До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, —
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Сергей Есенин.
Они не виделись три года, и каждое случайное столкновение взглядами пробивало лёгкие болезненно, лишая дыхания. Ощущением чего-то неимоверно родного с вкраплениями необъяснимой ностальгии, но такого, что всеми силами они пытались зарыть как можно глубже, чтобы не дать себе это осознать. Принять. Это не только неправильно. Это ещё и невозможно в той жизни, что у них была. С того момента, как Валера увидел его, сердце не отмирало, остановившись. Его сильно ударил его повзрослевший вид, тот сам по себе существующий факт, что существует он. Что судьба с горькой усмешкой не забрала его, что он здесь… Валера не подходил первым, даже не пытался коснуться. Он игнорировал присутствие Лёвы, всё ещё не пришедший в себя окончательно и испытывавший одновременно слишком весомый спектр разносторонних чувств. Противоречивых, страшных, озабоченных неизвестностью будущего и проблемами невесть где находившимися плитами. До внимательно поглядывающего на него Хлопова ему не должно было быть дела, потому что неожиданно и невесть откуда выявившийся парень не должен был становится приоритетом внимания. Даже если три года назад он был единственным, за кого Валера цеплялся. Несмотря на всё это, рано или поздно наступил момент, когда им следовало хотя бы не отводить в страхе уличиться взгляды в разные друг от друга стороны. Когда им следовало хотя бы попытаться поговорить. Но Лёва начал не со взгляда, не с диалога. Он оказался неподалёку, возле скамейки у дома отца Глеба, на которой сидел Валера с опустошённым взглядом: слишком много забот и кровопролитий для его юного возраста. Лёва начал с прикосновения сразу, как убедился, что может это сделать. Лёва протянул ему руку. Было странно и несколько… неловко. Сокращение дистанции между ними давалось непросто. О свойском общении не могло быть и речи. Даже не получилось с первого раза обратиться к нему по имени… Он живой… Но даже оглушающая их странность происходящего не останавливала от того, чтобы сделать это — протянуть друг другу ладони и вложить, соединяя в захвате быстро сменяющих себя воспоминаний, проносящихся в мыслях калейдоскопом пережитого и того настоящего, в котором их прикосновение отдавалось пульсирующей кровью. Расширенными по-человечески зрачками Валеры и быстро стучащем сердцем Лёвы. Они наконец-то способны коснуться друг друга.***
Больше всего на свете Валере сейчас хотелось не усложнять. Ничего. Если хоть что-то в этом сумасшедшем мире может стать проще, то пусть оно станет. Иначе он не выдержит. Разгорится смертоносным пожаром. Ожог, который не смоется, не искоренится. Он искоренит его — целиком и полностью. — Ты как? Ожидаемо тишину первым прервал он, Лёва Хлопов. Снова рядом, снова пытается наладить контакт, прервавшийся достаточно давно, чтобы за него было необходимо бороться вновь. И парень напротив пытался. Ещё один вопрос о том, как он. Ещё один ответ. Всегда одинаковый. Чётко высказывавший стойкость. Кажется, Валере проще было бы воспользоваться диктофоном, только бы не повторять это ещё раз. — Всё нормально. Лёва не сводил с него взгляда, наблюдая за движениями глаз. Валера пытался выглядеть спокойно и мысленно концентрировался на пожелтевших листьях, опадающих с по-осеннему медленно облезающих деревьев. Опадающих прямо на его, Хлопова, волосы. — Я же знаю, что нет. И это сильно ранило. Как давно у них обоих всё было нормально?***
Они похожи друг на друга настолько, насколько отличаются. Иногда, ненароком поглядывая на него, Валера видел в отражении его глаз себя — ту же боль, такое же тяжёлое прошлое и потери. В какой-то момент пережитое, совместно и раздельно, вывернуло их обоих наизнанку. Может, поэтому Лёва так хорошо всегда его понимал, даже сквозь года, точно зная, что он не в порядке. Ничего не усложнять… Валера смотрел на него, стоящего, оперевшись о столб, недалеко от него самого, и видел в этом взгляде открытость, переменяющую желание быть ближе, и одновременную таинственность. Что он хранил в себе все эти годы? Как жил с памятью о