Молчание на конце золотистой нити

Связь соулмейтов называли и даром, и проклятием — всё зависело от того, как ты ей распорядишься. Она могла стать величайшей слабостью, неожиданно ударяя тебя в спину болью родственной души, а могла — величайшей силой, позволяя после воссоединения и взаимного признания делить все страдания на двоих, облегчая эту ношу. Джадж считал связь обидным недостатком человеческого вида, её не должно было существовать для воинов Джерма-66. Но Санджи никогда и не был удавшимся экспериментом своего не-отца. — Где-то существует человек, с которым тебя связали сами небеса, — с тонкой, будто призрачной улыбкой говорила мама, поглаживая сына по золотистым волосам. — И эта боль, — она мягко кивнула на пульсирующее от несуществующего удара плечо испуганного мальчишки, — подтверждение того, что ты человек. Мамины объятия были самым тёплым воспоминанием из полного черноты детства. И им Санджи верил, верил изо всех сил, никогда не спрашивая, был ли отец её соулмейтом. И закончилось ли всё так из-за него. Он просто цеплялся за призрачную надежду: где-то там его ещё кто-то ждёт. И тогда Санджи бежал. Бежал далеко вперёд, сбивая ноги и руки, мысленно извиняясь перед своим человеком, задыхаясь, почти умирая, но всё ещё не отчаиваясь. Несуществующие удары, будто от жёсткой палки, покрывали исхудавшие плечи, — и он улыбался, болезненно растягивая впалые щёки, ведь верил, что на другом конце несуществующей нити из золотых солнечных лучей и морской пыли есть его будущее. Человек, с которым он разделит не только боль от побоев и обидные ссадины от готовки, но счастье, приключения и мечты. С которым он даже разделит Олл Блю. Годы спустя, уворачиваясь от очередного подзатыльника своего старика, он уже понимал, что его соулмейт — не простая очаровательная меллорин, заглянувшая в «Барати» со своей семьёй. Его меллорин была боевой, не стеснялась лезть в драки и, кажется, частенько получала нагоняи, — но от этого не становилась менее желанной и заочно любимой. И ожидание встречи с ней совсем не мешало парню заботиться и о других прекрасных леди, ведь — ах! — они тоже терпели все эти фантомные боли, тоже кого-то ждали и искали, — так почему он не мог сделать их поиски немного приятнее своим комплиментом или лучшим коктейлем за счёт заведения? Будущий первооткрыватель чудесного океана хотел бы, чтобы его судьбу кто-то так же радовал, раз уж ей приходилось терпеть его порезы в первых неловких попытках готовить и иногда всё-таки долетающие оплеухи от вечно недовольного Зеффа. Ей пришлось вместе с ним терпеть те адские дни на скале посреди океана, когда каждая клеточка его тела отдавала болью, а он плакал и клялся горизонту, что больше не позволит своей родственной душе страдать. И снова, снова так сильно хотел жить. К семнадцати у него сложилось три главных принципа: — Не выбрасывать еду; — Заботиться о меллорин; — Избегать травм и боли, не позволяя своей родственной душе страдать. В девятнадцать Санджи повстречал прелестную рыжую красавицу Нами и думал, что она похожа на ту прекрасную меллорин, стойко терпящую удары несуществующих для Санджи палок. И почти поклялся последовать за ней на край света. В девятнадцать и ещё два дня спустя он хватался за фантомно разорванную мечом грудь и не мог вздохнуть. Так, образ сильной и задиристой меллорин рассыпался осколками мечей зеленоволосого парня и заменился его бесчувственным лицом. И Санджи впервые серьёзно задумался о том, что он не против умереть за своего старикана, ведь совсем не уверен, как жить дальше с такими переменами (конечно, это было лишь оправдание, ведь ему было слишком страшно признать, что Зефф заменил ему отца). Всё в те же девятнадцать он во второй раз покинул свой дом, — и в этом случае — настоящий и родной, полный людей, которые ждали, когда он исполнит свою мечту-на-двоих и вернётся. А ещё он так и не отступил от своих принципов. Наверное, в них и оказалась проблема. По крайней мере, Санджи до стиснутых зубов и скуренных за один раз пачек надеялся, что именно в них. А не в том, что глупый мечник на самом деле не был его соулмейтом. Что сам кок оказался бракованным, привязанным к кому-то настолько безумно-храброму нитью с одним концом, когда на той стороне никто даже не знал о его существовании. Потому что Зоро за все эти дни, недели и месяцы, так и не понял. Ни после ран на острове Драм, ни после удара молнии Энеля, ни после ещё сотни десятков раз, когда блондину не удавалось уберечь несуществующую золотую нить от текущих из него потоков боли. Зоро не вёл и пальцем, не показывал ни единым взглядом, что что-то чувствует. И в конце концов Санджи смирился. Он не знал, когда это случилось: в поднебесье Скайпии, во время очередной победной вечеринки, Раздачи Дейви или вовсе ещё тогда, под родными сводами любимого ресторана. Но он — страшно признаться самому себе — влюбился. В маримоголового. В тупого мечника, вовсе не думающего о своей родственной душе и вечно лезущего на рожон. Кажется, совсем не чувствующего боли — ни своей, ни не-существующей чужой, — или просто храбро её терпящего. В глупого-глупого-глупого Зоро, чьи синяки от чёрных лакированных ботинок он с мазохистским удовольствием чувствовал как свои собственные. И рядом с которым стоял сейчас в полумраке палубы, хмуро отправляя смолистые облачка вслед вечернему бризу. Мечник спал, откинув голову на перила и сложив руки на груди. Они быстро привыкли к новому кораблю, и старые привычки аккуратно вписались в декорации Саузенд Санни, будто «львёнок» всегда был с ними и принимал нерадивых мугивар в своих каютах и на своих палубах. Все разошлись по комнатам, только бывший охотник на пиратов остался здесь, будто сторожил покой накама вместе с сидящим где-то под небом на вахте Усоппом. И Санджи вот притянулся к нему, будто магнитом, будто той золотистой нитью, в чью двусторонность уже почти не верил, выйдя на солёный воздух после закрытия кухни (на десяток замков от Луффи и ещё десяток — от вот этого мохоголового алкоголика). Волны тихо шелестели, рассекаемые неудержимым кораблем, отливали грозовыми оттенками серо-сиреневого, умиротворяли и забирали с собой тревожные мысли. Раны — свои и Зоро — уже почти не болели — стараниями Чоппера, и Санджи прислонился бедром к белым перилам, задумчиво оглядывая ещё светлую линию горизонта. Тишина была удивительной после всего, что они пережили, притяжение взгляда к изумрудным колючим волосам — не было. Кок чувствовал, что под рёбрами, где было глупое-глупое сердце, так жаждущее любить, что-то протяжно защемило, и прикрыл глаза, обращаясь к теневым бликам на внутренней стороне век. Привычно унял боль, запер её как можно дальше от конца золотисто-солёной нити и снова затянулся никотином. Старик часто говорил, что с этим смолистым дымом никто не вдыхает жизнь, — слишком поэтичная фраза для того, кто получил своё грозное имя в честь залитых вражеской кровью сапог. Но убивающие бумажно-табачные палочки не приносили боли, в отличие от глупого мечника, а сам Ророноа так эмоционально реагировал, стоило Санджи выдохнуть дым в не-ненавистное лицо, что удержаться было просто невозможно. Это хотя бы доказывало, что между ними не стоит стена безразличия. А слышать изредка «ненавижу» от того, кто должен был быть его судьбой и человеком, разделившим его счастье и мечты… Со временем это перестало приносить боль. По крайней мере — переносить её на ту сторону связующей нити. А что сердце щемило — оно просто слишком глупое, как и сам Санджи, оно просто ещё не смирилось. Они же все делили свои мечты на команду, все были верны Луффи — и как будто немного друг другу, все отказывались бросить другого — и это было почти то, о чём маленький Санджи мечтал, глядя на издевательски-голубое небо через прорези железной маски. Почти. Но он уверял себя, что этого будет достаточно. Достаточно видеть свою судьбу каждый день и знать, что с ней всё в порядке. Достаточно иметь возможность прийти на помощь в случае, если нет, — и пусть снова получить гордый рык о том, что он лезет не в своё дело. Достаточно готовить Зоро его любимые онигири, всё-таки покупать новые бутылки саке и вот так вот стоять рядом, пока мечник спит, тешась иллюзией мирного сосуществования и ложной близости. Как будто ему могло быть этого достаточно. — Эй, Завитушка, задрал дымить над спящими. Скоро твоя стряпня вся будет будто копчёная, — донеслось ворчание слева, и Санджи дрожаще выдохнул, закрывая глаза. Тёплый бриз свободы украл его дыхание, скрыв слабость в своём порыве, — и это была ещё одна причина любить море. Оно всегда хранило его тайны. — А ты уже хочешь в мою стряпню попасть, маримоголовый? Думаешь, достаточно сросся с растениями, чтобы пойти на приправы? — ухмылка железной маской прямиком из детства растянулась по лицу, снова, как в подвалах Джермы, пряча его от всего мира. — Подраться хочешь? Кок фыркнул дымом, выбрасывая бычок в специально сделанную Френки пепельницу, и оторвал взгляд от чужого-родного хмурого лица с прикрытыми глазами. Голос Зоро был слишком ленивым, не рассчитывающим на потасовку, а по тонкой нити связи ещё текли тягучие отголоски боли. Тот не хотел драться, Санджи теперь мог это угадать лишь по интонации или связи. Возможно, он уже немного слишком увяз в мохоголовом мечнике. Возможно, он отчётливо понимал, что, не мешай он чуткому сну Ророноа, тот бы даже не заговорил с ним. Возможно, от этого текущие по золотисто-солёной нити ощущения становились немного острее. «Если всё, что ты можешь дать мне, — это свою боль, так хоть отдай её без остатка». Как будто это вправду могло облегчить страдания Зоро. Но это было всё, что мог Санджи сделать ради своей