***
Антон в очередной раз убеждался в том, что его способности к выживанию поистине исключительны. Его уже не лихорадило. Раны медленно, но уверенно затягивались. Оставалась упрямая, монотонная боль, но теперь болело по-хорошему. Чигур знал эту доброкачественную боль, как знал и то, что она предшествует выздоровлению. Слабость и разбитость всё ещё не отпускали его, но Антон никуда не торопился, и даже не думал винить свой организм в том, что ему требуется отдых. Однако бодрствовать лëжа было скучно, и Чигур от нечего делать лениво изучал окружавшую его комнату, переворачиваясь, по мере необходимости, с боку на бок. Кровать была одноместная, с упругим матрасом и невысоким деревянным головным щитком. Серо-голубые обои. Паркетный пол. Светло-бежевый гардеробный шкаф-купе, комод и стул у стены, совпадающие по стилю гарнитуры. Круглый синий ковёр в центре. Высокое прямоугольное напольное зеркало в углу. В другом углу — его ружьё и баллон. Две картины, обе плохо детализированные: одна изображала восход и корабль в порту, другая — рыжую женщину с длинными волосами, покрывающими сгорбленный силуэт мужчины, которого она обнимала¹. Окно большое, тоже прямоугольное. Полупрозрачные занавески и тяжёлые тёмно-зелёные шторы с крупными складками. Возле кровати, со стороны окна — тумбочка со светильником, телефоном, электронными часами и чëрно-белой фотографией в рамке. Потянувшись, Чигур снял фотографию, рассчитывая увидеть на ней хозяина комнаты. Спальня почти наверняка принадлежала Гектору, но Антону всё равно было скучно, и он снисходительно рассмотрел снимок. Он был прав — на фотографии был Гектор, лет на двадцать моложе, чем сейчас, в смокинге с бабочкой и с зубастой улыбкой, забиравшей себе весь позитивный диапазон снимка. Рядом была девушка, не уступавшая ему в улыбчивости. По всей видимости, новоявленная супруга, в белом платье и с букетом неизвестных Чигуру цветов. Это была не его медсестра. Первая жена, видимо. За его спиной тихо открылась дверь, и Чигур не стал оборачиваться. И так понятно, что это хозяин спальни. — Ты не спишь? — увидев, что Антон держит его фотографию, Гектор замер, глаза его заблестели, а пальцы стиснули литровый термос из нержавейки. — Поставь. Не трогай её, пожалуйста. Фотография была Чигуру без надобности, и он вернул её на место независимо от просьбы Гектора. Тем не менее, док расслабился, и виновато объяснил причину своего испуга: — Это моя жена. Моя Джоанна. Я потерял её. И не хотел бы потерять тот день, когда мы поженились. Чигур был напрочь лишён свойства горевать по кому-то, но всё же отчасти понимал Гектора. Покойники и на него порой оказывали влияние. Ллуэлин Мосс был уже давно мёртв, когда Антон исполнил данное ему обещание — убил его жену, чтобы остаться честным перед собой. — Мы во власти мёртвых, — ровно сказал Чигур, и, не дав Гектору как следует над этим задуматься, добавил: — Я не съем твою фотографию. Док несмело улыбнулся и показал Чигуру свой термос. — Насчёт еды, ты вовремя вспомнил. Это куриный бульон. Мама звала его еврейским антибиотиком. Сам варил, — запомнив склонность Антона к перепроверке, Гектор отвинтил крышку и сделал глоток. — Побыть здесь, чтобы ты убедился, что я не свалюсь в судорогах? — Нет. Давай сюда, — Чигур не ел нормально уже неделю, и бульон был как раз тем, с чего следовало начать. — Я съезжу в город на несколько часов. И сестры Флор тоже не будет. Тебя можно оставить одного? Чигур, всю сознательную жизнь использовавший социум только как прикрытие для своей исключительности, и нисколько в нём не нуждавшийся, счёл этот вопрос бессмысленным, и