, если, конечно, вы не просветленный буддистский монах! И то… Сомневался он. Очень-очень сильно. Вежливо, но профессионально, судя по долетевшим до Горшенёва звукам, доктора оттеснили родителей и вплотную занялись им. Наконец-то с него сняли масочку. Стало чуточку легче. Психологически. Наверное. — Михаил, — покрытых коркой губ его коснулся какой-то мокрый мягкий материал. — Посмотрите сюда. Капельки влаги подействовали почти живительно — Миша смог выдавить из себя: — Куда? — Вот, за пальцем следите, — спокойно ответили ему. И вот тут-то какое-то странное чувство и начало скручиваться в животе. Ужас. Что-то было очень не так. Врачи разговаривали с ним так, словно глядели ему в глаза! Будто те не были склеены намертво набежавшим гноем, как при сильном конъюнктивите, (попалась ему как-то линза для образа некачественная — так потом пару дней глаз был натурально налитый кровью, как у Терминатора или демона какого!) словно не болели, как после долгого купания или сидения у костра. — Я не могу, — коротко рубанул он страшным признанием, мечтая о том, чтоб всё это оказалось дурным сном. Кошмаром, что б это всё было не с ним. Но врачи никуда не делись, продолжая вкрадчиво допытываться до его бедного разума: — Вы не можете двигаться? — Не могу открыть глаза! — Миху начало колотить дрожью, одновременно заливая горячей волной удушливой паники. Почему… Ну почему они не понимают?! Неужели… — Михаил, ваши глаза открыты… Вы различаете свет? — приговором в черепной коробке отразилось эхо вежливых равнодушных слов. Конечно, для докторов — это рутина, а его мир только что рухнул в тартары. — Нет! Не вижу! — паника нарастала, тело скручивало и выламывало от ужаса: всё было слишком, слишком сильно и много! Обрушивалось на него страшной лавиной… Звуки, запахи, голоса врачей, боль в мышцах, жжение в глазницах… Этого всего было слишком много! Словно для него закрылась одна дверь и вместо этого открылась сотня других мелких проходов… Доселе незамечаемых, отсеянных мозгом, как несущественных источников… информации о мире. — Я не вижу, не вижу! — голосил он отчаянно, не замечая, как горло сдавливало так, что из него вырывались лишь сиплые осколки шёпота. Мир внезапно стал слишком большим. Огромная вселенная. В которой плавает маленькая частичка по имени Миша Горшенёв, совершенно один в окружающей темноте. Как тот треклятый Ёжик в тумане. Только вот в его случае выхода нет. До него наконец-то дошло. Всё это время его глаза были открыты. Но свет в эту темноту не проникал, предметы не различались. Похоже, что он ослеп. Совершенно. Хуже, чем ежик, крот… И ещё черт знает какое зверьё! Мысль была настолько невыносима, что он совсем растворился в панике, уже не пытаясь слушать ни врачей, ни голоса родных. Темнота окружала, давила… Заставляла биться и исступлённо кричать из последних сил. Миша даже и не почувствовал быстрый укол в плечо. Но спустя некоторое время отстраненно отметил, что ему внезапно стало до всего всё равно. Отупение расползлось по телу, окружающий мир и его новые ощущения отступили. Бессильно и равнодушно он провалился в тяжелый дурман сна.***
Был бы птицей — полетел бы. И всё равно долго, слишком долго. Именно это крутилось у Князева в голове, пока самолет выруливал на взлетную полосу. Егорыч-дружище — молодец, не подвел. Каким-то чудом умудрился билет взять да машинку по-быстрому до аэропорта организовать. Так что — с корабля на бал… Только он наоборот — с концерта на самолёт. Андрей даже не переоделся, вещи побросал, да и людей своих, по сути тоже. Без объяснений, как ниндзя через черный ход выбежал, как только Егорыч шепнул ему в ухо на поклоне, что машина ждёт. И слушатель, и ребята только глазами хлопнули — Князя пятки сверкали. Но чувства вины не было — оно придет позднее, а пока его полностью вытесняло стучавшее в голове набатом: «Миха-Миха-Миха». Он так и не перезвонил Лёшке до вылета. Не хватило духу. Казалось, услышь он, что всё, конец, и ему тут же самому конец придет. Так что летел Андрей в никуда почти что… Не зная, ждёт ли его хоть что-то хорошее в конце пути. И ждёт ли Миха, даже если жив… А вдруг видеть бы не захотел?! Предательскую рожу-то? Князя передёрнуло. Сидевшая рядом бабуся и так смотрела на него, как на наркомана-сатаниста, (он же не переоделся — в концертном с черепками, потный, бледный — чем не персонаж из бабкиных пересудов на лавочках?!) а тут и вовсе отодвинулась к окошку