Последствия

      Сан-Антонио засыпал, но Гектор заснуть не мог. Он не спал уже почти двое суток, отчасти из-за боли в сломанных рёбрах, проступающую даже сквозь щит анальгетиков, а отчасти из-за неукротимого шквала мыслей. Они носились внутри его черепа, врезаясь друг в друга, как перепуганные ягнята, терзали свод его разума, как дикие звери, и копошились, как могильные черви. Сильверман думал не переставая, и сам удивлялся, что его изнурённый мозг всё ещё способен выстраивать мыслительные осколки в кошмарный витраж. Думать о том, что никому нельзя рассказать — настоящая пытка. Даже если бы у него хватило жестокости обречь кого-то на знание его тайны о второй жизни, говорить об этом ему всё равно было не с кем. Не было рядом с ним ни друзей, от которых он намертво замкнулся, придя с войны, ни Джоанны, от которой он ничего не скрывал. Когда он принёс ей фиолетовые гиацинты и с рыданиями всё рассказал, ненадолго стало полегче, но не спать же ему на погосте, хотя подобные мысли тоже проскальзывали. Никогда ещё Гектор не чувствовал такого всепоглощающего одиночества.       Работать в Сан-Антонио ему оставалось всего восемь дней. Первый день он отлёживался после весьма травматичного собеседования и выстраивал себе алгоритм своеобразного щадящего режима, чтобы знать, под каким углом лучше сесть, встать или двинуться. Левая рука фактически вышла из строя, дышать было больно, и шея ныла, будто скованная железным ошейником. Второй день Гектор провёл в кабинете у главного. С боссом они дружили, поэтому тот не стал сильно наседать с вопросами, и пообещал оформить доктору Сильверману блестящее рекомендательное письмо. Он видел, что Гектор в заднице. Собственно, это видели все, стоило доктору показаться на людях. В нём давно засело несвойственное прежде обыкновение скрытничать, но язык тела и выражение лица никак не хотели ему подыгрывать, и Гектор мог утаить своё истинное состояние, лишь находясь в затворничестве.       — Ты, я смотрю, в аварию попал, — многозначительно заметил босс, хотя, конечно, не мог не догадаться, что в жизни Гектора творится что-то недоброе. Сначала его похищают на два дня, вычтенных из оплачиваемого больничного, и не проходит и недели, как главхирургии приходит к нему в кабинет избитым. — Всё никак не вырубишь дальний свет.       — В аварию, да. Как раз придумывал, что бы такое сказать, — горько хмыкнул Сильверман. Он, как мог, завесил лицо марлевой маской, но опухшая переносица вывела под глазами явственные фиолетовые круги, и скрыть этот «дальний свет» не представлялось возможным. Шею, покрытую синяками от пальцев Дамиана, он обвязал нелепой красной банданой, называя эту вынужденную меру, если кто спрашивал, флешмобом в поддержку больных раком. В журналах пишут, что есть особая модель пиджаков, с которой положено носить не галстуки, а платки, но у Гектора такого пиджака не было. — Эта авария, скорее всего, не последняя. Для больницы будет лучше, если я уйду.       — Безусловно. Мне не нужен такой проблемный сотрудник, — эти слова стоили главному больших усилий. Он знал Гектора много лет, как знал и то, что, раз он переводится чуть ли не в Мексику, то иначе нельзя. Гектор — он хороший, и человек, и специалист. Защищать больницу от опасности, которую он может навлечь — это на него похоже. — Звони, если нужна будет помощь.       — Спасибо, — Гектор улыбнулся бы со всей благодарностью, на которую был способен, но улыбка натягивала свежие швы на лице и тоже причиняла боль.       В тот, второй, день начальник отправил его домой. Сказал, сделает письмо к понедельнику, чтобы Сильверман получил зарплату в полном объёме. Гектор и рад был бы сполна отработать последние дни в родном хирургическом центре, но с перебитыми рёбрами он даже ходил как деревянный, и сидел криво, не говоря о том, чтобы оперировать. Ведущая рука в любой момент могла дрогнуть от боли, что не давало ему права браться за работу, в которой требуется миллиметрическая точность. Даже ассистировать не стоило. Однако, подежурить в приёмном отделении и поруководить процессом было, пожалуй, можно. Перед тем, как уйти домой, Гектор скорректировал расписание дежурств, заменив в ближайших сменах имена ординаторов на своё. Ребята будут рады. Он знал, и по себе помнил, как молодой хирург рвётся в бой, и как скучна ему однообразная возня в приёмнике.       Это его решение было в некоторой степени судьбоносным. На второе дежурство Гектора в больницу поступила она, Инесса Флор, уже раз, наверно, пятый на его памяти. С колото-резаной раной в живот и кровопотерей. Она находилась в сознании, но была слишком слаба, чтобы ругаться с врачами, которых, по-видимому, очень не любила. У них в клинике она имела славу этакой призрачной больной: едва придя в сознание, Инесса, игнорируя все попытки персонала уложить её в койку, вставала и уходила, чтобы через несколько месяцев вернуться снова. Гектор подозревал, что все травмы ей наносит один и тот же человек, с которым она вынуждена регулярно иметь дело. Она никогда не просила помощи, не проходила освидетельствований и не задерживалась в стационаре дольше, чем на пару часов, но что-то в её истории точно было нечисто. Может, она и питала к врачам какую-то личную неприязнь, однако, вероятнее всего, у неё просто не было страховки. И безопасности в жизни Инессы тоже, судя по всему, не было. Неизвестно, кто каждый раз отправляет её в больницу — муж, сожитель или сомнительный работодатель. Но он рано или поздно убьёт её, если не разомкнуть этот порочный круг.       Так думал Гектор, принимая и осматривая старую знакомую. Инесса была удивительно красивая женщина — это замечалось невольно, без сознательного поиска, или надменного оценивания чужих достоинств. Даже анемичная бледность и ввалившиеся глаза смотрелись на ней не следами недуга смертной, а тенью нимба святой мученицы. В этот раз Сильверман твёрдо решил попытаться помочь ей, хотя бы как врач. Не из-за её красоты, разумеется. Просто теперь, когда он сам вот-вот начнёт потворствовать беззаконию в рядах рэбаньо, любая ненаказанная жестокость особенно хлёстко подстёгивала Гектора к действию. Помилуй, пока имеешь на это право. Останови преступника, пока сам не стал таким же.       Преступник, однако, остановил себя сам. Он явился к сестринскому посту, едва Гектор определил Инессу в палату после малой операционной. Приземистый, лысоватый человек с медными блуждающими глазами, в наряде, представлявшим собой нечто среднее между костюмом небогатого клерка и повседневной одеждой работника «Уолмарта», он потребовал немедленно сопроводить его к жене. На просьбу показать что-нибудь из документов он достал револьвер и совсем взбеленился, обещая перебить всех, кто посмеет ему воспрепятствовать. Слава Господу, приёмник был пустым, и свидетелями его угроз стали только две медсестры за стойкой, санитар и дежурный врач Сильверман. Никто из них не паниковал. Все, не сговариваясь, прибегли к выжидательной тактике.       — Ты! — мужчина нацелил ствол на Гектора, определив его как наиболее значимого из всех присутствующих. — Приведи сюда мою жену. Живо, или я застрелю тебя!       — Прошу вас, сэр, успокойтесь, — Сильверман и сам говорил удивительно спокойно, несмотря на совсем свежие, ещё кровоточащие впечатления от недавнего собеседования. Последнее время ему прискорбно часто доводилось смотреть в могильную черноту дула, и привыкнуть к такому, пожалуй, было нельзя. — Вашей жене сделали операцию, и сейчас она отдыхает. Если вы…       — Отдохнёт дома! Она уйдёт со мной, сейчас. Сама, или я выволоку её отсюда, ясно?       — Предельно ясно, сэр. Я немедленно приведу к вам жену, но, будьте любезны, уберите оружие. Мы ведь в больнице.       — Да хоть в церкви. Сначала жена, потом пушка, ясно? Давай, пошёл!       Супруг Инессы определённо был недалёкого ума, раз додумался взять заложника и тотчас его отпустить. С первого же телефона Гектор вызвал копов, обзвонил все больничные посты, сказав запереть проходы на этажи и не выпускать пациентов, и связался с охраной, чтобы те перекрыли входы и выходы. Горе-стрелок никуда бы не делся. Оставалось надеяться, что никто не пострадает.       Полиция прибыла быстро, и сёстры запустили их через центральный вход. Преступник скрылся из приёмного отделения, поняв, что сделал большую глупость, и отыскался в подсобке. Он открыл огонь и ранил двоих служителей закона, но сам был убит, как оказавший сопротивление арестант.       Уже за полночь, когда всё улеглось, участники событий оправились от потрясения, а пострадавшим выделили операционные, Гектор зашёл к Инессе. Полицейские желали её допросить, но Сильверман, как лечащий врач, распорядился перенести процедуру, ведь его пациентка нуждается в отдыхе, а беседа с правоохранителями может дополнительно её травмировать.       Инесса была в палате одна. Большой свет уже давно погасили, и она включила себе светильник у изголовья. Лёжа на спине, склонив набок голову, она игралась цветным плетёным амулетом на чёрной бечёвке и смотрела из-под полуопущенных век на стену под неработающим телевизором. Справа от неё стояла стражем капельница с донорской кровью.       Заметив Гектора, она стремительно перевела на него твёрдый, пронзительный взгляд и вся напряглась. Лишь когда Сильверман вышел под луч светильника, и Инесса поняла, что это действительно врач, а не её ряженый муж, она успокоилась.       — Простите, если я напугал вас, — негромко и как можно более доброжелательно произнёс Гектор, поравнявшись с её постелью. Чтобы не смущать пациентку своей высотой стоящего на ногах человека, он пододвинул к себе посетительский стул. — Как вы себя чувствуете?       — Поздновато для обхода, а, док? Ну да ладно. Я в порядке. Он приходил, да? Этот псих, — несколько сбивчиво говорила она, пока он осматривал её послеоперационную рану. Её голос, грудной, бархатный, даже несколько гипнотический, подошёл бы сказительнице, заморской вербовщице в новую религию, привезённую из дальних краёв, или колдунье, передающей то, что сообщают ей сокрытые от несведущих глаз знамения. Говорила она с лёгким переливчатым акцентом, более всего напоминавшем Центральную Америку, или юго-западное побережье Атлантического океана, но были в нём и другие оттенки. Все страны Европы сквозили в её необычном выговоре, и нелегко было понять, на каком языке она говорила в детстве.       Гектор ответил на её последний вопрос утвердительно. Он не думал, что придётся так скоро перейти к вести о том, что её муж мёртв.       — Он кого-нибудь убил? Я слышала выстрелы.       — К счастью, нет, миссис Флор, все…       — Чего? Ха-х. И давно ли я стала миссис?       — Прошу прощения?       — Этот чёртов псих сказал, что я его жена? Ну да, очень на него похоже. Вечно устроит какой-нибудь дерьмовый спектакль, лишь бы все на него глядели, рты разиня. Сроду он замуж меня не звал, хотя разговоров было — на целую книгу клятв. Сама виновата, впрочем. Не надо было ему говорить, что мне позарез нужна… так, о чём это мы. Где этот буйнопомешанный? Его забрали?       — Мне жаль сообщать вам это, мисс Флор. Ваш… друг оказал сопротивление, когда его пытались задержать. Мы не успели помочь ему.       Инесса воззрилась на него, как на обделённого разумом, явно не веря услышанному.       — Что, помер?       — Мне очень жаль.       — Ну неужели, — она откинула голову на подушку, впервые за долгое время расслабившись по-настоящему, прикрыла глаза и бережно стиснула свой амулет. — Туда ему и дорога, гаду.       Гектор ощутил серьёзное замешательство. Он привык говорить соболезнования, но не разделять радость от чьей-то смерти.       — Ты, док, наверно, думаешь, что я невозможная стерва, но ты принёс мне действительно хорошую новость, — продолжала Инесса, плавно приняв полусидячее положение. Даже столь простое движение вышло у неё грациозным. Она была действительно красива — той живописной, яркой, будоражащей красотой, что одних заставляет робеть и благоговеть перед такой редкой ценностью, а в других пробуждает безраздельное желание обладать. Инесса была уже не девочка, — может, даже постарше Гектора — но красота её не увядала, лишь приобретая оттенки зрелого благородства. Если бы доктор, будучи юнцом, встретил её ровесницей, то не смог бы отвести глаз, забыв о своих приличиях. Прямо взрослая Эсмеральда, очаровывающая всех вокруг, или Прекрасная Доротея, о которой писал Бодлер, хотя и не темнокожая. Просто смуглая, с угольно-чёрной тяжёлой гривой кудрей, оттягивающих назад её голову, так искусно созданную Творцом. — Так что можешь не рассыпаться в соболезнованиях.       — Вовсе нет, мисс Флор.       — Что — нет?       — Я не думаю, что вы стерва.       — Спасибо, док. Правда. Хотя нет, не так. Мне определённо стоит общаться поприличнее. Ты так официален, что здесь становится неловко, — она торжественно кашлянула. — Благодарю вас, доктор… Напомни, какой ты доктор?       — Сильверман.       — Очень длинно, — прищурившись, она глянула на его именной бейдж. — Гекто́р. Ты ничего не сделал, а извиняешься уже в третий раз. Кое-кому следовало бы поучиться твоим манерам. Хотя, видно, и речистый язычок не всегда спасает. Кто это тебя разукрасил?       Гектор вздрогнул, словно ему за шиворот упала льдинка. Общаться с Инессой было приятно, несмотря на её очевидную бестактность и неотёсанность, и Сильверман находил в этом разговоре избавление от мыслей, разъедающих его мозг. Но собеседование оставило не только мысли, но и видимые глазу отметины, скрывать которые получалось из рук вон плохо.       — А я так льстил себе, что выгляжу прилично. Попал в аварию. Не обращайте внимания, если можете.       — Ну, конечно, — Инесса небрежным, но точным движением сдёрнула у него с уха марлевую держалку, и ночник осветил следы, что оставил разрушительный гнев Дамиана. Ему наложили по несколько швов на скулу и рассечённый подбородок, который пришлось выбрить, на лопнувших губах застыла чёрная корка, и отёк под глазами стал ещё заметнее, чем несколько дней назад. — Что-что, а побои я всегда узнаю. Навидалась.       