Учитель, я хочу позаботиться о вас

Я добрался туда Тот, кто ждал меня с самого начала. MY FIRST STORY - Home

Чу Ваньнин был в порядке всегда. У него все так же всегда все было хорошо, просто, блять, замечательно. Настолько, что Мо Жань мог лишь скрипеть зубами, прожигая идеально-ровную спину взглядом и думать, ведь градация этого. «Я в порядке». Была очень разной. Вот такое простое учитель в самом деле говорил, когда все было не так уж и плохо. Понятное дело, по мнению старейшины пика Сышэн. Один только он, глупая псина, все нервы себе изводил, смотря на мелкие порезы, красующиеся на чужих руках. На ожоги, полученные из-за невнимательности и неосторожности, расцветающие на коже, будто бы цветы весной. Этот достопочтенный смотрел, чувствуя, как сердце в груди биться нормально не может, ведь чужую боль хотелось забрать себе настолько сильно, что от этого желания виски сжимало тисками. Потому что а как вообще это сделать? Правильно, никак. И это «никак» было подобно горению заживо, чертовому линчеванию, ведь означало полнейшую беспомощность. Еще было. «А-Жань, все хорошо», означавшее самый настоящий и капитальный пиздец. Этой фразы заклинатель боялся больше всего на свете, ведь ассоциировалась она с одним-единственным «этот учитель был неправ». Ведь в ней было столько же волнения не за себя, о нет, учитель Чу за себя волноваться попросту не умел, а за него, за глупую, такую неблагодарную псину. От нее в глазах сразу же слезы стояли, горло сжимал мерзкий спазм и хотелось в чужие колени лицом уткнуться, бормоча несвязный бред различного содержания. — Учитель, вы… — мужчина не находит нужных слов. Он просто стоит в дверях, чувствуя, как лицо принимает какое-то крайне идиотское выражение. То ли потерянность, то ли еще черти что, ведь, ну… Мо Жань покинул пик всего на несколько дней, как только этот человек умудрился превратить свой дом в… в это? В свалку металлолома. При всем, понятное дело, уважении, однако заклинатель среди кусков брони, еще каких-то изобретений, деталей для стражей и всего остального не видел ни намека на еду. Ни одной чертовой тарелки! А почему? Да потому что Чу Ваньнин попросту о самых базовых человеческих потребностях забывал, стоило какой-нибудь потрясающей идее зародиться в его голове. Отдых? Какой-нибудь сон? Завтрак, обед и ужин? Нет, таких слов в лексиконе старейшины в подобные моменты не бывало. Существовало лишь одно-единственное «работа». И. «Я должен, ведь кто еще, кроме меня?» «Если я не помогу этим людям, то кто?» И после вот этих фраз тот всегда рвался вперед, подвергать себя опасности, не ожидая в ответ ничего. Ни благодарности, ни признательности, готовый принять даже прямо противоположное всему этому, не сказав в ответ ни слова против. Потому что привык. Потому что не считает себя кем-то, достойным похвалы, либо же все той же банальной благодарности. Любви. Поэтому этот ученик честно не хотел покидать пик на целую неделю, прекрасно понимая, до какого состояния учитель может себя довести. Конечно, голодная смерть тому не грозит, он ведь был Старейшиной. Однако это ведь вовсе не означало, что юноше хотелось бы, чтобы мужчина закидывал в свой желудок лишь всякую мелочь. Ему хотелось самому тому еду готовить, чтобы после полноценного завтрака, обеда, ужина приносить к столу еще и любимые сладости достопочтенного Бэйдоу. В такие моменты, увидев любимое угощение, он всегда старается сохранить абсолютно непроницаемое выражение лица, однако… Однако этот достопочтенный ведь видит. Он попросту не может не заметить, как чуть дергаются уголки чужих губ, а затем слишком резко опускаются обратно вниз; как в глазах вспыхивает удовлетворительный огонек, а руки, стоит учителю вновь напустить на себя бесстрастный вид, тотчас же тянутся вперед, будто бы являясь отдельным организмом. А еще из-за того, что учителя Чу до боли промеж ребер зацеловать хочется, клеймить, вжать прямо в грудную клетку, будто бы это было чем-то осуществимым и правильным. Однако нет. Не было ведь. Он - самая обычная глупая псина, которая не должна своими грязными лапами лишний