любви, не докучая никому своими глупыми чувствами, — принять её во всех проявлениях. Хотя бы так чувствовать, что они связаны. Если соулмейты — это о любви, то, может быть, боль на золотистой нити — тоже? Тогда он пропустит через себя её всю. Ведь всё, чего он хотел, — чтобы ежесекундно посылаемая в мир любовь наконец хоть немного вернулась обратно. — Ты уснул, что ли, Мишенебровый? Санджи оборачивался медленно, чтобы было время ухватиться взглядом за тусклый блеск золотых серёжек, за запутавшийся в зелёных волосах крохотный цветок апельсина, за белые полосы бинтов, нагло выглядывающих из-под футболки, за лежащие на лужайке рядом начищенные ножны мечей. Он собирал эти детали украдкой, хранил в памяти, без возможности смотреть прямо и открыто, зная, что Зоро обязательно почует чужое внимание. А Санджи уже давно не хотел признаваться в том, что он тот самый — не-найденный, не-нужный, не-любимый, даже не-связанный соулмейт этого глупого Маримо. Наверное, лицо его выдало — было странным под тенью чёлки и в полумраке наступающей ночи, потому что Зоро нахмурился, глядя настороженно и пронзительно. От такого взгляда глупые прокуренные лёгкие забывали насытиться кислородом, а по нити связи почти соскальзывала боль от сжавшегося сердца. Вот сейчас, сейчас бы наконец открыться, стать честным — и пусть ночной бриз сохранит в своих порывах его страшное признание, унесёт его далеко-далеко и развеет над океаном бесконечной любовью слишком трепетного сердца… Но Зоро никогда не морщился от не-существующих ударов по чужим ногам, не искал своего соулмейта, как и временных интрижек, — Зоро шёл за мечтой, и всё это ему бы только мешало. Санджи сглотнул, позволяя взметнувшимся чувствам снова осесть на дно одинокой души, и чиркнул зажигалкой, уничтожая притягательную для откровений тьму морской ночи. — Глупый Маримо, как можно уснуть рядом с человеком, который тебя ненавидит? — чёлка закрывала уже оба глаза, губы тянулись в притворный оскал, слова срывались сами по себе, а он просил, просил всем своим идиотским сердцем, чтобы Зоро не согласился. Но тот поддержал чужую — как думал — игру и зеркально обнажил зубы, наконец открывая глаза и позволяя демонятам пуститься вскачь по тёмным радужкам. — И правда, даже такая Дурная Поварёшка должна это понимать. Санджи рассмеялся во всё разодранное никотином горло и, махнув рукой, снова скрылся на кухне. Золотистая нить покрылась кристалликами соли от сдержанных слёз, не позволяя фантомно рвущей сердце боли достигнуть мечника — может быть, и так ничего не чувствовавшего. В один из спокойных вечеров во время стоянки на почти пустом острове Луффи настоял на вечеринке, а остановить капитана никто не смог. Они сидели вокруг гигантского костра, и постепенно смех и гомон растворились в воздухе вместе с огненными искорками и оставили после себя тихую атмосферу мечт и разговоров. — Соулмейты! — с горящими интересом глазами спросил Мугивара у Робин, будто оглашая тему нового обсуждения — хотя так на самом деле и было. Наивное любопытство капитана не мешало ему быть не менее слепым, чем Зоро, — и, кажется, вся команда уже знала, боль чьих травм носит на себе Нами. — Что вам интересно, капитан? — таинственно улыбнулась девушка, и вместе с тем счастливые бабочки запорхали под рёбрами Санджи. Чудесная новая накама, какой бы необычной и скрытной личностью ни была, вызывала у него такие же восторженные чувства, как и прочие меллорин, которых он поклялся защищать в этом сложном мире, — и даже более сильные. — А как их найти? — заёрзал Мугивара, разбрасывая вокруг крошки песка и ненароком утягивая руку к тарелке сидящего в паре метров Зоро. Шлепок по загребущей ладони раздался синхронно с тихим смехом археолога. — Это Судьба, Луффи-сан. Считается, что вы всегда встретите своего соулмейта — а связь поможет вам узнать друг друга. — Очевидно, не в нашем случае, — пробормотал в кружку Усопп, за что тут же получил гневный взгляд Нами. Санджи полуприкрыл веки, едва покачав головой. — Вы не согласны, Санджи-сан? — археолог смотрела своими всезнающими глазами будто прямо в душу, будто могла разглядеть волочащуюся по песку золотистую нить, уходящую от кока к мечнику, и блондин вздрогнул. — Я боюсь, не все настолько внимательны, чтобы разглядеть своего соулмейта даже в близком знакомом, ведь многие живут более мирной жизнью, чем мы, и не так часто испытывают боль, — уклончиво начал он, разглядывая огненные блики в своей кружке. — Но, — в душе встрепенулось то, что всегда было важным, и голос окреп, — я верю, что если люди связаны, это не просто так. Значит, это что-то важное. И тогда они точно найдут друг друга и разделят жизни на двоих. «И неважно, если признание и фактическое разделение боли на двоих так и не произойдет», — добавил он мысленно и уже собрался сделать глоток, когда поймал