Уроборос и пепламба

Октябрь, 1981 год       Годрикова Впадина встречает Его сильным ветром и колючим дождём. Несмотря на крайне беспокойный год, проведённый в раздумьях и предчувствии малейшей зацепки, любой возможности добраться до своего несмышлённого врага, Ему, бессомненно, благоволит сама Фортуна.       Стало быть, «верный друг», что хранил их секрет, подался на служение в самый лучший момент: когда древнее сокровище было, наконец, найдено.       Всё сошлось один к одному: и новоиспечённая душа, которой уготовано стать вершиной, несомненным доказательством Его могущества и величия, и достойный такого повода сосуд.       На губах периодически проскальзывает улыбка. Но Он серьёзен. Серьёзен и непоколебим.       Сегодня всё и закончится, и решится.       Взгляд цепляется за двоих детей: они нарядились в тыквы и вприпрыжку бегут через площадь. Маглы, всё и всегда превращающие в пошлый фарс, имитирующие мир, в который даже не верят, украсили витрины и фасады зданий свисающими с паутины пауками, пугалами и всеобразными, но крайне неубедительными чудищами.       Губы кривятся в презрении. Он, точно ветер, скользит над мощёной землёй, преисполненный естественным для себя ощущением могущества и правоты. Гнев и злость давно остались позади — отныне они для слабых духом, жалких и ничтожных. Подстать Ему — лишь торжество, и лишь торжеству нынче быть Его спутником…       — Красивый у вас костюм, мистер! — Мальчишка беспечно заглядывает под капюшон, и его глупая, развесёлся улыбка на разукрашенном личике тотчас же гаснет. На ребёнка накатывает страх. Да такой, что мальчишка, сглотнув и опомнившись, бросается прочь.       Длинные, цепкие пальцы сами тянутся к волшебной палочке — она, Его единственный верный друг и союзник, покоится под мантией. Стоит только сделать взмах рукой — и мальчишка никогда не добежит до своей заботливой мамочки… семейный праздник будет испорчен… но это лишнее, совершенно лишнее…       Он сворачивает в другую, более тёмную улицу — туда, где дожидается истинная цель Его маленького путешествия с отнюдь немаленькой предысторией… Её, эту историю, забавно будет кому-нибудь рассказать. Но позже… да, позже…       Фиделиус больше никого не охраняет. И им, наивным дуракам, пока это невдомёк…       Он, почти тень, движется бесшумно; от Его шагов лишь опавшие листья шуршат на мостовой.       Тёмная живая изгородь не мешает обзору. Шторы в маленькой светлой гостиной тоже не задёрнуты. Там сидит черноволосый мужчина в очках и пускает клубы разноцветного дыма из волшебной палочки; такой же черноволосый малыш в голубой пижаме веселится — хохочет и ловит руками дым… Дверь открывается, входит молодая красивая женщина. Длинные рыжие волосы падают на её лицо. Она что-то говорит; Ему ничего не слышно. Джеймс Поттер подхватывает сына на руки и передаёт жене, беспечно бросает волшебную палочку на диван, зевает и потягивается.       Калитка скрипит, когда Он её открывает, но Джеймс Поттер не слышит. Белая, тонкая рука вытягивает такую же белую, напоминающую кость палочку из-под мантии, направляет на дверь, и та открывается.       Стоит шагнуть через порог, как в прихожую решительно выскакивает Джеймс.       Но всё вышло чересчур просто — глупец даже не успевает подобрать свою волшебную палочку…       — Лили, хватай Гарри и беги! Беги! Быстрее! Я задержу его…       Задержать Его с пустыми руками! Он смеётся, произнося заклинание…       — Авада Кедавра!       