Гектор промолчал и почти застенчиво вернул маску на место.       — Кстати, симпатичный платочек. Должно быть, непростой. Платочек с подвохом. Одно из трёх: ты или ковбой, или престарелый скаут, или неумелый самоубийца.       — Что-то посередине, я бы сказал.       — Хотя, четвёртый вариант тоже есть. Я носила бандану, когда Грег пытался меня удушить. Вернее, не то, чтобы прямо уж пытался. Скорее, воспитывал. Патриарх хренов.       Да, пожалуй, она имеет право радоваться его смерти. Знай Гектор сразу, что за тиран каждый раз отправляет Инессу в больницу, он не позволил бы этому продолжаться.       — Если вам что-нибудь нужно…       — Нет-нет. Будет мне тут валяться. Больница — одно из мест, где можно лежать и плевать в потолок, а потом тебе приносят счёт на миллион баксов. И с копами я говорить не буду. Скажешь им, что я знать не знаю, что это за мужик. Привязался на улице и ткнул ножом, — она села, в немного животной манере тряхнув кудрявой душистой гривой, и размяла недлинную изящную шею. — Кровь докапает, и я пойду. Неси свои бумажки, я подпишу. А книга отзывов у вас есть? Вроде как в ресторанах. Я прославлю твою лечебницу на весь штат. «Благослови, Господи, эту больницу, исцелившую меня от недуга страшного — покровительства психа — и подарившую мне самый счастливый день. Палаты красивые. Кровать немного скрипит, но удобная. Персонал приветливый. Отдельная благодарность Гекто́ру — он немного странный, но очень милый».       Доктор деликатно засмеялся, и тут же поморщился от боли в рёбрах.       — Вам бы не стоило так спешить с выпиской. Обещаю вам, что избавлю вас от общества копов. Вы ещё слабы. Нужно понаблюдать за вашим состоянием и вашей раной.       — Да чего там наблюдать. Кровь из меня уж никуда не денется, — во время обследования врачи случайно выяснили, что у Инессы нет матки, так что её слова отвечали истине во всех отношениях. — Давно бы уже ушла, если бы не этот.       — Я, признаться, тоже был удивлён, когда застал вас на месте. Вам было страшно встречаться с ним, поэтому вы не ушли?       — Чего уж там страшного. Всё, на что он способен, я видела. Но он ведь вломился сюда, как зверь какой. Пушкой размахивал. Поднял переполох. Людям угрожал. А все ведь знают, что он за мной приходил. Неудобно даже на глаза показываться.       — Не нужно так думать, мисс Флор. Что бы ни сделал Грег, в этом нет вашей вины. Я предпринял бы все возможные меры, чтобы защитить вас.       Последняя реплика прозвучала чересчур лично, и Гектор поспешно добавил:       — Как ваш лечащий врач.       Инесса улыбнулась.       — Не стоит, док. В том, что Грег полоумный, я, может, и не виновата, но мне тоже есть, что скрывать.       Сказав это, Инесса снова легла и уставилась на остатки донорской крови в пакете, словно бы подгоняя взглядом ритмично падающие красные капли.       — А рана — это пустяки, — продолжала она. — За ней я и сама могу походить.       — Самолечение во многих случаях бывает вредоносным.       — Я в состоянии отличить антисептик от средства для мытья посуды, док. Я медсестра, раз уж на то пошло. Тоже в больнице работала, было время. Правда, не в такой, как ваша. Поскромнее.       — Значит, мы с вами коллеги.       — Коллеги, коллеги. Иди, док. У тебя и без меня работы полно.       Сильверман очень хотел помочь ей и выписать, только когда она наберётся сил и будет действительно готова покинуть больницу. Однако, как лечащий врач, он имел право лишь настоятельно рекомендовать, но не удерживать пациентку силой. Догадываясь, что, когда он освободится, Инессы уже здесь не будет, Гектор неожиданно спросил:       — Вам есть, куда пойти?       Флор несколько оживилась и подняла на него блестящие, как мокрые вишни, глаза.       — Ты приглашаешь меня к себе?       — Не подумайте, что…       — А может, всё-таки пригласишь? — значит, некуда. — У тебя кольцо вдовца. С детишками я хорошо лажу, если у тебя есть. И с живностью тоже. По хозяйству могу подсобить. Ты, наверно, уже подумал, что я воровка.       — Нет, мисс Флор.       — Нет — не пригласишь, или нет — не подумал?       — Я не думаю, что вы воровка. Но вы несколько часов назад пережили нападение. Странно слышать от вас такое предложение. Вы не боитесь?       — Это тебя-то?       — Большинству женщин было бы неуютно в доме малознакомого мужчины.       — Ну, во-первых, настоящий маньяк никогда не спросил бы, страшно мне, или нет. Слышал бы ты, какие воздушные замки обещал мне Грег. А во-вторых… не пойми меня неправильно, Гекто́р, но я вижу, что ты безобиден. Не потому что тебе лицо начистили. Добрый ты. Хороший. Такую душу не скроешь от того, кто умеет смотреть.       Этому случаю было суждено стать одним из тех, когда Сильверман, помогая кому-то, ввязывался в сомнительную историю. Он убедил Инессу остаться в клинике до утра, а потом тщательно обставил всё так, будто она ушла, что было в её привычках и никого не удивило. На деле же с парковки они выехали уже вместе, и Гектор позаботился о том, чтобы это осталось тайной. Прознав, что Сильверман крадёт пациентов, руководство вышвырнуло бы его всего за несколько дней до окончания срока, и в письме посоветовало бы всем его будущим работодателям начинать сотрудничество с ним с неоплачиваемого испытательного срока длиной в несколько десятков лет.       — Заедем сначала к Грегу, — распорядилась Инесса. По настоянию Гектора, она заняла заднее сиденье и прилегла, положив под кудрявую голову свою хлопковую сумку с вышитой стрекозой. Рост всего в пять с небольшим футов позволял ей разместиться там вполне комфортно. — Пока никто туда не нагрянул. Заберу свои вещи. И деньги.       — Я правильно понимаю, что мы собираемся на ограбление?       — Обижаешь, док. Женщины предусмотрительны. У меня тоже кое-чего накоплено. Как раз на такой случай.       — Простите.       Помолчав с минуту, Флор неожиданно заметила:       — По-моему, у тебя начинается инсульт. Попробуй-ка улыбнуться.       — Почему инсульт.       — У тебя левая рука не двигается.       — А. У меня с левой стороны два ребра сломаны, больно двигать. В аварию ведь попал.       — Я смотрю, твоя машина не в курсе.       — У меня их две.       — Жалко, что не два комплекта левых рёбер.       — Вот уж точно, — Гектор мельком посмотрел на неё в зеркало и всё-таки улыбнулся, уже не для того, чтобы исключить у себя инсульт. То ли он давно как следует не общался с женщинами, то ли Инесса была уникальна в своём обезоруживающем остроумии.       — Я соберу и вынесу ваши вещи, — сказал он, подъехав к дому, указанному Инессой. — А вы присядьте и руководите процессом.       — Я правильно понимаю, что тебе не терпится порыться в моём белье?       — Боже, мисс Флор…       — Я пошутила, господин Недотрога. Но мы с тобой одинаково дискредитированные по здоровью. Меня вчера заштопали, а у тебя рёбра сломаны. Давай же просто организуем бригаду инвалидов.       — Давайте так: вы собираете, я выношу.       — Раздел власти, значит. Это мне по душе.       — Я не имел в виду абсолютную монархию в начале нашего разговора. Просто вам нужно беречь силы.       — Ты безумно милый, Гекто́р, но я терпеть не могу чувствовать себя беспомощной. Ну ладно. Придержи рёбра, мы идём на дело.       Инесса собиралась удивительно быстро, что, по его опыту, было не так уж распространено среди женщин. Напрашивалась мысль, что в её жизни бывали случаи, когда приходилось в спешке хватать свой скарб и покидать временное пристанище, ставшее опасным. А Гектор ведь тоже подвергает её опасности, находясь рядом. Наверняка рэбаньо следят за ним из Хуареса, чтобы не соскочил с крючка.       Приведя Инессу в дом, где они жили с Джоанной, Сильверман действительно не задумывался о том, что рискует расстаться с имуществом, или вроде того. Всегда общительный и сострадательный, раньше Гектор часто принимал у себя внеплановых гостей: и старых знакомых, и новых — настолько новых, что один бог знал, чего от них можно ожидать. Как ни странно, его ни разу не заставили расплатиться за свою неисправимую доверчивость. Украденный портсигар, гора разбитой посуды, прожжённый ковёр и заблёванный диван были не в счёт.       — Ты, что ли, переезжаешь? — спросила Инесса, когда Гектору, наконец, удалось убедить её лечь на свою свежезастеленную кровать. — Коробок как в почтовом отделении.       — Да, уже скоро, — доктор полу-боком уселся на стул возле кровати, уперевшись в мягкую спинку правым плечом и попытавшись расслабить уставшую шею. По правде говоря, он устал весь, от каблуков до седеющих волос, но не хотел оставлять свою гостью одну, пока она не почувствует себя в безопасности. Гектор и сам вдруг почувствовал себя спокойнее. Он был уже не один. Он нуждался в том, чтобы хоть ненадолго прервалось его тоскливое, гнетущее одиночество. И был благодарен Инессе за этот дар — недолгий, к сожалению, но такой необходимый. Он уже не скрывал ни швов на лице, ни охваченное багровым синяком горло; всё равно Инесса его уже раскусила.       — Видимо, серьёзная была авария.       Нет, об этом говорить было нельзя.       — Я перевожусь в другую клинику, только и всего. События не совсем удачно совпали.       — А по-моему, они совпали как нельзя лучше. Тебя тут прижали, да? Поэтому ты подаёшься в бега, или типа того.       — Пожалуйста, давайте не будем об этом. Меня, признаться, больше волнует ваша… жизненная ситуация. Грег и раньше позволял себе причинять вам вред. Я бы назвал ваши поступления к нам систематическими. Как и ваши… стремительные уходы. Можно узнать, отчего вы не обращались за помощью, мисс Флор? Наши врачи…       — Изволь, я объясню. В Соединённых Штатах меня не существует, док.       — Это как же?       — А очень просто. Я сразу увидела, что ты хороший. И не подумай, что я идиотка — то, что Грег дерьмо, я видела так же ясно. Но у него случались приступы фанатичной добродетели, и я считала, что смогу подгадать момент и стрясти с него вид на жительство.       — Зелёную карту.       — Ты всё правильно понял, Гекто́р. Я нелегалка. Если бы я ушла от Грега, он бы сдал меня властям. И, раз уж на то пошло, мною интересуются не только здешние власти. На свете есть места, где тебя как следует отблагодарят за мою голову.       Сильверман подозревал, что Инесса — иммигрантка без документов, но не думал, что всё может быть так серьёзно. Она не была похожа на отъявленную преступницу. «Как и Санти», — напомнил себе Гектор. Как и он сам. Никто не выглядит как преступник, иначе преступников бы не было. Флор тоже могла выйти на страшное распутье не по своей воле, и творить всякое, чтобы её не убили.       — Можете быть спокойны — такая благодарность мне не нужна.       — Я была в этом почти уверена. На девяносто пять процентов. И всё-таки отчасти это был пас на доверие. Вдруг ты меня скрутишь и начнёшь звонить в Интерпол. Теперь твоя очередь.       — Моя очередь?       — Я ведь открыла тебе свою тайну. Самое сокровенное, можно сказать. А ты, я вижу, тоже не так прост. Нечестно, если ты будешь секретничать.       — Мне нечего рассказать, мисс Флор. В аварии нет ничего сокровенного.       — Слушай, да все уже поняли, что не было никакой аварии. Можешь называть свою заварушку так, если ты любитель фигуральных выражений. Или тебе мало одного откровения? Ну, хочешь, я расскажу, где прятала деньги от Грега. В довесок.       — Мисс Флор, пожалуйста…       — Часть — в цветочных горшках. Так в войну поступали. Ты не видел, но у меня там целая оранжерея была. Грег думал, я обожаю цветы. Нет, я их, конечно, люблю. Особенно ирисы. Но те, которые там стоят, были нужны только как стратегически важные объекты. Прямо чудовищем себя чувствую — так использовать живых существ.       — Можем съездить за вашими цветами, если хотите.       — Ладно уж. Не хочу больше там светиться. И ты уходишь от темы. Давай, колись. Пас на доверие.       — Тут дело не в доверии. Я не хочу втягивать вас в это, мисс Флор. Это очень опасно.       — Я тоже втягиваю тебя в историю. Ты ведь укрываешь опасную валютную мошенницу и нелегалку. Будем квиты.       И Флор всё-таки его расколола. Ей бы впору вести допрос в качестве «доброго копа». Гектор выложил не всё сразу; его рассказ можно было сравнить со спиралью. Сначала он обрисовал суть в виде первого большого витка, а потом, под мягким напором Инессы, постепенно сместился к центру, прорисовывая линию спирали и дополняя её деталями в виде Дамиана, Рокки и Хуареса, оплетённого смертоносным терновником.       — Вот и дружи после этого со всякими там Сантьягами, — презрительно фыркнула Инесса, дослушав Гектора. Он был удивлён, что не испугал её всеми подробностями. Впрочем, Инессу испугать непросто, это точно. — Но в одном я согласна с этим твоим дружком. Лучше жить под началом Рокки, чем не жить вовсе. И потом, тебя же не заставляют убивать людей. Ты всё равно остаёшься врачом. И во тьме, и во свете.       Гектор опустил глаза и улыбнулся, печально и благодарно. Ему понравилось, как прозвучали слова Инессы. Но он не верил, что сможет продолжать служить своей цели, работая на Хуарес. В любом случае, он должен сам разбираться с этим. Гектор и без того уже проклинал свой чересчур подвижный язык. Может, рэбаньо его отрежут.       — И какой у тебя дальше план? — вновь спросила Инесса. Сильверман подумал, что теперь, когда он сбросил перед ней всю колоду, будет глупо скрывать последнего джокера.       — Перевожусь я в Эль-Пасо. Совсем рядом с Хуаресом. Но жить хотел бы подальше от выстрелов и пограничных служб. Может, в Сьерра-Бланке или в Ван-Хорне. И там, и там есть неплохие дома.       — А поехали вместе, — сказала Флор, так просто, словно речь шла о походе в придорожную закусочную. — Мне тут тоже больше делать нечего. Деньги у меня есть, ты сам видел. Сколько-нибудь вложусь. По мере возможностей. Остальное отработаю. И нет, не так, как ты, возможно, подумал. Ты красавец, но спать я с тобой не буду, пока сама не захочу. Отработаю по специальности. Буду тебе помогать. Как медсестра. Эти твои… как их там? В общем, пусть меня тоже записывают в карманные доктора. Я в Америке и так, и эдак по лезвию ножа хожу. А так хоть полезным делом займусь. Лучше уж рисковать во благо.       