не стал отвечать. — Отдыхай. Часам к девяти вернусь. Когда Гектор ушёл, Чигур, подкреплённый горячим бульоном, нашёл, наконец, силы вдумчиво рассмотреть ситуацию. Док — не просто человек сам по себе мягкотелый. Он по-прежнему уверен в том, что обязан Чигуру своей жизнью. Может, так оно и было — Антон, во всяком случае, ничего подобного не помнил. Но за Гектором действительно числился долг. Он ещё ответит за своё мельтешение перед несговорчивыми мексиканцами. Но с этим можно повременить. Своё обещание, данное Моссу, Чигур тоже сдержал не сразу. Поэтому он решил позволить доктору побыть полезным. Гектор ослеплён своей целью помочь Антону. Гектор сделает для него всё, как сам Чигур шёл на любые риски, стремясь к намеченной им мишени. Пока Гектор барахтается в своих иллюзиях, можно преспокойно вить из него верёвки. Антон умел это не хуже, чем стрелять, и находил в этом не меньшее самоутверждение.***
Совершая рейд на текстильный отдел, Сильверман чувствовал, что выполняет важную миссию. Не имея представления о том, насколько Чигур прихотлив в одежде, Гектор мог руководствоваться только своими воспоминаниями об их первой встрече, когда Марси и Лино привезли его, связанного и слепого. Можно было, конечно, спросить самого Чигура, но Сильверман, отдавая дань своей романтичности, собирался сделать что-то вроде сюрприза. Припомнив, во что был одет Антон, доктор делал акцент на тёмных тонах: чёрных, тëмно-синих, бордовых. Остроносые ковбойские сапоги у него точно были бордовые, и Гектор обошёл десятки витрин с обувью, чтобы найти модель, приближенную к «оригиналу». Взял ещё две пары брюк, три рубашки, несколько комплектов белья и базовый гигиенический набор. На первое время хватит. А на сколько, интересно, это время затянется. Гектор не хотел ставить Антону условия и сроки, но и не мог вечно игнорировать недовольство Инессы. Впрочем, Чигур и сам навряд ли захочет оставаться на чьëм-то попечении слишком долго, и уйдёт, как только сможет подняться. На выходе из торгового центра Гектор, повинуясь своему интуитивному компасу, завернул в секцию с аксессуарами. Взял простую чёрную шапку с манжетой и двое тёмных очков, одни — Чигуру, другие — себе. Уже давно Сильверман не чувствовал, что достоин чего-то большего, чем самое необходимое. Новую пару солнцезащиток он точно заслужил. А по пути домой Гектор взял на заправке самый большой и самый дорогой кофе, чтобы поддержать занявшийся в нём робкий огонёк любви и уважения к самому себе. Следя за дорогой, он особенно ни о чём не думал, и несказанно удивлялся тому, что его мозг, всегда перегруженный навязчивыми мыслями и покалывающей тревогой, может удовлетворённо молчать. Это было не отупляющее безразличие, какое давали транквилизаторы, и не истощение, которым неизбежно сменяется чересчур активная деятельность — Гектор ощущал истинное спокойствие, свойственное человеку, достигшему своей цели. Пусть Инесса не понимает его, и пусть Чигур не доверяет ему, Сильверман был бесконечно благодарен всему на свете за то, что ему удалось вернуть долг. Лёгкая голова стоила всех рисков, всех мучений и всех бессонных ночей. Ему есть, чем гордиться. Ему не в чем себя винить. Он достоин этого спокойствия, даже если продлится оно всего один вечер. Инесса ещё не вернулась — её «весенней» сумки в передней не было. Собрав в охапку бумажные пакеты с покупками, Гектор зашёл к себе в спальню. То есть, к Антону. Чигур сидел на краю кровати, спустив на пол ноги, и держал свой Ремингтон за цевьё. За спиной Антона горел светильник, затемняя его плечистый силуэт, и делая плохо различимыми