Последствия

      Гектор не видел зимы, достигая совершенных лет в родном Сан-Антонио, но испытал все её причуды, пока учился в Нью-Гэмпшире. Собственно, он поступал именно туда не только ввиду престижности и почтенного возраста университета, но и чтобы посмотреть настоящую зиму. Гектор всегда легко осваивался на новом месте и в новых условиях, поэтому его незакалëнный техасский организм хорошо переносил даже климат Нью-Гэмпшира, позволяя находить холод интересным, даже немного мистическим явлением, а снег — очаровательным.       Но адаптивность Гектора, к сожалению, срабатывала не везде. В Мексике, к границе которой он добрые десять часов гнал свой «форд», ему вряд ли поможет освоиться даже бог. Дело, конечно было не только в жаре, хотя здесь было градусов, наверно, немногим меньше сотни по Фаренгейту, а ведь в городе постепенно наступал вечер.       — Не возражаете, если я сниму пиджак? — вытирая лоб, спросил Гектор двух своих спутников. Босс назвал их общество любезным сопровождением, хотя, если всмотреться в суть, это был настоящий конвой.       Диего и Дамиан, поджарые, воинственные на вид мексиканцы, подобрали его у самой границы, когда он пересёк мост в Мексику. Гектору было привычно засушливое лето и свирепое солнце Техаса, где брать с собой на улицу по несколько футболок, чтобы неизбежно взмокнуть в каждой из них, было обычным делом. Но, тем не менее, он задыхался даже в одной рубашке, тогда как двое мексиканцев, очевидно, ничем таким не страдали.       — Что, док, жарковато? — хмыкнул Диего, сидящий с ним на заднем сидении. Он с самого начала был больше настроен на разговор, нежели его угрюмый напарник, разъяснял Гектору некоторые детали предстоящей им встречи, даже иногда шутил. — Это от того, что с нами в машинке сидите. Мексиканцы и делают Мексику жаркой.       Это было бесспорно. Мексика, а в особенности её часть, непосредственно граничащая с Техасом, считалась разбойничьей территорией, что, конечно же, не находилось в прямой зависимости от климата.       — Привыкайте, док. Кто знает, как часто вам придётся сюда кататься, если Рокуи оформит вас, — они общались на испанском, и Диего произнёс имя с двумя гласными на конце, как оно выглядело и звучало на его родном диалекте. Гектор же освоил испанский, когда уже был интерном, и язык у него упрямо спотыкался о неудобное сочетание. Исходя из этого, доктор негласно подверг его незначительному преобразованию, и решил, что ничего плохого не случится, если он будет мысленно звать босса Рокки. — Работать будете не только у себя дома.       Если бы. Когда Рокки оформит его, Гектор вернётся домой лишь отчасти. Домом его был Сан-Антонио, что в Техасе, но они условились с мексиканцами: если босс его возьмёт, доктор переберётся поближе к Эль-Пасо, что тоже в Техасе, и его побратиму, Сьюдад-Хуаресу, что уже в Мексике. Оттуда, при немалом содействии Рокки, произрастали настоящие терновые заросли. Другими словами, Хуарес держали дельцы, промышлявшие самой разнообразной запрещёнкой, от наркоты до нелегальных единиц оружия. Плата, которую они взимали, тоже могла быть различной: от сотен тысяч долларов до десятков жизней за раз.       Раньше, лет, хотя бы, десять назад, Гектора предстоящий переезд не отяготил бы так сильно. В юности Гектор был неусидчивым, даже взбалмошным, и непрестанно тянулся к движению. Он был старательным студентом и ординатором, отмеченным доцентами и менторами, но не мог долго оставаться на одном месте: учился сначала в Нью-Гэмпширском университете, потом в калифорнийской медшколе Ирвина, и просто так объездил половину Америки — когда по делу, а когда просто так. Бывал во Франции и бродил по Карпатам в Румынии с намертво заложенными ушами, ездил в Гватемалу с волонтёрской программой, для чего и учил испанский, видел живых пираний в Амазонке и громадный, удивительно синий Нил. И везде с ним была Джоанна, его жена, его любимое, нежное солнце, свет которого угас навечно. Случалось, что их с ней забрасывало и в места пострашнее, но жаркая во всех отношениях Мексика — это, всё-таки, не вьетнамские джунгли. Юный Гектор, оказавшись здесь, тотчас полез бы в горы. Вулканическая Сьерра, составлявшая часть знаменитого тихоокеанского огненного кольца, непременно стала бы предметом его изучения. Горы, особенно огнедышащие, всегда завораживали его и влекли своей высотой, опасным молчанием и таинственной отстранённостью. Намертво заложенные уши были пустяковой расплатой за такие волшебные впечатления.       Но теперь Гектор Сильверман чувствовал себя слишком уставшим и приземлённым, чтобы разом менять всю жизнь, и утомила его отнюдь не долгая дорога к соседней стране. Он много работал, многое перенёс и видел много страшных вещей, что не самым благоприятным образом сказалось на его мироощущении. Ему было всего тридцать восемь, и выглядел он не старше: красивый, аккуратный мужчина, удачно сочетавший в себе тонкие черты учёного и выносливую стать солдата. Гектор не отличался исполинским ростом и силой, не бугрился мышцами и не гремел костями, не оставляя кричащих зацепок для определения рода своей деятельности и образа своей жизни по характеру телосложения; в нëм преобладала гармоничная подтянутость подвижного человека. Белокожесть и бледно-голубые глаза, пристально смотрящие из-под тёмных изящных бровей, традиционно определяли его типаж как «холодный». В детстве он был очень темноволос, но со временем выгорел на техасском солнце в вулканического шатена, а ещё позже война во Вьетнаме забрала его природный цвет на висках, сделав их совершенно белыми. Впалые щёки и челюсть Гектор всегда выбривал, но носил эспаньолку с аккуратными усами по краю верхней губы. Морщины его ещё были не так заметны; наметившиеся бороздки залегали на лбу и между бровями от частого выражения сосредоточенности, и в уголках глаз и рта от столь же частого смеха в молодости.       Гектор был человек, прежде всего, открытый — он интересовался и миром, и людьми, живущими в нём, и происходящими вокруг событиями. Творилось ли что-то совсем рядом, или «взрыв» раздавался за много тысяч миль от Техаса — ничто не могло укрыться от крайне осведомлённого Сильвермана. Такая пытливость сыграла решающую роль, когда Гектор выбирал свою профессию. Медицина — одна из сфер, развивающихся бурно и беспрерывно, поэтому врач всегда должен быть начеку: новые исследования, рекомендации и открытия публикуются в научных журналах, статьях и даже простых газетах чуть ли не каждый день. И Гектор, отслеживая поток новостей и вырезая себе самые интересные колонки, не только не уставал, но и был счастлив.       Конечно, его способности не ограничивались одной похвальной, но примитивной заинтересованностью. Гектор не только поглощал, но и созидал. Он был весьма искушён в своей специальности и начитан, быстро соображал и проявлял большую активность во всём, что касалось его работы: сам много писал статьи и публиковался, принимал участие в наблюдениях и исследованиях, выказывал новаторскую инициативу в творческих проектах и рабочих планах, ходил по институтам с лекциями и общался с зарубежными коллегами. Наконец, Гектор был отличным практикующим хирургом, и набрал за свою карьеру множество благодарных пациентов, что тоже всегда заставляло его чувствовать себя счастливым и нужным миру. Спасение чужой жизни было смыслом его собственной. Даже больше — врачевание было его судьбой. Всё, чем он был наделён, делало его прирождённым медиком: и выносливое, подвижное тело, и доброе сердце, и сострадательная душа, и непреклонный холодный разум, который Сильверман считал своим неопровержимым преимуществом.       