***
Пока его везли от границы в Каноссу, Гектор основательно задремал. Плотная повязка на глазах с успехом заменяла ему ночные шторы, и музыка из магнитолы водителя, несмотря на живость ритма, навевала давно забытое спокойствие постоянства. К тому же, прошлой ночью он отбил у хронической бессонницы всего несколько часов, поэтому наверстать упущенное на пассажирском месте казалось хорошей идеей. Хоть что-то хорошее в его бесчестной, кровавой работе. В Каноссе его не то чтобы не любили, но среди охотников, убийц и наркоторговцев Сильверман был чужим. Гектор никогда не стремился стать полноценной частью их системы и полноценным терновым шипом в оплётших город опасных зарослях, и всё-таки он порой чувствовал щемящую несправедливость; проработай он на них хоть сотню лет без малейшей накладки, его всё равно не сочтут достойным доверия. А если Гектора настигнет закон, они точно не станут защищать его так, как защищают друг друга. На своей службе он был легко заменим, и потому не имел совершенно никакой ценности, как фабричный рабочий на давно модернизированном производстве. Сон сошёл, когда дорожное покрытие сменилось выбоинами и кочками. Каносса стояла далеко от автострады. Гектор взял органайзер себе на колени и приподнял, чтобы ничего не разбилось от тряски. Так Роза Шэрон Джоад из «Гроздьев гнева» придерживала своего ребёнка во чреве на неровной дороге. Он бы не смог сосчитать, в который раз его привозили в Каноссу, но собаки Эль Чичо всегда надрывались так, будто видят его впервые. Впрочем, лаять — это их работа, как работа Гектора — не дать ответчику умереть раньше положенного, поэтому Сильверман быстро привык к такому громкому приветствию. Он никогда не видел неусыпных стражей Каноссы, и даже не знал, сколько их, но рэбаньо пару раз грозились скормить его этим собакам, поэтому Гектор частенько пытался представить, какой они породы. Может, ротвейлеры, или стаффы, а то и доги. Это не будет иметь значения, если их действительно на него спустят, но ему всё равно было интересно. Перед крыльцом его остановил охранник, и Гектор привычно сдал свой четырёхдюймовый «Питон», который всегда держал при себе на выездах и на операциях на дому. Ему прощупали бока, и лишь тогда позволили пройти в дом — всё ещё вслепую, ведь он имел право видеть только внутри. Доктору было позволено появляться в общей комнате, посещать санузел и проделывать исхоженный им вдоль и поперёк короткий путь из передней до слабо освещённого закутка, где располагалась дверь в подвал. Хозяин всегда встречал его лично, протягивал ему свою жёсткую и тёплую, как нагретая доска, руку, и разговаривал с доктором так же вежливо, как и с кем-нибудь из своих важных партнёров. Эль Чичо был осторожен, дальновиден и одинаково учтив со всеми, а потому с ним можно было вести разговор часами, но так ничего и не узнать о нём и об его истинных намерениях. Вступать в доверительные отношения с доктором было ему ни к чему, но Гектор был искренне рад его непредвзятости. На вид ему было слегка за пятьдесят, но Сальвадор Кастаньеда, как и Инесса, не выглядел измождённым, сохранил моложавую осанку и излучал мудрый, спокойный свет. Лицо у него было смуглое и жёсткое, седеющие волосы росли клином, хищный нос смотрелся в профиль орлиным клювом, щёки и подбородок отсвечивали синевой от частого тщательного бритья, зато густые ухоженные усы придавали ему суровый, и вместе с тем миролюбивый вид; особенно, когда его острые черты сглаживала ничего не значащая улыбка. Одевался Сальвадор просто, чтобы не выделяться среди рэбаньо, но представительно, чтобы не оскорбить небрежностью своих важных гостей. Словом, Эль Чичо всегда выглядел совершенно обычно. Встретив его на улице, Гектор в жизни не подумал бы, что перед ним один из терновых шипов Хуареса. Так оно и должно быть. Никто не выглядит как преступник, иначе преступников бы не было. Первым делом Сильверман тщательно вымыл руки, намылив по привычке до самых локтей, как это заведено у хирургов. В последнее время он часто делал всё машинально — Мистер Нитрат был неприхотлив в отношении смыслового и эмоционального наполнения обиходных ритуалов. Бесчувственность всегда ужасала романтичного Гектора, и он ощущал какую-то неполноценность от того, что больше не может жить со страстью, когда-то ему присущей. Хотя, где уж тут говорить о полноценности. Сам человек из него откровенно дерьмовый, а специалист — недостойный, даже со всем его опытом и умениями. Не врач — мясник. Ментору стоило отдать его халат кому-нибудь получше. В задумчивости свернув за угол, Гектор лицом к лицу сшибся с Рохелио Лисарди. Хотя лица его доктор сперва не увидел — офицер безопасности был