раз марать Старейшину. Его максимум - взгляды. Мо Вэйюй может лишь молиться о том, чтобы чужой взор задержался на нем хотя бы на несколько самых коротких в мире мгновений дольше обычного. — Вы совсем не ели, да? — и голос у Мо Жаня слабый, надломленный, ведь Ваньнин, сидящий среди чертежей, того, что в скором времени станет гениальным изобретением, выглядит слишком одиноко. Заходил ли к нему хоть кто-нибудь? Вряд ли. Какой идиот посмеет тронуть учителя Чу, когда тот занят делом? Даже безумцы стороной обойдут. В прошлом заклинатель был бы такому лишь рад. Этому чужому одиночеству, отрезанности от всего остального мира, и нежеланию всего остального мира с бессмертным Бэйдоу взаимодействовать. Каждый пункт ведь означал, что учитель будет в руках лишь этого достопочтенного. Что одному лишь достопочтенному будет позволено смотреть на него, касаться белой, словно кусок нефрита, кожи, и слышать то, что не предназначено для ушей кого-то еще. Чужие стоны, судорожные и рваные вздохи, какие-то тихие фразы и, когда совсем везет, рассказы. Однако сейчас это совершенно Мо Жаня не радовало. Его не радовало то, что Чу Ваньнина ни одна скотина не заходит проведать, не спрашивает как он вообще. Жив ли? В порядке? Не болеет? Будто бы ответ всегда очевиден. Всегда чертово «да», а «нет» с этим человеком существовать попросту не может, тот ведь это слово в жизни не произнесет в таком контексте. А всякие ублюдки и верят. Мо Жань - один из таких, он ведь тоже ранее не смел сомневаться. И теперь уже на чужом лице та самая растерянность, уязвленное выражение, ведь равнодушную маску мужчина надеть попросту не успел. Мо Вэйюй заявился на день раньше, Ваньнин того попросту не ожидал увидеть сегодня. — Не ел, — все с теми же непонимающими нотками. «И не спал», — добавляет мысленно бывший Наступающий на бессмертных Император, не чувствуя внутри ни раздражения, ни злости, ни остальных аналогичных эмоций. Одно лишь волнение, чертово беспокойство, от которого из головы все слова вылетают, а еще до абсурда безграничную нежность, ведь Старейшина пика Сышэн даже реагирует медленней обычного. Нет, даже не так. Сейчас один из сильнейших заклинателей, скорее даже сильнейший, не видит смысла в быстрых реакциях. Он не видит смысла в том, чтобы вскочить, привести себя в подобающий, благопристойный вид, который бы соответствовал его положению, потому что не считает то нужным. Чу Ваньнину нет надобности вести себя так перед ним, перед Мо Жанем. И этот самый Мо Жань соврет, если скажет, что понимание этого факта не разламывает его на куски. Хах, еще как. Ведь глаза его сейчас сосредоточены на одном-единственном учителе, все остальное вокруг существовать попросту перестает, и мужчина делает первый шаг вперед, затем - второй, кладя куда-то на пол дорожный мешок, переступая через детали, валяющиеся на полу, а еще кисти, чернильный камень, бумагу. И с каждой прошедшей секундой старейшина все же начинает отмирать все сильнее и сильнее. Он осознает, кто он, где он, в каком виде сейчас здесь находится и что за человек сейчас к нему приближается. Вместе с этим возвращением к реальности из мира механизмов Ваньнин пытается натянуть назад и свою маску. Благородного учителя, не имеющего недостатков. Который не может знать ни голода, ни усталости. И уж тем более не может сейчас сидеть на полу с кругами под глазами, а еще следами от туши на лице. Все та же тушь черными разводами виднеется на чужих белоснежных рукавах и, пожалуй, тут Мо Жань должен почувствовать хотя бы укол раздражения. Это ведь ему чужие одежды стирать. Но нет. Ничего подобного . Лишь все та же нежность, разрывающая все его существо в клочья. Его маленькая безответно влюбленная версия, сидящая внутри, готова весь мир к чужим ногам положить. — Я вернулся, учитель, — шепчет Мо Вэйюй, стоит ему оказаться совсем рядом. Между ним и Ваньнином сейчас лишь несколько жалких метров и те до безумия хочется сократить, но нельзя. Пока - точно, ведь подобное может доставить неудобства Бессмертному Бэйдоу, тот ведь сейчас точно думает над тем, как из столь неловкой и