Гектор ещё с минуту глядел на неё во все глаза. Происходящее казалось ему горячечным бредом. Слова Инессы звучали так незамысловато, и одновременно так немыслимо, что он ощущал головокружение.       — Вы меня пугаете, мисс Флор.       — А что такого? Мексикосы всё равно подсунули бы тебе какого-нибудь убогого ассистента, чтобы за тобой шпионить. А ты раз — и уже со своим. Но если не хочешь, я не настаиваю.       Доктор не знал, что ответить. Не то, чтобы предложение Флор ему откровенно не нравилось — напротив, имелась в нём своя притягательная сила, загадка и волнительное предвкушение перед открытием новой, чистой страницы жизненного фотоальбома. Должно быть, он до того погряз в тоске, боли и страхе, что ему сложно было заново поверить в перспективу возможного покоя и счастья. Инесса так непосредственна и безрассудна. Гектор узнавал в ней себя — ту лучшую свою часть, которая, вероятно, уже никогда не займёт пустующее вместилище его сердца.       — Давайте вернёмся к этому вопросу завтра. Мы оба немного не в себе после сегодняшней ночи.       — Не знаю как ты, док, а я очень даже в себе. Давненько я не чувствовала такой свободы. Хочу — валяюсь в кровати во время ланча, хочу — путешествую с красивым доктором.       Гектор молчал, снедаемый противоречиями. С одной стороны, он совершенно не хотел рисковать жизнью Инессы, живя с ней под одной крышей. Если он где-нибудь оступится, рэбаньо уничтожат всё его окружение, и в первую очередь — его помощницу. С другой же, он отчаянно нуждался в компании, в разговорах, в разделённом с кем-то досуге — во всём, чего он добровольно лишил себя после войны; во всём, о чём ему полагалось забыть из-за своей второй жизни. Рэбаньо будто пристегнули к нему бомбу, или заразили чумой. Как он может помогать людям, если он так опасен?       — Вы тоже очень красивая, — только и смог сказать Гектор.       На следующее утро они уже вместе смотрели варианты домов. Инесса обзванивала владельцев, пока Гектор, заранее подготовивший почву в хирургическом центре Эль-Пасо, договаривался о встрече. А перед тем, как он вышел на смену к трём часам дня, Флор так загримировала его побои и швы дамской косметикой, что Сильверман удивился своей нормальности, посмотрев в зеркало. Он всё ещё до конца не верил, что собирается переезжать в новый дом с, по сути, первой встречной женщиной, но странная уверенность в этом решении не позволяла ему сдать позиции. В конце концов, нечто общее у них тоже было: их роднила похожая участь заложников. И Флор искренне считала, что лучше уж выполнять приказы серьëзных ребят и приносить пользу, чем терпеть Грега. Она видела в своём ассистентском будущем сплошные плюсы. Гектору стоило поучиться у неё оптимизму. Инесса была настоящим смерчем простоты и непосредственности, и Сильверман охотно позволил ей встряхнуть свои закостенелые члены и расшевелить душу, увязшую в топком болоте смертельной тоски.       Выбор их, в конце концов, пал на Ван-Хорн — крохотный городок на западе штата, с горами на севере и пустыней на юге. Перед тем, как уехать из родного Сан-Антонио, Гектор, задействуя свои знакомства с местными автодилерами, оперативно разменял свою вторую машину на фордовский пикап: дороги в маленьких городках, как правило, не могут похвастаться качеством. У них с Джоанной тоже был пикап; активные и влюблённые не только друг в друга, но и в новые впечатления, они куда-нибудь выбирались чуть ли не каждый уикенд, и не могли обойтись без зверя с возможностью внедорожного хода.       К тому же, чете Сильверманов всегда удавалось экономить на услугах автосалонов. Всю юность проторчавший в мастерской у отцовского друга-механика, Гектор довольно хорошо разбирался в машинах, и спокойно мог, к примеру, осадить поршень внутри цилиндра, снять картер, чтобы слить старое масло, и сменить подшипники, не говоря о том, чтобы поставить новое колесо. «Автомобили — это будущее», — говорил друг отца, и Гектор, крайне заинтересованный во всём, что было сложно устроено и касалось будущего, тотчас нанялся к нему в подмастерья. Отец, почтенный нейрохирург и профессор, уважал всякий труд, но отчасти переживал, что младший Сильверман, с детства выказывавший потенциал учёного и так преуспевавший в естественно-научных предметах, будет носить засаленный комбинезон, насквозь провоняет бензином и сгинет в каком-нибудь гараже. Гектор, буйная душа, метавшаяся в противоречиях и рвущаяся в небеса, возможно, так и пошёл бы в механики — назло отцу, который, как ему тогда казалось, чересчур жестоко осаживал его пыл. Но человеческий организм, устроенный в десятки раз сложнее, чем дизельный двигатель, всë-таки привлекал его куда больше.       Хотел бы Гектор теперь иметь хотя бы десятую часть своего юношеского задора и страсти знать и любить всë, что его окружает. У него не хватало сил даже на переезд, и он не представлял, как будет справляться с двумя новыми трудоустройствами. И если в одной работе он был хоть сколько-нибудь уверен, то контракт с рэбаньо неизменно внушал ему ужас.       Инесса видела, что Гектор совершенно не в кондиции, и поэтому доблестно взяла практически весь переезд на себя. Он лишь молча перетаскивал коробки, пока Флор гоняла грузчиков и раздавала всем мотивирующие пинки. Сильверман не сомневался, что Инесса — пробивная мадам, и шутки с ней плохи.       Дом, в котором им предстояло жить и незаконно промышлять врачеванием, подкупал, прежде всего, своей просторностью. В нём хватало помещений, чтобы обустроить не только жилые комнаты, но и подобия манипуляционных кабинетов. Гектор боялся рэбаньо, и не хотел иметь с ними ничего общего, но профессия не позволяла ему делать различий между преступником и законопослушным. Любой пациент заслуживает хороших условий лечения, и Сильверман собирался вытаскивать пули из тел бандитов только в подходящей для этого обстановке.       Разумеется, когда они только приехали в Ван-Хорн, говорить о специализированных кабинетах было рано. Прежний владелец почти ничего не оставил, так что в первую очередь стоило позаботиться о необходимых бытовых удобствах. На всё сразу у Гектора не хватило бы ни энергии, ни денег. В день, назначенный для того, чтобы отвезти в хирургический центр Эль-Пасо документы и рекомендательное письмо, Сильверман взял с собой Инессу, чтобы на обратном пути заехать с ней в «Уолмарт» и закупиться всякими базовыми домашними штуками. Её рана, нанесённая Грегом, заживала хорошо, к лицу уверенно возвращалась кровь, и блестящие чёрные глаза разгорались всё ярче. Гектор был рад, что Инесса идёт на поправку. Смотря на неё, он не мог не думать, какая же она красивая, и всё ещё не мог поверить, что они действительно живут вместе.       