выше ростом на целую голову. Сильверман никогда не видел его так близко, но опознал чернющую густую бороду, кровавые пятна на «рабочей» одежде и страшную служебную сумку. ФУБ в Мексике боялись все. А Гектор в Каноссе больше всего боялся Лисарди. — Прошу прощения, команданте. Не знал, что вы ещё здесь. — А вот и наш недожаренный доктор, — Рохелио скалился своей знаменитой белозубой ухмылкой. Можно подумать, будто он лаял во дворе вместе с хозяйскими псами. Из всех обитателей Каноссы, с которыми Сильверман был знаком, меньше всего ему хотелось иметь дело с Лисарди. И неприятнее всего было то, что повлиять на их взаимоотношения не представлялось возможным. Гектор родился за чертой Хуареса, и этого было достаточно, чтобы агент питал к нему безоговорочную неприязнь. — Вы уже закончили, команданте? — тупо спросил доктор, чтобы не сносить его рассверливающий взгляд в тишине. — Может, мне подождать… — Закончил, док. Не ссы. Видишь, весь мой арсенал при мне, — Лисарди тряхнул своей внушительной служебной сумкой, отозвавшейся жутким глухим лязгом, будто в ней шевельнулось потревоженное железное чудовище. — У тебя, я смотрю, тоже есть багаж умений. — Да, это так, — Гектор кивнул, нервно сжав ручку своего органайзера. — Больно большой для твоих мозгов. Грингос умом не блещут, и постоянно от этого обсираются. Взять хоть тех недомерков, которые меня пытали. Мне отрезали два пальца на правой руке. Чтобы я больше не смог держать пушку, понимаешь ли. В подтверждение словам, Лисарди вскинул искалеченную руку, продемонстрировав доктору короткие культи на месте указательного и среднего пальцев. — Мне жаль, что вы пережили подобное, команданте. Но, признаться, я не вижу связи между вашими пальцами и моими умственными способностями. — Да просто нихрена у твоих дружков не вышло. Я по-прежнему могу выстрелить кому-нибудь в глаз с сотни ярдов, потому что я грёбаный левша. Но грингос такое в голову не пришло — туда вообще ничего не пришло, кроме пуль моих солдат, которые явились за мной на тот засранный склад. Перед тем, как отнять, надо убедиться в том, что ты отнимаешь что-то важное, сечёшь. И перед тем, как обезвредить врага, за ним надо понаблюдать. Вот я наблюдаю за тобой, и вижу, что ты крыса. А сумка у тебя большая, чтобы бомба поместилась, я прав? — Нет, — голос у него дрогнул, и Гектор этого даже не устыдился; любому станет страшно под грозным натиском палача. — Там всё по моей части. Инструменты, лекарства, шприцы и прочее. Медицина — большая наука. Вам будет неинтересно. — Показывай. Или я покажу тебе свои инструменты. Его органайзер никогда не подвергали досмотру в Каноссе, но Гектор не стал перечить. В конце концов, команданте просто над ним издевается. Прислонившись к стене и поставив кейс себе на присогнутое колено, доктор расстегнул широкую молнию и продемонстрировал агенту свой арсенал. — «Аморальный десант», — прочёл команданте название книги, лежащей на самом верху. Гектор уже и забыл, что взял её для подготовки к практикуму. — Фантастика поди. — Да. Научная. — А ты у нас, значит, парень с воображением. Прямо как я. Фантазия мне очень пригодится, когда я в следующий раз найду у тебя что-нибудь поинтереснее. А я найду. Вы, грингос — подлый народ, это все знают. — А вы неоправданно предвзяты, команданте, — слова вырвались сами, и Сильверман подумал, что на исход событий его резкий выпад не повлияет. Если Рохелио захочет его подставить или в чём-нибудь обвинить, он всё равно это сделает. — Раз вы наблюдаете за мной, что же говорит вам о моей склонности к предательству? — Ну смотри. Я знаю, что парни звали тебя сюда на постой. А ты слился. И теперь наверняка удивляешься, почему же это злые мексиканцы тебе не доверяют. Гектор выслушал уже сотню претензий аналогичного содержания, и совершенно не был настроен обсуждать своё решение с, пожалуй, самым злым мексиканцем из всех. Рэбаньо действительно приглашали его работать на их территории. Обещали и оклад побольше, и возможности повышения. И не пришлось бы так часто светить паспортом на пограничных пунктах. Вот только Сильверман знал цену этого так называемого повышения. Его принудили бы сдавать карателям номера палат, намеренно допускать оплошности на операциях, подделывать бумаги и вводить неугодным Боссу людям смертельные дозы — людям, доверившим Гектору свою жизнь. Для доктора это было равнозначно тому, чтобы продать Хуаресу свою душу. Поэтому он достаточно правдоподобно открестился от их предложения, наврав про многолетний контракт с хирургическим центром Эль-Пасо; даже «нарисовал» документ на пишущей машине и заказал в сервисном центре соответствующую печать. Рэбаньо чувствовали его