внимательный взгляд Зоро на своём лице. Кружка не дрогнула только усилием годами тренируемой воли, и кок вздёрнул завитую бровь, выражая незаданный вопрос. А старпом… вдруг улыбнулся — тонко, почти незаметно, как улыбался, когда Чоппер с Усоппом носились вокруг с новым изобретением или когда Луффи искренне хохотал, сидя на голове Саузенд Санни. Тепло и будто… с привязанностью. И взгляд тёмных глаз обволакивал и грел, — никаких насмешек, никакого соперничества. Вспыхнули щёки под белёсой чёлкой. Волна солнечного света растеклась от сердца по всему телу, и Санджи улыбнулся в ответ, слегка салютуя кружкой. Он всё правильно сказал, — и Маримо понял его отношение. Жаль, только к связи, но не к себе самому. Хотя где-то в прокуренных лёгких осевшая искорка от костра зародилась новой надеждой. На Триллер Барке надежда почти сожгла их обоих заживо, когда один умирал, а второй это каждой своей клеточкой чувствовал. Ощутив дыхание чужой смерти на шее, пропустив через себя каждый осколок чужой боли и в итоге отгородившись от связи, наконец окончательно осознав, что этот идиот действительно готов отречься от мечты и жизни за них — и за него, Санджи, тоже, — кок пересмотрел свои мысли насчёт своего соулмейта. Робин рассказывала, что, если чувства одного достаточно сильны, просто принятие его признания, а не только взаимность разделит боль на двоих. Чувства Санджи уже долгое время горели за них обоих, — и в его сердце было больше, ещё больше любви, он мог разделить её на всю команду, — и всё равно она бы переполняла его, она бы спасла глупого Маримо, даже если тот никогда не чувствовал их связи, если никогда не хотел её. Санджи не просил бы взаимности, не просил заботы о себе и отказа от сражений и травм, не требовал ничего для себя — ему ничего не было нужно, он давно для себя так решил, лишь бы, лишь бы только глупый Зоро больше не умирал у него на руках, лишь бы его боли отныне было в два раза меньше, — а Санджи потерпит. Санджи пережил Джерму-66 и удар молнии самопровозглашённого бога, он сильный и сможет пережить последствия своего выбора, ведь это всегда была Судьба. А она никогда не была смертельно жестока. А если бы и была — он бы унёс в могилу всю боль Ророноа, и тот бы уже никогда её не чувствовал, и обязательно стал бы величайшим мечником всех морей, — и Санджи даже так был бы счастлив. Он сидел и смотрел на чужое умиротворённое лицо, покрытое сплошным полотном бинтов, и позволял боли и нежности затапливать его сознание и тело, надеясь, что пока этого будет достаточно. Он знал, что Зоро сильный. Он полюбил его за эту силу, за тупую прямолинейность, за гордость, за казавшуюся многим несбыточной мечту, за верность себе, своему слову и их капитану. За… редкую заботу, неловкую и краснеющую ушами и скулами, которой, казалось, с того разговора у костра стало немного больше. А ещё за то, что, сколько бы Зоро ни смеялся над его бровями, над джентельменскими повадками и любовью к брючным костюмам, тот никогда не трогал его мечту. Которую многие считали детской сказкой. И когда мечник оправился, они снова были на Саузенд Санни и столкнулись в предрассветных лучах у подсобки, откуда старпом снова хотел стащить выпивку, слова сорвались сами по себе — волной не осмысленного облегчения: — Думаю, я люблю тебя. Сигарета выскользнула из пальцев, когда он понял, что сказал, что чувства вдруг вырвались наружу, что это были не те слова, что он себе обещал ничего не просить, а просто признаться в связи, — но сердце билось так шумно, что несуществующая золотистая нить вибрировала, освещая палубу нежными лучами рассветного солнца. И Санджи решил: такое признание тоже считается. Он просто сейчас объяснит свои мысли и чувства, — и всё станет как надо, и… — Брось это, кок. Но Зоро никогда не любил долгих объяснений. Кажется, даже не вырони Санджи сигарету секунду назад, она бы всё равно сейчас оказалась на палубе вместе с упавшим сердцем. Он распахнул глаза, ища в чужом лице привычную шутливую задиристость, ведь это Зоро… Зоро не ранил друзей своими мечами и словами, даже если это был кок. Но Зоро был серьёзен. Зоро смотрел прямо из-под опущенных бровей и, кажется, был готов прожечь в нём дыру своим взглядом. — Подожди, ты не понимаешь, я… — может быть, он задыхался. Может быть, он не думал, что настолько сильно ещё на что-то надеялся. Может быть, эти слова слишком сильно ранили большое глупое сердце — намного сильнее не-случившегося для него удара Кумы. — Дай мне объяснить. Я правда люблю тебя, но… — Хватит, Завитушка, — мечник рычал сквозь зубы, и эта искренняя злость сработала намного лучше десятка отрезвляющих оплеух. Санджи дёрнулся и выпрямился. Действительно, что за глупости. Маримо ведь уже давно подтвердил, что его ненавидит. Всё что было на Триллер Барк — прагматичное понимание, что кок слабее. Что