После сочного террина из куриного фарша проходит три часа до команды «Отбой!» от Ги. Паскаль идёт на чердак готовиться ко сну, вежливо попросив меня не так громко залезать к нему в кровать посреди ночи.
Я не планирую пить до беспамятства. На мне клетчатые пижамные штаны и белая майка на тонких бретельках. В половину одиннадцатого выплываю босиком из своей комнаты в комнату Фату. На разобранной кровати доска с закусками: квадратики сыров бри, пармезан, Грюйер, Пекорино с трюфелем, вишнёвое варенье — банка, клубника, виноград, кунжутные чипсы, кешью, оливки, прошутто, салями, бекон, ветчина, сладкий соус в соуснице и вяленые помидоры не в соуснице.
Вроде наелась за ужином, но пожрать опять тянет.
— Проходим, не стесняемся, — Клотильд в красных шортах и футболке открывает бутылку красного под облаком в форме слона.
Интересно, эти игрушки сколько дней продержатся?
Фату в розовой шёлковой пижаме — свободные штаны и рубашка с коротким рукавом — прикладывается к белому на кровати.
— Королева, — плюхаюсь к ней на подушки.
Анн Ле шлёпает по паркету, запахивая синий халат:
— Он не придёт, говорит, устал «мажордомить», спать лёг.
— Бенуа?! — тянусь к клубничке, беру протянутый Клотильд бокал. — Зачем нам Бенуа?
— Не вам, а мне, — Фату двигает свешенными стопами. — Можно мне мужчину перед сном?
— Хе-хе, — Клотильд сгибает ноги Фату и садится на край, — развратная мадам Шампьóн, — заглатывает половину бокала.
С Клотильд следует аккуратно пить.
— Что значит «мужчину»? — приближаюсь к доске с закуской,
где еда — там я поближе. — Фату, ты что-то скрываешь? Бе-е-енуа? Ты и Бенуа?
— Да ничего между ними нет, — Анн Ле приваливается на угол кровати. — Целуются, обнимаются, когда Фату одиноко.
Фату стучит пяткой по плечу Анн Ле:
— Почему сразу «когда одиноко»? Бенуа симпатичный, не отказывает. Отказал сегодня — ладно, не откажет завтра.
— Они учились целоваться в юности, — Клотильд закусывает виноградом.
Когда успела выпить бокал — непонятно. — Так научились, что понравилось — до сих пор целуются. Сколько? Тридцать лет целуются.
Праздник обещает быть занятным. Разговор за разговором, я узнаю много интересного о молодости старых ведьм в Дижонском пансионе: о проклятой уборной, где Фату училась целоваться с Бенуа, где там же ведьмы-недоучки сварили снадобье, убившее дворецкого Клотильд Тео, об импозантном директоре Валравенс и её дочери мадам Моне. Красного вина нет в бутылке. Интересный и насыщенный вкус — не понимаю, откуда он мне знаком.
— Давайте говорить о личном, — предлагаю я, съедая остатки салями.
«Саляма» хороша, но трюфельный сыр с плесенью и вареньем выше всяких похвал. — О мужчинах, о фаворитах.
— Хех! Размечталась! — Фату окунает клубнику в сладкий соус для мяса.
— Чего ты? — хлопаю её по ляжке, смеясь. — Что тут такого? Интересно же! Кому какого мужчину послали звёзды? Колитесь. Я росла у вас на глазах, а подробностей вашей жизни не знаю.
— Колись ты, — Анн Ле ворует мои вяленые помидоры. — Это тот, из Парижа?
— Нет, — признаю шёпотом, — это другой. Мой фаворит не француз, не флик, не взрослый брюнет. Доктор. Наверное, доктор. Доктора же носят белые халаты?
— Откуда ты знаешь, что не француз? — Клотильд ложится между ног Фату с бутылочкой белого вина. — Французы, знаешь, какие разные бывают?
— Я слышала его голос, его речь не на французском. Не понимаю, как мы встретимся. Не вижу момент встречи, но знаю, что буду с ним в старости. Удивительно подсматривать за человеком в молодости, но встретиться только в старости. Это немного обидно.
— Что тебе обидно? — Фату подливает вино из бутылки в руках Клотильд.
— Вся моя жизнь пройдёт без него, вся его жизнь пройдёт без меня.
— Он — человек? — Анн Ле хрустит орехами. — Старше тебя? Младше?
— Человек, — киваю, — постарше. Не могу разобраться в нём. Он как будто нелюдимый, одиночка. Вокруг него много людей в таких же белых халатах, но они словно далеко, или он далёк от них. В следующем году он познакомится с девушкой, на которой не скоро женится. Брак продлится долго, но безрезультатно. Признаться честно, я расстроена.
— А тебе говорили, не лазай по мужикам, — нравоучение из уст Фату и запах пармезана с беконом.
— Не в этом дело. Я не сравниваю фаворита с мужчинами, с которыми спала, с Паскалем, да даже с другими дворецкими. Вы же знаете, дворецкие пансиона идеальные. Я сравниваю фаворита с собой и понимаю, что между нами нет ничего общего, мы слишком разные. Встретив его на улице, я бы прошла мимо.
— Сейчас, — Клотильд указывает на меня стеклянным горлышком, — но вы встретитесь очень не скоро. С возрастом меняются симпатии. Кто нравился в молодости — разонравится в зрелости и наоборот.
— Не знаю, возможно. Возможно, к 50-и я стану более, —
«адекватной» приходит на ум, — спокойной и рассудительной. Ну ладно, теперь ваша очередь, — обмакиваю Грюйер в варенье. — Клотильд? Кого для тебя выбрали звёзды?
— Элвис Пресли, — оно моргает и пожимает плечами.
— Да ты шутишь! — стучу её по голой коленке. — Какой, нахрен, Пресли?
— Обыкновенный, он один такой: высокий, романтичный и… — Клотильд меняется в лице, — больной. Я видела его однажды на концерте, стояла, конечно, не в первом ряду, но видела отчётливо. Необъяснимое чувство видеть настолько близко фаворита.
— Так ты с ним… — плавно двигаю плечами, — пересеклась? Что-то было? — вдруг вспоминаю. — Он же умер! А когда он умер? — вопрос ко всем.
— Это не точно, — опровергает Анн Ле. — Сколько раз его видели после так называемой смерти?