постыдной ситуации выкрутиться. Видит небо, сам Мо Жань так не считает. Для него учитель Чу - идеал. Беспрекословный. На нем свет клином сошелся, а вместе с тем и все звезды. Он - нечто потрясающее, идеальное в своей логичной неидеальности, с этим полнейшим неумением убираться, любить себя, за все тем же собой ухаживать и далее по списку, чертовски длинному причем. — Мгм… — мычит заклинатель, стараясь аккуратно осмотреться, чтобы понять, а как вообще ему сейчас встать, чтобы не разлить тушь, не помять и так уже смятые чертежи, да не нарушить в целом… имеющуюся систему. Да, у Ваньнина она была. Лишь человек крайне несведущий видел здесь один сплошной беспорядок. И этот достопочтенный все без слов понимает, видит по напряженности, резко сковавшей чужие плечи, да по рукам, что едва заметно тянутся то к одному, то к другому, честно не понимая, как ранее такое мог не замечать. Как мог пропускать столь очевидные вещи? Мог быть таким абсолютно слепым идиотом? Учитель Чу ведь в большинстве случаев подобен открытой книге. Мо Жаню плевать, что он сам был таким же. Ему просто хочется всего самого лучшего для этого человека, поэтому, пока этого «самого лучшего» у того нет, он без зазрения совести осуждает весь мир, готовый все тот же «весь мир» к чужим ногам преподнести. Старейшина Юйхэн меньшего не заслуживает. — Позвольте этому ученику помочь вам, — шепчет юноша, даже в полумраке комнаты различая, как глаза феникса от этого «помочь» на долю секунды расширяются, как в них появляется нечто слабое, уязвленное и в крайней степени недоверчивое. От этой смеси заклинателю хочется биться об стену головой, на колени встать и говорить-говорить-говорить обо всем, о каждой мелочи, касающейся и себя, и учителя, и все тех же собственных чувств, лишь бы показать, насколько значимым человеком Ваньнин является. Прекрасным. Особенным. Самым великолепным. Мо Жань не настолько образован и умен, чтобы говорить красивыми словами и цитатами из классических произведений. Он отлично умеет разве что ругаться, так классически и по-уличному, а еще драться, разбивая в кровь костяшки, ломая кости своим недругам, а еще всяким тварям. Это да, в этом он мастер. А вот во всяких признаниях, нежностях и всем остальном - профан полный. Однако этих самых нежностей с учителем хочется. Хочется медленно, до одурения сладко, чуть ли не приторно, любить того. Однако подобное все равно равняется осквернению чужого тела, в целом всего Чу Ваньнина. Потому что Мо Жань - грязь и порок, само воплощение греха и жестокости, едва ли не порождение Бездны. Ему самое место в Аду, гореть в каком-нибудь котле с маслом, а не быть сейчас рядом с этим мужчиной. Поэтому да. Учитель заслуживает самого лучшего. Этот достопочтенный же «лучшим» не является. Не дожидаясь ответа, Мо Вэйюй садится на корточки, заняв чуть ли не единственное более-менее не загроможденное место, а затем принимается вызволять заклинателя из плена металла и всего остального. Постепенно, в абсолютной тишине, но слова здесь и сейчас излишне. Учитель никогда не был разговорчивым, Мо Жань же, конечно, наоборот, однако… Бессмертному Бэйдоу сейчас нужен отдых. Его телу и разуму. А еще немного еды, какой-нибудь легкий суп, но уж никак не рассказы о том, как прошло задание, как была побеждена очередная хтонь и все в таком духе. Нет. Однозначно. У этого ученика внутри все сжимается при мысли, что старейшина может продолжить работу, изводя себя подобным графиком. У Старейшины Сышэн ведь есть он, буквально самый верный пес на свете, так почему бы не скинуть часть своих обязанностей на его хребет? Да, Мо Вэйюй не такой умный, способный, талантливый и просто… он - не учитель. Так, лишь симуляция, жалкая копия, подражатель. Однако какие-то навыки у него все же есть, поэтому почему Ваньнин не может ими воспользоваться? Не может воспользоваться им? Парень ведь готов перед этим мужчиной чуть ли не хвостом вилять, ходить за ним по пятам, ловя каждое редкое слово и смотря-смотря-смотря, боясь вдруг что-нибудь пропустить. Что угодно. Потому что каждый момент с этим человеком - что-то