его черты — лишь контур его фигуры сиял каëмкой лучистого венца, будто Чигур заслонял собой солнце. Полутьма разбрасывала по комнате крупные остроугольные тени, и они растекались по полу и стенам иллюзорными трещинами и провалами — Гектор видел во сне, как из таких трещин полезли освежëванные собаки. Сильверман застыл в проходе, будто наткнувшись на незримое биополе, хотя Антон даже не посмотрел в его сторону. Гектору показалось, что он перепутал двери, и вместо своей спальни очутился на каком-то из небезызвестных девяти кругов Данте. Что-то древнее, сугубо инстинктивное и желавшее его защитить встрепенулось у доктора под диафрагмой, и ему пришлось отдышаться, чтобы пересилить себя, сделать ещё шаг и оказаться внутри. Совсем рядом с ним. Чигур — вот кто действительно был страшен в тот миг. Дело не в комнате, которая так неприглядно исказилась под воздействием игры света. Дело в нём, в Чигуре. Ещё ни разу Гектор не ощущал исходящую от него опасность настолько остро. Даже команданте Лисарди с его красноватыми радужками не внушал доктору такой тревоги, сотрясающей всё нутро. Потому что Чигур смог встать и взять оружие. Значит, совсем скоро он сможет и атаковать, если ему так захочется. Гектор будто выхаживал дикого зверя, принимавшего помощь только от безысходности, и вовсе не считавшего своего благодетеля другом. Помощь Чигуру не гарантировала доктору и сестре неприкосновенность. У Антона на всякий счёт свои правила, и он будет действовать только в соответствии с этим кодексом. Так говорило Гектору его подсознание. Оно вечно запаздывало с осмыслением, но ему не было равных в распознании невербальных сигналов к бегству. Однако, Сильверман лишь зашуршал пакетами и бодро прошёл к кровати, заглушая внезапно сразившее его беспокойство. Чигур не зверь, и к нему можно, не боясь, подойти вплотную. Ведь так?.. — Надеюсь, угадал с размером, — накативший страх не спешил отступать, и Гектор сделал вид, что прочищает горло, чтобы изгнать из своего голоса звенящее напряжение. — Взял то, что помрачнее. Потом примеришь. Чигур глянул на бумажные пакеты так, будто в каждом из них сидело по вражескому лазутчику. Да он ведь на всё смотрит, как на вьетконговцев — даже в термос с куриным бульоном. Что же за трагедия так отвратила его от общества, что весь мир стал для него врагом… — На тебе было что-нибудь из украшений? Может, часы. Или нательный крест? — спросил Гектор, чтобы не молчать. — Если что, попробую достать похожее. — Украшение может тебя убить. И часы. И нательный крест. Всё, что угодно, может убить. Главное — знать, как сделать из этого инструмент. Часы я когда-то носил. Но время для меня значит меньше, чем для тебя. Гектор только невольно куснул губу, с усилием проглатывая колючий ком. Лучше бы молчал. Ответ Антона нагнал ещё больше жути. — Наручными часами мне ещë никто не угрожал, — выговорил он, стараясь звучать непринуждённо. — В следующий раз захвати патроны, — добавил Чигур. Серебристый глушитель его ружья смотрел Гектору в живот, и доктор мог бы сравнить пустую черноту дула с выражением его глаз. Было во всём его образе нечто… не животное, но и не совсем человеческое. Скорее, что-то искусственное, механизированное, но вместе с тем мыслящее и разумное. Чигур соединял в себе характеристики неодушевлëнного и живого. Должно быть, именно это несоответствие и делало его таким страшным. Сильверман не мог отказать ему в желании вооружиться, и не решился спрашивать, зачем ему сейчас понадобились патроны. — Ладно. Как скажешь. Гектору показалось, что по лицу Чигура пробежала тень улыбки. Благодарной, хищной