Горизонты

Колёса скользят по гравию, о бампер бьётся коровий череп, мерзко хрустит и рассыпается сотней мелких кусочков. Один из них бьёт Сёму по ноге, и он не то морщится, не то скалится, дёргает ручку передней закрытой двери, потом дёргает ещё раз, потом, не раздумывая, бьёт по стеклу рукояткой пистолета. Мелкие кубики летят в сторону Феди, сидящего за рулём, потом в него же летит пакет с очень дорогостоящей отрубленной башкой, а Сёма тянется к ручке двери, чтобы её открыть. Есть забавная игра «тень». По крайней мере, раньше она Феде казалась забавной, а теперь вошла в привычку. Он не может толком сказать, нравится ли она ему сейчас или это уже что-то вроде зависимости, как от наркотиков или алкоголя. Правила игры просты: игнорировать Сёму весь день. Раньше у него были в этой игре партнёры, считавшие себя девушкой и лучшим другом. Федя говорил: «не обращайте на него внимания», и они не обращали, что бы ни делал Семён. Лучший друг играл почти на уровне с Федей, а вот девушка была плохим партнёром — иногда её переклинивало, и она передавала Сёме соль по просьбе, или даже заговаривала с ним, и игру приходилось прекращать всем троим. И девушка, и друг — в прошлом, Феде некого в этом обвинить, кроме этих людей. От предательства неприятно, но эта неприязнь не столь остра, чтобы пойти, купить билет до Москвы, потом до Челябинска, приехать и пристрелить этих двоих. В «тень» он теперь играет сам за себя. Играет мастерски. Удивительно, что Сёма всё ещё не привык. Каждый раз на его лице отражается целая гамма эмоций: удивление, гнев, скука, стыд и главное, самое интересное и заметное — обида. Брат не умеет нормально улыбаться, хмуриться, и даже рот открывает так, что кажется, будто у него челюсть свело. Видимо, его роняли в детстве чуть чаще, чем Федю. В том, что роняли их обоих, Федя не сомневается. Так орала по международной связи мама, потому как иного объяснения тому, что они выросли такими отбитыми, у неё не нашлось. Там было ещё что-то про то, что она их проклинает, Феде было интересно, но дослушать не дал Сёма, простреливший, вообще-то, невинную трубку. Так вот, для обиды вполне хватает здоровенных как будто навыкате глаз, благо, с этим у Сёмы всё в порядке. Наблюдать эту совершенно убийственную для других эмоцию любопытно, особенно когда она для Феди лично кастрирована и совершенно безопасна. Федя видел брата залитым кровью обидчиков (как правило, женского пола), видел, как тот отмывает руки после яда, которым отравил вместе с очередной красивой, но неверной, половину бара, где она имела обыкновения брать коктейль со скидкой, видел со снайперской винтовкой, и это закончилось очень нехорошо… Все, кто вызвал у Сёмы эту эмоцию, мертвы. Кроме Феди. Федя, к собственному счастью, имеет бронь. Без Феди Сёма сдохнет, и это очевидно обоим. Кто иначе будет прикармливать мафию, желающую воспользоваться их услугами, кто будет пить со всеми этими донами, баронами и, прости господи, эльфами, и трахаться с их скучающими жёнами для увеличения воздействия. Не Сёма ведь… Есть, правда, и обратный у этого нюанс. Сколько бы Федя ни играл в «тень», без этой самой тени он вряд ли сможет что-то провернуть, и тоже сдохнет. Сёма нужен. А потому дорогостоящую башку Федя смахивает куда-то под ручник, и не газует, пока этот ублюдок, затесавшийся в утробу его матери безбилетником, не залезет внутрь. Правда, захлопывать дверь ему приходится уже на ходу, и задницей усаживаться на мелкие кубики, на которые распалось стекло… Если скосить глаза, можно посмотреть, как он ёрзает, пытаясь устроиться поудобнее. Но Федя упрямо смотрит на дорогу и в зеркало. Если