обман, но не были всерьёз заинтересованы в том, чтобы разнюхивать это дело. Гектора, в конце концов, оставили в покое, а он смиренно принял наказание в виде их вечного недоверия. — Раз я всё ещё стою здесь — значит, мой отказ был принят достойно. Это было предложение, а не ультиматум. — Ладно. Смотри ещё. Нас, ФУБшников, целый здоровенный аппарат. На сотни сотрудников. Мы с тобой всегда появляемся в Каноссе одновременно. И согласись, это весьма подозрительно, что твои белые дружки вышли именно на меня. Не ты ли пропихнул в ООН жалобу о преступлениях мексиканского государства? С указанием самого злостного преступника. То есть, меня. Гектор промолчал, хотя сердце у него тревожно вздрогнуло, и мышцы на левой стороне лица сократились в нервной судороге. С каждой секундой, проведённой в обществе этого человека, он чувствовал себя всё более уязвимым. Интересно, каково было его пленителям — пытать палача. Может, с некоторыми из них Лисарди проходил обучение в Школе, и выпускались они в один год. Может, кто-то из них обучал его искусству пытать. — Нечего сказать, да? И не надо. Я насквозь тебя вижу, док, — сделав два развалистых шага, Рохелио оттеснил его к стене. — И знаю, что ты вероломная тварь. Когда ты предашь нас, я узнаю об этом первым. И тогда тебя отдадут мне. Никто не знает, как замучить человека до смерти, лучше, чем я. Я с радостью сдеру твою белую шкуру, и скормлю её собакам Эль Чичо. В последний раз пронзительно глянув на доктора своими красноватыми радужками, Лисарди вышел из закутка, громыхая тяжёлой сумкой. Гектор на миг привалился к стене и выдохнул. От одного только разговора с агентом у него на висках проступила испарина, и столь же явственное облегчение доктор почувствовал, когда тот неожиданно отступил. Будто тигр с эмблемы ФУБ порычал на него и ушёл, ощутив себя слишком сытым для новой жертвы. Оттянув сжавший шею воротник, Сильверман, наконец, ступил на подвальную лестницу. Гектор много раз имел дело с плотью и кровью, не только в операционных, но и посреди грязи, дерьма и трупов, которым было уже не помочь, поэтому запахи мало его тревожили. И, тем не менее, он не мог не замечать, что внизу пахнет всё той же кровью, душным холодом и совсем немного — палёной кожей. Чигур восседал на тюфяке, опершись спиной на каменную стену, в которую были вделаны его оковы. Безмолвный, с головой, склонившейся набок, он казался спящим. Однако, услышав шаги на лестнице, он открыл глаза и, увидев доктора, пристально его рассмотрел, будто намереваясь запомнить. Что-то смутно знакомое привиделось Гектору в его лице, и он решил, что Чигур отдалённо похож на Рокки. Глава рэбаньо разглядывал его на собеседовании так же тщательно. Впрочем, в полутьме одно и то же лицо может показаться сразу многими. — Док, — Марси, вооружённый сельскохозяйственным шокером, стоял возле Чигура, следя за каждым его движением. Свободной рукой он стянул через верх горловину ярко-жёлтого пончо с вышитыми мифическими сценами и протянул его Гектору вместо рукопожатия. — Возвращаю. — Тебе шло больше, чем мне, — чуть улыбнулся Гектор и отошёл с прохода, чтобы пропустить двух молодых парней, спускавших по лестнице большой деревянный стол. Кастаньеда всегда распоряжался, чтобы у доктора было рабочее место. — Как твой бок? — Я уж забыл про него. Хорош болтать. Делай свои врачебные штучки. — Снова будешь ассистировать? — Следить. — Тоже думаешь, что у меня бомба в сумке? — Не за тобой следить — за ним. Ты знаешь, что мы тебя вздёрнем, если ты что-нибудь выкинешь. Ты боишься, и поэтому не делаешь никакой глупой херни. А патлатая гнида Перро ничего не боится. Лисарди три часа его тряс, а ему хоть бы что. Видел такое когда-нибудь? Гектор вскинул брови и покачал головой. Под диафрагмой у доктора всё ещё неприятно ворочалось остаточное напряжение, а ведь Лисарди даже его не тронул. Надев налобный фонарь, Гектор приблизился к Чигуру. Мельком осмотрев его тело ещё на входе, доктор, помимо сломанной руки, увидел несколько ссадин на лице и россыпь наливающихся синяков. Может, ещё пара рёбер были сломаны. Лисарди оставлял не так много следов. Он пытал искусно, и знал, что боль — это ещё не всё. Он проникал в разум, менял ход мыслей и порождал своим присутствием жестокую безнадёжность. С таким подходом, уже на первом осмотре ответчики зачастую представали перед доктором сломленными. Что, однако, не относилось к Чигуру. Он сохранял отрешённую невозмутимость, будто ему не больно, не страшно и не холодно, и будто в разум его нет доступа даже таким, как Лисарди. И он явно не собирался молить доктора даровать ему быструю смерть. — Разрешишь тебя осмотреть? Я врач, я помогу. — Я знаю, кто