или самодовольной — сказать было невозможно. — Могу я поговорить с тобой? — не зная почему, но не прерывая с ним зрительный контакт, Гектор попятился назад, на ощупь подхватил спинку стула и придвинул к себе, чтобы сесть напротив. — Ты можешь говорить, или не говорить. А я могу отвечать, или не отвечать. — Разумеется. Это же не допрос, — кивнул Гектор, стремясь подчеркнуть своё отличие от мексиканцев. Не похоже было, что Каносса нанесла психике Антона даже малейший ущерб, и всë-таки спальня, должно быть, несколько удобнее, чем грязный тюфяк и цепи. Чигур положил Ремингтон на свои бёдра и выжидающе склонил голову набок и чуть назад. Его волосы, густые и бурые, как мех росомахи, через мгновение последовали за этим движением, и Гектор нервно вздрогнул. Нет, так нельзя — что он за врач, если даже шевеление волос на голове Чигура вгоняет его в ступор. Верно, он сегодня просто чересчур впечатлительный, вот и мерещится ему всякое. Приди Гектор после работы, занимавшей восемьдесят процентов его жизни, он был бы слишком уставшим, чтобы пугаться теней. Может, ему самому снова пора к врачу. — Ты неспроста спрашивал про Мексику, — начал Гектор, надеясь, что Антон не истолкует его слова как угрозу. Тот молчал, замерев с подогнутой шеей, и ждал, пока доктор разовьёт мысль. — Не подумай, что я попытаюсь остановить тебя, или стану их защищать. Рэбаньо делали с тобой ужасные вещи. Ты имеешь право злиться и ненавидеть. И я пойму твоё желание отомстить. — Я не злюсь, — ровно сказал Антон, и ни единая клетка его необыкновенного организма не отозвалась дрожащим импульсом на упоминание того, что он пережил. — Злятся на то, чего не понимают. Мне понятны эти люди и их мотивы. Их навело на меня лжесвидетельство, и они верили, что поступают правильно. Сложно признать, что ты не прав, когда затрачено столько усилий и времени. В чём-то мы с ними похожи. Для достижения цели они используют тот же инструмент, что и я. Знаешь, какой? Разговаривал он тоже странно — не то, чтобы откровенно бессвязно, но как-то непоследовательно. Спокойно, но отрывисто. Об одном и том же, но невпопад. Сильверман вслушивался в каждое слово, чтобы не потерять сути. — Не знаю, — отозвался Гектор, хотя, кажется, знал. Не будет лишним отдать Чигуру лидерство в их диалоге, пока он, так сказать, в настроении. — Насилие, — длинная мощная шея, охваченная всё ещё багровеющим синяком и усаженная впадинами от человеческих зубов, выпрямилась и подалась вперёд. — Это самое эффективное, что можно применить в достижении целей. Твоё предположение логично. Но я бы не назвал свои дальнейшие действия местью. Это справедливость. — Мне не так важно, что ты собираешься делать, и как ты это назовëшь. И я надеюсь… должно быть, это наивно и глупо, но всё-таки я надеюсь, что нам с сестрой можно тебя не бояться, — прервавшись, Гектор многозначительно посмотрел прямо ему в глаза. Теперь Антон улыбнулся по-настоящему, показав свои отменные зубы. Сложно было сказать, развеселили ли его слова доктора, или Чигур над ним издевался. — Интересный вопрос. Но ответа на него нет, и быть не может, — он дополнил свою неясную улыбку плавным движением плеч, то ли пожимая ими, то ли осторожно разгоняя кровь в мышцах. — По крайней мере, не я должен на него отвечать. Можешь бояться меня, если хочешь. Или попробовать не бояться. Но это мало у кого получалось. И никого не привело к хорошему концу. Значит, это бессмысленно. Пожалуй, это действительно было глупо. Чигур наделён всем, чего мог бы желать убийца. Конечно, его стоит бояться. И он, несомненно, хочет, чтобы его боялись. — Ладно. Забудь. Я