максимально… Ха! Андрей бы, может, и поиронизировал над этим будь у него силы, и не будь ему так пофиг… Он едва-едва нашёл в себе силы позвонить Агате, заплетающимся языком попросить всё узнать у Аллы и встретить в Питере. А затем, не слушая ответа, решительно повесить трубку, прошептав скомканное: «Извини… и спасибо». А после он целиком ушёл в себя, молясь всем богам, молясь самому космосу, кажется, просил хотя бы о малости: попрощаться. Хотя бы. Успеть, чтобы Мишка дожил до его прибытия. Неужели он даже такого не заслужил?! Не десять лет же, не год просит, не месяц даже, не час, блин! Хотя бы десять минут, неужели это так сложно и невыполнимо?! И в то же время Князев сомневался, сможет ли всё это пережить, если вот так: успеет, попрощается и на его глазах же Миха уйдет навсегда в вечность. А ну как, а вам не слабо?! Тело пробрала противная дрожь… На плечи опустился плед… Кажется, стюардессу о нём Егорыч тоже предупредил… Андрей болезненно зарылся в мягкую ткань. Холодно, очень холодно… Что проку будет, если он прибудет, а тот его и не услышит?! В коме ведь, почти наверняка… Это чуточку лучше, чем прощаться с хладным телом. А может и нет… Видеть агонию, видеть точку в этой пьесе — нет, это хуже. Много. Какая-то часть души малодушно вещала, что, мол, лучше было бы, прилети он, а там уже всё, кончено. Можно было бы просто напиться и забыться, пытаясь разморозить и отогреть покрывающееся коркой льда сердце. А не стоять там, не зная, что сказать. Бессильным что либо сделать. Чувствовать, как смыкаются на тебе враждебные взгляды родни… А той надо будет кого-то обвинить. Не Мишу ж… Он давно больной. А Княже так удачно его предал, ведь так?! К горлу вновь подкатила дурнота. Он едва боролся с ней. Терзался сомнения со всех сторон. Его колотило и трясло, а плен печальных снов был бы всяко предпочтительней ужасающей реальности. Исправить которую он не мог. И ему было проще удалиться прочь, но Андрей не мог. Горшок умирал. Это было ожидаемо, конечно. Князев понимал, да и все вокруг, что с таким образом жизни Миху спасает только фантастическое везение и богатырское здоровье, что было даровано матушкой-природой и теперь нещадно гробилось. Кажется, кто-то проводил на Западе исследования генов Оззи и выявил, что да, другой бы — помер давно… Имелась определенная мутация, позволявшая всё это выдерживать. До поры до времени, разумеется! Вон тот в третьем году на квадрике разбился — так сразу несколько разваливаться начал. В случае же с Мишей… Понимать и знать не значит быть готовым. А можно ли вообще быть готовым к такому?! Те, кто ответит «да» — должно быть никогда не теряли близкого человека. Настолько близкого, что вместе с его смертью корчится в муках и твоя душа. Словно в бездонный колодец проваливаешься, выхода из которого нет. Вы скажите, а какого ж черта… Если Горшок был тебе так близок, ты от него ушёл? Да, бл*дь, ушёл! Спасая их отношения, пока они окончательно не рухнули в бездну… Скажите, разве ж можно что-то спасти просто уходя? Да, можно, потому что время — лекарство и самый справедливый судья… Но им как раз его-то и не хватило. Самолёт давно взлетел. Минуты тянулись, растягиваясь, удваиваясь. Не только у Мишки времени не было. Не было времени и у него — словно таймер невидимый над головой, словно гонка, в которой он проигрывал с самого начала. Княже, будто бегун с прекрасным стартом, что споткнулся вскоре после него, и вот так теперь, прихрамывая, приближался к финишу. Из упрямства, чувства долга. А не потому, что мог что-то реально сделать в этой проигранной на старте гонке. Миха и здесь был с ним, в салоне. Казалось, его вот-вот и стюардессы заметят. Смотрел своими черными цыганскими глазами и словно умолял быстрее лететь. От вынужденной беспомощности сжималось не только сердце — всё перекручивалось внутри. Ну вот за что ему такая мука, а? Глаза нестерпимо щипало. Но слёз не было. Замерзли все где-то там, на подходе. Наверное, он представлял из себя странное зрелище, даже бортпроводница подошла уже раза два, интересуясь, не нужно ли ему ещё чего. «Нужно, милая, нужно, — чуть было не сказал он, запинаясь о преграду из ошметков здравого смысла, заканчивая мысль для себя: — Миху нужно. Живого. А ещё вернуться бы назад, хотя бы в 2010!» — ух, сейчас бы Андрей, наверное, иначе дело обставил. Наверное. Вот сколько б он сценарии не крутил, а ничего лучше в том злосчастном году придумать не мог. Естественно, что