ты, — Чигур медленно поднял голову, и его лицо осветилось ярким лучом. Едва взглянув ему в глаза, больше не сокрытые в полумраке, Гектор застыл, ощущая, что падает. Сердце взорвалось мощнейшим упругим толчком, вогнав кровь в седые виски, и его твёрдые, всегда знавшие, что делать, руки беспомощно дрогнули. Гектор знал эти глаза. Он их видел. Ни у кого на свете нет таких холодных, расчётливых, бесстрастных глаз. Сильверман служил во Вьетнаме чуть больше года. Основным его делом было врачевание, но это не освобождало его от общих тягот. Он подчинялся приказам лейтенанта, отстреливался и убивал, поднимал раненых на вертолёт, рубил мачете густые непроходимые джунгли, полз в размытой дождями чужой земле, шёл по грудь в бескрайних болотах, кишащих тропическими тварями, и расчёсывал до крови кожную сыпь. Проигранная война была поистине изнурительна. Гектор потерял там слишком многое: свою Джоанну, бесконечно много своих друзей и лучшую часть самого себя. Он бы вообще не вернулся оттуда, если бы не Чигур. На войне его звали по-другому. В реестр он был вписан как Эдвин Дрейк. Гектор не знал, какое из этих имён настоящее, но хладнокровный рядовой и неустрашимый ответчик рэбаньо — это совершенно точно один человек. Помимо глаз, Сильверман, несмотря на следы побоев, опознал и сильный, крутой подбородок, и тяжёлые брови, и стёртую звериную переносицу, без видимой границы между лбом и спинкой крупного кошачьего носа. Ему хватило одного взгляда, чтобы вернуться в тот свирепый день, охваченный огнём и залитый кровью. Они тогда пробирались в зарослях вдоль реки, человек десять. С другого берега по ним внезапно стали стрелять невидимые враги, вынуждая отступить на юг, в самую чащу, где Вьетконг засеял для них целое минное поле. Уолтер подорвался совсем рядом с Гектором, и доктора отбросило жгущей взрывной волной. Он не пострадал слишком серьёзно: ему обожгло руку и часть лица, и осколок снаряда прошил левое плечо. Но контузия сделала его глухим, слепым и беспомощным, так что вражеские разведчики быстро нашли бы его и добили, или взяли бы в плен, где Гектор не продержался бы и дня, или огонь слизал бы с его костей всю плоть, оставив сухую почерневшую мумию. Он тогда не успел ни о чём подумать, не знал, что в плече у него торчит осколок, и не мог переживать за отряд. Лишь очнувшись уже на краю джунглей, посреди клубов удушливого от влажности дыма, Гектор осознал, чего им стоило отступление. Из десятерых выбралась половина, и почти все были ранены. В том числе и Чигур — тоже в плечо, только в правое, и не осколком, а партизанской пулей. Он и растормошил Сильвермана, вытащив его из тупого, беспокойного забытья и призывая к исполнению прямых обязанностей. Будто бы неподвластный всеобщему ужасу, Чигур молча показал ему окровавленное плечо, догадываясь, что доктор ни черта не слышит от близкого взрыва. И Гектор, почти ничего не соображая, всё-таки выполнил свой долг врача. Хвала мышечной памяти, которая помогла ему правильно воспользоваться содержимым своей сумки с красным крестом, пристëгнутой к нему несколькими ремнями. Не будь он так надёжно соединён с ней, его профессиональное снаряжение терялось бы в джунглях после каждого перехода. Те, кто уцелел, потом рассказали, что Гектора вытащил именно он, рядовой Дрейк, пройдя сам и протащив доктора за ногу сквозь огонь. Сильверман был обязан ему жизнью, но так и не смог высказать даже банальной благодарности. Их обоих сослали валяться в госпитале, но Эдвин Дрейк в первую же ночь исчез — до того, как Гектор окончательно пришёл в себя. Выяснилось, что его отправили в часть, а потом — дальше на запад, к границе с Лаосом. С того момента они не виделись. Вернувшись домой живым, Гектор ещё некоторое время пытался его найти, но, признаться, прилагал для этого не столь много усилий, сколько мог, и сколько стоило бы приложить. Потеряв Джоанну, он был всецело поглощён своим горем, а в особенно трудные дни и вовсе не испытывал ни малейшего желания благодарить Эдвина Дрейка за своё спасение. Как он тогда был разбит, и каким безнадёжным ему всё казалось. Мысли о том, что он пережил, всё только усугубляли. Поэтому его сознание, защищаясь, поставило блок на травмирующие воспоминания, чтобы свирепые, кровавые, пылающие огнём дни не возвращались к нему во снах. Гектор не забывал — просто неимоверным усилием оттеснил эту скверну, вместе с Эдвином Дрейком, на задворки своего разума, чтобы тот продолжал верно служить ему. И теперь, глядя в глаза Чигуру, — или Дрейку — доктор с колотящимся сердцем чувствовал, как кипит у него в затылке целый сонм всего невысказанного, как просыпаются в своих темницах ужас и скорбь. Глаза