священное, слишком драгоценное, чтобы даже пытаться подобрать описания. Тех все равно не существует, всякое звучит то ли глупо, то ли иначе, то ли еще как-то черт знает как. Чу Ваньнин же с места сдвинуться не может, как-то вдохнуть нормально или что-то сказать. Его мозг медленный, неповоротливый, а вместе с ним и все тело, по которому волнами плещется радость от встречи, воссоединения. Сердце, эта совершенно глупая часть, бьется в груди слишком быстро, желая явно в руки к одному-единственному заклинателю прыгнуть. — Позволите? — и звучит это, пожалуй, даже как-то слишком умоляющее, особенно с учетом протянутой руки, которая совсем чуть-чуть, но все же предательски дрожит. Наступающий на бессмертных Император не должен говорить с такими интонациями, он не должен умолять, однако… однако по итогу да, делает тот сейчас именно это, еще и сгорая для полноты картины в данную секунду изнутри. У него за ребрами пепелище, посреди которого сидит огромный страх отказа. Он вновь ощущает себя ребенком, слабым и беспомощным, которого способно до основания разрушить одно-единственное «нет». Одна-единственная негативная эмоция в чужих глазах. И все. Мо Жань сгорает окончательно, а затем подует ветер, унося пепел, и от него не останется уже ровным счетом ничего. И да, Чу Ваньнин - чурбан, чертово бревно и в целом не тот, на кого стоит смотреть такими огромными глазами, в которых вся вселенная резко поселиться решила. Он прекрасно все эти вещи о себе знает, что такого вредного и крайне несговорчивого человека невозможно любить. Уважать? Пожалуй. Бояться? Еще как. Но любить? Даже не смешно. Вот только сейчас старейшина Юйхэн от Мо Вэйюя взгляда отвести не может, буквально утопая в этой черноте чужих зрачков, понимая, что попросту не способен сказать «нет». Ведь он слабак, не умеющий противостоять соблазнам. Мечтам о том, чтобы все же быть для кого-то важным. И заклинатель оправдывает себя, шепча мысленно «только сегодня». Он прикрывается резко навалившимися слабостью, усталостью, а еще голодом, который до сих пор не появлялся. Мужчина делает это, медленно протягивая руку, вкладывая собственную в чужую, чувствуя жар той, ощущая грубость кожи и мозоли. У него самого такие же. Однако это все равно ощущается иначе, заставляя все в животе сжиматься, затягиваться в тугой узел и чуть ли не переворачиваться с головы на голову. Он ощущает уже не просто жар, а самый настоящий пожар, от которого в скором времени запылает все лицо, стыдливо и крайне красноречиво, показывая, насколько учитель Чу порочный и недостойный человек. Мужчина не должен чувствовать подобное к своему ученику. И, будто бы желая Бессмертного Бэйдоу добить, Мо Жань улыбается, становясь похожим на солнце, которое каким-то образом очутилось в его темном, одиноком доме, в котором кроме него самого обитают лишь различные изобретения да книги. Этот достопочтенный сжимает ладонь учителя в собственной аккуратно, предельно нежно и бережно, как самую хрупкую и потрясающую драгоценность. Ему абсолютно плевать на то, что Чу Ваньнин может его пополам сломать, не напрягаясь особо, двумя пальцами хребет вырвать. Он всем своим существом жаждет любить, ценить и оберегать этого человека, пускай тот способен сразиться чуть ли не с самими небесами. — Аккуратно, я помогу вам встать. У вас, наверное, уже ноги затекли, учитель. Сколько вы так сидели? — все же бубнит Мо Жань, не в силах удержаться, на что старейшина лишь глаза прикрывает. Он сам не знает. Наверное, заклинатель заперся здесь спустя несколько часов после ухода своего ученика на задание, перед этим честно переделав на пике все дела. У него ведь есть обязанности, не только же Ваньнину улучшать ночных стражей да другие изобретения, параллельно новые придумывая. Он проверяет отчеты учеников с ночных охот, следит за состоянием множества барьеров, а еще просматривает учебные материалы, дополняет их, либо же изменяет, если те в этом нуждаются. Все же мир, в том числе и заклинательский, не стоит на месте, стремительно развиваясь. Поэтому бессмертному Бэйдоу логично нужно поспевать за ним, хотя бы