Но его учёность не была кичливой, демонстративной или слишком занудной, и никак не мешала Гектору оставаться желанным человеком в компании. Врач должен уметь общаться и договариваться, поэтому у него хорошо получалось выстраивать коммуникации, как поверхностные, «на раз», так и чрезвычайно близкие. Гектор умел быть преданным другом, и иногда забывал о себе, пока был вовлечён в проблемы кого-то ещё. В некоторых случаях его участие было делом неблагодарным, и даже рискованным, но Сильверман, по правде говоря, даже и не пытался избавиться от прямо-таки неприличной для его лет отзывчивости — иногда настолько непосредственной, что приходилось ввязаться в сомнительную историю. Эмпатичный как врач и доброжелательный как техасец, Гектор был способен посмотреть на мир чужими глазами, поэтому любой мог найти у него поддержку, и он сам, обращаясь за помощью, не чувствовал себя униженным. Вывести Гектора из равновесия было делом нелёгким, и основная роль в этом принадлежала неконтролируемым событиям, нежели его окружению. Не было в нём ни злобности, ни мстительности, ни завистливости, поэтому склонность к конфликтам у него отсутствовала напрочь. Единственный случай, который мог скомпрометировать его как агрессора, произошёл в младшей школе, когда маленький Гек укусил в драке другого мальчика, за что его отстранили от занятий на несколько дней. Он мог восхищать талантом, который не свалился на него с неба, но оттачивался годами практики, и в который Сильверман с готовностью посвящал своих ординаторов, что определяло его ещё и как хорошего наставника. Мог пугать своей неукротимой тягой к поглощению информации и слишком чудной интерпретацией некоторых изученных им вещей. Мог и раздражать пространными, несколько оторванными от дела рассуждениями, в которые Гектор порой ударялся, и бессмысленным витанием в облаках его новых идей, не всегда осуществимых из-за своей масштабности. Однако, все эти его неординарные проявления не смотрелись как порок на приятном, энергичном и надёжном, преданном делу человеке, которому можно было довериться. В конце концов, Гектору было, на что рассчитывать в осуществлении своих проектов. Он располагал и простым умом, собранным из сухих образовательных знаний, и изворотливым мышлением практикующего хирурга, и долей хитрой изобретательности, необходимой для разрешения некоторых жизненных преткновений.       Так было раньше. До Вьетнама, до того, как он стал вдовцом, до того, как мир для него стал серым. Сильверман больше не чувствовал себя ни молодым, ни открытым, ни готовым к свершениям. Он вообще больше не чувствовал себя собой. Интерес к миру и страсть к исследованию по-прежнему жили где-то в глубине его естества, но Гектор гасил их вечной усталостью, и в последнее время смотрел на мир исключительно через призму бумажных носителей. То есть, только бездумно поглощал, исследуя результаты чужих исследований в разной литературе. Он по-прежнему ощущал потребность в созидании, но находил всё меньше инициативы, чтобы сформировать свой собственный взгляд на вещи, не говоря уже об организации масштабных проектов. Ему по-прежнему нравились горы, но ехать куда-то, чтобы на них посмотреть, и уж тем более лезть в какую-то гору, чтобы у него заложило уши, больше не казалось Гектору отличной идеей. Он вообще не выезжал из Техаса уже года три, и не узнавал себя в этой несвойственной ему осёдлости. Гектор всегда любил родной штат, но никогда не чувствовал такой привязанности к одному месту и такой нехватки сил на живительное движение.       Впрочем, все эти перемены были на свой лад естественными. Никто не возвращается с войны прежним, а кто-то не возвращается вовсе. Как его Джоанна. С того дня, как Сильверман потерял её, его начала изъедать тоска и зудящая тревога за что-то, давно умершее и незримое. Его тело, сердце, душа и разум завязли в перманентном состоянии болезненного упадка. Гектор стал чувствовать обыденные вещи острее, часами не мог заснуть, даже если намеренно доводил себя до изнеможения, совершенно не мог расслабиться и не мог изгнать из разума мысли и воспоминания, не приносившие ему ничего, кроме нескончаемой боли и страха. Он сделался скрытным и осторожным, как раненое животное, и всё чаще выглядел отстранённым и мрачным, что на первый взгляд было легко перепутать с выражением отталкивающей надменности. А те преграды, которые прежде рушились от одного его прикосновения, теперь виделись ему непреодолимыми.       Гектор всё это замечал, и знал, что всё это ненормально. Он сломлен, и сам на себя не похож. У него появился тик, пробегавший от седого виска через щёку и к углу рта, который приходилось маскировать новой привычкой почёсывать бровь, дабы скрыть ладонью дёргающиеся мышцы. Он превратился в настоящего неврастеника и перестал справляться. Поэтому пришлось обратиться к надёжному врачу и подключить препараты, чтобы удерживаться на плаву и не терять самообладания. Всё-таки, Гектор тоже носил степень доктора, возглавлял отделение хирургии, обучал ординаторов и не собирался бросать оперировать. Работа как ничто позволяла ему считать своё существование преисполненным смысла. Наверно, только благодаря ей он ещё не подсел на транквилизаторы безвылазно. Только безусловная преданность делу помогала ему отвлечься, и была единственной возможностью не лишиться способности к железной концентрации. Он с прежним энтузиазмом излечивал и зашивал чужое нутро, пока его собственное расходилось по швам, кровоточило и медленно умирало от скорби и невысказанной любви. Солнце Джоанны угасло, а с её уходом померкло и его собственное.       По злостной иронии, теперь ему предстояло оперировать на две ставки. Даже не так — в двух мирах. Один был его прежним миром, а другой принадлежал Хуаресу. И Рокки, который уже на исходе дня может стать его новым боссом.       Всё началось буквально на прошлой неделе, странно и в высшей степени непредсказуемо. Гектор ещё был для мексиканцев ненужным свидетелем, а не потенциальным карманным доктором. Дамиан и его тогдашний напарник, чем-то встревоженные, но решительные, вывели Гектора из его кабинета, а затем и из клиники. Под дулом глока, и пристёгнутым к Дамиану наручниками. Он не мог допустить стрельбы в своей больнице, и даже не помышлял о том, чтобы сопротивляться. В машине ему завязали глаза, и ввели в курс дела, только когда привезли на место: Сильверман должен был заштопать их подстреленного главаря. Бруно — так его звали. Но главаря зацепило сильно, почти безнадёжно. Тем более, что оперировать Гектору предстояло прямо там, на месте, ведь Бруно «не собирался подыхать за решёткой», засветившись в американской больнице. Сильверман, в общем-то, понимал его, но не мог заменить собой целое хирургическое отделение. Невзирая на ужас и абсурд ситуации, он делал всё, от него зависящее, и не отходил от своего внепланового пациента двое изнурительных суток. Но Бруно всё-таки умер, и Гектор должен был повторить его участь. И повторил бы, если бы не Сантьяго.       