посмотреть на Сёму, раунд будет проигран, а этого допускать нельзя. — Как отметим? — Сема привстает на сидении на колени, высовывается из люка и швыряет в преследующего их «дракона» самодельную бомбочку. — Бар или пляж? Федя, вильнув от взрыва, резко даёт по тормозам, вежливо пропуская несущийся мимо капот «непобедимого дракона». Сема хорошенько бьётся поясницей о край люка, валится почти на Федю и неожиданно жалобно скулит от боли, ударился о панель. Федя снова аккуратно поворачивает и, выжимая из машины все, на что она способна, гонит вперёд. — Я предпочитаю бар. — уведомляет Сема, устраиваясь на сидении. Значит, они поедут на пляж. Впрочем, возможно, Сема предпочитает как раз пляж, и тогда Федя попадется на старую, как мир, уловку «не бросай меня в терновый куст». Но для того, чтобы в нее не попасться, надо посмотреть на Сёму. Замкнутый круг. Федя берет башку за волосы и отшвыривает на заднее сидение. — Знаешь, как он умер? Федя молчит. — А я все равно расскажу. — Сема дёргает за рычажок специально, чтобы позлить, придвинутого вперёд кресла. — Он выстрелил в меня, представляешь? Мимо, конечно. Но я засунул его руку в тостер, и пока он орал от боли, вскрыл горло кухонным тесаком… У него неплохая кухня, все на виду, в шаговой доступности. Вот только пилы или топора не было в доме, пришлось все тем же тесаком рубить, неудобно — жуть… И почему жертвы никак не выучат, что Семён Немцев обижается на выстрелы в свою сторону? Впрочем, им это узнать не от кого… Отрубленные головы не разговаривают, даже в сумасшедшей Калифорнии, где по раздолбанным дорогам рассекают драконы и эльфы. А даже если бы им вдруг взбрело поразглагольствовать, это бы не особенно помогло. — Я ему в звонок звоню, он мне открывает и почти в упор из пистолета, раз пять выстрелил, прежде, чем я его заломал… Балда. — Сема выкладывает на торпеду длинные тонкие ноги. — А потом я у него спрашиваю: не найдется ли у вас сковородки, у него, как назло, четыре, я так и не смог определиться, пришлось знакомить его с тостером… На радио «Семён Немцев ФМ» сегодня хвастовство выполненным заказом. Жалко, что никакой кнопки для его выключения не существует. Разве что наличие в радиусе слышимости людей, которые не являются Федей. Сейчас, увы, таких нет. Башка на заднем сидении лежит тихо, и брата будто бы прорывает. Слова льются бесконечным потоком, и игнорировать его сложнее, чем кажется, ведь важно не выдать себя ни жестом, ни мимикой, ни даже движением зрачков. К вечеру они сплавляют трофей заказчику, совсем ещё зелёному и очень удивлённому тому, что «охотники за головами» в их резюме было написано не для красного словца. Федя забирает у него остаток обещанной суммы, оставляет визитку и осторожно интересуется, не добавит ли его новый дорогой друг несколько сотен баксов на починку стекла и химчистку салона. Дорогой друг, разумеется, перед Фединым обаянием не устаивает и выкладывает на стол чуть больше, чем Федя попросил. Приятный молодой человек. Надо будет сделать так, чтобы у него оказалось побольше врагов… Может, наймет их телохранителями, это будет постабильнее и, может, побезопаснее. Правда, скорее всего, невыносимо скучно. С вилы заказчика они через пару часов выруливают к безлюдному укромному пляжу. Федя без труда находит их костровище, в котором валяются чужие консервные банки. Значит, какая-то школота, а может, туристы, и сюда добрались, что ж… — Оставлю им бомбочку. — сообщает он самому себе. У них есть ещё в запасе несколько. Одну на благое дело не жалко. Правда, сейчас он вместо бомбочки вытаскивает с заднего сидения бутылку виски и галеты. На их скромный