— Он умер, — Клотильд смотрит в окно у меня за спиной. — Кто захочет мучиться, как он? Он мучился, терпел, но о смерти не думал.
— Говорили, что он… — Фату осторожно подбирает слова.
— Я не считаю его наркоманом, — Клотильд качает головой и бутылкой, — не считаю классическим наркоманом. Множество людей принимают выписанные доктором таблетки и по сути являются наркоманами. Так произошло и с Пресли. Он мне нравился и в молодости, и толстым из-за таблеток, и потным на концертах, и умершим королём, — она вытирает слезу. — Тянет меня на нестандартных парней и мужчин: что Тео, что Пресли — звёзды, ушедшие от нас слишком рано и так внезапно.
— Но почему ты не с фаворитом? — не понимаю я. — Попробовала бы. Не торчала бы сейчас с нами в ведьминском пансионе!
— O-o-o-o-h my-y lo-o-ove, —
какая песня, я реву! — my darling, I've hungered for your touch a long lo-o-o-nely time. Будь я с ним, он бы не умер в 42 года. Будь я с ним, мир бы не получил «короля рок-н-ролла». Я не жалею, — Клотильд прикладывается к бутылке. — Мне приятнее слушать его песни, чем думать о том, что у нас не срослось. А мужиков у меня хватает! — настроение поднимается. — Что ещё нужно в отпуске? Громкая музыка, танцы, красивый незнакомый партнёр, секс, восхищение в постели. Я не жалуюсь. Да, мне жаль, что я не построила счастливую жизнь с фаворитом, а звёзды показывали наше счастье. Долбанутые звёзды слишком поздно показали фаворита! Чушь полнейшую втирали, когда я была маленькой! Ничего не поделаешь. Не ставить же на себе крест после смерти фаворита?
Мы выбираем не личное счастье, а вклад в мир. Доблестные рыцари: доспехи в бою не защищают, меч отгоняет неверных от беззащитных. Звёзды выбрали для Клотильд звезду, но она предпочла поделиться своим фаворитом с миром — подарить эту самую звезду.
Обматываю виноградинку беконом, жую.
— А ты почему одна? — обращаюсь к Фату. — Или скрываешь кого?
— Это не ко мне, это налево, — она косится на Анн Ле.
— А? — перевожу взгляд на ошарашенную ведьму.
— Любишь же ты стрелки переводить! — Анн Ле вырывает у Клотильд бутылку и подливает себе в бокал. — Тебе задали вопрос, вот ты и поведай о страшно красивеньком…
— Он женат, — невозмутимо отвечает Фату. — Мы будем вместе при условии, если я разрушу его брак. Он красив, статен и вежлив. Ради такого мужчины и свернуть горы не проблема. Я не сделала этого, я не сволочь. Не вижу смысла строить счастье на чужом несчастье. Он любит жену, всегда будет её любить. Кто я такая? Толстая ведьма, влюблённая в него, — она поправляет слуховой аппарат. — Он знает о моём существовании, но не о любви. Пусть так и остаётся. Вопрос закрыт, — Фату сверлит меня взглядом. — Либо ты идёшь по звёздам, либо больше никогда не любуешься ими.
— Почему меня тянет дружить с ведьмами-неудачницами? — большим пальцем открываю третью бутылку вина. — Я думала, вы прикрываетесь работой в пансионе, думала, что у вас за плечами грандиозная любовь, дети, внуки, по двое мужей. А что в итоге? Одинокие бабки валяются на кровати в компании алкоголя и еды. Подбиваете меня четвёртой? Я услышала очень много «за» за вступление в клуб «Разбитые ведьминские сердца», —
Анн Ле внимательно следит, как я вливаю в себя вино. — А ты что, красотка? У тебя-то по-любому от мужиков отбоя нет, всех испортила в Дижоне, теперь портишь в Лионе. Какой дурак не клюнет на вкусную еду?
Три пары глаз прикованы к Анн Ле в ожидании ответов. Фату и Клотильд естественно знают об Анн Ле больше меня.
— У меня семья, — она садится на угол кровати, — муж и дочь. В отличие от всех присутствующих здесь я приняла ведьминские законы и построила любовь с фаворитом. И не надо на него гнать, — Анн Ле повышает голос и показывает на Фату, — его очень оскорбило твоё высказывание о седых лобках.
— Я не стану просить у него прощения! — Фату пересаживается к изголовью и подкладывает под спину подушку. — И не буду благодарить за вино и закуски!
— Так это… — оглядываю сырные квадратики и красное в бокале, — это его рук дело? Как его… — щёлкаю пальцами, вспоминая имя.
— Дэни, — подсказывает Анн Ле.
— Дэни! — Фату округляет глаза, широко раскрывая рот в ехидной улыбке.
Клотильд прячет смеющееся лицо под ладонями. — Ох, ебать, Дэни! Ты его называешь Дэни, когда сверху или когда снизу?
— Когда ты не подслушиваешь, — обидевшись, Анн Ле хрустит кунжутной чипсиной. — Я сто раз вам говорила, что на работе и дома — это два разных человека! Вы продолжаете смеяться надо мной и над ним! Продолжаете оскорблять его!
Жиголо? Муж-фаворит Анн Ле работает жиголо? Что за мысли лезут в глупую голову?
— Она охуеет, когда узнает, — Фату имеет в виду меня. — Если уж мы охуели тридцать лет назад, она далеко от нас не уйдёт.
— Я не знаю никаких Дэнь, — клянусь поднятой ладонью и бокалом.
У меня и мужчин с таким именем не было — мало ли, всякое бывает, а то упс, случайно с мужем Анн Ле на вечеринке.
— Конечно, блять, не знаешь! — Фату продолжает ржать. — Кто ж его знает, как Дэни? Мы его знаем, как того, кто перетрахал половину Дижонского пансиона! Любитель ведьм! При виде его ведьмы теряют каблуки, юбки и головы!
— Ой, ну хватит, — отмахивается Анн Ле, — молодой был, можно понять. Я была тогда маленькая, он ко мне не прикасался. Что ты хочешь от мужчины? И не перетрахал он половину пансиона, не наговаривай! Только проститутку-танцовщицу Руссе и Мону. Может, ещё Валравенс, но не признаётся.