существовало до и после — было ради команды. Ведь это Зоро, он всегда делал всё честно и правильно. Если бы его чувства когда-то изменились, он бы это продемонстрировал. А так они просто жили в определённой много дней назад константе: Маримо его ненавидит, но признаёт, а Санджи терпит и любит за двоих. Может быть, мечник даже уже всё знал и до этого разговора. Ведь Санджи давно должен был понять, что его любовь никому не нужна. Что он был из той десятой процента сломанных соулмейтов, вечно тянущихся, но никогда не связанных. Что его чувства неправильные, глупые и слишком обременительные, чтобы даже их выслушать. И сам он — всё та же сломанная игрушка нелюбящего отца, неудавшийся эксперимент, так и не оправдавший ничьих ожиданий. Может быть, всё дело было именно в этом? Что он всего лишь неслучившийся воин Джермы? Может, у него никогда и не было шанса на подобие нормальности? А Зоро просто вовремя его остановил от ещё большего самообмана. Наверное, надо будет его поблагодарить. Горло хрипело непроглоченным комом чувств, но он всё же смог выдавить из себя: — Да, прости, что-то совсем с ума схожу, — а потом сбитым комком связующей нити и бессмысленной лжи, забормотал: — Глупая шутка выдалась, думал тебя из колеи выбить, чтобы больше не шлялся за саке в шесть утра, но забыл, что ты у нас настоящий газон, тебя таким не проймёшь, ха-ха. А мечник всё смотрел и смотрел, и худшим была проскользнувшая на долю секунды в глубине глаз жалость. Зоро уничтожил её, ведь он уважал своего накама. Но Санджи успел увидеть и поспешно отвернулся, проводя ладонью по волосам и оттягивая их до ноющей боли. — Поставь бутылку на место, а мне надо готовить завтрак. Ледяной ветер морской соли бил по щекам, а дерево палубы скрипело под его шагами и ударами волн. Зоро за его спиной с удивлением сжал футболку на груди, впервые за много лет так отчётливо ощущая боль, передающуюся по связи. Сердце будто разрывали в куски, и мечник слегка пошатнулся, хватаясь за косяк двери. Завитушка уходил гордо и прямо. Он точно не мог быть его соулмейтом. Дни вдруг начали тянуться для Зоро бесконечной чередой болезненных минут. Что бы ни случилось в то дурацкое утро странного разговора с коком, оно как-то повлияло на мечника. Иначе он не мог объяснить, почему впервые с детства стал настолько сильно ощущать связь со своим соулмейтом. Он успел забыть это чувство, когда обычно верное тренированное тело могло подвести в любую секунду, пропуская через себя чужие страдания как свои собственные. Но Зоро к боли привык давно: он выживал и с зашитой наспех грудью, и после встречи с шичибукаями, — и какая-то, пусть даже пугающе сильная, резь под рёбрами, не могла его сломить. Только вот за эти годы он в принципе успел забыть о своём соулмейте. Он был слишком занят, или ему было плевать, или жизнь была намного интереснее и ярче погони за фантомной любовью и поддержкой, или кто-то по ту сторону просто мешал ему испытывать дискомфорт — причин было много, причины не были так важны. Зоро не верил в такую судьбу. И ему не нужно было отдавать кому-то половину своей боли: он становился сильнее именно для того, чтобы уметь переживать её самостоятельно. Но это не значило, что он не рассматривал чужие точки зрения на этот счёт. Глупый Завитушка верил в свою судьбу, верил, что связь предрешена и благородна, что человек по ту сторону боли — важен, значим и нужен. Ничуть не меньше, а может, и больше всех его «прекрасных меллорин». И — Зоро мог признаться в этом самому себе — он уважал чужую принципиальность и светлую наивность. И, может быть, немного завидовал той, кого кок так страстно желал найти. И поэтому солёное утро с холодной бутылкой саке в руке настолько сильно его задело. Ведь Завитушка так искренне говорил о своей вере в важность связи, когда в голубых глазах трепетное тепло плескалась отблесками костра. Он даже ему улыбнулся. А сейчас вдруг признавался в любви, отрекаясь от своей предначертанной из-за какой-то очередной глупости, пришедшей в пустую светловолосую голову. И Зоро мог терпеть флирт глупой Поварёшки с каждой встречной красоткой, мог объяснить ежедневные признания в любви Нами и Робин, мог бы даже понять, уйди тот в бордель на ближайшем острове. Но кок признался ему в любви. Будто огласил меню на завтрак и уточнил прогноз погоды. Будто это было естественно: небо голубое, Луффи станет королём пиратов, Санджи любит Зоро. Только это не могло быть естественным. Зоро следил за Санджи, оберегал его как своего накама, затем — как друга, в конце концов — как неопределённую концепцию важного для сердца человека. И Зоро никогда не чувствовал боли кока, хотя причин за всё это время было достаточно. Они не были соулмейтами, — и это было то осознание, которое поставило для Зоро точку в их не случившихся отношениях. Потому что кок был достоин — как