праздничный набор кровью, заляпавшей почти всю машину, не попало — Федя при покупке заботливо обернул его в свою куртку. Вот куртке досталось, но она из черной кожи — переживет. Семён собирает какой-то мусор по пляжу — все, что способно гореть, разводит костер и ложится рядом, глядя в пламя. В волосах тут же путаются песчинки. Потом надолго займет душ, пытаясь вымыть каждую. Пейзаж на пляже все такой же однообразный. Взгляду не за что зацепиться. В этой стране все дороги, в том числе морские, ведут за горизонт, и все никак не приводят. Если долго смотреть на место, где земля загибается, то появляется желание поехать — либо на четырех колесах дальше в бесконечную погоню, либо крышей, тихо шурша шифером, словить вот эту романтику калифорнийской пустыни, тоже обрезать себе уши и сменить бомбочки на возможность стрелять электричеством. Сёма устраивает голову у него на коленях и снова начинает болтать. На штаны сыпется мелкий песок. Это раздражает, но солнце опускается в воду отвратительно медленно. До окончания раунда ещё уйма времени, которое тянется отвратительно медленно. Ночью в «тень» играть нельзя. Ночью тени — только от фонарей, а в их отсутствие приходится признавать, что Сёма вполне себе реален, хотя вообще-то это понятно и днём, но днём можно играть, и Федя редко упускает эту возможность. Сёма подбрасывает в огонь свою футболку и перчатки из ненатуральной пузырящейся в огне кожи. Переворачивается на спину и поводит острыми лопатками. Солнце заходит. — Теперь ты меня видишь? — щелчок перед носом. — Эй… Федя морщится: — Ого, Сема, ты откуда… — Иногда я думаю, что ты правда ёбнутый… Какое интересное предположение, надо будет о нем подумать. Федя с наслаждением спихивает Сёму с коленей и выпрямляет затёкшие ноги. — Искупаться надо. — говорит Семён, успевший подставить руки за долю секунды до того, как оказаться в костре. — Валяй. — И тебе тоже. — Я сам решу, когда. — Гляди, вода остынет. Сёма пожимает плечами, оставляет на песке штаны, трусы и ботинки, и уходит в сторону воды. Судя по приглушённому мату, мусора там нанесло по колено. Федя откручивает пробку и делает щедрый глоток. Виски привычно и вкусно обжигает горло. Голова пустеет. Сёма обрушивается как будто соткавшись из самой темноты. Тонкие мокрые ноги обхватывают за пояс, пальцы настойчиво скользят по ширинке, зубы вгрызаются в шею, в солнечное сплетение давят ладонью. Запрокинуться, чувствуя, как в грудной клетке зарождается полупридушенный рык. Близнец липнет к его коже, вылизывает горло, снова и снова оставляя укусы. Он весь, точно спаянный из одних острых углов, втыкается всеми своими шипами в Федю, заставляя прогибаться сильнее и сильнее, обволакивать и пристраиваться. — Ублюдок. — тихо шипит Федя, когда Сёма резко оказавшийся перед ним, сжимает в кулаке волосы и тянет его голову от себя, прижимает к песку, оказывается верхом на бедрах. Он весь мокрый, как лягушка, которых они ловили за городом, Федины губы дрожат, обнажая зубы. Оскал, но лягушке в человеческом обличие на него плевать. Лягушка дотягивается до Фединого виски и тоже делает глоток, морщится. — Как ты пьешь эту мочу? — Я тебе не предлагал. — Её только на розжиг… — ублюдок швыряет ее в костер. Тот ярко вспыхивает, во все стороны летят осколки, царапают голую спину Сёмы, но, видимо, не опасно. Федя хватает его за упругую задницу, наверняка оставляя синяки. И, хотя ясно, что именно этого Сёма и добивается, и не хочется уступать ему, собственное желание важнее. Федины пальцы толкаются в него насухую, Сёма выгибается и жмурит глаза. — В кармане джинс… Твоя любимая, которая греет… — Сейчас сам с