Нихера там горячий дедок! Дедок ведь, навряд ли Анн Ле за молоденьким замужем. Похождения Дэни пришлись на то время, когда «старая гвардия» Дижонского пансиона была маленькой по возрасту. Везёт же Анн Ле — горячие мужики её окружают: то шалунишка Бенуа, то «вечный стояк» Дэни.
— Так что за Дэня? — в ожидании интересного рассказа «пригубляю» бокальчик.
Пару секунд Анн Ле смотрит мне в глаза:
— Дэни Габин.
Что-то знакомое. Размышляя, я неожиданно рыгаю и отвожу лицо в сторону. Животные из облачков под потолком.
Почему вкусные сыры завоняли грязными мужскими носками? Повторно рыгаю.
— Чё? — пялюсь на Анн Ле, как будто она меня жёстко наебнула.
— Господин Габин из Совета — мой фаворит, мой муж, отец моей дочери.
— Мой Дэни, — улыбаясь, подкатывает Фату писклявым голосом.
— Пошла в жопу! — Анн Ле затыкает её.
— Да ты гонишь! — толкаю Анн Ле в плечо
или в сиську случайно. — Какой в жопу Габин? —
не надо в жопу, никакого Габина тем более.
У Клотильд приступ смеха:
— Она не верит! А вы думали, она прибьёт Анн Ле и Габона после такой правды.
— Габина, — поправляет Фату пьяную ведьму.
— Да хоть капрона. Меня лично никто не трахал на рояле в пансионе, я подчёркиваю — в пансионе. Это не значит, что такого не было в отпуске. Не на всех учительниц танцев у Габона встаёт. Жаль, конечно, я была б не против, — она икает, — после пары бутылочек вкусненького вина безусловно.
Встряхиваю головой:
— Это я пьяная или вы пьяные? Какой, нахрен, Габин? Он же этот… ну… —
мудак из Совета.
— Он тут? — Фату кивает на стену.
Анн Ле в ответ тоже кивает. — Зови, а чё. Бенуа не пришёл, хоть с Габином пососусь, — она присасывается к бутылке, допивает остатки белого.
Не отрываясь смотрю на Анн Ле:
— Ты пошутила, верно? Никакого Габина в пансионе нет.
Она отводит взгляд, глаза двигаются по паркету.
Мысленно общается? Телепортация всегда сопровождается жужжанием. Габин появляется в комнате Фату без аккомпанемента.
Габин, блять.
— Шампьон, Ролья́но, Бут, хватит спаивать мою жену, — он подпоясывает синий женский халат.
Ебать, на нём синий халат с ромашками до колен. Бут, хватит пить! — Шампьон, я не буду тебя целовать, с 55-о никого не целую кроме Ле.
Синие тапки топают по паркету —
это тапки Анн Ле. Габин приваливается на угол кровати рядом со мной, скидывает тапки, обнимает левую ногу Анн Ле, правую закидывает на спину.
Устроился. Я бы сказала, что у него грязная башка, но такой эффект дают очень жёсткие волосы.
Взгляд мудака, в который влюбилась Анн Ле. Колдун на кровати ничем не отличается от колдуна с кандалами — женский халат не делает Габина добрым и ласковым.
— У тебя хотя бы трусы под халатом имеются? — спрашивает Фату.
— Имеются, — отвечает Габин, не прерывая зрительного контакта со мной. — Я могу снять их, чтобы ты убедилась в растительности на моём лобке, Фату, тебя же он так волнует, — кривые пальцы гладят Анн Ле по обнажённой ноге.
Алкоголь бьёт жаром по голове, ненависть разгорается в груди. Впервые, когда я увидела Габина в Дижонском пансионе, он трогал французские косы и нелестно высказывался о моём отце, а в конце увёл моих друзей на сожжение. Второй раз я увидела Габина в Лионском пансионе на открытии — в тот день он не разговаривал со мной, поздравлял Илону с новой должностью. Ни в первый раз, ни во второй я представить не могла, что Габин — фаворит Анн Ле. А теперь он в её халате лежит у неё между ног.
— Мудак! — бросаю в нос по одной виноградинке. — Ты — мудак! — засматриваюсь на чипсы на доске. — Блять, ты ещё и поляну накрыл!
— Понравилось вино? — улыбка на полных губах. — Оно из Долины Роны. Знакомо, не правда ли?
Симон, завод по производству вина. Пустой бокал падает на одеяло, красная капля остаётся на стенке. Габин следит за моей реакцией на его присутствие, параллельно обновляет бокалы ведьмам, наливает себе и мне.
— За знакомство, — подаёт.
— Да пошёл ты! — ударяю по руке.
Вино выливается из бокала и застывает в воздухе. Обратно.
— Детка, давай не будем дуться? Это когда-нибудь должно было произойти.
— Убийство моих друзей?! — больше я в него ничего не кидаю, всего лишь смотрю, как на говно.
— Известие о моём нахождении в Лионском Пансионе Благородных Девиц и моём семейном положении. Предлагаю выпить, — передаёт бокал. — Перестань дуться, Горчица. Каждый выполняет свою работу.
— Рабо-о-оту… — выдыхаю с всхлипом. — Для тебя это просто работа!
— А что по-твоему? — он скручивает бекон и обмакивает в сладкий соус. — В Совете я отвечаю за наказания, такова моя роль, мне за неё платят. Ты преподаёшь Предвидение в пансионе и получаешь за это деньги. Клотильд танцует и поёт, Фату… — Габин надувает губы.
— Ну давай! Засирай!
— Пухленькая, ты выключила слуховой аппарат? Зачем кричишь? — прокуренный голос премерзко смеётся. — Фату отвечает за воспитательный процесс. Вот видишь, у каждого своя работа.
— Они горели, — приближаюсь к изувеченному лицу с большим носом. — Ты увёл их, чтобы сжечь. Ты смотрел, как они сгорают.
— Я смотрел, как сгорали твои родители, — Габин чокается со мной. — Так выпьем же за это.
У него на левом запястье браслет из синей атласной ленты и чёрный шнурок на изуродованной шее.
Салемец. Салемцы живут долго. Габин закусывает вино сладким беконом и поцелуем в ногу Анн Ле.
— Почему ты не взял меня на рояле? — обиженно спрашивает Клотильд. — Я бы не рассказала Анн Ле.