просто хотел сказать, чтобы ты был осторожен. Мексиканцы думают, что ты мёртв. Это уже моё лжесвидетельство. Не стоило бы его разоблачать, — Гектор указал подбородком на пакеты с магазинным лейблом. — Там элементы конспирации. Очки и шапка. Меняют до неузнаваемости. Когда будешь в Хуаресе, надевай их… или что угодно. Ты человек заметный. Тебя могут узнать. — Заметный, — повторил Чигур, будто пробуя слово на язык. Должно быть, примерял его на себя, решая, хорошо или плохо для него быть заметным. Он не озвучил свои мысли на этот счёт, только молча посмотрел в сторону. — Насчёт твоей руки, — продолжал доктор. — Инфекция остановилась, и можно не опасаться сепсиса, или других осложнений. Но у тебя был серьëзный перелом, ты и сам видел. Кости не срастутся сами, если их не скрепить. Я могу наложить аппарат для накостного остеосинтеза через несколько недель, когда ты полностью восстановишься. Накостный остеосинтез проводится с помощью специальных пластин и винтов. Их конструкция удерживает кость в нужном положении, и перелом срастается практически идеально. Гипс носить не нужно, и руку можно начинать разрабатывать сразу, как только я поставлю пластины. Иногда проводят повторное вмешательство, чтобы убрать железки. Ориентировочно через полгода-год после установки. Но если пластины не мешают, можно оставить и так. Полное восстановление подвижности гарантировано. Операция не обязательна — в смысле, рука не отвалится, если её не сделать. Но без неё твоё предплечье укоротится. И болеть будет. Лет через двадцать и в дождь с тебя сам чёрт спросит. Что думаешь? — Делай, — тотчас принял решение Чигур. В этом плане с ним было гораздо легче, чем с некоторыми пациентами. Антон точно знал, что ему необходимо. — Значит, договорились. И ещё кое-что. Последнее, и я уйду. Я хотел спросить. О войне. То есть, о тебе. Вернее… — Гектор не первый день хотел поговорить об этом с Чигуром, но в момент-икс совершенно растерялся, и в затылке вдруг зашумела кровь, и сердце забилось в темпе автоматной очереди. Его продолжали травить воспоминания и страхи, и сидящий напротив Эдвин Дрейк был не только его спасением, но и мощным триггером. Они вместе прошли через ад, и Гектор не знал, с чего начать, и какой вопрос задать первым. — Во Вьетнаме ты был Эдвином Дрейком. Можно спросить, почему? — Ты уже спросил. — Да, верно. Я имел в виду, что… — нет, обстановка совершенно не располагала к откровениям. И не похоже, чтобы Антон был заинтересован в таком разговоре. Война, смерть, убийство, время — всё это значит для него меньше, чем для Гектора. Но Сильверман дал себе слово, что ещё поднимет этот вопрос, и обязательно отыщет в так испугавшем его сегодня Чигуре тот заветный островок человечности, что толкнул его на подвиг тринадцать лет назад. — Ладно. Это не так важно. Ты спас мне жизнь тогда. И я хочу тебя поблагодарить. Спасибо, Антон. Я всегда буду у тебя в долгу. Гектор склонил голову, будто в благоговейном поклоне — или будто на эшафоте перед палачом. Уловив краем глаза движение Чигура, Сильверман невольно напрягся и вжался в спинку своего стула. Подсознание его кричало о бегстве, но не мог же Гектор всякий раз позорно шарахаться от Антона. Тем более, что тот просто поставил своё ружьё стоймя, и тяжело поднялся, опираясь на приклад, как на трость. Прихрамывая, прошёл к месту напротив зеркала, где Гектор оставил его арсенал, и прислонил Ремингтон к стене. — Патроны, — напомнил Чигур, вернувшись в кровать. — Да, я помню, — несмотря на привязчивое беспокойство, Гектор был рад, что Антону лучше. И что его восприятие собственного