Чигура были окнами в прошлое, как фотографии. Как в волшебных зеркалах, Гектор видел в них огонь, реки крови и искристые взрывы напалма. Прошло столько лет, и так прискорбно всё изменилось. Бог, даровавший им встречу в таких обстоятельствах, неимоверно жесток. Чигур спас ему жизнь, а Сильверман прислуживает его врагам. — Вот как, — язык у доктора еле двигался, будто его вновь оконтузило. — Верно, нам доводилось встречаться… — Вчера. В твоём логове, — Чигур, в отличие от Гектора, даже и не повёл своей рассечённой бровью. Фонарь немного слепил его, и он лениво прищурился, будто смотря на пляжное солнце. — Ты сказал, у меня крепкая голова. Голова. Чёрт бы её побрал, эту голову. То есть, идею Гектора, чтобы использовать… Боже, как это ужасно теперь звучит. Он сам ужасен, раз додумался до такого. Хорошо, что Чигур не помнит его, и знает доктора только как врага. Может, это всё же не он? Похож, спору нет. Но в мире немало похожих людей. И красноречивая впадина старого шрама от пули на правом плече могла принадлежать не только Эдвину Дрейку. Всё было так странно, и так внезапно и бурно всколыхнулись внутри у Гектора воспоминания и страхи, что он слабо соображал, и не мог проанализировать ситуацию до корней. — Тебя зовут Чигур? — Какое это имеет значение. — Тебя всегда звали так? Чигур неуловимо поменялся в лице и глянул на доктора ещё пристальнее, если это было возможно. Ему явно не понравился наводящий вопрос доктора. — Не болтать, — внезапно рыкнул Марсело. Гектор совсем про него не думал, и, охваченный порывом стрессового слабоумия, был не в состоянии заткнуться. — Ты ведь не американец, — продолжал Сильверман, пытаясь найти Эдвина Дрейка в так похожем на него Чигуре, и одновременно страшась, что это окажется правдой. Но Марси пресёк его поиски истины, вонзив холодные острые электроды ему в шею, чуть ниже уха. Гектор вздрогнул — к счастью, только от неожиданности, а не от разряда. — Предупреждаю последний раз, док. Ещё слово — и я сделаю в твоей башке короткое замыкание. Доктор обезоруженно поднял руки, и Марси снял его с прицела электрошокера. Всё-таки, ярко-жёлтое пончо — не залог их дружеских отношений. Сильверман расстелил на столе клеёнку, разложил инструменты и пузырьки, надел перчатки и приступил к делу. Молча осмотрел Чигура и пропальпировал наиболее уязвимые точки. Рёбра не хрустели, но, судя по наливающемуся кровоподтёку, несколько штук всё-таки треснули. Левое плечо было вывихнуто, и Гектор, зная, что Марсело никогда не согласится расковать Чигура, вправил сустав прямо так, хотя положение пояса верхних конечностей было недопустимым для подобных манипуляций. Обезболивание в подвале было под запретом, и Сильверман глянул на своего пациента, убеждаясь, что тот ещё не отключился от такого варварского лечения. Чигур обращал на него мало внимания, и неотрывно смотрел куда-то в область пояса доктора. Почуяв неладное, Гектор проследил его немигающий взгляд. Чигур косился на его кобуру, пристёгнутую к ремню. — Она пустая, — несколько виновато сообщил ему Сильверман. И Чигур, поняв, что доктор бесполезен, окончательно потерял к нему интерес. Вся спина его была в кровавых рельсах — это явно работа Фелипе. Кнут вонзался неглубоко, и хребет не пострадал, но отдельные длинные раны будто намеренно раскапывали глубже. Или рассверливали. Повязка на переломанном предплечье пропустила пятно крови. Надо надеяться, что Чигур не левша. По лицу его тоже били нещадно, но зашить стоило только рассечённую бровь. На левом бедре была сеть относительно недавних розовых шрамов; с образом жизни Чигура, вариантов, откуда они взялись, могло быть множество. В левый глаз при ударе излилась кровь, и кружок тёмной радужки плавал среди пугающей красноты. Субконъюнктивальное кровоизлияние не опасно, и рассосётся… вернее, рассосалось бы самостоятельно, не будь Чигур ответчиком рэбаньо. Сменив повязку на руке, тщательно промыв все кровоточащие места и начав зашивать его самые глубокие раны, Гектор обрёл абсолютную уверенность в том, что Чигур — это Дрейк. И Сильверман не имел права позволить ему умереть здесь — как не имел и ни малейшего соображения о том, каким образом он это сделает. Нужно хотя бы раскрыться перед самим Чигуром, пока тот не испепелил его своим взглядом. Как бы спровадить отсюда Марси, чтобы переговорить с ответчиком с глазу на глаз… — Слушай, Марс… — По-нашему. — Ой, — Гектор кашлянул, перестраиваясь на испанский. — А при вашем Чигуре было что-нибудь, когда вы его взяли? — Наших бабок — нет. Иначе нахер он был бы не нужен. — А… не знаю, оружие, например? — Джеронимо обчищал его номер. Здоровенную сумку вынес, я не смотрел, что там напихано. А