— Прости, танцулька, — Габин облизывает лошадиные передние зубы, — в тот период я был влюблён в Ле.
— Ле-е-е-е, — протягиваю шипящим голосом. — Какой же ты мудак, и Хорхолля твоя тоже мудак, и Дармонша твоя тоже мудак.
— Оскорбишь Ле, высеку кнутом, — он серьёзно на меня смотрит. — Я не шучу, Бут. Опыт есть. Одного высек и тебя высеку. Запомни, меня никто не спрашивает, что я хочу и не хочу делать. За исключением Ле — она спрашивает, что я хочу на ужин или на обед. Какую выгоду ты надеешься получить из ненависти? Салемцы живут сотни лет, ты пять сотен будешь ненавидеть меня, Совет, будешь плакать по подружке и дружку? Хочешь трахнуть Паскальчика? — он освобождается из «междуножья» Анн Ле и подлезает пальцами под тонкую лямку на левом плече.
Чувствую, как от висков до подбородка скребут ногтями. Моё лицо никто не трогает, Габин щупает мои мысли. — «
Не хочешь», —
необычно слышать мужика в голове, единственный, кого я всегда слышу — это Паскаль. — Трахни. Я раскошелюсь вам на дорогой бензин.
— Что это за бред?! — вытаскиваю его руку из-под лямки.
Не дай бог трахнет! Он же «вечный стояк»! — Что вы воспитываете тупым сожжением дворецких и ведьм? Если тебе разрешено трахать всё подряд, трахай молча и не издевайся над теми, кому запрещено трахаться. Знаешь ли, если вас, трёх мудаков, сожгли триста лет назад, это не значит, что ваши последователи должны пройти через «крещение огнём».
— Меня не сжигали, а забили до смерти, — Габин лежит на локте и хрустит чипсами, угощает Анн Ле оливками и усмехается храпу Клотильд. — Бут, ты слушала, что говорили ведьмы, представляя Совет? В человеческом мире убийство запрещено законом. Убьёшь — тебя посадят на долгие годы. В ведьминском мире запрещено трахаться с дворецкими. Понимаешь принцип?
— Лучше бы нам запрещали убивать и разрешали трахать дворецких, — отпиваю вино.
«
Но ты его не хочешь».
Опять он хрипит в голову! Тяну за шнурок на шее.
— Что за сушёный пупок? — рассматриваю чёрное нечто.
— Это бадьян, — Габина не смущает близкий контакт.
Женатый, а на сиськи мои заглядывается. — У Ле шина, —
Анн Ле вытаскивает из-под халата шину на шнурке. — Это наши кольца. До гагата и оникса нам далеко.
«
Дэня, не выёбывайся», — запихиваю ему в рот оливку.
«
Вкусные пальчики», — он облизывает губы.
Поднимаю брови, «вкуриваю»:
— А у колдунов есть фаворитки?
— Да, — Габин откидывается затылком на бёдра Анн Ле. — И у меня была, я прожил с ней долгих восемь лет.
— И что стало? — беру протянутый Габином прошутто. — Ты забил её камнями?
— Она погибла. Я знал, что нам отведено немного времени, — не врёт, не ехидничает.
Чувственный «стояк».
— Расскажи ещё, что Хорхолле — добрая ведьма! Выгораживай всех баб, с которыми работаешь!
— Хорхолле живёт в маленьком домике в пригороде Локронана, — Габин наслаждается почёсыванием головы. — Глушь глушью и журчание речки. Из забав — водяная мельница и белые кролики. Хорхолле покупает продукты на площади и посещает местную часовню. У неё ухажёр, старикашка, наведывается к ней, помогает по хозяйству. Хорхолле скрывает ведьминскую натуру и салемский возраст, а про фиолетовые глаза говорит: «Ну вот такая я красивая», — накрывает щёки ладонями. — У Хорхолле семь детей, шестнадцать внуков, двадцать два правнука… — перечисляет, глядя в потолок и гоняя по рту кешью.
— Понятно, — останавливаю насыщенную сексуальную жизнь фиолетовоглазой.
— …брак с фаворитом, четыре брака на простолюдинах и неистовая любовь к таинственному мужчине. Хорхолле не собирается выходить замуж в пятый раз за старика из Локронана.
— А что за таинственный мужичок? — подставляю бокал, чтобы Габин мне налил, и вместе с вином получаю закатанные в ветчину виноград и пармезан.
Фату храпит.
— Без понятия. Девочки, которых я не трахал, почему-то не откровенничают со мной.
— А чё ты не трахнул Хорхоллю? —
я так разговорилась с Габином, что позабыла об Анн Ле — а ей нормально, она слушает и не вмешивается, помидоры мои жрёт.
— Детка, я не всех трахаю, и тебя бы я не трахнул.
— Почему? —
вот сейчас обидно. Чем я хуже? Да и у Габина язык подвешен заговаривать женские зубы.
Он проводит пальцами по штанине.
Заигрывает? Падла, вытирает ветчинные пальцы.
— Я хорошо отношусь к Бутам, — улыбается.
— Ой, не надо ля-ля. Ты по существу, по существу.
— Я выбираю тех, кто мне отказывает, а ты не откажешь. Женщины меня отталкивают из-за внешности и напора, ты не оттолкнёшь.
— Ты меня сейчас шлюхой назвал? — хмурюсь.
— Ни в коем случае. Ты отдаёшься мужчинам назло ненависти и обиде. Будь немного сдержанней, — Габин обводит клеточку на штанине, — тебе это пойдёт. Будь ведьмой — загадочной и острой. Не раскрывайся людям в первую встречу, получай удовольствие от того, как мужчины тебя разгадывают и как ошибаются. Представь колоду карт, ты же картёжница, любительница играться с собой в картишки, — «
и просто играться с собой», — добавляет улыбкой и искрами в карих глазах. — Ты — колода карт в руках потенциального мастера.
Я засматриваюсь на глубокие шрамы на шее.
Его зашивали? Кто обрабатывал раны? Провожу ногтями между ключицами, расстёгиваю две пуговицы на халате. Горячий от вина, вдавленный после расправы.
Мягенький такой, приятный на ощупь, три волоска от соска до соска. Непутёвая ведьма попала в сети изувера.