тела не пострадало, раз уж он может, не смущаясь, пройтись туда-обратно нагим. — Ты хромаешь. Нога болит? — Всё в порядке. Растянул колено. Ещё в аварии. Я хочу отдохнуть. — Конечно. Не буду мешать. Док ушёл, поставив на место стул, и Антон подумал, что теперь он знает кодовые слова, чтобы спровадить Гектора: «я хочу отдохнуть». Неплохо. Но ещё лучше было вот что. Док сказал: «я в вечном долгу». Значит, он отрезал себе путь к своей цели. Он всегда будет искать в Чигуре средства её достижения, и никогда не найдёт, ведь это полная блажь. Но говорить Гектору об этом не стоит. Не сейчас. Сначала надо прощупать, есть ли у такого мягкого человека твёрдый костяк. Стоит ли быть осторожнее, или можно пользоваться Гектором неприкрыто. Это будет весьма интересно. И «питательно», ведь Чигур всю жизнь нуждался не только в курином бульоне, но и в подпитке иного рода. Этой подпиткой были люди, особенно чувствительные и жертвенные, как Гектор. Они полны необходимого Чигуру ресурса, и он, лишëнный от рождения своих ресурсов, действительно испытывал необходимость отнимать чужие. Полагая себя особенным и во всех отношениях независимым, Антон никогда бы не признал, что не выживет без людей. Что ему необходимо смотреться в лицо толпы, и присуждать себе всесильную исключительность, видя чужой страх. Что он глубоко ненормален, если то, что разрушает других, вызывает в его пустой душе лишь смутное, неясное ощущение. Гектор тоже был нужен ему, хотя Чигур называл это по-другому. Антон ещё не выбрал день его смерти, но уже начал потрошить доктора на необходимые ему ресурсы. В народе о таком способе удовлетворения патологической жажды говорят — пить кровь.***
Гектор по-прежнему чувствовал себя неспокойно. Взгляд его бегал, не в силах остановиться на чём-то из привычных домашних вещей, в груди сплëлся, стесняя дыхание, морской узел, и сердце неприятно кололо от бешеной скачки. Разговаривать с Антоном — всё равно, что идти в бой в авангарде. Неудивительно, что даже прославленный костолом Лисарди ничего не добился в схватке с Чигуром. И дело вовсе не в том, что Чигур ничего не знал — если его правда оговорили. Гектор взял бы на себя предательство Иисуса, если бы команданте стал рассверливать ему спину электродрелью. Бесцельно пометавшись по дому и так и не сумев успокоиться, Сильверман принял решение выйти на воздух. Взял из бара початый бурбон, налил до трети в стеклянный бокал, накинул джинсовку и сел на крыльце. Поджёг штуку красного «Честерфилда» и стал блуждать взглядом по шляпкам гвоздей, скреплявших Забор Без Зазора. В доме Гектор никогда не курил, чтобы Инесса не задыхалась в дыму, чтобы случайно не устроить пожар, и чтобы обои не пожелтели. Было прохладно, от чего, несмотря на сигарету, задышалось легче. На мраке неба отчеканился жёлтый полукруг луны. К лампе над дверью слетались серые мотыльки и едва слышно бились мохнатыми тельцами в источник живительного света. Подобным образом в мозг доктора пытались пробиться мрачные мысли о сущности Чигура и о собственном отступничестве, и Сильверман жалел, что не может отмахнуться от них, как от мотыльков. Инесса вернулась, когда бокал Гектора уже опустел, и он как раз подумывал налить ещё. — Да он тебя, никак, из дома выставил? — сказала она не то, чтобы в шутку. — Просто вышел подышать, — улыбнулся Гектор, подняв на неё глаза. Долго смотреть снизу вверх ему не пришлось: Инесса бросила сумку на крыльцо со свойственной ей небрежностью и села рядом, подобрав подол. Флор была в одной блузке, и Сильверман не думая снял джинсовку, чтобы набросить ей на плечи. — Юная заказчица