исполнить свою мечту, так и найти того человека, за которым бежал всю жизнь. И тогда на Триллер Барк Зоро оттолкнул его. Не позволил занять своё место. Потому что Зоро уже нашёл свою не-судьбу с глупыми завитыми бровями, а Санджи ещё предстояло добраться до человека, загаданного ему свыше. И рушить чужое счастье мечник намерен не был. А потом просто что-то пошло не так. Может быть, Судьба просто посмеялась над Зоро, решившим её обмануть, влюбившись в не предназначенного ему парня. Но всё это было лишь малой платой за не-разрушение будущего счастья глупого мечтателя кока, сбившегося с пути. Очередной остров встречал их весенней погодой и сладкими ароматами полевых цветов. Саузенд Санни причалил в небольшой бухте, Луффи уже ускакал искать приключения, а рыжая Ведьма не дала мечнику спуститься следом, вручив деньги и отправив к Санджи, чтобы они вместе пошли на рынок. На палубе кока не было, и Зоро последовал на камбуз, но замер перед плотно закрытой дверью, расслышав тихие голоса Завитушки и Робин. — Робин-тян, ты тогда не успела договорить, но… мне стало интересно. Что же случается с отвергнутыми соулмейтами? — голос Санджи, просидевшего последние дни на кухне и совсем не выходившего подраться с «Маримо», звучал странно хрипло, будто кок простудился или наконец скурил свои лёгкие до последней альвеолы. Археолог молчала несколько секунд, и за это время Зоро осознал ещё одну вещь: Завитушка совсем не флиртовал, спрашивал с напускной незаинтересованностью, но очень серьёзно. От такого становилось не по себе, а фантомная чужая боль расползалась от сердца по рёбрам, царапая их наждачной бумагой. — Санджи-сан, вы знаете сказку о русалочке? — Которая продала голос за ноги, чтобы встретить принца? — в вопросе сквозило непонимание, а рваный кашель заставил мечника вздрогнуть. — Которая растворилась морской пеной после его измены, — Робин вновь помолчала, будто ожидая реакции, но в ответ донёсся только щелчок зажигалки. — Это считается первой задокументированной сказкой о родственных душах. Когда один соулмейт отвергает признание, второй постепенно начинает умирать, пока боль не забирает его на ту сторону горизонта. — Либо разделить боль на двоих, либо умереть от своей любви, чтобы твоя судьба больше не чувствовала твоих страданий из-за отказа… — задумчиво протянул Санджи. — В каком же поэтичном мире мы живём. А потом кок расхохотался, — и неожиданный порыв ветра с острова вторил ему бесконечным стоном. Боль под грудной клеткой стала невыносимой, и Зоро плюнул на всё, кинув деньги у входа в камбуз и почти убегая по трапу под удивлёнными взглядами Фрэнки и Усоппа. Казалось, с того злополучного предрассветного диалога Завитушка сходил с ума, — и мечник совсем не понимал причину. Не мог же кок в самом деле его любить. Причина, конечно же, потерялась в зарослях лаванды и полях одуванчиков, а искать её отправили Санджи — с подачи Робин, прячущей тревожный взгляд за таинственной улыбкой. Весенний остров, полный цветов, встретил его широкими объятиями душистых ароматов, — и тот подумал, что умереть здесь, в очередной погоней за своим соулмейтом, это совсем не плохо. Если бы только Зоро не ненавидел его, если бы дослушал. Если бы тот чуть меньше заботился о чужих мечтах, — но Санджи этого не знал. Санджи падал со склона, раздирая рукава пиджака о проносящиеся мимо кусты и пачкая красными пятнами лепестки ромашек. Отвергнутое сердце рвалось внутри, избивая лёгкие и застилая взор калейдоскопами чёрных красок. Полёт закончился у берега лесного озера, где пахло молодой травой и влагой. Птичий щебет смолк, а из-под поднявшихся век показались освещённые золотыми лучами изумрудные почки на деревьях. Невероятно красивое место. Санджи смотрел в голубое небо с росчерками перьевых облаков и думал: если слова Зоро его убивают, значит, их связь существует? Значит, если он умрёт, Ророноа больше не будет чувствовать боли. Хотя, казалось, это не облегчит путь будущего великого мечника, а лишь подтолкнёт его к ещё более глупым храбрым поступкам. Был ли тогда вообще смысл во всём? А ещё — знал ли Зоро об их связи? Понимал ли последствия своего отказа? Ненавидел ли настолько сильно, что не мог промолчать, даже обрекая накама на верную смерть? Кок улыбнулся уголками губ, с прищуром разглядывая возвышавшуюся слева каменную серость горы с редкими вкраплениями пучков растений. Конечно, нет, это же Зоро. Глупый, глупый любимый Зоро, который так ничего и не понял. Тепло разливалось по телу вместе с солнечными лучами, заставляя тихо счастливо смеяться сквозь стиснутые от боли зубы. Санджи не был бракован. Связь существовала. Мама добилась того, чтобы её сын оставался человеком. И он даже провёл столько прекрасных дней со своим соулмейтом, деля на двоих победы, поражения, радости, печали и самые лучшие ужины от неслучившегося