Сантьяго Монтейеро, земляк Диего и Дамиана, был сокурсником Гектора в университете, и его другом. Он тоже тогда находился в доме, где лежал раненый Бруно, но толку от него было мало, так как специализировался он на психоанализе, а не «кишках». Сильверман знать не знал, что Санти работает на мексиканскую преступность, и уж тем более не подумал бы, что у того достанет гнусности сделать то, что он сделал. Втянуть в это Гектора было идеей Санти, и предотвратить его смерть тоже. «Гек, даром, что гринго, славный парень, а свой хирург в Штатах полезнее мёртвого», — рассудил Монтейеро, и мексиканцы решили, что в этом есть смысл. А у Гектора всё равно не было альтернатив, кроме дыры над бровью.       За этим, собственно, Сильверман, в любезном сопровождении двух конвоиров, и проделал весь десятичасовой путь. Шеф пожелал увидеть Гектора лично и переговорить с ним об обязанностях и нюансах. Доктор всё ещё до конца не верил, что действительно идёт на это, и, наверно, лишь благодаря запаздывающему осознанию оставался спокойным, почти равнодушным.       — Хватит трещать. Надевай ему намордник, — распорядился Дамиан, обращаясь к Диего, и Гектор смиренно подставил тому свой затылок.       Диего упомянул, что незадолго до места назначения Сильверману вновь подвяжут глаза, чтобы лишить представления о том, куда именно его везут. Гектор догадывался, что, даже если Рокки его не убьёт, мексиканцы никогда не станут доверять ему настолько, чтобы позволить гринго пялиться по сторонам в их владениях. Вдруг он подрабатывает государственным разведчиком, или шпионит на конкурентов.       Преодолевать секретный маршрут было ему не впервой, и всё-таки Гектор занервничал, когда полоса плотной ткани перетянула ему пол-лица, от середины лба до чуть скруглённого кончика прямого носа. До пересечения границы он пытался избавиться от тревоги, следя за дорогой и ощущая себя хозяином ситуации хотя бы за счёт водительского сиденья. Пересев в машину к Диего и Дамиану, он внушал себе, что главное неудобство состоит в том, что ему жарко. Но плотная темнота, сделав его слепым и совершенно беспомощным, подстегнула запаздывающее осознание, что Гектор ввязался в нечто, столь же тёмное и безбожное.       Как и обещал Диего, они ехали ещё с четверть часа. За рулём сидел Дамиан, и Гектор, сам того не желая, представил, что было бы, если бы пришлось вверить мексиканцу свою машину. Тот наверняка не стал бы бороться с искушением разбить его «форд» о фонарный столб, сжечь все четыре покрышки или распихать по углам брикеты с марихуаной. Дамиан был страшно озлоблен, и Сильверман мог смирить его гнев, только заняв место Бруно.       Они остановились, и Дамиан заглушил мотор. Они с напарником встали от доктора по обе стороны, когда тот на ощупь выбрался из машины. И впрямь конвой.       — Идите спокойно, док, свалиться тут некуда, — почти добродушно сказал Диего, придерживая незрячего Гектора за руку чуть выше локтя. — Мы скажем, когда начнутся ступеньки.       — Хорош с ним нянчиться, — рыкнул Дамиан. — Дальше земли не упадёт.       Ему вернули зрение в приёмном фойе, и Сильверман рефлекторно сощурился от обилия света; будто он лежал на хирургическом столе, и проснулся посреди операции. Судя по всему, они находились в каком-то офисном здании; неизвестно, скольки-этажном, но лифт тут был. Недалеко от входа все трое отметились у чрезвычайно подозрительной секретарши, тотчас сделавшей звонок боссу. У подножия широкой лестницы стоял вооружённый охранник, или швейцар, или здешний цепной пёс. В пролёте между этажами разговаривали ещё два мексиканца в льняных костюмах. Сильверман, как единственный белый в обозримом пространстве, почувствовал себя язычником среди христиан.       Швейцар, довольно крупный и крепко сбитый, выглядел умиротворённым, и не выказывал враждебности по отношению к Гектору. Половину лица его закрывала белая маска на тонкой резинке. Доктор невольно задумался, прихоть ли это, или необходимость.       — Это Лучо, — представил Швейцара Диего. — Он глянет, нет ли у вас чего подозрительного.       Названный Лучо перетряхнул серый костюмный пиджак Сильвермана, который тот держал на руке, затем прошёлся по ткани металлодетектором на случай, если что-нибудь было вшито в подкладку. Диего ещё в машине предупреждал Гектора, что его будут досматривать перед входом в кабинет Рокки, и тот не стал возражать, когда его припёрли лицом к стене и обшарили от локтей до голеней. Ничего подозрительного и запрещённого доктор при себе не имел, и прошёл контроль, но Лучо потребовал, чтобы он сдал свои наручные часы. Мол, вдруг там устройство слежения, или взрывчатка. Гектор только пожал плечами. Вместе с хирургической точностью, он развил в себе хорошее чувство времени, и нечасто смотрел на часы. Диего и Дамиан без напоминаний оставили Швейцару свои пистолеты. Гектор снова задумался, бывали ли случаи, когда Рокки приносили в кабинет верную смерть.       Кабинет, куда ввели доктора, почти целиком состоял из дерева: пол, стены, острая вершина потолка и вся мебель. Диего говорил, что у босса проблемы с дыханием, а определённые сорта древесины способствуют облегчению газообмена в лёгких. Гектор с детства имел смешную привычку называть выдающиеся места, предметы или явления характерными прозвищами, и комната, где принимал Рокки, в тот же миг была окрещена им как Деревянный Кабинет.       Хозяин Деревянного Кабинета восседал за длинным столом, на котором был только телефон, несколько бумаг, немного канцелярии и пепельница. Шеф оказался человек весьма импозантный: плечистый, крупный и влиятельный даже на вид, в безупречно пошитой на его фигуру классической двойке и шёлковом галстуке цвета бургунди. Прямо консильери из фильмов про мафию. Уложенные смоляные волосы открывали высокий, уже прорезанный морщинами лоб. Большие глаза в проёме массивных век смотрели пронзительно, но без явной угрозы. Он расслабленно улыбался и курил сигарету. Делать Мексику жаркой наверняка было занятием весьма утомительным, и Рокки, вкладываясь в это побольше многих, двигался медленно, почти лениво. За каждым его плечом стояло по телохранителю; Сильверман не увидел на них оружия, но парни и без него были хоть куда.       Рокки привстал со своего места, когда Гектора подвели к столу, и протянул ему правую руку, держа сигарету в левой. Кивнув, доктор чуть перегнулся через разделявший их стол и повторил жест. У Рокки рука казалась мягче, чем у Гектора, пока оставалась расслабленной, но, стоило боссу приложить незначительное усилие, как в ней начинала угадываться огромная сила и крепость. Рука Сильвермана была настоящей рукой хирурга, с довольно крупной, красивой кистью и длинными гибкими пальцами. Рокки задержал её в своей, будто почуяв неладное, когда они уже поприветствовали друг друга. Он перехватил его руку под пальцы и развернул костяшками вверх, оставив Сильвермана в лёгкой растерянности.       — Соболезную, доктор, — сказал Рокки, и Гектор понял, что привлекло внимание босса. Сильверман продолжал носить кольцо, которое надела ему Джоанна, только уже на правой руке.       — Благодарю вас, сеньор, — отозвался он, чуть сведя брови от щемящей, болезненной судороги, яростно шевельнувшейся где-то под самым сердцем.       — А знаете, — Рокки высвободил его руку и опустился назад, указав жестом, чтобы и Гектор садился на отведённое ему место. — Мужья и жёны лишь осложняют работу. Предателей истребляют семьями.       Гектора передёрнуло. Значит, его присутствие в чьей-нибудь жизни всегда будет нести угрозу. Джоанна бы не испугалась, и ни за что бы его не оставила. А он не смог бы скрыть от неё происходящее, и исчезнуть, ничего ей не объяснив, а потом всю жизнь винил бы себя в том, что подвергает её опасности. Возможно, она помогла бы ему найти несуществующее решение. Его любимая была сильнее, умнее, лучше него. Лучше всех, кого он встречал. Траур и вечная скорбь всегда обволакивали и сдавливали его опустошённое сердце, но в трудные времена ему ещё острее не хватало Джоанны. Если бы он нашёл, кого обвинить в её смерти, то бросался бы на стены и бил зеркала в убийственном гневе. Но она умерла, исполняя свой долг, и Гектор не находил сил злиться и уничтожать. От тоски и боли хотелось забраться в самый далёкий угол, в самое замкнутое пространство. В гроб. Он не пытался таким образом прятаться или бежать от того, что испытывал — напротив, шёл своим чувствам навстречу и отдавался всецело, пропускал их через себя, как залп арбалетных болтов, надеясь, что невыносимая потеря когда-нибудь убьёт и его.       — Можете быть спокойны, сеньор. В своей семье я один, — ледяным тоном сказал Сильверман. Технически, Рокки ещё не был его начальником, и доктор решил использовать нейтральное обращение.       Рокки обшарил его долгим взглядом, как Лучо у подножия лестницы — руками. Проще говоря, внимательно, как следует рассмотрел.       — У вас хороший испанский. Вы где-то учились, доктор?       — Было много практики в Гватемале, сеньор.       — Гватемала… Неспокойно у них там, судя по всему. Каждый год тысячами от нас депортируют.       Стул, на который усадил его босс, был твёрдым, как гранитная глыба, и Гектор положил ногу на ногу, чтобы удобнее распределить свой вес. Взял предложенную Рокки сигарету, и они начали разговор.       Сколько длилось пресловутое собеседование, Гектор, как ни странно, сказать бы не смог. Деревянный Кабинет будто был оснащён генератором «белого шума», заглушавшим его чувство времени. На южной стене висели часы, — единственный не деревянный предмет, который доктор успел заметить — но, чтобы увидеть стрелки, ему пришлось бы сильно повернуть голову, показав собеседнику своё ухо, и Сильверман находил это неприличным. Но с первой же реплики босса Гектор уже не знал, куда себя деть от растущего напряжения. Рокки щадил его неидеальное владение языком, упрощая сложные лингвистические конструкции, обращался к нему только по званию, и речь у него была поставлена отменно. Но продолжительное общение с ним выматывало, как суточное дежурство с вереницей язвенных кровотечений. Рокки говорил загадками, откровенно, что называется, лез в самую душу, то и дело пытался смутить Сильвермана вопросами, использовал завуалированные острастки, смеялся над смертью и превозносил какую-то извращённую справедливость. И два дуболома позади босса, неотрывно следящие за каждым движением доктора, отнюдь не добавляли тому спокойствия.       Впрочем, Рокки не был обязан нравиться Гектору. Им наверняка больше не доведётся увидеть друг друга лично, ведь у шефа рэбаньо множество дел поважнее. Рокки должен был лишь одобрить предложенную Санти кандидатуру. Он или убьёт Сильвермана на месте, если что-то в его досье покажется ему неприемлемым, или Гектор выйдет из Деревянного Кабинета ручным врачом мексиканской банды.       С другой стороны, слишком уж вдумчиво они обсуждали некоторые детали их предстоящего сотрудничества. Рокки дал ему месяц, чтобы Сильверман уладил все дела дома и перебрался поближе к Хуаресу. Доктор не посмел возразить, хотя понятия не имел, каким образом разберётся со всем за предоставленные ему тридцать дней. Ещё Гектор отдал в распоряжение босса все свои личные данные и обязался всегда быть на связи. Рокки же, в свою очередь, дал ему контакты человека, который станет связующим звеном между доктором и Хуаресом. Сильверман будет докладывать ему обо всех своих перемещениях, а связующее звено будет звонить в любое время суток и заказывать услуги доктора. Над ним поставили одного из солдат сеньора, и Гектор предчувствовал, что вряд ли может рассчитывать на благосклонность своего куратора, который вскоре узнает, что ему придётся нянчиться с гринго. Чтобы Рокки не принуждал его уходить из основной практики, Сильверман красноречиво наплёл ему о своей способности грамотно распределять время, хотя пока ещё слабо представлял, как будет совмещать работу в больнице и контракт с мексиканцами. Но Гектор решил, что в любом случае попытается избегать катастроф на пересечении своей прежней жизни и начинающейся второй. Прямо Джекил и Хайд¹, ей-богу. Хотя нет. Стоит придумать, по аналогии, что-то своё. И Гектор придумал, использовав довольно нелепую ассоциацию из неорганической химии: Доктор Сильверман и Мистер Нитрат.       Босс в самом начале велел Диего выйти. Дамиан же остался в кабинете, но не вмешивался и стоял поодаль, ожидая распоряжений своего господина. Гектору такая компания совершенно не внушала надежды на благополучный исход. Дамиан его ненавидит, и лучше не думать о том, что произойдёт, если Рокки даст ему слово.       В ходе разговора босс поднялся, будто желая размяться, обошёл стол и прошествовал Гектору за спину, степенно и медленно, как многопалубный галеон. Доктор отчаянно ждал завершения этой изнурительной встречи. Он ощущал себя простынёй, которую в несколько рук отжали до самых последних капель.       — Что ж, уважаемый доктор, — твёрдо проговорил Рокки, опуская руку на спинку стула, где сидел Сильверман. Дерево скрипнуло, точно под прессом, когда босс навалился на него своей тяжестью. — Вы умеете хранить секреты, раз дотянули до встречи со мной. И всё же я должен спросить: сознаёте ли вы, чем для вас обернётся предательство?       — Вполне, сеньор.       — Неужели. И чем же?       — У нашей встречи было два возможных исхода. Если я заслужил ваше доверие, то буду жить, пока оправдываю его. Если не заслужил, я умру прямо сейчас.       — А что вы скажете, если я какое-то время понаблюдаю за вашей работой? Не своими, но служащими мне глазами. Да и вам, должно быть, понадобится помощник.       Значит, Рокки хочет заслать к нему своего шпиона. Чтобы, если Гектор что-нибудь выкинет, узнать об этом в первую очередь и отдать необходимые распоряжения. Нет уж, жить и работать под прицелом мексиканского сканера — это слишком.       — Решать вам, сеньор, но в этом нет необходимости.       — Вы хорошо знакомы с Сантьяго Монтейеро. Он отзывался о вас с большой приязнью. Это чувство взаимно, доктор?       Спору нет, Санти поступил низко, уничтожив между ними доверие, но случившееся заставило Гектора возненавидеть не университетского товарища, а себя. Окончательное решение было за ним. Он мог умереть, но выбрал служить преступникам.       — Если я вас правильно понял, сеньор, я бы не хотел его смерти.       