пережитом? Думал ли… о нём? Прохладный ветер овевал каждый локон, касался каждой частички кожи, охлаждая. Валера не выдержал и встал, первый подходя ближе. Ничего не говоря, лишь глаза в глаза — передавая, что совсем не против немного пройтись. Лёва продолжал смотреть ему в глаза, не шевелясь, не выдавая ни единой эмоции на равнодушном лице, но вдруг чуть кивнул и двинулся в сторону леса. Шаг за шагом… тишина, отдающая привкусом горечи, нарушаемая лишь шелестом деревьев, стряхивающих со своих ветвей меняющие цвет листья. Дневной свет дарил краски, но у них внутри их не было. Повода радоваться не было, но Лёва всегда находил. И что сказать — находил. — Знаешь, я рад, что мы с доктором ошиблись. И ты не тот, кого мы ищем. Валера смотрел вперёд, осматривая высокие кроны, голубое небо, нависающее над расстилающимся лесом… — Почему? — Я ж всегда хотел стать твоим другом. — Лёва повернул голову и искренне взглянул ему в глаза. Медленный шаг позволял Валере подольше задержаться в омуте его взгляда, тщательно в нём что-то выискивая. Что-то, похожее на умиротворение и надежду, что, возможно, радоваться было чему. Достаточно было лишь увидеть… — По-настоящему. Он вернул положение головы обратно так резко, о чём-то задумавшись, что Лагунов не сразу сообразил. Его последнее слово отдавалось пульсацией в голове. Валера тут же выдал… — Может теперь стану. Этот момент — когда до границы дружбы оставалось совсем чуть-чуть и возникал вопрос: переступить и рискнуть или оставить всё, как есть? И Валера выбрал рискнуть. Отвечая... — Может. Хоть и знал, что этот риск никогда не будет оправдан. Он всегда будет настолько сильно укороченным во времени, что у них его попросту не будет. И оно, это время, ускользающее проливаемой водой, давило осознанием, что смысла рисковать ради несуществующего будущего нет. Но Валера всё равно это делал. Как проложенная память о самом себе. Чтобы хоть что-то хорошее от воспоминаний с ним осталось внутри Лёвы. Память о них. Они продолжали неспешно идти, вышагивая плавно, почти умиротворённо. Как жгучий кожу контраст в сравнении с тем, что творилось внутри. — Только это ненадолго. Лёва остановился. Валера тоже. — Почему? В голове Валеры жестокой колыбельной играло «тебе от этого никогда не избавиться, нелюдь»… Явно подразумевая неизбежность существования Лагунова. — Потому что я стану тем, кого вы будете искать.***
У каждого случались тяжкие часы. Бывали дни, когда в душу закрадывалось ощущение бессмысленности существования и человек впадал в непроглядный омут, в котором терялся от всех прочих проблем. Дни, когда человек переставал верить в любовь и в то, что все в конце концов будет хорошо. Но у каждого бывали и моменты, когда рядом оказывался необходимый существу другой человек. Он рядом и этого более, чем достаточно. Лёва пришёл и молча сел рядом. У них ещё было время до того, как они уедут дальше. В окутавшей их печальные мысленные заботы тишине они сидели ещё несколько минут, кажущихся застывшим временем, пока Хлопов не выдал, медленно переводя на него взгляд… — Поколе ещё ничего не закончилось… ты не стал… Им… Может мы… — Да. Валера взглянул на него, и в этом взгляде синих глаз трепетало самое настоящее понимание в том ощущении, в котором оно только могло быть, вселяясь облегчением в дышащие лёгкие. От того, как он смотрел, Лёва дышал как никогда. У обоих во взгляде желание ничего не усложнять. Смело говорить «да», пока это возможно, и идти навстречу тому, что вынуждало их тянуться к друг другу, вне зависимости от того, что их ждало дальше. И пусть всё слишком сложно, они могли найти время, чтобы сделать проще. Пусть у них не было ни единой гарантии на хорошее будущее, на будущее в целом, у них было настоящее время, наполненное падающими осенними листьями и свежим воздухом, которым они дышали изо всех сил. Потому что сейчас им только это и оставалось. Цепляться за жизнь, которая могла исчезнуть одним щелчком. У них было сейчас, в котором они смотрели друг на друга теми самыми взглядами, означающими куда больше, чем просто дружбу, и немного возможностей отдать его им. И они отдавали. Пока ничего не закончилось.