тебе что за дело? — Я так подумал. Не надо оклада. Хочу новый ствол. Трофейный. Может, окажете честь? — У Апача спрашивай, если он всё не разбазарил. — А, так Джеронимо — это и есть Апач. — Он где-то здесь. Сейчас вызвоню его. Пусть сменит меня в этом долбаном подвале. Значит, никого из охранников сплавить не выйдет, и остаться наедине с Чигуром ему не дадут. Надо поискать другой способ, любой, даже самый рискованный. Новый ствол Гектору был без надобности: он хотел взять себе что-то из вещей Чигура в качестве своеобразного залога. Таким образом, Гектор не оставлял себе выбора. Либо он вернёт оружие живому хозяину, либо застрелится из него, не выдержав собственной никчёмности. — На связь, гиена, — Марси вызывал напарника по рации. — Тащи свою костлявую жопу вниз. — Я тут немного занят, Марселито. Неужели Перро так тебя испугал? — Потом дотрахаешь свою Софию. Дело есть. — Она очень по мне скучала. Придётся тебе объяснить моей кошечке, зачем ты отнял меня у неё. — Я лучше объясню ей, сколько баб ты переёб в Одессе. — О, не утруждайся. Мы и сейчас не вдвоём. — Надевай уже портки. Не придёшь через минуту — получишь в глаз. Джеронимо — вот уж кто действительно знает, как жить со страстью. Он пришёл, в не застёгнутой рубашке на голое тело и с объёмистой марихуановой сигаретой, когда Гектор упаковал свой органайзер. — Покажи доку стволы Перро. Пусть выберет себе один. Потом вернёшься и сменишь меня, ясно? — Яснее ясного. Умом не блещут обычно как раз громилы. А доктор, значит, заделался в мародёры? — как следует затянувшись, Апач рассмеялся, и его шрам на лице стал ярко-розовым. — С волками жить, да? — Выть у меня получается плохо, — печально усмехнулся Гектор, и в последний раз глянул на Чигура. Тот принял исходное положение — спиной к стене — и больше на него не смотрел. Должно быть, уже запомнил. Всё, что Апач забрал у Чигура, он оставил в той же комнате, где несколько минут назад расслаблялся с двумя мексиканскими красавицами. В помещении царил полумрак, но не гнетущий, как в подвале, а интимный, загадочный. Дурманящий, влажный воздух вбирал тепло и запах ароматических свечей. Бутыль вина на столике казалась густо-чёрной, как кудри Инессы, и два недопитых бокала светились бликами. Джеронимо, надо полагать, пил с горла. Между бокалами лежала крышка от железной шайбы, на дне её явственно виднелись остатки белого порошка. Что ж, романтика у каждого своя. Две охотничьи любовницы хихикали, блестели чёрными глазами из-под влажных ресниц и жались друг к дружке под лёгким расписным покрывалом; то был жест не стеснения, а заигрывания. В комнате, освещённой мерцающими огоньками, один Гектор испытывал смущение, и его сглаженные скулы загорелись, как свечи. Он успел заметить, что обе девушки обнажены, и стремительно отвёл взгляд. Конечно, ему нравились женщины, но откровенно рассматривать их не отвечало его приличиям. — Знакомься, док. Это мои прелестницы. София, Лупита, и… — Джеронимо вновь затянулся и показал Гектору тлеющий окурок. — …прекрасная Сенсимилья ¹. — Очень приятно, — закивал Гектор, осмелившись посмотреть только на марихуановую сигарету. — Ты привёл новенького, Камонте? ² — игриво поинтересовалась одна девушка, и изящно отбросила покрывало, подставив под золотящий свет свечей смуглое точеное бедро. — Мы так быстро тебя утомили? — Я так и знала, что Камонте захочет попробовать с мальчиком, — вторила ей другая, и обе залились звонким смехом. — Меня на всех хватит, мои куколки, — шлёпнув первую по выставленному бедру, Джеронимо зажал сигарету в зубах и вытащил из-под кровати длинный тёмно-зелёный чехол на молнии. — Но этот мальчик пришёл посмотреть на другие игрушки. Арсенал Чигура включал Магнум-44, восьмидюймовый пистолет с матовым чёрным глушителем и огромный тяжёлый Ремингтон. Ружьё тоже было с глушителем; серебристый, без серийных номеров и фирменных знаков, он вряд ли шёл в комплекте с самим стволом. Может статься, Чигур собирал его сам. — Вот этот, — представив, как Чигур педантично превращает жестянку в боевой глушитель, Гектор больше не раздумывал над выбором ни секунды. — Если можно. — Ну, бери, — Джеронимо размышлял в первую очередь как охотник рэбаньо, действующий быстро, хитро и скрытно, а потому выбор доктора казался ему непрактичным. Перед тем, как передать Сильверману оружие, он ещё раз проверил магазин, снял с предохранителя и вхолостую щёлкнул крючком. — Мы такими не пользуемся. Сдалась тебе эта бандура. Коммуняк пугать будешь? — Так трофей же, — глупо улыбнулся Гектор, изо всех сил делая вид, будто он не вкладывает в свой выбор никакого смысла. — Чем больше, тем лучше. — Видите, девочки, — прыснул Апач. — Для