ничего такого Князь не сказал — не смог бы, наверное, чисто физически — губы и горло пересохли. Просто покачал головой и сделал вид, что заснул. Даже закрытые глаза не помогали не видеть Миху. Воспоминания вновь вгрызлись в него. Теперь перед ним раскрылся смысл фразы — вся жизнь перед глазами пронеслась. Не думал он, правда, что вот так это понимание придет. Андрей скрипнул зубами, старательно пытаясь отвлечься… Уши тронул какой-то веселый мотивчик. Князь открыл глаза и, чуть подавшись вперед, увидел как в соседнем ряду девочка, наверное, возраста Дианы, включила мультик на планшете… Невольно и он присмотрелся. Знакомый мультик-то! Смутно, конечно, но… Князь не заметил, как уснул под шедевральное «Ля!» от падающего в колодец местного гонимого поэта Бараша… В аэропорту Агата встретила, как и обещала. Молча протянула ему в такси свежую футболку. Иногда он удивлялся практически сверхъестественной предусмотрительности жены. Ведьма… В хорошем смысле ведьма, а он — осёл… Точнее, Бараш, ой… Князь прижал ладонь к горящему лбу. Ну, да, пересмотрел мультика, но тот хоть чуточку помог ослабить тиски… А теперь те снова вокруг него сжались. Он хотел было примерно это жене и сообщить, но сегодня сил не было, хватило только слегка кивнуть и сжать благодарно руку. Да и вряд ли б та сильно удивилась, ха! В салоне машины повисла напряженная тишина. Разговаривать Андрей по-прежнему то ли не мог, то ли не хотел, а Нигровская, прекрасно считывая, не лезла с утешениями и разговорами. Просто прижималась к нему, словно говоря: «Ты не один». А он едва замечал её присутствие, погруженные в невеселые мысли, но порой скашивал глаза и тихо выдыхал в подставленное плечо. По ночному городу они доехали удивительно быстро. И настал тот жуткий миг, когда надо было выйти навстречу… Конечно, Агата ещё в аэропорте сообщила, что Мишка всё ещё жив. Но пока они ехали, всё могло и измениться, да? Каждый шаг давался с трудом, словно ноги прирастали к земле. Каждый вдох ощущался предсмертным хрипом. Больничный запах казался угарным газом, лишающим воли. В окружении таких обрушившихся на него вводных Князев, сосредоточившись на простом — дышать и шагать — проворонил тот момент, когда, ведомый женой по хитросплетениям коридоров, оказался перед дверью реанимации. Та показалась ему едва ли не эшафотом. Слегка очнулся он, только наткнувшись взглядом на Леху. Те же тёмные глаза, похожие черты лица… Тоже Горшенёв, да не тот! Теперь эта схожесть казалась издевкой судьбы. Ещё раз ткнуть всех носом обликом того, кого они потеряют… теряют. — Что? — наверное, так ждут вердикт суда: казнить или помиловать. — Жив, в себя пришёл, — устало буркнул Ягода. Как-то совсем уж безрадостно… Нет, так вести о чудесном (в случае с метанолом-то, да!) спасении не сообщают! На Андрея словно вылили ведро ледяной воды. Жив! В сознании! Неужели сбылось то, о чём он даже мечтать побоялся? И этот дранный кот вытащил из рукава ещё одну жизнь, словно Джокера, и откупился ею от старухи с косой. Против воли Князь чувствовал, что губы расползаются в улыбку. Неуместная здесь, но напряжение внутри начало переполнять, выдавливаясь в истерическую реакцию. Однако Горшенёв-младший воистину был слишком сумрачен для такой новости. И улыбка, едва наметившаяся, почти сразу же увяла… Князев пристально посмотрел на Алексея, взглядом умоляя рассказать всё. — Он спит сейчас. Просто спит, — Лёша цедил слова медленно, будто сам до конца отказываясь верить, что произносит их, словно каждое слово было камнем на языке. — Андрюх, он жить будет… И замолчал. Страшная недоговоренность повисла в воздухе. Ни Андрей, ни тактично замершая чуть в стороне Агата не решались прервать молчание. Только мысли бились внутри головы, пытаясь разгадать это зловещее невысказанное «но». И тогда Ягода всё же собрался с силами, выдав: — Он не видит. Вообще ничего. Действительность оказалась страшной. — Лечение? — выдавил каким-то чудом Князь. Он даже и обмозговывать это отказывался… Но что-то внутри него упрямо заголосило, что это конец… Миха с жизнью во тьме не смирится. Найдет способ… Бл*дь! — Его нет, — приговором припечатал Лёша. Реальность схлопнулась и окончательно утянула всех присутствующих на дно колодца, у которого дно не только снизу, но и сверху… Кажется, никогда Андрею так не хотелось обхватить голову покрепче и закричать в пространство во всю немаленькую мощь развитых легких… Совсем не «ля».