собой трахаться будешь. — Нормальная там же. Федя пару месяцев назад повелся на рекламу и приобрел смазку с согревающим эффектом, правда, выяснилось, что продавцы поскромничали и не стали писать о том, что согревает она только в начале, а затем начинает обжигать. Причем, удивительно, но этот эффект проявился исключительно на Феде, Сёма ничего подобного не заметил. Федя дотягивается до сброшенной одежды Сёмы, тот милостиво это позволяет, тем временем расправляясь с Фединым ремнем и ширинкой. Пальцы необходимо смыкаются поверх члена, за несколько резких движений вырывают у Феди стон. — Какой ты сегодня отзывчивый… — тихо хвалит Сема, поглаживая брата по внутренней стороне бедра. — Соскучился, что ли? Я ведь ещё не так могу… О, Федя прекрасно помнит, как он может… Тот день, когда тень внезапно обрела телесность и прижала его к стенке школьного туалета, не выбросишь из головы просто так. Особенно учитывая, что за стенами гремел взрыв, а сверху сыпалась штукатурка и обломки. Их так и засыпало — сплетенными друг с другом, без штанов… Потом долго грозили всякими разными статьями, а Федя на них орал, что, когда за дверью очень громко бахнуло, а рядом брат — инстинктивно ухватишься за последнего, в каком бы он виде ни был… — Соскучился. — тянет Сёма, и чуть привстает на коленях, направляя пальцы Феди в себя. — Даже не спорь… — По тебе соскучишься… Все время перед глазами маячишь, ублюдок… — Ну не так же… Сема громко выдыхает сквозь зубы, когда Федя нарочно вжимает в него скользкие пальцы, делая больно. Уходя от проникновения, Сема наклоняется вперёд, почти падая на Федю. Футболка мгновенно промокает. — Только посмей… — шипит в губы близнеца Федя, обхватывая рукой его голову и продолжая рвано всаживать в него пальцы. Сёмино дыхание сбивается, он утыкается в грудь Феди лбом, а потом резко вскидывается, в глазах мелькает опасный огонек… Даже не та последняя искорка, которую успевают увидеть перед смертью его жертвы. Федя за девять лет их общего сумасшествия успел довести брата до гораздо сильнее, чем любая из его жертв. Сёма будто бы весь подбирается, а потом стремительно обрушивается на Федю, едва не выворачивая ему руки. Не осторожничая и не сдерживаясь больше, зажав Феде нос, вжимая в кожу короткие ногти, вылизывает его рот, стукаясь с ним зубами. Федя больно бьётся о песок затылком, чувствуя извращённое резко прошибающее наслаждение от страха, казалось, уже недоступного ему. Они сумасшедшие, и поэтому их обходят пули, они не боятся взрывов, а от полиции прячутся вблизи ядовитых озёр, где ничто живое, кроме Челябинской фауны, не протянет и дня… Феде нравится эта жизнь, разве что делить ее он предпочел бы с кем-то другим… Но этот… Федя закашливается, и Сема отпускает его, глядит внимательно, проверяя, жив ли. Этот тоже, в отсутствие лучшего, сойдёт. По крайней мере, этого хрен убьёшь. Даже взрыв не справился. Он все выдержит, в особенности от любимого брата. Только сломается в каком-то ещё одном непредвиденном месте, добавив в свою геометрию ещё один угол. Федя вытаскивает из него пальцы, чтобы заменить их членом. С силой войти, раздвигая стенки. Сема почти воет, на его глаза наворачиваются слезы, но он вцепляется в Федины плечи, запрокидывает голову, его рот привычно приоткрывается, и Сема затихает. Он больше не стонет, и даже почти не дышит, его взгляд кажется отсутствующим. Значит, полностью сосредоточился на удовольствии. Только в конце шумно выдыхает, изламывается и обильно пачкает семенем собственный живот и так и не снятую футболку Феди. Тот держится немногим дольше. Несколько толчков в сокращающийся вход, и Федя тоже