А вот Инесса вела себя, как ни в чём не бывало. Ей часто приходилось делить жилплощадь и с более сомнительными соседями, чем «симпатичный и грустный доктор». Она была разговорчива, замечала всё, что происходило вокруг, и постоянно делилась с Гектором мыслями и впечатлениями — как серьёзными, так и забавно-язвительными. Пока они ехали в Эль-Пасо, Флор так смешно комментировала головные уборы случайных людей за окнами их нового пикапа, что Сильверман всю дорогу хмыкал, морщась через секунду от боли в подживающих рёбрах.       В магазине они на время разошлись по разным отделам, чтобы быстрее управиться. Гектор уныло бродил вдоль витрин с моющими средствами, посудой, бельём и бритвами, думая, сколько ещë набегов на «Уолмарт», «Таргет» и «Крогер» им предстоит совершить, чтобы их дом действительно стал их домом.       Внезапно что-то твёрдое несильно ткнуло его под лопатку, и Гектор обернулся в недоумении и внезапно накатившем страхе, что на него опять наставили пистолет.       — Защищайся, фриц! — запальчиво воскликнула Инесса, стоя в позе берсерка и направив в его сторону деревянный черенок швабры.       — Что ты делаешь? — несмотря на то, что Флор уже стала его неуказанной в бумагах совладелицей дома, Гектор перешёл с ней на «ты» совсем недавно.       — Пытаюсь тебя развеселить. А то ходишь, как в сортир опущенный. Давай, вооружайся живее. На тебя напала поломойная Фурия. Если проиграешь — будешь всю жизнь мыть полы.       Неожиданно для себя, Гектор вдруг заразился её весельем, нахально улыбнулся и снял с полки длинную щётку для мытья окон.       Из магазина их выгнали за хулиганство, но это тоже было весело. Гектор уже и не помнил, когда в последний раз что-нибудь вытворял. Дело было не в приличиях, не в стремлении вечно поддерживать образ строгого интеллигента, и не в том, что ему вот-вот исполнится тридцать девять; подурачиться ведь никогда не поздно, и уж тем более не вредно. Просто Сильверман забыл, как это делается, и теперь, пока они с Инессой, глупо хихикая, шли к парковке без запланированных покупок, он чувствовал, будто в душе у него сдвинулся с места громадный окаменелый ледник.       — Я знала, что ты не законченный зануда, — уже дома сказала Флор, когда они расставили по местам новые приобретения из другого гипермаркета и сели на кухне передохнуть от утомительной поездки. Начался февраль, и тридцать градусов Фаренгейта всë ещё звенели у них в ушах сильным прохладным ветром.       — Извини. Со мной, должно быть, очень скучно, — Гектор действительно чувствовал, что обязан раскаяться перед живой, энергичной Инессой за свою задумчивость и отстранённость.       — Ты не скучный. Просто грустный. Уже давно. Но грустными не рождаются. Расскажешь мне, что печалит тебя и тревожит? Я помогу. Не делом, так словом.       Гектор привык считать, что, раз проблемы не поддаются решению, то и загружать ими другого человека не стоит. Если он вывалит на Инессу всё, что гложет его, это не вернёт ему Джоанну, не уберëт его стрессовое расстройство после Вьетнама и не избавит их обоих от рэбаньо.       — Это долго, и очень муторно. Не хочу тебя нагружать. Тебе тоже нелегко приходилось.       — Тогда я сама посмотрю. Дай мне руку.       Флор передвинула свой стул ближе к нему и выжидательно посмотрела. Гектор взглянул на неё в ответ со смесью недоверия, настороженного ожидания и робкого интереса.       — Какую?       — Ты правша или левша?       — Правша.       — Значит, правую.       Сильверман подчинился, и протянул ей правую руку. Инесса долго рассматривала узор на его твёрдой ладони, легко натягивала кожу, поворачивала его кисть под разными углами, щекотно прочерчивала каждую линию своим длинным аккуратным ногтем, и Гектор взирал на её искусство, как когда-то на своего ментора, демонстрировавшего технику выполнения операции. Правда, в этот раз доктор не пытался улавливать каждый нюанс, чтобы потом повторить всё уже самому. Он ничего не понимал в хиромантии, и линии на ладони, в которых Инесса могла прочесть историю, были для него просто флексорными бороздами.       — Надо же, — подняла, наконец, Флор свою кудрявую черноволосую голову, и Гектор расширил глаза в испуге, будто ему должны были сообщить о смертельном заболевании. — В тебе столько любви, что хватит на всё живое. И мёртвое. Найди же немного и для себя. Мёртвым не нужна любовь. Только память.       — Разве память — не есть любовь?       — Не такая. Тот, кто любит мёртвое как живое, не будет счастлив.       Гектор удручëнно поморщился, словно бы от пощёчины. Под сердцем вновь яростно выгнула спину щемящая судорога. Сама мысль о том, что Джоанна лишится его прежней любви, казалась ему жестокой. Он не мог отпустить её, и не хотел быть без неё счастливым.       — Что там ещё? — проморгавшись от подступивших слёз, спросил он, надеясь, что Инесса скажет что-нибудь менее правдивое.       — Твоя линия судьбы расщеплена надвое. Это говорит о резких переменах. Что, впрочем, и так не секрет. Не будем на этом задерживаться.       — Неужели моя ладонь всё это время знала, что моя жизнь будет принадлежать рэбаньо?       — Необязательно. На ней написаны только перемены. А уж какие именно — за это другие силы ответственны.       — Вредные силы. Могли и предупредить.       — Это вряд ли. С ними можно связаться, но то — дело непростое и опасное.       — Ты говоришь о… ритуалах? Или спиритических сеансах, или вроде того? Этим ты тоже занимаешься?       — Кто в детстве не вызывал духов. Но я говорю о том, что есть вещи, которых мы знать не можем, и в которые лезть не следует. Ты будешь слушать, или как?       — Извини. Продолжай.       — Очень мощная линия головы, — Инесса потянулась одной рукой к его лбу и мягко запустила пальцы в волосы, на границе между сохранённой пигментацией и сединой. Прикрыла глаза, будто сосредоточенный следопыт, выслушивающий дикого зверя по едва уловимой дрожи земли. — Так много ума. И так много всего ненужного. Твоя голова пылает. Слишком много ты носишь в ней. Будь осторожен. Это не сундук с хламом, который жалко выбросить. Твой разум может затеряться во всех этих думах. Извергни их наружу, или оттесни подальше и запечатай. Твой разум — твоя сила. Если он исчезнет, исчезнешь ты.       Гектор ещё долго сидел с обомлевшим видом, и пялился на свою ладонь, когда Инесса осторожно опустила её на столешницу костяшками вниз. Гипнотический, бархатный голос Флор уносил его в плотный тягучий вакуум, не дававший ни единому звуку пройти за свою завесу. Исчез шум ветра за окном, гудение холодильника, и даже шорох его собственного дыхания — должно быть, Сильверман вовсе перестал дышать. Пугающая, ненаучная тишина позволила ему расслышать стон его несчастного разума, заваленного кошмарными видениями, образами и засохшими комками мыслительных жвачек, к которым Гектор тысячекратно возвращался в своих вечных поисках утешения и смысла. Он чувствовал, как ноет его сердце, и как рыдает душа; но ни разу не слышал, как страдает его разум, заваленный всяким хламом. Однажды Гектор уже исчезал вместе со своим разумом на несколько дней, когда в военном госпитале от газовой гангрены скончалась Джоанна, и предчувствовал, что, если он снова переживёт нечто подобное, он и разум его уже не воссоединятся повторно. Для доктора это стало бы верной смертью.       