кого-то размер имеет значение. Пока София и Лупита заливисто хохотали, мексиканец залез под кровать поглубже и вытащил ещё один снаряд, обнаруженный в номере Чигура. — Возьми заодно вот этот причиндал, — Джеронимо с глухим звоном поставил на пол серый вентильный баллон со шлангом. — Раз тебе так нравятся большие бесполезные вещи. — А что это? — Фелипе говорит, новомодный агрегат для забоя скота. Открываешь кислород и стреляешь коровке между рогами вон из той штуки. Это ведь гуманно, хе-хе. — Значит, это вроде как пневмат? — Понятия не имею. Сам разбирайся. Может, приспособишь под запасную дыхалку для астматиков. Итак, девочки, на чём мы остановились? — На том, что ты большой хвастун, Камонте! Иди же к нам! Видно, Марси ещё долго будет ждать себе смену, но Гектор от души поблагодарил Джеронимо. И зачем, интересно, Чигуру понадобился баллон для забоя скота.***
Джеронимо давно сменил Марси, когда в подвале появился новый человек в рубашке и костюмных брюках. Его завели через ту же дверь, что и Чигура. То есть, с улицы. Антон всё так же сидел, прислонившись к стене: исполосованная, кое-где зашитая спина пульсировала болезненным жаром, и прохладные кирпичи сходили за импровизированный компресс. Вошедший тоже был мексиканец. Антон нечасто встречал мужчин значительно крупнее себя, но этот, несомненно, был один из таких, как и команданте Лисарди. Они с Апачом пожали друг другу руки и перебросились парой слов о каких-то денежных вложениях и стволах, будто не замечая его, хотя Чигуру было известно, с какой целью сюда будут приходить новые люди. Однако, у Антона его участь не вызывала никаких особенных переживаний. Боль и насилие теряли перед ним своё разрушительное влияние, и чужая жестокость не могла заставить его чувствовать себя неправильным, грязным и недостойным. Всё это полагалось ощущать Хуану — так в момент приветствия назвал человека Апач. Хуан, наконец, непридирчиво оглядел Чигура. Незадолго до прихода первого гостя, Антона ещё раз облили водой, на этот раз не солёной, чтобы смыть натёкшую кровь. «Грязная игрушка никому не понравится», — заявил Джеронимо, переворачивая над ним ведро. Он уже обсох, только волосы были сырые. — Больно важный у тебя вид, — сказал Хуан, встретив взгляд Антона, который даже снизу вверх умудрялся смотреть снисходительно. — Выходит, врут парни, что тебя тут манерам учат? — Врут, — согласился Антон. — Мне обещали большую и страшную кару. Видишь её где-нибудь? Хорошие часы. Дату тоже показывают? — А то. Даже деньги могут считать. — Можно взглянуть поближе? — Не давай ему ничего, — вмешался Джеронимо. — Дату они, блин, показывают, посмотрите-ка. Ему только того и надо. Хуан был не прочь блеснуть дорогим аксессуаром, но, осознав, что Чигур чуть не подловил его, заметно смутился. Даже прикрыл запястье другой рукой — А у нас тут деловая шлюшка, как я погляжу. — Ещё бы. Он тот ещё сукин сын. Мы его тут так и зовём — Псина. Учи его, не учи — всё одно. Слова понимает вроде, а чтобы сделать, как велено — будто тупеет сразу. — Ну, дурь вытрясти и без слов можно, да, Перро? Сегодня я заменяю большую и страшную кару. Он злился и испытывал неловкость. Чигур это видел, и был готов к тому, что Хуан завалил его на тюфяк лицом вниз, выдавая своё смущение за позицию доминанта. Это легко было сделать, не видя глаз — только рельсы кровавых полос на коже, скованные руки и придавленное им тело. — Возьми резинку, — Апач бросил Хуану хрустящую упаковку с контрацептивом. — За счёт заведения. Мало ли, где его носило, и чем он может быть заражён. Очень надо потом с тобой разбираться. Чигура устраивало, что Хуан использует защиту. Мало ли, где его носило, и чем он может быть заражён. Между бёдер вклинилось, раздвигая, чужое колено. Большой мексиканец неторопливо зашуршал одеждой, пристраиваясь к нему сзади, как ищущее животное. Он явно чувствовал себя увереннее, когда Чигур на него не смотрел. — Сначала немного разогреем тебя, Перро. Твоё счастье, что я сегодня не настроен никого калечить. Антон ощутил, как в него вводят смазанные слюной пальцы, и решил, что Хуан явно преувеличивает степень своего милосердия. Ему тоже будет больно без подготовки. Края обреза обтачивают для себя, а не для обреза. Хуан натянул зазвеневшую цепь, чтобы не дать отстраниться, но Чигур не пытался избежать первого проникновения, как не пытался остановить партизанскую пулю, когда-то попавшую в плечо, разброс картечи, когда-то задевшей его ногу, и кнут Бороздца. Всё это было болезненно, но не смертельно. Тут то же самое. Всякий раз, когда его ранили, Антон тоже не хотел, чтобы нечто чужеродное вторгалось в его плоть, но некоторые явления бесполезно пытаться