довольна? — Ещё бы. Прыгала, как этот самый зайчик на сарафане. Говорит, тётя Инесса — волшебница. — Может, так оно и есть? — Я хоть кем буду, чтобы подольше там поторчать. Да, Гектóр, я не буду притворяться, что две престарелые дамы просто засплетничались. Я в жизни не останусь одна с твоим новым дружком. — Я понимаю. Мне сегодня тоже не по себе. Инесса в изумлении отстранилась. — Да ну. Я и смотрю, ты какой-то встревоженный. Что он натворил? Этот, как бишь его, Кецалькоатль. — Знаешь, лучше бы он что-нибудь натворил. Он даже ничего не сделал. Мы просто говорили… — О чём говорили? — Про его руку. Про мексиканцев. Суть не в этом. Хотя разговаривает он тоже своеобразно. Но и это не главное. Знаешь, он просто… страшный. Звучит грубо, но не знаю, как ещё сказать. — А никак больше и не надо. Я понимаю, о чём ты. Страшный — не в смысле как Квазимодо. В нём другое уродство заложено. Оно как водоворот. Или чёрная дыра. Смотришь на него, или говоришь с ним — и будто в бездну проваливаешься. Поэтому меня и колотит от его рожи. — Да, меня тоже. — Так выгони его к чёрту. Пусть прыгает в свою адскую колесницу и уматывает из нашего дома. — Не могу. Я в долгу перед ним. Я обещал помочь. — Ох, Гектóр, — Инесса обняла его за шею одной рукой, и доктор охотно уложил голову ей на плечо. — Не доведёт тебя до добра это рыцарство. — Прости меня. Ты была права. Но я не могу иначе, — в противовес словам о безысходности, Гектор почувствовал себя получше. Бурбон расплавил стеснявший грудь узел и разогнал по венам слегка дурманящий жар, а тёплое полуобъятие сестры Флор вселяло надежду и унимало страх. Спокойнее всего ему дышалось рядом с Инессой. — Мы с Ванессой смотрели кино, — помолчав, произнесла Флор своим голосом сказительницы, мягко перебирая его волосы на макушке. — Какой-то вестерн. «Два мула для сестры Сары». — С Иствудом? — Ага. Неплохой боевичок. Но я смотрела и думала: по нам с тобой сняли бы интереснее. Гектор таял, когда его гладили по волосам, и родной голос над ухом действовал усыпляюще. И всё же он протяжно вздохнул и прикрыл глаза в горькой усмешке. Покой и счастье могут, разве что, присниться, когда жизнь похожа на боевик. Хорошо, что у них с Инессой нет, и никогда не могло бы быть детей. Сильверман слишком любил их, даже метафорических. И не хотел, чтобы любой метафорический ребёнок смотрел на то, как убьют его отца или мать. Может, отчуждëнность и жуть Антона зародились в похожих обстоятельствах. Может, и Лисарди устоялся среди жестоких палачей, лишь пережив череду лишений. Да, так и есть. В людях нет зла — есть лишь изувеченное и уничтоженное добро. — Сходим завтра куда-нибудь? — предложил Гектор, начиная задрëмывать. — Пусть у нас будет не боевик, а романтика. Или приключения. — А давай, — заглянув ему в лицо, Инесса легонько шевельнула плечом. — Ты что, во сне говоришь? — Нет-нет. — Только не говори, что этот упырь едет с нами. — Не скажу. Его можно оставить одного. — Можно-то можно. А только он как пить дать что-нибудь свиснет. Или сломает. Или устроит нам засаду. — Не устроит. Я сделал нам иммунитет на ближайшие пару месяцев. — Это как же? — Пообещал ему операцию. На руке. — Неплохо. А дальше как? Мне нельзя умирать в мае. У меня ирисы зацветут. — Не знаю. Правда не знаю. Прости меня, Инес. Из-за меня всё разваливается на части. — Ты опять бредишь, док. Пойдём спать. «Если ты не можешь его убить, этим, в случае чего, займусь я», -подумала сестра Флор. «Этим я сделаю тебе больно, но ты будешь жить. Ты должен жить, Гектóр. Ты не угробишь себя на моих глазах. Тысяча Антонов не стоят тебя одного».