следует за братом. Голова остаётся восхитительно пустой. — Пить уже не имеет смысла? — Сема, скатившись с груди брата, осторожно барабанит по его ключице. — Пить уже нечего. — У меня есть джин. — А с чем его смешать — есть? — Просто так. — решительно заявляет Сёма, на его лице — блаженная расслабленная и, как всегда, немного растерянная улыбка. — Я принесу. — Валяй. Федя застёгивает штаны, стягивает с себя футболку, подставляя разгоряченную кожу вечернему бризу. Простудится вряд ли — к ним местная зараза не липнет. Сёме, вон, вообще ничего не жмёт — ночью голым расхаживать. Сёма возвращается с бутылкой, ложится рядом, пользуясь расслабленностью Феди, устраивает голову у него на плече, пьет из бутылки и протягивает брату. Именно в этот момент бутылка в его руке и взрывается тысячей осколков, что очень некстати, хотя, может и справедливо с точки зрения кармы, посчитавшей необходимостью отобрать у Сёмы эту самую бутылку взамен разбитой Фединой. Один из осколков втыкается в правый глаз, пригвождая веко к глазному яблоку, и это ужасно больно, а ещё ограничивает обзор. Однако это не мешает Феде сообразить, что просто так бутылки не взрываются. Догадку эту подтверждает то, что Семён встаёт в полный рост, забирает из ослабевших пальцев Феди получившуюся розочку. Вечная растерянная улыбка с его губ исчезает. — Брось дробовик, дура. — тихо говорит он на английском. — Потому что перезарядить его ты не успеешь, зато успею я. Я засуну его тебе поглубже и выстрелю, а потом перезаряжу и выстрелю снова, и буду делать так, пока у тебя не закончится твоя сраная дробь… Вот в этот раз звук взведенного курка слышен. И выстрел — тоже… И чем ей так приглянулся Федя, у которого дробь, которой стоило бы палить по медведю, пролетает над головой? Логичнее же стрелять в того, кто движется прямо на тебя с явным намерением засунуть в тебя дробовик… Впрочем, логика — это явно не ее. Стрелять надо в мозг, а, впрочем, может Федю в очередной раз спасла доставшаяся ему половинка звезды? Дальше слышен визг, шум и несколько глухих ударов. — Федь… — зовёт Сема. — Глянь-ка… Федя встаёт и с трудом наощупь пробирается к Сёме. На губы капает кровь. Придется ехать в больницу. Как же невовремя… Девчонка лежит лицом в песок. Отсюда не разобрать, жива ли она. Судя по темным пятнам сбоку на разорванном розовом платье, ясно: именно туда он ударил ее розочкой. — Посмотреть на что? Семён молча переворачивает тело. Первая любовь половины школы, объект влажных фантазий, тонкая, мать ее химичка, звонкая недоступная одиннадцатиклассница Соколова, вечно печальная. Подумать только, последний раз они виделись девять лет назад, на допросах по поводу взрыва… — Ничуть не изменилась. — Федя присаживается рядом, вглядываясь в ее лицо. — Такая же дура… Я же сказал ей бросить дробовик. — Ты сказал не только это. — Федя прижимает к глазу ладонь. — Я помню. — машинально откликается Семён. — Ты сказал, что… — Я передумал. — медленно произносит Семён. — Она не умрет. Федя сощуривает глаза, и тут же морщится от боли. Осколок двигается, сильнее входя в глаз. Надо вытащить. — Она чуть меня не застрелила, Сём… — Тебя чуть не застрелила половина Калифорнии. — Четверть этой половины убил я. — А вторую — я, Федь… — Сёма отводит от прекрасного лица Вилены темную вьющуюся прядь. — Она не умрет. Ещё очень долго. У тебя не поднимется рука — убивать такое… — Ты был в нее влюблен. — Как и ты. — пожимает плечом Сёма. — И очень расстроился, когда она не ответила мне взаимностью… — Ты же не думаешь, что она поцелует тебе руки за спасение? — Это не спасение, Федь. — хмыкает Сёма. — Спасти ее пытаешься ты.