остановить, и поэтому он сам всё ещё здесь. Чигур контролировал то, что мог, — своё тело, расслабляя тугие мышцы — и уже в счёт этого ощущал за собой преимущество. Надо полагать, его изнасилуют не раз и не два, и если каждое соитие быть в напряжении, ему разорвут всё внутри. Но Хуан был не в состоянии оценить свою ущербность, и примерился, помогая себе рукой. Эрегированная головка сперва слепо упёрлась в плоть между ягодиц, потом соскользнула по смазке и начала въезжать в анус. Убедившись в правильности направления, Хуан вжал его щекой в ткань матраса, придавив пятернëй под затылком, навалившись так крепко, что Антону стало трудно дышать. Чигур был отстранён и спокоен, пока Хуан двигался в нём, размеренно толкая бёдрами, ослабляя давление и снова больно растягивая нутро. Под удушающей тяжестью тела насильника воздух выходил из лёгких с надрывным хрипом. Живот и грудь Хуана пачкались в липкой крови, ползущей из ран Антона, с которых он сдирал едва натянувшуюся тонкую плëнку, ёрзая сверху. Чигур бы и близко не подошёл к этой антисанитарии. Хуан, находящий удовольствие в том, чтобы совокупляться в грязном подвале, с мужчиной, закованным в наручники, глядя на его изодранные лопатки и размазывая его кровь, был ему противен. И хотя Антон убедился в омерзительности Хуана ещё до того, как тот принудил его к связи, он обнаружил достаточно причин никому больше не позволять так просто к себе притронуться. Когда всё закончилось, Хуан, пыхтя, поднялся с Чигура и освободил его плоть от своей. — Скучная у вас шлюха, — сказал. — Даже не заверещал ни разу. — Может, привычно ему, — усмехнулся Джеронимо. — Видал патлы его? С такими голубые ходят, когда ищут новые члены. Хуан отнёсся к такому утверждению скептически, да и Чигур не сказал бы, что его стрижка означает что-то определённое, и уж точно не является основанием обвинять его в мужеложестве. — Зато оттаскать есть за что. Давай, поднимайся, Перро, — Хуан вскинул ему голову, дёрнув за волосы, потом потянул сильнее, вынуждая подобраться и сесть на колени. Глянул на него со своей высоты, ожидая найти следы страха и унижения, но Антон смотрел, как и в самом начале: пронзительно, холодно, испытующе. — Странный ты какой-то, ей-богу, — неопределённо качнув головой, Хуан полез в карман и обратился уже к Джеронимо: — Сколько там, говоришь? Тот назвал сумму. — Грабёж. — Так и пришёл бы завтра, — рассмеялся Апач. — Товар, знаешь ли, имеет свойство падать в цене. Какое мясо дороже — свежее или пожëванное? — Ладно уж, чёрт с вами. Для Чигура такая картина была привычной. Он возвращал украденное, расчищал путь тем, кто организовывал крупное ограбление, или, напротив, убивал тех, кто попался на воровстве — в общем, много раз был свидетелем чужих дрязг из-за денег. Такая уж у него профессия. Однако, большие цифры возле баксовой завитушки не числились среди его собственных слабых мест, и ему было безразлично, во сколько мексиканцы оценивают его эксплуатацию. — Держи, Перро, — Хуан протянул ему бумажку. — Отнеси хозяину. Хочет, чтобы он взял зубами и полз на коленях. Апач завизжал бы от восторга. Словесно пререкаться с ними резона не было, и Антон решил по-другому положить конец их стремлению привить ему собачьи повадки. — Слушай, да ты укротитель, — Джеронимо аж задохнулся, видя, как Чигур, этот упрямый, злонравный пёс, принимает купюру в зубы. — А то. После меня у кого хочешь дури поубавится. Или кнута больше не хочет — вы, смотрю, его уже отходили хорошенько… Так, а какого дьявола?! Хуан налетел на Антона, схватил за загривок, встряхнул так, что у того стукнули зубы, но всё равно не спас свою оплату, и Чигур, втянув бумажку языком, преспокойно сжевал её, как неисправный банкомат. Пожëванные деньги тоже имеют свойство падать в цене. Апач хохотал до упаду, то и дело складываясь, как шезлонг. Хуан тоже нервно хмыкал, потирая затылок и стремительно разубеждаясь в своих укротительских способностях. Даже Чигур рокочуще усмехнулся, сплюнув пережёванный портрет какого-то американского политика. — А ты чего хотел, — выдохнул, наконец, Апач. — Они постоянно всякое дерьмо жрут. — Это дерьмо из моего бумажника, умник. На нём был водяной знак и цифра, которую ты мне назвал. Как отучишь свою шлюху распускать зубы, тогда и расплачусь. — Эй, так не пойдёт! Хуан всё-таки расплатился повторно и ушёл, пригрозив вернуться и выдрать Антона втридорога. За «сучью выходку» Апач ударил Чигура шокером, но тот всё равно не чувствовал себя ущемлённым или раздавленным. В сущности, вокруг мало что изменилось, когда его здесь закрыли. И в подвале мир оставался царством продажных людей, а таких всегда можно провести и убрать с дороги.