Рокки такой ответ удовлетворил.       — Я рад, что мы понимаем друг друга, доктор. Знайте же: за любую вашу провинность доктор Монтейеро тоже ответит головой.       Рокки всё так же держал свои крепкие пальцы сведёнными на спинке стула. Почти касаясь плеча собеседника. Дыша так шумно, что всё пространство вокруг заполнялось его присутствием. Он был старше Гектора лет на десять, беспрестанно курил всё собеседование и характерно прикашливал, что позволяло предположить у него проявившуюся обструктивную болезнь. Однако шумное, хриплое дыхание не только было прогностически неблагоприятным признаком, но и удачно вписывалось в образ этого огромного влиятельного человека.       Дым от его сигарет походил на какие-то чары. Гектор и сам курил, но точно был не способен делать это настолько эффектно. Когда закуривал Рокки, будто плотный туман расползался кругом, отрывая доктора от привычного ему мира — может, изрядно посеревшего, но устойчивого и безопасного.       Юный Гектор легко осваивался на новом месте и в новых условиях, но взрослому нелегко давались настолько разительные перемены. Меньше недели назад Сильверман исправно подчинялся законам, не считая эпизодического вождения под транквилизаторами, оперировал только в стационаре, не считая Вьетнама, и не знался с преступниками, не считая, как выяснилось, Сантьяго. А потом его взяли на прицел и выдернули за пределы мерно циркулирующей обыденности. Он словно круто свернул с асфальтированной автострады на ухабистую горную дорогу, и не справился с управлением. Перед ним разверзлась мрачная бездна, и ему оставалось лишь выбирать: сломает ли он хребет об острые скалы, или останется блуждать во тьме, повинуясь её хозяевам. Санти побудил Гектора выбрать второе. Мол, лучше жить под началом Рокки, чем не жить вовсе. Мол, любой здравомыслящий поступил бы так же. Может, это действительно было правдой, но, в любом случае, Гектор всё-таки не хотел, ужасно не хотел умирать вот так. Хотя переход под начало Рокки не гарантировал ему спасения.       Рокки знал, как удержать в узде своих вспыльчивых, жестоких людей. Насколько понял Гектор, Хуаресом управлял не он — для этого у них здесь был некий Босс Над Всеми Боссами, возглавляющий терновые заросли и особенно рьяно делавший Мексику жаркой. Рокки же занимался каким-то бизнесом и организовывал уничтожение врагов Босса. Для этого у Рокки была целая свора мексиканских солдат, что гордо звались «рэбаньо»: простые пешки, рядовые исполнители и охотники за головами. Такие люди никогда не покорились бы добряку, из чего следовал вывод, что Рокки не только бизнесмен, но и головорез. Он или заставит человека заключить сделку, или уничтожит его.       Гектор тоже пошёл на сделку, обменяв смерть на службу в рядах рэбаньо, и не был уверен, что сторговался удачно. Новый господин обещал хорошо платить за его услуги, но за малейший просчёт доктор расплатится жизнью, утянув за собой и Сантьяго. Всё равно, что стоять по пояс в густой вязкой нефти: она дорого стоит, неспроста наречённая чёрным золотом, но непременно убьёт, если в ней завязнуть надолго. Бесплодное, немое отчаяние фантомным удушьем стиснуло доктору шею. Его передёрнуло от явственного ощущения, что крепкие пальцы Рокки вот-вот сделают то же самое.       — Я не подведу вас и ваших людей, сеньор. Вы можете на меня рассчитывать.       Гектора одолевало желание встать с чертовски жёсткого стула, чтобы сравняться с Рокки хотя бы ростом. Никто не давал ему позволения, но доктора изводила собственная уязвимость. Она сковывала, и одновременно мешала сидеть неподвижно. Будто его затягивал в путы шипастый плющ; как ни повернись, всё равно будет больно. Будет больно, даже если просто дышать. Сам воздух кололся шипами, пока Рокки стоял за его спиной.       Но разговор, надо полагать, был закончен, поэтому Гектор всё-таки приподнялся. Не сидеть же до греческих календ на этом проклятом, чересчур твёрдом стуле. В проклятом Деревянном Кабинете. В окружении проклятых головорезов, среди которых сначала оказался Санти, подлая крыса, а теперь и сам Гектор, ставший в собственных глазах ничуть не лучше.       Лапа Рокки сжала его плечо, принуждая остаться на месте. Тыльная сторона фаланг небрежно мазнула по ткани рубашки, стряхивая невидимые пылинки, дабы сгладить грубость движения.       — Не спешите, доктор. Мы почти закончили. Осталось обговорить лишь один нюанс.       Гектор напрягся, догадываясь, к чему клонит глава рэбаньо. Воздух звенел, как сотни разорванных струн, отзываясь в ушах пронзительным эхом.       — Я слушаю, — Гектор старался не обращать внимания на ставшие жёсткими пальцы Рокки, что медленными, массирующими движениями впивались ему в кожу над левой ключицей.       — Вы тверды, словно статуя, доктор. Расслабьтесь, сегодня вас не убьют. Новичкам у нас не доверяют, но вы можете считать себя особой фигурой. Вы врач, и все мы склоняемся перед вашими знаниями. Редкому человеку подвластно солнечное искусство². Хотите ещё сигарету?       — Не стоит, благодарю вас, — чувство гнетущей тревоги и без того пересушило Гектору глотку, а любезно предложенная сигарета благополучно это усугубит. — Давайте всё же закончим, сеньор. Должно быть, приём и так уже отнял у вас много времени.       — Не тревожьтесь, доктор. Времени у нас достаточно, — Рокки медленно говорил, медленно перебирал пальцами, медленно нависал сверху — всё ближе, опаснее. Он явно издевался над ним, оттягивая момент. — Видите ли, до меня дошли некоторые сведения. Как ни прискорбно, они заставляют усомниться в ваших необъятных способностях.       Сильверман не спешил отвечать и смиренно ждал прямого обвинения, чувствуя себя загнанным и смертельно уставшим. Что ж, по крайней мере, его не убьют. Не должны. Слова Рокки о значимости медицины его не убедили, но стал бы он так тщательно посвящать Гектора во все их тайны, чтобы потом пристрелить.       — К сожалению, я сам не могу поручиться за детали, — тягуче продолжал Рокки, не отпуская его. Было сложно сказать, нравится ли ему сдержанность доктора, или, наоборот, раздражает, и он хотел бы увидеть, как его власть вызывает трепет. — Ведь меня, как известно, не было на месте событий. Но я веду строгий учёт своих бойцов, и в последний раз не досчитался одного. Благо, среди нас есть непосредственный очевидец. Будь так добр, Дамиан — расскажи ещё раз, как всё случилось. А доктор хорошенько подумает и скажет нам, где он допустил ошибку.       — Он убил Бруно, — начал излагать Дамиан, обретя, наконец, возможность высказаться. Он стоял сбоку, почти у стола, и Сильверман улавливал резкие движения его фигуры периферийным зрением. — Хотя мы выполнили всё, что требовал доктор. Мы прислуживали ему. Достали лекарства, инструменты, кислородный баллон. Все примочки, которые он просил, босс. Сильверман убил Бруно, хотя должен был спасти.       — Благодарю тебя за показания, Дамиан, — интонация Рокки ничуть не изменилась после услышанного. Зато пальцы его, забравшись под сгиб воротника, приблизились к самой шее, где Гектор по-прежнему ощущал хватку незримого ужаса. — Теперь вы, доктор. Как вам кажется, где же вы оступились?       