Инесса права — стоит немного облегчить ношу своей голове и избавиться от груза мыслей, обдуманных по кругу множество раз. Иными словами, нужно найти здесь нового психотерапевта.       — Ты как томограф, — сказал он ей, чтобы прервать пугающую тишину, и не слышать больше гулкой возни у себя в затылке. — Всего меня просканировала.       Инесса засмеялась, окончательно рассеивая плотный тягучий вакуум. Верно, она владеет способностью и нагонять этот морок, и снимать чары.       — Без твоей руки я бы ничего не увидела, — невинно пожала она плечами.       — А то, что я, вроде как, хороший?       — Для этого достаточно просто как следует посмотреть. Ты услышал расширенный вариант. Могу и будущее предсказать.       — Не нужно. Не подумай, я не сомневаюсь в твоём таланте. Но мне кажется, будущее слишком переменчиво, чтобы сделать точный прогноз. Часть его зависит от нас, часть — от обстоятельств. От людей вокруг, от политики. Может, даже от погоды.       — Как хочешь. Я не настаиваю. Грег вообще говорил, что я ведьма, и чтобы я садилась на метлу и уматывала из его дома. А потом говорил, что ни одна метла не поднимет мой огромный зад.       — Этот Грег был не самым приятным человеком. Должно быть, он боялся заглянуть внутрь себя. Не все хотят знать, что живёт в них.       — Дерьмо в нём жило. Навалом.       — Не сомневаюсь. Но ты ведь не поверила его словам?       — Ни единому. Если он не верил мне, с чего я должна была прислушиваться к его бредням, — внезапно Инесса потëрла пальцы, которыми прикасалась к его волосам, и озадаченно встряхнула рукой. — Фу. Что у тебя там за сопли?       — Это бриолин, — притворно-обиженно отозвался Гектор. — Для фиксации.       — О, — Инесса бесцеремонно, но бережно счесала у него с макушки ворох уложенных волос и прилепила их ко лбу над бровями, чтобы вышла нелепая чёлка. — Теперь ты коммандер Спок из «Звёздного пути».       Зеркал в кухне не было, но Гектор, представив на себе образ Спока, рассмеялся. Если он будет так часто смеяться, его рёбра не выдержат и снова треснут. Ну и пусть.       — Я обожаю «Звёздный путь».       — Почему я не удивлена. Значит, посмотрим, когда вытащим видик.       — У меня и кассеты есть.       — Класс. Вот это я понимаю — культурный досуг. Грег смотрел один сраный футбол и ток-шоу с умственно-отсталыми.       Гектор вновь ощутил замешательство — такое же, как в ту ночь в больнице, когда Инесса порадовалась смерти своего деспотичного сожителя. Грег, судя по всему, был настоящим тираном. Но Флор поминала его лишь насмешками, и так легко говорила о нём, будто он не причинил ей никакой боли, не нанёс увечий, и не обращался с ней как с небьющимся предметом декора.       Заметив, как доктор смотрит на неё внимательно и неотрывно, словно что-то анализируя, она прервала его мысль ответом на его назревающие вопросы:       — Знаю, о чëм ты думаешь. Почему я так запросто вспоминаю этого припадочного.       И Сильверман в который раз поразился её колдовской проницательности.       — Дело даже не в том, что он ничего для меня не значил. Нет, я, конечно, жила в его доме и тратила его деньги. Но сам человек… в общем, ты понимаешь. Просто ему было не удивить меня паршивыми выходками. Грег был меньшим из бедствий в моей жизни. Он и бил меня в основном потому что я смеялась ему в лицо, когда он сбалтывал какую-нибудь чепуху о месте женщины в доме. Собака я ему, что ли, ну правда же. Грег знал, что он — всего лишь крошка в том куске хлеба, который мне пришлось познать, и поэтому злился. Я не была с ним несчастна, потому что моё счастье зависело не от него. Если мне есть, где спать — я счастлива. Если я ем больше трёх раз в неделю — я счастлива. Если в меня не стреляют, на меня не охотятся и меня не пытаются изнасиловать, пока я сплю — я счастлива. Видишь, как много у меня причин быть счастливой? Что мне этот дурацкий Грег. Только и годится на то, чтобы над ним смеялись. Спору нет, я долго училась тому, чтобы не видеть несчастья там, где его нет. Но я научилась. И я не говорю, что все должны, как я, довольствоваться малым. Просто у меня не было другого выхода, чтобы совсем не слететь с катушек от вечной жалости к самой себе. Всякое, даже самое крохотное горе должно быть выслушано, и каждый нуждающийся должен получить помощь.       Инесса говорила своим грудным, бархатным голосом, а Гектор всё смотрел на неё, и не мог не уважать эту женщину, не восхищаться её волей и стойкостью, и не сочувствовать её тяжёлым лишениям и потерям, которые ей пришлось преодолеть, чтобы оказаться здесь, в своём доме — рядом с человеком, который никогда не причинит ей боли, в конце концов. Он увидел лишь тонкий высверк света из-за сценического занавеса её истории, и собственные испытания и утраты показались Гектору детским лепетом.       — Можешь ничего не говорить, — понимающе улыбнулась Инесса. — Я вижу, что ты всё понял.       — А ты можешь быть спокойна — футбол я тоже не очень люблю.       — Ты золото, — довольно сощурив глаза, Инесса ткнула его в плечо кулаком.       Гектор знал Инессу совсем недолго, но начал замечать её беззлобную, забавную грубоватость и панибратское отношение ещё во время их судьбоносной встречи. Флор часто вот так тыкала его кулаком и легонько пихала плечом, показывая одобрение и поддержку, беззастенчиво дëргала за руки, чтобы привлечь к чему-то его внимание, не стеснялась колких замечаний и постоянно выдумывала неологизмы, если ей казалось, что существующие слова недостаточно полноценно передают суть её умозаключений. Гектор всегда приветствовал лёгкость в общении, и ему на самом деле нравились непринуждённые повадки Инессы, ведь это была она настоящая. К тому же, вся эта неотëсанность и некоторая развязность очень изысканно сочетались в ней с безоговорочной женственностью.       Дело было совсем не в том, что Инесса не носила ни брюк, ни джинсов. Гектор тоже мог надеть юбку, но не стал бы от этого женственным, а Флор могла завернуться в мешок от картофеля, как Мэрилин Монро на одной из фотосъëмок, и всё равно продолжать сиять. Невысокая, подвижная и легко управлявшаяся с любой работой, Инесса вовсе не была полной, тучной или грузной — должно быть, покойный Грег смотрел соответствующим местом, чтобы разглядеть у неё огромный зад. Просто во всей её фигуре преобладала мягкая сглаженность, граничащая с округлостью: округлая линия нижней челюсти, как у лани, округлые плечи и кончики пальцев, округлые бёдра и голени. И грудь, наверно, тоже округлая — Гектор не решался туда смотреть, чтобы её не смущать.       