Зелёная вспышка наполняет тесный коридорчик, освещает детскую коляску у стены, превращает столбики перил в сверкающие молнии… Джеймс Поттер, точно марионетка, у которой перерезали ниточки, безвольно падает на пол…       Её крики слышны на верхнем этаже. Она в ловушке. Впрочем, опасаться ей нечего — за неё замолвили словечко. Грязнокровке стоит лишь вести себя разумно, и Он её не тронет. Он милостив. Он поощряет своих верных слуг…       Перешагнув через труп Джеймса, Он поднимается по лестнице. Посмеивается про себя над её тщетными, совершенно бесполезными попытками загородить дверь… У неё тоже нет при себе волшебной палочки… Сколь они глупы, эти доверчивые дураки… Разве можно полагаться на верность «друзей», разве можно хоть на мгновение выпускать оружие из рук…       Одного движения палочки хватает, чтобы открыть дверь и сдвинуть наспех приваленные к ней коробки и стул.       Она стоит посреди комнаты с ребёнком на руках. Когда Он перешагивает порог, она опускает малыша в кроватку и, раскинув руки — будто это может помочь, будто она надеется, что, если ребёнка станет не видно, Он предпочтёт её вместо него, — заслоняет собой.       — Только не Гарри, пожалуйста, не надо!       Губы кривятся в усмешке.       — Отойди прочь, глупая девчонка… Прочь…       — Пожалуйста, только не Гарри… Убейте лучше меня, меня…       Она смотрит на Него умоляюще. Яркие, зелёные глаза болезненно блестят, пока в панике мечутся по Его почти целиком скрытом под капюшоном лицу… Рыжие, слегка всклоченные волосы делают её похожей на безумицу…       Ноздри раздуваются от гнева — её упрямство злит.       — В последний раз предупреждаю…       — Пожалуйста, только не Гарри, пощадите… Только не Гарри! Только не Гарри! Пожалуйста…       Зубы скрипят от силы сжатия… Как можно быть такой тупой? Ей позволено жить — Он ей дал столько шансов, сколько никогда не давал никому… Но она опрометчиво стоит, загораживая собой кроватку. Всё решительнее держит раскинутые в стороны руки. В её кажущихся ядовитыми глазах плещется страх… но не за себя… Она и впрямь готова умереть, лишь бы сберечь малыша…       Много ли на свете глупцов, согласных распрощаться с жизнью в обмен на то, что любят всем сердцем? Когда-то давно, десятки лет тому назад, Он знал одну такую… несуразно, совершенно по-идиотски расставшуюся с жизнью из-за собственного упрямства и тлетворной, ненормальной страсти… К делу ли, к человеку — не суть важно. Все страсти губительны: они лишают людей возможности мыслить здраво…       Потому как ни один человек в здравом уме не станет жертвовать собой ради несмышлёного, недавно появившегося на свет ребёнка… тем более что всегда можно родить нового… но ей, наивной молодой дуре, это невдомёк…       — Отойди… — шипит Он, чувствуя, как раздражение всё больше овладевает Им по мере того, как он смотрит на неё, — отойди, девчонка…       Он мог бы просто отшвырнуть её с дороги, однако… Её белое лицо, рыжие волосы, её неприятные, предвещающие что-то дурное, что-то нехорошее — истинно ведьмовское, мстительное и ядовитое — глаза выводят Его из себя…       Определённо стоит покончить со всей семейкой разом… это будет благоразумно…       Вспышка зелёного света — и на долю не столь яркая, как её взгляд — заполоняет комнату, и девчонка безвольной куклой падает так же, как до этого упал её муж. Он одаривает её брезгливо-осуждающим взором сверху вниз.       — Ты дура, Ли-ли-т…       И перешагивает через её труп так же, как через труп Джеймса минутами ранее…       За всё это время ребёнок ни разу не запищал. Не издал ни звука. Он уже умеет стоять и, ухватившись за прутья кроватки, с весёлым любопытством смотрит в лицо чужаку — может быть, думает, что это его отец прячется под мантией и сейчас покажет новые красивые огоньки, а мама со смехом выглянет откуда-нибудь из-за шкафа…       Бледная кисть скользит во внутренний карман мантии. Пальцы нащупывают искомый предмет и вытягивают его из-под одежды… На губах проступает улыбка. Он поднимает руку перед собой; и малыш в кроватке с присущим ему любопытством прослеживает за Его движением.       — Нравится? — не без усмешки спрашивает Он и сам награждает своё сокровище алчным взором.       С пальцев свисает невиданной красоты браслет… Годы поисков не могли не увенчаться успехом… Стоит отдать ей должное: она не успела найти изумруд сама, но в её квартире, которую Он посетил, удалось отыскать необходимые зацепки… даже напасть на след того самого сербского мага, успешно разрушившего проклятье… ведь никаких других отпечатков Тёмной магии Он не обнаружил… а теперь держал сокровище… сокровище, которому уготовано стать последним — седьмым! — вместилищем Его души…       — «Айн аль-Хур»… — словно в молитве шепчет Он.       Из-за облаков выглядывает тусклая октябрьская луна, заполняет своим светом детскую, мягко ложится и на уже не столь весёлое лицо ребёнка, и на бледную, точно мел, руку, сжимающую Иблисов браслет. Драгоценный камень переливается серебристыми и яркими — даже чересчур — зелёными бликами. Красные рубины в тени большого, гранёного изумруда напоминают брызги крови…       Волшебная палочка уже наведена малышу прямо в лицо; Он собственнолично хочет увидеть, как это произойдёт, как в абсолютное ничто превратится необъяснимая, тревожащая Его покой угроза… Ребёнок начинает плакать — похоже, осознал, что перед ним не папочка.       Губы вновь презрительно кривятся. Протяжный заунывный детский плач неприятен, Он и в приюте не переносил этого нытья…       Полные слёз глаза — снова зелёные, ещё ярче, ядовитее предыдущих — то и дело вглядываются в недра души… в её искалеченные остатки…       Это тянущееся сквозь года непонятное Ему самому сходство, точно злой рок преследующее с юных лет, подгоняет… чутьё подсказывает, что необходимо действовать как можно скорее… разобраться со всем раз и навсегда…       Палочка вычерчивает нужное движение, торжественный крик наполняет маленькую комнату:       — Авада Кедавра!       И — неясно, совершенно неожиданно — Он сам не понимает, как и почему периферийным зрением улавливает ядовитый отблеск и глаз впереди, и изумруда — в левой, вскинутой наверх руке. Его ослепляет зелёный свет: никогда прежде Он такого не видел. Ни одно другое насланное им Убивающее заклятье — коих было великое множество — не заполоняло собой всё пространство, не лишало возможности в последний раз оглянуться и запечатлеть окружающий мир.       Всё исчезает за этим проклятым, слишком ярким сиянием, отразившимся в ненавистно-изумрудных глазах. Он теперь ничто. Ничего не осталось — одни только боль и страх, вынудившие его скрыться, спрятаться от всего зловредного, враждебного к Нему мира… руины разрушенного дома, где от плача надрывается испуганный ребёнок, уже далеко позади…       С Ним остаётся лишь охвативший Его ужас, когда Он понимает, что стало причиной катастрофы… И жажда отмщения, и жгучая ненависть, питаемая жуткой болью — невероятно долгой агонией, — ни на секунду уже не оставят Его до тех пор, пока Он не сотрёт с лица земли всё, что хоть как-либо могло напомнить о ней…       Он восстановится. Он возродится. Вернёт и силу, и могущество, но никогда не забудет её жестокой насмешки, стоившей Ему всего…       Потому что есть люди, приносящие несчастья… Есть истории, слышать которые не рекомендуется никому. И есть предметы, которым лучше бы не существовать вовсе…       Несчастье притягивает несчастье: так и она — та, которую следовало бы сжечь на костре, — одним своим небрежным словом разрушила всё, что Он кропотливо выстраивал долгими годами…