— Пардоньте, — застёгиваю пуговицы.
Достаточно пить.
Габин задирает голову и вытягивает губы. Анн Ле понимает просьбу — они целуются, как муж и жена.
Я не думаю о Паскале. Между Габином и Анн Ле огромная разница в возрасте, у нас с Паскалем — два года. Габин не похож на Паскаля. Паскаль потакает мне, потому что это его обязанность.
— У вас дочь? — вспоминаю я.
— Дени́з, — Габин забирает из рук спящей Фату пустую бутылку,
Анн Ле кивает.
— Сколько ей лет?
— 31.
— О-о, —
я не предполагала, что она такая взрослая. — А почему она не училась в пансионе?
— Мы не захотели, — Габин вымазывает сыром остатки варенья.
— Она необычная, — одновременно с Габином отвечает Анн Ле.
— Салемская, как я? Типа сильная? Мать заливала мне про мою охрененную силу, но я не поверила, — отмахиваюсь.
Как паршиво быть салемской ведьмой.
— Зря не поверила. Жозефина ерунду не скажет.
— Да что в этом такого, Габин? Какой толк от моего дара Предвидения? Иной раз карты не показывают, что ждёт меня завтра. Картишками я не защищусь от Совета.
— А если будущее возможно увидеть не на картах и не на камнях? — Габин подставляет под голову кулак. — Карты — это круто, но ты не видишь движения карт.
— Я могу уронить карту и подбросить камень, — выпучиваю глаза. — Как тебе такое движение, Дэни?
Габин надувает щёки и смеётся от того, что я в очередной раз назвала его по имени. Я умею флиртовать, не ставьте на мне крест.
— Представь людей в иных формах, дай им имена-титулы. Не веди их, они знают свой путь. Разрешено подсказывать.
Что-то слишком умное для пьяной ведьмы, лучше бы о бабах болтали.
— А у Дениз какой дар?
Габин сосредоточенно на меня смотрит:
— Мёртвые.
— Я, конечно, тугодум, поэтому предпочитаю короткие и простые предложения, но можно немного «развёрнутее»?
— Дениз мертва. Дениз общается с мёртвыми.
— Она — призрак, — поясняет Анн Ле, — общается с призраками. Дениз родилась мёртвой, но живёт в двух мирах — живых и мёртвых.
Две бутылки вина выветриваются из организма. Я вмиг трезвею.
— Дениз общается с мёртвыми, —
повторение — мать учения. — Со всеми? С любыми мёртвыми? Она в контакте с душами?
— С абсолютно любыми душами, — Габин сонно моргает.
Ромен — Фату, Тео — Клотильд.
— Они общались с дворецкими? — киваю на спящих ведьм.
Фату храпит громче обычного.
— Нет, — Анн Ле делает глоток. — Я предлагала, но получила отказ. Дениз проверила и по секрету мне сказала, что у Тео и Ромена всё хорошо, они переродились.
Дениз, 31-й год, связь с мёртвыми. Я хватаю Габина за руку.
— Познакомь меня с Дениз, — умоляю.
— Нет, — категоричное.
— Почему? Я хочу с ней познакомиться!
— Я не хочу этого. Дениз тридцать один год под моей опекой, под моим надзором. Дождись 2020-о года и, пожалуйста, знакомься. А пока что нет.
— В смысле под твоим надзором?! А чё ты тут тогда халатом трёшься?
— Девчонке 31-й год! — громко шепчет Габин. — У неё может быть личная жизнь? Я как-то увидел её секс с, чёрт побери, Лео! Не специально! Случайно! Я не подглядывал! Колдунские способности, чтоб их! Я так-то жену люблю, — он душит Анн Ле,
ладно, не душит, страстно обнимает, — очень-очень люблю, — губищи тянет за поцелуем. — Не каждый день, не надо гнать, — прыскает на Фату. — Я — отец-одиночка призрачной девочки, прикованной души! Когда Дениз была маленькой, я находил лишнюю минуточку, чтобы увидеться с Ле, при первой возможности организовывал встречу матери и дочери! Под старость лет я хочу простого… —
Анн Ле затыкает ему рот.
«Поебаться», — говорю губами.
— Именно! — Габин гундосит в ладонь.
— Всё не так просто, — Анн Ле качает Габина, как ребёнка. — Живая или мёртвая, дочь нужно было растить. Обычно этим занимается мать, а у нас отец. Дениз не нашла бы себе места в пансионе. Не спорю, я могла бы быть матерью получше, но Дениз хватало и моей любви, и Дэни.
Габин освобождается из объятий Анн Ле, встаёт с кровати, шаря по карманам халата:
— М-м, лениво идти за сигарами. Фату не будет против.
Он берёт с тумбочки портсигар и зажигалку Фату, отправляется курить в ванную комнату, включает свет и не закрывает дверь.
— Познакомь, — шёпотом прошу Анн Ле.
— Что тебе это даст? — так же тихо она спрашивает, чтобы Габин не услышал. — Увидишь Орор и Франсуа, как живых. Увидишь один раз, захочешь и второй, и третий. Гайя, зачем тревожить души? Дай им спокойно переродиться. Отпусти их, не держи рядом. Дениз рассказывала, как эгоистично поступают люди, живя мыслями о мёртвых.
— А если я просто хочу с ней познакомиться? Салемская ведьма! Будем подружками! У меня мало подружек!
— Все вопросы туда, — она показывает на открытую ванную.
Сидит на бортике и скидывает пепел в унитаз.
«
Гадюка», — вытаскиваю из портсигара сигарету и присаживаюсь к Габину.
«
Ты тоже мне очень нравишься, Бут».
Сидим-дымим. Зашибись. Изувер в бабском халате и я в майке без бюстгальтера.
«
Красивая грудь», — Габин затягивается половинкой сигареты.
«
Какая ты всё-таки гадюка».
— Ох, ёб! — Клотильд проснулась. — Вот это я заснула!
«
Какой у тебя дар?» — засматриваюсь на большое ухо Габина.
«
Астрал. Я знаю чуть больше, чем ведьмы в комнате Фату».
«
Тебя позвали не просто так?»
«
Просто у меня были другие намерения».
«
Наше тесное знакомство принесёт плоды?»