первооткрывателя Олл Блю. Всё было так, как он мечтал, сидя в страшных подвалах замка Джерма-66 и на одинокой скале посреди океана. И не о чем было больше жалеть. Если только о том, что на самом деле Зоро его ненавидел, — но что это уже могло значить сейчас, под этим высоким небом среди запахов лаванды и нагретого камня? Санджи всегда хотел любить, — и он любил. А то, что его не полюбили в ответ… — Получается, это всё-таки была только моя вина, а не злой бракованной связи, — улыбка медленно сползла по губам, воздух загустел, всё с бóльшим трудом проникая в задымлённые горем лёгкие. Так сильно хотелось сжаться в комок и зарыдать во весь голос, но сил больше не было, не после полуобморочного падения с обрыва, — и слёзы катились по лицу в изумрудный ковёр весенней травы, смешиваясь с недавней росой. Санджи закрыл глаза и представил океан, в котором водятся морские существа со всего мира. Вспомнил своего старикана, — тот бы наверняка устроил ему нагоняй за отказ от мечты. Представил лицо Зоро, — тогда, у костра, когда тот тепло улыбался и будто бы всё понимал. — Я люблю тебя, глупый мечник. Надеюсь, ты всё так же не чувствуешь нашу связь, — звуки осипшего голоса слились с шелестом травинок и тускло-сиреневых цветов. Казалось, укромный уголок лесного озера на затерявшемся в океане весеннем острове забирал кока себе, впитывал его, растворяя в своих лужайках и порывах ветра, — и от этого становилось спокойно на душе, и ничто уже не было важно. Наверное, так Русалочка растворялась морской пеной, завидев любимого принца с другой. Санджи никогда не хотел умирать, всю жизнь он гнался за мечтой, за счастьем, за признанием и любовью. Он хотел жить, он так сильно хотел жить, чтобы доказать прошлому себе, что он этого достоин. Он хотел найти своё место и человека, которого всегда чувствовал как себя самого. Что же, раз они стоили жизни, значит, ради них не должно было быть жалко и умереть. Минуты растекались лёгким плеском озера и скромным напевом неизвестной птицы, солнце клонилось к закату, укладывая на полянку длинные чёрные тени от близлежащей горы, а небо над головой покрывалось розоватой дымкой. Солёные дорожки стянули высохшими кристалликами кожу в уголках глаз и на висках, связь пускала по несуществующей золотистой нити мелкие болезненные ощущения, и Санджи думал о том, что Зоро так и не нашёл дорогу к кораблю, с боем продираясь сквозь кусты и деревья. Санджи думал, что ему всё-таки до безумия жалко свою не-случившуюся жизнь. Что он не выполнит данное Луффи обещание готовить для нового короля пиратов на корабле, созданном Фрэнки, не увидит карту мира, нарисованную Нами, не раскроет вместе с Робин тайну панеглифов, не узнает, в какой момент осуществится мечта Усоппа, не увидит, как Чоппер найдёт лекарство от последней болезни и как Брук воссоединится с Лабуном. Не будет рядом, когда Зоро станет величайшим мечником их времени. И снова эта прямоходящая Водоросль. — Завитушка?! Вот, ему даже стал слышаться голос Маримо. Интересно, это была последняя стадия перед смертью? Конец наступал слишком быстро. Но, наверное, Судьба действительно работала исправно, сталкивая ненайденные родственные души и всегда приводя их друг к другу, потому что обзор на прекрасное дерево с изумрудными почками и облака цвета сакуры закрыло глупое ненавистно-любимое лицо с тёмными глазами. — Отодвинься, вид загораживаешь, — прохрипел Санджи, цепляясь взглядом за проплывающий по облакам силуэт тёмной птицы. — Что с тобой, кок? — Не видно? Отдыхаю от твоей компании. Ему было слишком лень задумываться о тени, пробежавшей по чужому лицу, он вдруг решил, что больше такого шанса может не быть, и рывком поднялся на локтях, терпя головокружение и чёрные кляксы перед взглядом. А потом уставился на присевшего рядом Ророноа, впитывая в себя каждую его чёрточку. Мимические морщинки у глаз от редких широких улыбок и на лбу — от частой хмурости. Корочка на обветренных губах и крохотный, почти прозрачный шрам у подбородка. Тёмные глаза с едва заметным пятном его собственного отражения, волевая челюсть, тонкие дрожащие ресницы — удивительно, не зелёные, а чёрные. Веточка в коротких волосах раздражающе-цепляющего цвета, след земли на футболке, выглядывающие из-под неё очертания мышц. С прискорбием кок осознал, что мечник всё ещё чертовски красив. Ни в какое сравнение с его худощавой фигурой и глупыми бровями-завитушками. — Что с тобой происходит? — Зоро повторил вопрос. Он хотел бы встряхнуть Поварёшку за плечи, прокричать это в лицо, но Санджи был бледным как мел, весь в земле и крови — и слишком нежно и грустно улыбался, молча скользя по мечнику взглядом. Несуществующая боль под рёбрами обернулась болезненно-сладким натяжением, — и старпом не знал, его это чувство или кого-то по ту сторону судьбы. — Думаю, какой же под этой красивой внешностью