Гектора внезапно разобрала злость. Он сделал всё, что мог. Даже больше. Он не был предвзят, ибо профессия не позволяла ему делать различий между преступником и законопослушным. Просто Бруно был слишком тяжело ранен. А двое гангстеров, впервые видевших вблизи хирургические инструменты, и психоаналитик Сантьяго не могли заменить собой опытных ассистентов.       Бруно потерял час, пока его подельники, с подачи Санти, вышли на клинику Гектора и привезли его в свою берлогу. Ещё два ушло на то, чтобы достать всё необходимое. Кое-как воссоздав обстановку операционной, Гектор удалил их главарю пробитую свинцом селезёнку и извлёк саму пулю, ушил повреждённый сегмент кишечника, чудом остановил открывшееся кровотечение из верхней брыжеечной артерии, почти час вручную вентилировал его мешком Амбу, когда Бруно перестал дышать сам, и до краёв залил его антибиотиками, но этого оказалось мало. Не хватало самого основного — стерильности. Гектор, разумеется, должным образом обработал инструментарий, которым касался раны, и отгородил импровизированную операционную от остального помещения, но избавить от антисанитарии весь воздух было ему не под силу. И когда Бруно посерел, давление упало, пульс сделался нитевидным, а лицо заострилось, Гектор вынужден был признать, что им обоим конец. Перитонит — частое и самое грозное осложнение при таких ранах. В оперблоке, с командой других докторов и специальным оборудованием, у них с Бруно ещё был бы шанс. Но свирепые, взвинченные рэбаньо яростно отметали все доводы Сильвермана, не желая и слышать про транспортировку в стационар. Они сами были виноваты в своём наивном ожидании чуда, и сами убили своего друга. И Гектора тоже убили бы, если бы Санти не придумал что-то поинтереснее.       — Оступился? — но, даже если Сантьяго присудил ему самые блистательные заочные рекомендации, и даже если сам Рокки убедился в его пригодности для такой работы, в Деревянном Кабинете Гектор всё равно считался убийцей. — Не сочтите за неуважение, сеньор, но не вам указывать мне, где я оступился.       — Указывать? — парировал Рокки. Гектор почувствовал, как всколыхнулся распоротый воздух. Справа, где его рассёк стремительный жест босса. Дамиана неимоверно разозлила дерзость доктора, но Рокки оставался невозмутимым, и умел одним движением удержать своих людей в повиновении. — Вы, верно, меня не поняли. Если позволите, доктор, никто и не думал вам указывать. Я лишь хочу понять, насколько хорошо вы представляете себе, как функционирует система, в которой вам предстоит работать. Иными словами, какие поступки допустимы, а какие будут караться. Спрашиваю ещё раз, доктор — как вы считаете, в чём была ваша ошибка?       — Ошибки не было, — в стенах Деревянного Кабинета правота Сильвермана не имела значения, но придавала ему профессиональной уверенности. — Были неподобающие условия, в которых опасно проводить операцию. Я делал, что мог, но ранение было тяжёлым, и мы потеряли много времени. Бруно убил не я, а серьёзное осложнение.       — Вы же врач, — едва ли не с упрёком произнёс Рокки. — Выходит, напрасно я преклонялся перед вашим искусством?       — Врач, но не бог. Вы не первый, кто полагает, что мы излечиваем одним взглядом, но я вынужден вас разочаровать.       — А позвольте узнать, доктор, — Рокки клокочуще кашлянул. — Часто ли ваши великолепные руки способствуют появлению этих, как вы выражаетесь, осложнений?       — Не чаще, чем любые другие, сеньор.       — Но и не реже.       — Верно. К сожалению, ни одно вмешательство не гарантирует стопроцентной выживаемости. Не всё зависит от меня, сеньор. Важны обстоятельства.       — Так вы утверждаете, что смерть Бруно почти наверняка не последняя?       — Я бы сказал, она наверняка не последняя. И если вы найдёте врача, который станет утверждать обратное — значит, он лжец. Любой заинтересованный человек может познать солнечное искусство, но никто не властен над жизнью и смертью.       — Что ж, — босс, словно бы задумавшись, замолчал.       Гектор успел немного изучить организацию мыслительных процессов Рокки, но не представлял, каким образом глава рэбаньо карает недопустимые поступки. Например, Хаммурапи, царь Вавилона, писавший законы для древних коллег Сильвермана, завещал: «Если врач производит кому-нибудь тяжёлую операцию медным ножом и причиняет ему смерть, снимает кому-либо бельмо и лишает его глаза, то должно отсечь ему руки». Доктору оставалось только догадываться, похоже ли правосудие Рокки на древневавилонское.       Гектор готов был к чему угодно: что босс прямо сейчас вышибет ему мозги, действительно отрежет руки, или отдаст его на растерзание Дамиану. Бессмысленно уставившись в окно перед собой, где его не загораживали два истукана, охраняющих Рокки, он молчал и просто ждал своей участи.       — Я верю вам, доктор, — босс убрал руку с плеча Сильвермана так же внезапно, как и вцепился в него. Вернулся на своё место, вновь оказавшись напротив. — И ценю вашу откровенность. Не всякому выдающемуся человеку достанет воли сказать: «я не бог». Вы приняты.       — Благодарю вас. Босс, — бесцветно ответил Гектор. Он не желал этого назначения, и легче ему не стало. Сносить рассверливающий взгляд Рокки было не труднее, чем представлять смотрящие на него печальные глаза Джоанны.       Когда-то Гектор был приверженцем здорового скептицизма, считал, что все проблемы можно решить прикладной наукой, и помещал загробный мир в один ряд с баумовской Страной Оз. Но гибель любимой пошатнула его устои. Неверие означало бы, что Джоанна ушла бесследно. Гектор хотел бы отпустить её, и не тревожить её покой своей скорбью, но эгоистично продолжал подсознательно искать с ней встречи. Ему не хватало простого осознания, что ангел Джоанны всё ещё рядом, и что он носит частичку её любви на безымянном пальце правой руки. Он глушил беспокойную тоску рецептурными транквилизаторами, чтобы быстрее уснуть и увидеть её во сне, и чувствовал себя предателем, просыпаясь и снова бросая её одну. Доктор согласился бы даже лишиться своего светлого разума, который он прежде считал всесильным, чтобы сердце не ныло так сильно от зияющей пустоты.       Теперь Джоанна видит, куда он скатился, сочувствуя и ужасаясь. Гектор не выбирал такое распутье, но всё равно признавал вину за то, что позволяет этому происходить. Всё стало так ненормально, так неправильно и ужасно, когда его непоправимо занесло в этот страшный кювет. Он думал о том, как беспринципен Рокки, но насколько самому надо быть беспринципным, чтобы добровольно прийти к нему в кабинет и благодарить его за роковой надлом, разделивший жизнь надвое, как белая маска разделяла лицо Швейцара.       — У тебя есть возражения, Дамиан? — сложив руки на широченной груди, Рокки с интересом глянул на подчинённого. — Ну? Скажи сейчас, или молчи вечно.       — Он же убийца, босс, — прошипел Дамиан сквозь ряды сжатых зубов. — Бруно умер из-за него. Мой брат умер из-за него!       — Без него твой брат умер бы на два дня раньше, — равнодушно заметил Рокки, тогда как Сильверман пропустил через себя новый залп арбалетных болтов. Посмотрев глазами Дамиана, Гектор подумал, что обрёк его на страдания, сильнее собственных. У него не было братьев, но родная кровь ближе, чем кровь супружеская. Он чувствовал, что должен что-то сказать, — уже не в свою защиту, а в знак простого человеческого соболезнования — но сомневался, что это поможет. Если бы перед ним стоял человек, на которого он возлагал бы ответственность за смерть Джоанны, что Гектор хотел бы от него услышать?       — Дамиан, — решившись, Гектор чуть развернулся на своём стуле, чтобы увидеть его лицо, страшно, мучительно искажённое гримасой боли и ненависти. — Я знаю, ты не желаешь меня слышать, но мне правда очень жаль. Клянусь, я не хотел смерти Бруно.       — Что мне твои клятвы, — рявкнул Дамиан, и глаза у него яростно заблестели. — У нас не прощают даже украденного макового бутона, доктор. Думаешь, я буду спокойно ходить рядом с тобой, зная, что у тебя на руках моя родная кровь?       — Не будешь. Я знаю, слова пусты. Ударь меня, если хочешь. Если тебе будет легче.       — Ударить? — Дамиан весь затрясся от злости и желания принять такое соблазнительное предложение. С опаской глянул на Рокки, но тот сохранял снисходительное молчание и, видимо, не собирался их прерывать. — А что, если я хочу придушить тебя?!       — Не мне давать на это позволение.       Ещё мгновение Дамиан стоял, покачиваясь, как безумный, и вонзал в доктора острия своих чёрных глаз. А потом для Гектора всё слилось в одну сплошную красную вспышку.       Дамиан подорвался с места, рванул Сильвермана за шиворот. Доктор не устоял, и лишь выбросил вперёд ладони, собрав с десяток заноз. Смягчая падение, но не гнев брата Бруно. Злосчастный стул, который Гектор задел ногой, с гулким грохотом свалился на доски пола.       В своей ненависти Дамиан был слеп и неудержим. Первый глухой удар, нанесённый ногой сверху вниз, опрокинул доктора плашмя, на крепкую, подтянутую грудь. Несколько следующих пришлись в бок, повредив беззащитные рёбра, и Гектор сорвался на болезненный всхлип. С треском лопнула вязь швов, когда мексиканец оторвал плечо у его рубашки, развернув доктора на лопатки одним рывком. Дамиан, должно быть, разнёс ему пол-лица; Сильверман чувствовал на языке солёную кровь, чувствовал, что нос заложило намертво, чувствовал, как боль пульсирующим венцом охватывает всю голову. Перед глазами то и дело взметался столп раскалённых искр, а в ушах, перемежаясь с испаноязычной бранью, звучал громовой стон миллиона треснувших труб, будто в его мозгу рыдал громадный неисправный оргáн.       Гектор не защищался от Дамиана, но на рефлексах вцепился в его руки своими, подрагивающими, когда тот добрался до его горла и сжал, что есть сил, так, что цепочка с нательным крестом оставила на коже доктора отпечатки звеньев. Разбавленный кровью задушенный стон застрял в перекрытой глотке, пока мексиканец давил на неё всем весом. До темноты в глазах, до колющей боли в лёгких, до содрогания в мучительных спазмах, оттесняя Гектора к самой черте забвения.       Сильверман не понял, в какой момент снова смог дышать, но вынырнул из удушающей темноты, ощутив на себе тяжесть чужого тела. Медленно и больно возвращаясь в реальность, Гектор судорожно кашлял, захлёбываясь внезапным обилием кислорода и своей кровью.       — Не двигайтесь, доктор, — услышал он голос Рокки, точно через слой ваты, и Гектора оглушил выстрел, отзываясь болезненной вибрацией от стен Деревянного Кабинета.       Тело его встрепенулось, но что-то тяжёлое, лежащее сверху, по-прежнему не давало подняться. Убедившись, что руки слушаются его, Сильверман инстинктивно, с усилием ссадил с себя труп Дамиана.       Рокки сказал что-то ещё, но Гектор ошеломлённо молчал, пытаясь прийти в себя. Сознание, сотрясённое громом выстрела и ещё не собранное по кускам после непродолжительной гипоксии, отказывалось полномерно служить ему. Лёгкая контузия в шестьдесят восьмом не дала разрушительных последствий, и громкие звуки не вгоняли Сильвермана в беспомощный ужас, не вызывали неконтролируемых припадков и не сотрясали его волнами крупной дрожи. Но, тем не менее, выстрел казался ему взрывом сотни порций напалма, и Гектору требовалось несколько секунд, чтобы вновь овладеть собой. Таким образом, он ещё плохо осознавал услышанное, но суть происходящего всё-таки уловил. Дамиан был мёртв. Рокки выстрелил в него, и явно не один раз.       — Вы, конечно, простите мне, что я не вмешался сразу, — продолжал босс. — Вы так плотно сцепились, что я мог случайно попасть в вас, доктор. А Дамиан… он всегда действовал чересчур опрометчиво.       Багровый всполох перед глазами рассеялся, и Гектор, наконец, ясно разглядел босса с возведённым дымящимся револьвером. Кровь Дамиана залила доктору всю рубашку; самые обширные пятна расцвели на животе и груди, куда свалился исступлённый в своей ненависти, и потому застреленный мексиканец. На мгновение доктору показалось, что следующую пулю Рокки всадит уже в него, однако босс вместо этого приблизился и склонил рядом с ним колено.       — Вот она, доктор, — револьвер упёрся Гектору в подбородок, вынуждая закинуть голову и устремить распахнутые голубые глаза в острый свод деревянного потолка. Ещё не остывшее дуло обожгло кожу под лёгкой бородкой, и Сильверман невольно поморщился, закусывая губу. — Власть над жизнью и смертью. Продаётся даже в туристических магазинах. Обзаведитесь своей собственной, и будете вправе назвать себя богом.       Револьвер переместился на впалую щёку, и Гектор, ощутив давление под скулой, подчинился и развернул голову набок, чтобы увидеть лужу густой остывающей крови, расползающейся от мертвеца. Через минуту она лизнёт сведённые пальцы Гектора, если Рокки не даст ему сдвинуться с места.       — Я сказал, что сегодня вы не умрёте, но Дамиан решил, что власть поощрять и наказывать принадлежит ему. Видите, к чему приводит неповиновение? А ведь этот солдат прослужил мне куда дольше вашего. Теперь вы знаете, какие поступки допустимы, а какие будут караться.       Гектор видел пустое, каменеющее лицо, не выражавшее более ненависти, и распростёртое неподвижное тело, видел кровь, что вот-вот достигнет его руки, но пугало его не это. Живой Рокки был страшнее мёртвого Дамиана.       — Работа у вас опасная. Мало ли, сколько чьих-нибудь братьев отправит вслед за Бруно ваше лечение. Я не могу гарантировать вам неприкосновенность. Стоит ли так рисковать?       От этих слов Сильверман безотчётно дёрнулся, и опять нервно забились мышцы у него на лице, от виска, через щёку и к углу рта. Он был противен себе, но по-прежнему не хотел умирать. Всё, чем он был, из чего был сделан, — тело, сердце, душа и разум — болело и жалобно взывало к Джоанне, но Гектор знал, что не найдёт её в той пустоте, на миг поглотившей его. Не потому что он преминул бы вечно искать её, плутая во тьме на ощупь. Просто Джоанны там нет. От сущего её отделяет другая грань, недоступная Гектору. Его любовь умерла, исполняя свой долг и оставаясь верной врачебной клятве, а он продался шайке головорезов, лишь бы спасти свою шкуру, как трусливая бездомная собака. Он ввязался в нечто, столь же тёмное и безбожное, как плотная повязка, закрывавшая ему глаза. Стоял по пояс в густой, вязкой нефти, но не переставал хотеть жить свою жалкую, даром, что отныне двойную жизнь. Должно быть, вот она — воплощённая беспринципность.       — Вы свободны, доктор. Мои люди проводят вас, — Рокки убрал оружие и тяжело разогнул колено — очень вовремя, ведь Гектор как раз собирался молить его придержать свою власть над смертью.       