«
Бут, мы не потрахаемся! Ха-ха-а-а-ха-а! — Габин бросает окурок в унитаз. —
Я многое увидел в тебе, — он поворачивает морщинистое лицо, —
а ты многое поймёшь из моих слов. Благодаря тебе я решил всё своё время проводить с семьёй», — взволнованная интонация и намокшие глаза говорят о том, что Габин увидел во мне нечто плохое.
«
Что ты увидел?»
«
Не могу сказать, — он мотает головой, —
никогда не скажу. Обещаю, ты познакомишься с Дениз. Не бойся, она — хорошая девочка, как и её мама, и харизматичная, как её папка, — горделивая улыбка. —
Да, вы подружитесь».
Габин гладит по бедру и оставляет меня одну в ванной. Не присоединяется к ведьмам на кровати, задерживается у окна — следит за дорогой за воротами.
— А Дэни — это сокращённо от Даниэля? — тушу окурок, выключаю свет.
Клотильд повторно заснула.
— От Дэниела. Я — англичанин, поэтому запрещаю обращаться ко мне «месье», — гадюка превратилась в пса. Габин высматривает кого-то в ночи.
— «Сер» и мистер? — тянет пошутить.
«
Ты можешь звать меня потрахаться», —
ему и о Фабрисе известно. Габин поворачивается лицом, тонкая пелена улетает с глаз.
Он сейчас был в «астрале»? — Пора закругляться, марш по кроватям. Половина второго ночи! — показывает на настенные часы. — Быстро спать.
— Но я не хочу!
— Спать, я сказал.
— Слушай, ты сейчас не в Совете, так что не командуй.
— Гайя, спать, —
таким тоном даже мать не разговаривала со мной.
— Я тебе не дочь, чтобы ты так со мной…
— И слава Ле, что моя дочь не пререкается с отцом.
Габин убирает с кровати доску с оставшейся закуской и укладывает на соседнюю сторону Клотильд.
— Что у тебя за тёрки с моим отцом? За что ты его преследуешь? — закрываю пустые бутылки пробками.
— Нет тёрок, — он вынимает слуховой аппарат,
Анн Ле накрывает Фату и Клотильд одеялами. — Я его не преследую. Дурачок твой отец, думает, что на «тырыкалке» уедет от Велочетте.
— И к чему это? Что он тебе сделал такого?
— А ты спроси у мамочки, угу-угу, — кивает. — Сигареты кидать у пансиона слабо, а поговорить?
— Не лезь, — сжимаю бутылку.
— А что не лезь? Кому хорошо делаешь? Сильвену? Жозефине? — Габин склоняется над Фату и целует в щёчку: — С днём рождения, аппетитная ведьмочка.
— Почему я слышу нравоучения? — прижимаю бутылки к груди. — Учи Дениз, а не меня.
Связалась на свою голову! Лучше бы продолжала ненавидеть изувера.
— А Дениз знает что, куда, зачем и как. Дениз будет морально подготовлена к любому исходу, а ты не такая, — Габин присваивает доску с закусками и полбутылки вина. — И не спорь со мной, Бут. Нельзя вечно обижаться на родителей из-за того, что они хотят тебе добра.
«
Я так и не научилась летать», — напоминаю себе и Габину, какая я неуч.
«
Ты взлетишь выше других», — он ворует с доски оливку. — Всё, спать, — засовывает под мышку бутылку и берёт за руку Анн Ле.
— А вы типа… не спать? — подкалываю улыбкой.
— Детка, я так-то покупал это на свои деньги. Дуй на чердак, тебя заждался Паскаль.
— Анн Ле завтра пинать дворецких на приготовлении завтрака, ей рано вставать.
— Моя любовь не мешает Ле просыпаться по утрам, — он целует её в уголок рта, защепляет поцелуем губы и бесшумно телепортирует в их комнату.
«
И вы занимались этим, когда я была маленькой?»
«
Мы занимались этим, когда ты не родилась. Ле, скидывай ночнушку, сейчас я буду мазать тебя соусом, а после слизывать».
«
Выделываешься!» — смеюсь ему в голову.
«
Ещё слово, и буду подглядывать за тобой и твоими красивыми грудями. Малышка, не забываем про трусики».
«
Всё, я пошла! Удачи вам!»
Набираю Париж, сажусь на пол с пепельницей. Париж отвечает через десять секунд.
— Объясни, почему всем так нравится учить меня жизни?
— Блять, я только начал засыпать. А-а-а-а-а, — он тянется.
— Это возрастное?
— Что именно? Засыпать за полночь? Нет, так делают в любом возрасте.
— Учить жизни, Фаб. Тебя тоже тянет поделиться со мной жизненным опытом?
— Каким опытом? Ты мне фору дашь. Что тебе опять не понравилось? — он поднимается с дивана и идёт курить за стол, таща за собой телефон на проводе.
— Мне намекают наладить связь с родителями, — обнимаю себя за плечи, холодновато, не помешала бы кофта или тёплый Фабрис.
— Ну и ладь эту связь, помирись для вида. Захочешь помириться по-человечески, сделай это потом, как придёт время и желание. Нашла проблему в полвторого ночи.
— Фаб, я — дура? Не ценю родителей, не уважаю старших…
— Ты — упёртый баран, вот кто ты. Пока не сломаешь рога, не осознаешь ошибки. Вперёд, ломай, только потом не плачь мне на груди. Ты поняла меня, упёртая ведьмочка?
— А звонить ночью можно?
— Мы же трахаемся ночью, почему бы не поболтать? Но не сегодня, я действительно хочу спать, к тому же неважно себя чувствую после вазэктомии. Помимо ненавистных нравоучений тебя больше ничего не тревожит?
— Сиськи могли быть и поменьше.
— Люблю твои сиськи, — смешок. — Набери завтра в штаб-квартиру, поболтаем. Гийом не помешает, я выгоню его из кабинета.
— Договорились. Передавай ему привет.
На кухне пью воду из графина, в холодильнике нахожу банку дижонской горчицы.
Не хочется мне спать, что поделать?
«
А ты используешь кандалы в сексуальных играх с Анн Ле?» — облизываю ложку.
«
Для этого у меня есть с мягкими браслетами. Ты опять жрёшь?!»
«
Ты тоже», — громко смеюсь, перебивая смехом его чавканье.