стараться это делать, чтобы у его учеников в будущем не возникло проблем. В целом у всего их пика. Мо Вэйюй тянет мужчину на себя и, стоит тому приподняться, подхватывает под локоть, чтобы затем окончательно поставить на ноги, однако отпускать ни тот, ни чужую ладонь не спешит. Он продолжает держать, мысленно жалея, что не может просто взять и поднять учителя на руки, чтобы потом до кровати донести. Так ведь было бы намного проще! Вот только нельзя. Учителю ведь некомфортно от такого обращения будет. Тот и так… сегодня резко позволяет слишком много, отчего чудовище где-то далеко за ребрами сыто облизывается, потому что даже такая сущая мелочь, на которую в прошлой своей жизни Мо Жань бы даже внимания не обратил, сейчас - нечто невообразимое, ведь заклинатель позволял себя касаться. Этот достопочтенный касался Ваньнина с его разрешения. И на чужом лице не было даже малейшего намека на боль, либо же отвращение. Замешательство и легкое смущение - да, конечно, без них тут не обойдется, ведь проявлять слабость - явно не то, что учитель любит делать, но именно этот пункт благоговение глупого пса лишь усиливает, возводя то в какой-то абсолют. Чу Ваньнин делает первые шаги вперед, чувствуя слабость в ногах, как те чуть дрожат, а в ступни будто бы иглы вонзаются. Больно. Неприятно. И мужчина едва не морщится, однако в последний момент себя сдерживает, лишь невольно впивается в руку своего ученика чуть сильнее. Правда, совсем-совсем чуть-чуть, но этого достаточно для Мо Вэйюя, а уж для его сердца - тем более. То в груди сжимается, каждым своим ударом о ребра выстукивая одно-единственное «люблю». «Люблю», на которого Чу Ваньнину не нужно будет ни сейчас, ни в будущем отвечать, ведь то вслух мужчина никогда не произнесет. Ему достаточно того, что он имеет сейчас. Того, что может находиться рядом с учителем после его пробуждения. Может кормить. Слышать чужой голос. И иногда, очень-очень редко, держать за руку, как сейчас, в глубине своей темной и насквозь прогнившей души желая обнять. Усадив старейшину на кровать, заклинатель поправляет одеяло, валяющееся уродливым комком в ногах. Он двигает руками быстро, практически бесшумно, ведь все лишние звуки сейчас могут вызвать у Бессмертного Бэйдоу головную боль, да и… — Я сейчас схожу на кухню, приготовлю вам суп. Не волнуйтесь, ложитесь. Обещаю, завтра я приберусь, а еще постираю все вещи. Учитель, пожалуйста, позвольте этому ученику позаботиться о вас. И это то, на что отвечать не нужно, ведь Наступающий на бессмертных Император в любом случае будет в лепешку разбиваться, желая чужую жизнь сделать хотя бы немного проще. Ему и грамма для счастья будет достаточно. Если у заклинателя появится даже лишняя секунда свободного времени. Он сделает для этого все, готовый все, в том числе собственную жизнь, ради чужих комфорта и счастья отдать. Да и… Чу Ваньнин ему сейчас не скажет ничего. Все его ресурсы ушли на новую идею, удивительно, что тот до сих пор находится в сознании. Этот пункт не может не восхищать, заставляя думать о том, насколько же этот человек все же потрясающий и самоотверженный. Да и о том, что обо всех трудностях никогда не расскажет, думая, что подобное будет приносить людям вокруг лишь проблемы. Глупому псу хочется убедить учителя в обратном. Он мечтает однажды доказать тому, что говорить «я не в порядке» нужно. Что в этой фразе нет ничего плохого, стыдливого и ужасного. И что она не делает старейшину каким-то… у парня даже определения для этого нет, ведь «жалкий» сюда не подходит, «ничтожный» - тоже. Все они слишком слабой негативной окраски, даже близко не способны передать то, насколько сильное отвращение к себе учитель будет испытывать. Насколько ядовитым будет его стыд. Поэтому Мо Жань просто разворачивается, уже у самых дверей слыша: — Спасибо… — очень тихое, слегка дрожащее и драгоценное. В словарном запасе Мо Вэйюя в очередной раз нет слов, чтобы описать уже собственные чувства, ведь это - первый раз. Первый раз, когда Чу Ваньнин его вот так благодарит. Отчего на пепелище в груди резко начинают прорастать цветы.