Инесса знала, что она красива, и это было здорово. Всякого человека украшает любовь к себе. Она признавалась, что в ней есть тщеславное стремление быть заметной и яркой — ведь «такую штучку должно быть видно издалека, верно я говорю?». Её гардероб не переливался всеми цветами радуги, «как у идиоток из передач про моду», и не резал глаза ядовитым неоном. Инесса украшала свою одежду сама: вышивала ряды орнаментов и хитросплетения узоров, создавала инсталляции из декоративных стëклышек, бисера, свëрнутых лент и лоскутов кружева, рисовала несмываемой акриловой краской по ткани — всë, что угодно, кроме цветов. «Мëртвые цветы всегда не к добру. Нарисованное — всё равно что неживое». Гектор только дивился её дизайнерскому таланту. Сам он рисовал только в школе, а потом отчего-то решил, что ему интереснее буквы, чем краски. В его гардеробе преобладал всегда беспроигрышный, но вполне обычный классицизм, а его творческие навыки ограничивались написанием статей, складыванием оригами и игрой на фортепиано.       Аксессуары Инесса тоже носила непростые. Это было не просто дополнение к её образу, или дань вероисповеданию. Каждая её подвеска, каждый браслет и каждая пара серëжек несли в себе смысл, ведомый ей одной. Плетёный красный языческий амулет, называемый «огнеглаз», оберегал её от зла и зависти; браслет из зазубренных треугольников приносил ей удачу; подвеска с потягивающейся львицей и длинные серёжки с декоративными петушиными перьями соответствовали её зодиакальному знаку и животному из китайского гороскопа, и были призваны усилить лучшие из её врождённых характеристик. Гектор не то чтобы во всё это не верил — просто не задумывался о влиянии звёзд, и никак не соотносил свои личностные особенности с созвездием, под которым он был рождён. Если Инессе нравится придавать себе сил и уверенности при помощи украшений, он в жизни не стал бы препятствовать её самовыражению, или смеяться над её бездоказательными теориями и прогнозами. Тем более, что все эти аксессуары не смотрелись на ней дико или безвкусно, но лишь добавляли ей экзотичности.       Но необыкновенность Инессы не ограничивалась собственноручной отделкой одежды, языческими амулетами, колдовской проницательностью и участливым стремлением облегчить страдания его разума. Природа одарила её невиданной красотой и в движениях. Её походка, её жесты, даже её манера разваливаться на кровати в позе снежного ангела были исполнены пластики и гармоничности. Не каждая танцовщица, годами изнурявшая себя тренировками, смогла бы достичь той грации, с которой Инесса заправляла кровать или загружала стиральную машинку. Ни один живописец не смог бы отобразить на своём полотне все оттенки её редкостной, многогранной, всесторонней красоты. Гектор любил изобразительное искусство: Боттичелли, Брейгеля Старшего, Ренуара. И все они передрались бы за то, чтобы Инесса им попозировала.       А ведь это было всего лишь, можно сказать, первое впечатление от сожительства с этой женщиной. Гектор не мог и представить, сколько ещё богатств и острых углов таит в себе её натура, но почему-то был уверен, что никогда не пожалеет о том дне, когда спонтанность Инессы обеспечила им общий дом и общее дело.       Когда подошёл срок снимать её швы, Гектор хотел отвезти её в травмпункт, где снимали швы ему с подбородка и со скулы, но Инесса не согласилась.       — Давай сам, — сказала она.       — Не стоило бы. Рёбра ещё побаливают. Вдруг рука дрогнет.       — Вот и проверишь, как у тебя всё двигается. А то заржавеешь, как Дровосек. И придётся тебя отдать в музей медицины в Филадельфии. Будешь работать экспонатом.       — Не надо, — рассмеялся Гектор, и на пробу двинул левой рукой, проверяя, насколько сильно заболит бок. Отдача от движения оказалась вполне терпимой, и Сильверман решил, что уж швы-то он сможет снять. Хирургом работать интереснее, чем экспонатом.       Специализированные кабинеты находились ещё в разработке, но снимать швы — это не то же самое, что разрезать надвое живот Бруно и вслепую искать в нём пулю и источники кровотечения. Отгородив уголок в гостиной и обложив Инессу стерильными салфетками, Гектор на всякий случай принял обезболивающее, поэтапно обеззаразил титановые инструменты из набора, приобретённого для работы с рэбаньо, и взялся за дело.       — Больно долго ты возишься с дезинфекцией, — заметила Инесса, когда Гектор надрезал и вытянул первый стежок.       — Это стандартная схема.       — А вдруг у тебя умирает кто?       — В больницах всегда есть стерильные наборы. Ты же работала медсестрой, разве нет?       — Работала. Примерно так, как работали бутлеггеры в двадцатых.       Гектор кивнул, показывая, что всё понял. Ему следовало догадаться, что Инесса работала медсестрой в рамках теневого бизнеса. То есть, подпольно.       — Но ты не думай, что я безнадёжна. Я не только бинты выкидывать умею! А то решишь, что я ещё и неграмотная.       — Я и не думаю. Не переживай, я помогу тебе во всём разобраться.       — Бесплатные мастер-классы? Вот это да.       — Почему же бесплатные. Будешь варить нам кофе.       — Ах ты негодник. Впрочем, кофейное рабство — не худшее, что может быть.       — Я пошутил. Будет нечестно, если я стану брать с тебя плату за уроки, которые есть в любом руководстве, в то время, как мне ничего не стоили твои предсказания.       — Ты недооцениваешь свои знания, Гектóр. И свои руки. Ты же хирург. Никто не знает о человеческом теле больше, чем ты. Твой разум и твои руки — вот что бесценно. Береги их. А я буду беречь тебя.       У Гектора едва не дрогнули эти самые руки, и вовсе не от боли в боку. У Инессы удивительный взгляд — и на людей, и на вещи. Он смотрел на себя её глазами, и видел не никчëмного отщепенца, а достойного, даже — Господи, прости — хорошего человека, готового отдаваться своему делу и во тьме, и во свете. Ему невозможно захотелось сделать для Инессы что-нибудь особенное, хотя бы за то, что она давала ему надежду вновь стать хорошим уже в своих глазах.       Но пока он только снимал ей швы, и, несмотря на свою хирургическую выверенность, стал работать ещё аккуратнее.       — А ведь должно быть наоборот, — несколько виновато сказал он в полголоса. — Это я должен тебя беречь. Я ведь мужчина.       — Не разочаровывай меня, Гектóр. Что ещё за традиционно-патриархальные глупости. Мужчина или женщина — каждому поровну. Нечестно скидывать всё на кого-то одного. Я буду беречь тебя, а ты — меня. Грег, конечно, от таких заявлений в гробу перевернëтся. Ещё раз, что ли, повторить…       Гектор широко улыбнулся за марлевой маской, хотя шутка была довольно мрачной. Какая же Инесса хорошая. И Сильверман впервые начинал верить, что он не хуже. Общество будущей сестры Флор воздействовало на него эффективнее, чем даже групповая терапия ветеранов Вьетнама. Возможно, со временем, у него бы получилось окончательно увериться в том, что он не ужасен, что он сможет найти покой и счастье в совместной жизни с Инессой.       Но срок, предоставленный ему боссом, истёк. Жизнь его поистине раскололась надвое, и Гектору, к великой скорби его, не раз довелось убедиться в том, что она поистине принадлежит рэбаньо.