ты идиот, — пожал плечами кок и тут же скривился, едва не падая обратно на траву. Зоро подхватил его под спину, почти сталкиваясь в порыве носами, — и щёки будущего величайшего мечника залились красным огнём. — Почему? — голос не слушался, звучал на несколько тонов ниже, хрипло и тихо, вечерние сумерки покрывали их цветом лаванды и её пряным ароматом. Глаза Санджи медленно закрылись, будто он хотел спать. — Потому что так и не понял, — прошептал он и вдруг оборвал себя, снова распахивая глаза и глядя панически Зоро в самую душу. Если он скажет мечнику сейчас, это же ничего не изменит. Только глупый Маримо будет винить себя до конца дней за его «убийство». И сколько бы Зоро его ни ненавидел, сколько бы ни посылал по золотисто-солёной нити своей боли, сколько бы раз ни дрался с ним по пустякам, — это всё был выбор Санджи. Терпеть, заботиться и любить. И умереть, ничего никому не сказав. Кок улыбнулся, с трудом растягивая уголки губ, и взглянул с детским любопытством на совсем растерянное и какое-то даже отчаянное лицо мечника. — Скажи, Зоро, ты всё ещё меня ненавидишь? И тогда мир перед глазами Ророноа взорвался пониманием, а Санджи охнул от пронзившей сердце не-его боли. — Идиот. Порывистые объятия давили на свежие синяки, не давали вздохнуть, — но кок и так не смог бы, задыхаясь непониманием и накатившими волной чужими чувствами. Зоро мял в кулаках и так испорченный пиджак на его спине, часто и горячо дышал в сгиб бледной шеи, будто всю жизнь бежал марафон — и наконец достиг финишной линии. Рёбра саднили и хрустели, а несуществующая золотая нить будто вспыхнула сотней фейерверков, вновь делая мир ярким, громким и живым. Боли внутри стало как будто в десятки раз меньше, а Зоро тихо застонал, цепляясь зубами за ворот чужой рубашки. — Зоро, что… — И я идиот. — Ты не ответил на вопрос, — шок начал отступать, силы как будто бы возвращались, но Санджи всё ещё не понимал. Не мог поверить. Слишком боялся той снова разгоревшейся искорки надежды на краю судьбоносной нити, которой никогда не существовало. — Я тебя тоже. — Я не говорил, что ненавижу тебя, тупоголовый Маримо, — у него даже снова появились силы злиться, ладони упёрлись в крепкую грудь, но мечник не сдвинулся ни на миллиметр. — И хватит слюнявить мою рубашку! — Другой вопрос, глупый кок. Я люблю тебя. Тоже. Искра вспыхнула, затапливая душу сияющим пламенем. Возвращение на корабль было странным, пахнущим лавандой и кровью на сбитых локтях, полным недоверчивых «Правда любишь?» и усталых «Люблю», удивлённых «Так мы соулмейты?» и притворно злых «Ты бы ещё позже понял». Зоро нёс его на спине, поддерживая под бёдра, и кок думал, что один раз может себе это позволить. С каждым шагом, возмущённым «Да не туда, идиот!», каждым вдохом, полным чужого терпкого запаха, каждым прикосновением мозолистых ладоней, осознание всё ближе подбиралось к мыслям Санджи, в конце концов затапливая их восторженной эйфорией. Он жив. Его любят. Зоро его соулмейт. Золотистое тепло с искорками кристалликов наполнило тело, несуществующая нить превратилась в канат, обвив их коконом и прочно связав вместе. Санджи хихикнул, шкодливо дунув в чужое ухо с тремя звенящими серёжками на мочке, и мечник вспыхнул, возмущённо-смущённо засопев. Он всегда был таким очаровательным? Кок не мог дождаться возможности узнать все его реакции на свои новые действия. А потом ладонь мстительно сдвинулась выше, с мягкой силой сжимая ягодицу под чёрной тканью брюк, и Санджи сам негодующе задохнулся, жалея, что не может пнуть эту гордо ухмыляющуюся физиономию без вреда для собственного и так расшатанного здоровья. Корабль встретил их возмущениями голодного капитана, облегчённым вздохом Робин и слишком громким шёпотом Усоппа: — Серьёзно? Они только сейчас поняли? — Идиоты, — пожала плечами Нами и тепло улыбнулась. Санджи смущённо отзеркалил её улыбку и произнёс одними губами: «Вы следующие». Навигатор увеличила его долг на пару тысяч белли. Чтобы неповадно было. А после, при свете звёздной ночи цвета индиго, в лазарете с одной койкой Санджи впервые узнавал, что такое — целовать своего соулмейта, когда собственные укусы разрядами тока возвращаются через долю секунды, а горячие руки с мозолями от мечей точно знают, куда можно надавить, чтобы не задеть ни одну старую и новую травму. И Санджи думал, что все эти годы погони за счастьем и терпения перед чужой тупостью, рискованностью и болью, совершенно точно стоили этого мгновения. И что умереть после такого, конечно, было бы уже не жаль, но жить теперь хотелось в десятки раз сильнее. — Как ты понял? — кок пытался улечься на чужой горячей груди, но с непривычки не знал, куда деть руки, неловко возясь и сбивая к ногам одеяло. Зоро пожал плечами. — Ты назвал меня по имени. И для будущего величайшего мечника это было честнее всякого признания.