Один из телохранителей босса приблизился к доктору и грубо рванул за локоть, поднимая на ноги. Гектор едва не завыл от разрывающей боли, прошившей весь бок от подмышки до поясницы, и чудом не упал снова, когда дуболом вышвырнул его за дверь. Повезло, что не скинул с лестницы. Сильверман не сомневался, что пинки разъярённого Дамиана и без того сломали ему несколько рёбер.       Отдышавшись и выстроив блуждающие мысли в ряд, он едва ли не сполз по ступенькам, вцепляясь в перила обеими трясущимися руками. Узел вибрирующей боли вокруг шеи распространился, оплетая всё горло, опускаясь вниз, к сердцу, охватывая и сотрясая всё нутро, и Сильверман ощутил сильнейшую тошноту.       У подножия лестницы его буквально поймал в свои руки Лучо, и Гектор отшатнулся от него, как перепуганное животное.       — Тихо, док. Я, чай, не прокажённый, — умиротворённость Лучо оставалась незыблемой. Жалкий, потрёпанный вид Сильвермана его нисколько не волновал. Он не выказывал заметного сочувствия, но и зла Гектору не желал. — Вот ваш пиджак. Часы там, в кармане.       — Вы бы отошли, — вымолвил доктор, и заметил, как он страшно хрипит. — Меня сейчас вырвет.       — Это ничего, док, — невозмутимо ответил Лучо и приподнял край угловатой маски на пол-лица, открывая пористую, ярко-розовую блестящую плоть. Гектору хватало опыта работы в неотложке, чтобы тотчас распознать недавний химический ожог. — В меня разок кислотой плеснули, чтобы к боссу за так пройти. Но старину Лучо не проведёшь, а?       — Меня взяли. Теперь я ваш ручной врач, — простояв у стены ещё с полминуты, Гектор отдышался, и дурнота немного приотпустила его. — Ты тоже обращайся. Могу выписать рецепт на одну приблуду. Шрам будет не так заметен.       — А как же, док. Мне, в общем-то, даже нравится. Сразу ясно, что я видел некоторое дерьмо, и меня просто так не проймёшь. Но босс сказал, что я пугаю уборщиц. И вы, кстати, тоже можете испугать бедных баб. Нужник у нас там.       Не найдя сил ответить, Гектор кивнул, и, шатаясь, пошёл в направлении, указанном Лучо. Интереснее и страшнее всего было посмотреть в зеркало. Если даже бывалый Швейцар находит его пугающим, стоит тоже задуматься о приобретении маски. Лица своего он почти не чувствовал, лишь в глубинных слоях, где лежат нервы, угадывалась отдалённая упругая болезненность.       Дамиан разбил ему нос и обе губы, рассёк скулу и правый угол на подбородке. На горле уже расцвёл багровый ошейник из синяков, точно у висельника. Смывая кровь ледяной водой, Гектор отрешённо заметил, что кожа у него горит и едва не исходит паром. Но дела обстояли лучше, чем предполагал Сильверман — по крайней мере, все его зубы и оба глаза остались на месте. Хотя в ближайшие несколько недель он явно будет похож на калифорнийскую сливу.       Умывшись, Гектор не думая стянул разодранную окровавленную рубашку и бросил этот сомнительный трофей в мусорное ведро. Левый бок характерно захрустел и взорвался болью, когда он ощупал свои повреждённые рёбра. В мозгу у доктора засели табачный дым, кровь и дерево, ежеминутно ударявшие в переносицу и заставлявшие вспомнить Рокки, которого он назвал своим боссом. Желудок свернулся в леденец-завитушку, и его всё-таки вырвало в белоснежную раковину.       Умывшись снова и надев пиджак на голое тело, Гектор бессильно сполз по стене. Хотел закурить, но разбитые онемевшие губы не держали рыжий фильтр его красного «Честерфилда». Слишком много красного. Слишком много ужасающих перемен. Прошло почти семь лет с тех пор, как он вернулся с войны, но, за какую-нибудь неделю, его едва не убили дважды: сначала в доме, где лежал Бруно, теперь на собеседовании. Гектор не видел причин, позволивших бы ему задержаться среди рэбаньо. На такой работе запросто можно свихнуться, что было бы для доктора равноценно смерти. Впрочем, раз он не тронулся умом во Вьетнаме, его жизнь под началом Рокки наверняка закончится раньше, чем обретёт безмятежность на почве нервозного слабоумия.       Диего нашёлся в фойе, где Сильверман не так давно обрёл зрение. Он и ещё один мексиканец заняли диван для ожидающих посетителей и лениво бросали игральные карты на стеклянный столик.       — С назначением, док, — вполне себе искренне улыбнулся один из его конвоиров, тогда как второго, должно быть, уже спустили по лестнице и переправили в морг.       — Дамиан мёртв, — прохрипел Гектор. Движения мимических мышц вызвали новое кровотечение из скулы, и док прислонил к рассечению мокрое бумажное полотенце.       — Это я понял. Мы с Мигелем слышали выстрелы, а ствол мог быть только у босса. Делали ставки, кто из вас выйдет, а кого вынесут. Видок у вас что-то не ахти. Утомительная вышла встреча?       — Немного.       Диего отвёз Гектора туда же, где они с Дамианом его подобрали. Пока они ехали, доктор, хрипя и выражаясь исключительно односложно, решился спросить мексиканца о своём кураторе. Услышав имя, Диего только присвистнул:       — Марсело — он не то чтобы псих, или полный мудак, но его всегда что-нибудь бесит, и думает он кулаками. Зато по-английски шпарит не хуже гринго. Не хуже вашего, то есть. Но ручаюсь, что вам его не поэтому дали. Просто чтобы жизнь мёдом не казалась.       — Босс сказал, я могу носить оружие, — прохрипел Гектор, разрывая свои слова кашлем.       — Можете. Отчего же нет.       — И я могу выстрелить? Если на меня нападут.       — Можете. И убить тоже можете. Но и вас тогда могут убить. Мы народ свободных взглядов. Никто не будет разбираться, кто там что начал. И никто не застрахован от случайной дырки в башке.       Что ж, Гектор примерно так себе это и представлял. Он был не в том положении, чтобы рассчитывать на добродушный коллектив.       Найдя свой серебристый «форд» среди припаркованных автомобилей, Сильверман бессильно завалился на водительское. Снять пиджак и надеть запасную рубашку было настоящим испытанием — левый бок отзывался нестерпимой болью на малейшее движение одноимённой руки. Ехать придётся дольше, чем десять с лишним часов. И надо останавливаться при любой возможности. Решительное рвение убраться подальше от чёртового Хуареса было сильнее изнеможения, но не здравого смысла. Он не доедет в один рывок. Остатки адреналина скоро его отпустят, и Гектор просто отрубится за рулём. Хочется верить, что он остался хоть сколько-нибудь похожим на своё фото в паспорте после встречи с гневом Дамиана, и его выпустят из Мексики без привлечения органов. Надо бы сделать рентген, и взять рецепт на обезболивающие. А потом заехать к Джоанне.       Заметив, что опасно гонит, как безумный лихач, Гектор нехотя сбавил скорость. Не хватало ещё, чтобы к нему прицепились копы, объяснение с которыми выжрало бы последние, чудом державшие его силы. Сильверман предпочёл бы расстаться с ними рядом с Джоанной, похороненной в их родном Сан-Антонио. Надо принести ей лаванду, или фиалки, или гиацинты — она обожала фиолетовые цветы. Гектор возил её в Париж на третью годовщину, чтобы она увидела лавандовые поля Прованса. Знала бы Джоанна тогда, за кого она выходила замуж. Впрочем, наверно, знала. Гектор не заслуживал её любви, но никогда ничего от неё не скрывал.