«
Плёточку не одолжишь? Я люблю такие вещички».
«
У меня на неё планы», — быстренько ополаскиваю ложку в раковине.
«
Жадина. Бут, блин, вылезай из моей головы!»
А это прикольно: болтать с мудаком, который вроде бы не такой уж и мудак. Чёрт, забыла спросить про Дармон. Ладно, в другой раз. Нечего по-тихому тусоваться в пансионе, хоть какую-то пользу можно поиметь от Габина?
На чердаке приоткрыто окно, осенний ветерок уносит сопение Паскаля. За день налетался с Фату и устал. Я залезаю к нему под одеяло, провожу рукой по животу и целую в щёчку, тем самым говоря, что вернулась. Паскаль чавкает, не прерывая сон.
«
Одолжишь? Я аккуратно».
«
Сбрызни, Габин! Не сбрызнешь, я отмудохаю тебя плёткой!»
«
Ладно-ладно, я пошёл».
Зря я с ним познакомилась, очень-очень зря. А дружба с Дениз обещает быть в первую очередь интересной. В мире ведьм медиумов называют «посредниками». Диалог между живым и мёртвым — это редкий дар, среди известных мне ведьм им обладает Хорхолле, потому что она крутая ведьма-сука. Как я поняла, Дениз специализируется конкретно на «посредничестве», и Дениз мертва. Я бы хотела вновь увидеть Орор и Франсуа, но больше всего я бы хотела, чтобы они переродились.
Прохладно. Я укутываюсь в одеяло и прижимаюсь к Паскалю.
Что ему снится? Понятно, Паскаль прыгает по облакам. Хорошо, что я не умею летать, а то он бы меня замучил. Что-то странное происходит на улице — кто-то кряхтит, пыхтит, громко дышит, задыхается, падает.
«
Проказница».
sᴏᴍᴇᴡʜᴇʀᴇ ᴀꜰᴛᴇʀ ᴍɪᴅɴɪɢʜᴛ
ɪɴ ᴍʏ ᴡɪʟᴅᴇsᴛ ꜰᴀɴᴛᴀsɪᴇs
sᴏᴍᴇᴡʜᴇʀᴇ ᴊᴜsᴛ ʙᴇʏᴏɴᴅ ᴍʏ ʀᴇᴀᴄʜ
ᴛʜᴇʀᴇ's sᴏᴍᴇᴏɴᴇ ʀᴇᴀᴄʜɪɴɢ ʙᴀᴄᴋ ꜰᴏʀ ᴍᴇ.
Дрожь пробегает по телу. Я не слышала этот голос одиннадцать лет. Со временем он огрубел, от сигарет он засипел, но не потерял шарм. У моего папы красивый голос.
«
Пор фавор, прости меня».
Я сжимаю край одеяла и сдерживаю слёзы.
Как же долго ты бродил по Лиону, как же долго ты решался со мной заговорить. Его не было одиннадцать лет, он ушёл навсегда, не попрощавшись. Как хорошо было без него! Как хорошо было жить и не думать о нём!
«
Не хочешь говорить? Не простишь».
Нет. Нет. Так не поступают. Подло скрывать правду двенадцать лет, а потом уходить.
Почему ты не забрал мои воспоминания о тебе? Лучше бы у меня не было отца, чем моим отцом был Сильвен Виáль.
«
If I live to see the seven wonders, — он поёт. Неумело, не попадает в ноты. Поёт слабым голосом, старается. Поёт, как я пою. —
I'll make a path to the rainbow's end, I'll never live to match the beauty again».
У окна на чердаке он видит взрослую дочь, на лужайке пансионе я вижу старого отца. Дворецкий Виаль не изменяет белому цвету — белая рубашка под курткой, чёрно-белый шарф на шее, поседевшие волосы и борода. Он ушёл, потому что мы похожи взглядом — это наше главное оружие. Кто способен устоять перед карими глазами? Сейчас из его карих текут слёзы, сейчас мои карие намокают.
«
Ты — мои семь чудес света. Ты спасла меня, твой голос я услышал, когда меня сожгли. Что бы между нами ни произошло, я всегда буду рядом с тобой».
— Мадам? — Паскаль шевелится на кровати. — Мадам, что такое? Почему Вы стоите у окна?
Сжав кулаки, я телепортируюсь в майке и пижамных штанах с чердака на лужайку. Отец не двигается с места, смотрит на меня и плачет. Паскаль следит за нами через окно. Одно сердце в двух телах бешено стучит. Сильвен — отец двух детей Дижонского пансиона.
— Скажи то, чего не сказал мне, — обиженно требую.
— Люблю тебя, люблю тебя больше всего на свете.
— Нет, — невозможно сдерживать слёзы, — не это. Скажи другое, скажи то, что вы с мамой скрывали.
— Зачем признаваться в том, что и так очевидно? Гайя, мы с тобой одно лицо.
— У меня нет этой дурацкой родинки, как у тебя! — указываю на его правую щёку. — И брови у меня не хмурые!
— Да, у тебя нет родинки, у тебя красивые брови, но ты знаешь, что я — твой отец, ты видела, как мы с мамой горели, ты видела, как я… — он поднимает глаза в ночное небо.
До 12-и лет я не догадывалась, что дворецкий Сильвен — мой отец. Видения стали приходить после его исчезновения. Я видела, каким он был хулиганом в детстве и как плакал во время сожжения на костре.
— …любил меня, — заканчиваю фразу.
— Невозможно скрывать от тебя любовь, Гайя. Я старался быть дворецким, но в душе навсегда остался твоим отцом.
— Хотя бы раз ты меня поцеловал?! Хотя бы раз ты меня обнял?! Хотя бы раз ты меня пожалел?!
Отец делает шаг и резко останавливается. Всё перечисленное может произойти прямо сейчас. Отец ждёт разрешения, знает, что я ненавижу, когда меня принуждают к действиям.
— Я виноват, — шепчет так тихо, что его еле слышно из-за моего плача. — Прости, пор фавор.
Он драил ведьминские унитазы, приговаривая: «Становись ещё белее, пор фавор!»
— Пап… — я опускаю плечи. У меня нет сил ненавидеть его. — Пап!..
ʀᴀᴄɪɴɢ ᴏɴ ᴛʜᴇ ᴛʜᴜɴᴅᴇʀ
ᴀɴᴅ ʀɪsɪɴɢ ᴡɪᴛʜ ᴛʜᴇ ʜᴇᴀᴛ
ɪᴛ's ɢᴏɴɴᴀ ᴛᴀᴋᴇ ᴀ sᴜᴘᴇʀᴍᴀɴ
ᴛᴏ sᴡᴇᴇᴘ ᴍᴇ ᴏꜰꜰ ᴍʏ ꜰᴇᴇᴛ.
Я бросаюсь ему на шею: тепло от бороды, папиных рук на спине и осенней куртки. Паскаль высокий, но папа выше. Паскаль мускулистее, но папа сильнее.
Обожайте меня, но никто не полюбит меня, как папа.
— Какая ты красивая, — он заглядывает в глаза, водит ладонями по бритой головой. — Всегда была красивой и будешь красивой.
Настоящие поцелуи переносят в то время, когда папа целовал меня маленькой. Сильвен Виаль бродил по спальне директора Жозефины в одних трусах и зацеловывал новорождённую дочь. Я улыбалась. Я улыбаюсь сейчас и вытираю нос о чёрно-белый шарфик.
— Наколдовал?
— Наколдовал!
Я отхожу от него:
— Он очень скучал, он очень хочет тебя увидеть.
— Да, — отец кивает, — я тоже скучал по нему.
Паскаль не успевает понять, что происходит: в одну секунду он оказывается на лужайке перед наставником. Паскаль смущается своему откровенному виду и отводит глаза.
— Котёнок, — тёплый голос расстраивает Паскаля, взрослый парень превращается в мальчика в неудобном костюме дворецкого, — зеленоглазый котёнок.
— Сильвен, — Паскаль закрывает блестящие глаза.
— Котёнок вырос в большого котика, — отец обнимает Паскаля, наставник обнимает мажордома.
Паскаль сдерживается, трясясь под ладонями. — А что с носом? — спрашивает шёпотом у меня.
«
Можно. Паскаль, тебе станет легче».
Услышав разрешение, Паскаль сокрушается на плече отца. Мальчиков пансиона воспитывают сильными, слёзы под запретом. Маленький Паскаль часто плакал, величественный Сильвен часто его успокаивал.
— До кучи, — отец притягивает меня к ним, длинными руками обнимает дочь и её дворецкого. — Вы меня с ума свели и продолжаете сводить.
— Пойдём в пансион? — предлагаю я.
— Нет, — отец отпускает нас, — мне там не место.
— Ты же не уедешь сейчас?
— Если только с вами. Не против кафешки при заправке? Посидим, поговорим, а потом я привезу вас обратно.
— На чём? — щелчок пальцев приносит на мои плечи и плечи Паскаля два пальто.
— На мопеде! — отец чешет затылок. — Он маленький, но места всем хватит. Только вот… — смотрит на железные прутья, — повторно я не перелезу.
Хватаю за руки Паскаля и отца и телепортирую через забор.
На крошечном белом Мобилетте — я в шлеме, мужчины без — едем на заправку. Отец заливает полный бак и, расплачиваясь за бензин, покупает три молочных коктейля с мёдом, мороженым, тыквой и взбитыми сливками.
— Угощаю, — он снимает куртку с шарфиком.
В пятьдесят лет был крепким, в шестьдесят стал худым. — Или хотите есть? Блинчики, сэндвичи?
— Нет-нет, спасибо.
Он не в состоянии оторвать от нас взгляда, держит за руки, умиляется.
— Не могу с ней поговорить, — вырывается правда, — не знаю, что сказать. Пап, не заставляй.
— Понимаю, я тоже долго решался на встречу с тобой, — он проводит большим пальцем по чёрному перстню. — А ты говоришь, что мы не похожи.
— Мне лучше без неё, чем с ней. Не выношу тотального контроля. Она мечтает сделать из меня идеальную ведьму, а я всего-то хочу быть обыкновенной ведьмой.
— Насколько мне не изменяет память, вы разговаривали в день, когда ты состригла волосы. Жозефина сказала тебе и Паскалю пару ласковых. Это останется между каждым из вас и Жозефиной, но не между вами. Совет воскресил твою маму, потому что она — салемская ведьма, а меня, потому что я сделал тебя — вот такая благодарность. Гайя, везде есть нюансы, ни одна система не работает со стопроцентной точностью. Любого возможно обмануть, при этом не нарушив правила. Именно этого хочет от тебя мама. Ты вправе на неё обижаться, не слушаться, но поверь мне — она желает добра. Бунтарка, ты будешь счастлива, я не сомневаюсь, — он сжимает мои пальцы, — но нужно потерпеть. Я тоже в 20 лет был неусидчивым и жаждущим всё сразу. Терпение, Гайя. Слушай, что тебе говорят другие, именно слушай, прислушиваться бесполезно. Ты считаешь себя непутёвой ведьмой, позором салемцев, но твоя сила не в способностях, а в нём, — отец кивает на Паскаля, — в его любви к тебе, в твоей любви к нему. Ради него ты свернёшь горы, ради тебя он пожертвует собой.
Кто как не наставник знает своего ученика. Паскаль отводит стыдливый взгляд и сжимает старческие пальцы. Мы давно не говорили о чувствах, мои чувства к Паскалю угасают. Отец кладёт на бородатые щёки наши ладони. Слишком много слов для одного дня. В карих глазах отца я вижу трассу и мотоцикл позади мопеда.
— Сильвен, догоню! — кричит радостный Габин.
— Иди в жопу! — отец выжимает максимум из мопеда.
— Догоню-догоню бунтаря! — под колёсами мотоцикла огненные следы.
— Я пожалуюсь на тебя Анн Ле через Жозефину! Займись делом, Габин, а не играй со мной в гонки!
Это что такое? Они по приколу гоняются друг за другом? Высеку Габина плёткой, и пофиг, что он на триста лет старше моего отца, мой отец — человек, а не колдун.
И этот человек садится между нами на диванчик. Не может не обнять, не поцеловать, не обмазать носы взбитыми сливками. Паскаль рад, я больше не обижаюсь на отца. Наш Сильвен с нами.
Последнее, что говорит мне отец перед пансионом, это:
— Танго — лучший способ признаться в любви. Станцуй танго с тем, кого любишь.
