вы знаете, кто зажигает звёзды? тот, кто их разрушает и разбивает в небесную пыль.
Накаджима Ацуши. Он только вошёл в класс, а уже начал раздражать своим присутствием, потому что нелепое «всем привет, я новенький» звучало настолько неуверенно, будто он тряпка, что сразу же захотелось презрительно фыркнуть в лицо. Возможно, Акутагава так и сделал. Но только на расстоянии нескольких парт. Безупречное зрение давало возможность сидеть за последней партой, собственное желание заставило сесть рядом с окном. Иногда в том проскальзывали неплохие вещи: боящиеся опоздать ученики (Акутагава не опаздывал никогда), наседающий на других дворник («куда по листьям?!»), потрясающие восходы солнца. Весна расцветала каждое утро прямо перед его глазами. И невозможно было не восхищаться этой поразительной красотой. Весна была прекрасна. — Надеюсь, ты не против, — почти прошептал Ацуши, садясь за парту справа от Акутагавы. Классика жанра. Сначала они садятся рядом, все такие вежливые, а потом лезут для того, чтобы подружиться, ведь он такой загадочный и недоступный. Не то чтобы Акутагава стремился к этому — это раздражало — поэтому всё быстро заканчивалось: люди узнавали его получше и не могли смириться с тем, что он не такой, каким они его себе представляли. Как же так. Немыслимо. — Говоришь так, как будто мне есть дело, — пробурчал Акутагава, закатывая глаза. — Что? — непонимающе спросил мальчишка, теперь громче. Акутагава повернулся к нему, оценивающе осматривая, а затем с тягучим «ни-че-го» повернулся к своей тетради. Этот Ацуши… раздражал только больше. Зачем он сел рядом? Что ему нужно? Места ещё были, и Акутагава с радостью бы отправил куда-нибудь туда нового ученика, но на это, увы, не было никаких возможностей. Прозвенел звонок на урок, староста попросила всех встать, они поздоровались с учителем и, сев за парты, начали занятие. Последний класс старшей школы начинается.***
— Ого, я тоже такие люблю! Спасибо! — восторженно удивился А-цу-ши, беря из рук Изуми Кёки мармеладных мишек, от которых иногда, кстати, сводит зубы, а ещё очень хочется пить. Акутагава тоже такие любит. — Пожалуйста, — застенчиво ответила девочка, а затем снова уткнулась в свой бенто. Обеды всегда проходили раздражающе. Акутагава одиноко сидел за своей партой, жевал печёную фасоль с рисом и кусочки дайкона. Слушал, как этот приторный Ацуши пытался разговорить Кёку. Акутагава знал, что это бесполезно, потому что уже многие пытались это сделать. Но слышать, как та действительно отвечала, и весьма неплохо для почти незнакомых людей, поражало. Возможно, этот Ацуши не так-то прост. — А тебя, кажется, Акутагава зовут? — услышал Акутагава сквозь свои мысли. Совсем, совсем не прост. — Допустим, — ответил Акутагава, поворачиваясь к нему. — И что с того? — Держи, — Ацуши протянул свою ладонь. А в ней — разноцветные мармеладки. Не успел Акутагава как-либо отреагировать на это, как эти мармеладки уже аккуратно вложили ему в руку, видимо, приняв молчание за согласие. Кто так делает — ужасный кретин. Однако Акутагава не спешил кидаться на него. Всё ещё замерший, он медленно опустил взгляд на свою руку, пытаясь осмыслить вот это вот. Доброта? К нему набиваются в друзья? Хорошая попытка, но надо бы послать его куда подальше… — Спасибо, — вместо всего прочего пробурчал он, а затем отвернулся к бенто, положил сладкий мармелад рядом с ним и продолжил свой скучный обед. Ацуши раздражал лишь больше.***
Акутагава не общался ни с кем. Если в средней школе у него удавалось оставаться относительно дружелюбным, то подростковый возраст превратил его в замкнутого и необщительного парня. Дело было даже не в чём-то травмирующем и не в людях вокруг — просто не хотелось общаться с кем-либо, никто не цеплял, чтобы к нему тянуться. Поэтому обычно он всегда старался быть в стороне. Не очень приятный опыт попытки в отношения усугубил положение, но Акутагава уже давно это принял и отпустил. И не дай боже, если кто-то об этом узнает. Но этот А-цу-ши… было в нём что-то такое едва уловимое. Доброе и искреннее. Он хотел общаться не потому что они одноклассники и так положено, а… просто так? Это заставляло быть ещё подозрительнее. Акутагава всегда старался быть начеку. — Хэй, Акутагава, хочешь с нами? — и в этой фразе улыбка, ожидание. Он перевёл взгляд и увидел, что рядом с Ацуши сидела Кёка, и они оба что-то высматривали в его мобильном телефоне. — Что там? — незаинтересованно спросил Акутагава, приподняв бледную бровь. Ему действительно было неинтересно. Ну, почти. — Я на этих выходных ездил на природу и сделал красивые снимки, — ответил Ацуши, приподнимая телефон, как бы доказывая свои слова. Хотя это было бесполезно — всё, что смог различить Акутагава, был светящийся голубым экранчик. Такой маленький, как будто телефон совсем детский. Кёка выглядела как обычно — непроницаемо и отстранённо. И тем не менее она сидела рядом с Ацуши, придвинув свой стул к его парте, и ждала, что скажет Акутагава. — Ладно, давай, — выдохнул он, а затем подошёл к парте и наклонился ближе, чтобы посмотреть. Пусть считает это снисхождением. В телефоне — красивые яркие снимки свежей зелени, полевых цветов, в отдалении видно горы и белоснежные облака на чистом голубом небе. И это всё, казалось бы, такое обыкновенное, статичное, но на снимках оно будто ожившее и действительно живущее. Хотелось выразить свои впечатления сразу же — сказать, что всё это похоже на сказку или ясный сон, но Акутагава, прочистив горло, лишь выдал сухое «красиво». Этого было вполне достаточно, но… Ацуши хихикнул, смотря на Кёку, будто заражая своей улыбкой, и у той действительно слегка приподнялись уголки губ. Поразительно. Акутагава впервые видел, как Кёка улыбается. Она ведь тоже как он — сидела в уголке и ни с кем не контактировала, но вот она здесь, сидит совсем рядом и улыбается. И их улыбки такие заразные, что Акутагава перестал себя контролировать. Он слегка приподнял уголки своих губ, но успел отвернуться до того, как эти двое что-то увидели бы. Что-то с приходом Ацуши действительно сломалось. В Акутагаве — тоже.***
Наверное, Акутагава слишком долго строил из себя одиночку, отпугивая других, потому что теперь он словно нуждался в том, чтобы с ним заговорили. В нём всё ещё присутствовала гордость, но в А-цу-ши её вообще, похоже, не было. И сколько бы не хотел сопротивляться этому всему Акутагава, он всегда соглашался на любые предложения Ацуши. Пообедать вместе? Ну, если ты настаиваешь. Провести перерыв, слушая твой рассказ? Не то чтобы я хотел, но давай. Прогуляться вместе с тобой после школы? Ты… ты серьёзно… — Ну так что? — улыбнулся Ацуши выжидающе. Кажется, Акутагава и так подпустил его слишком близко. Он вообще пообещал себе, что в старшей школе будет заниматься только учёбой. И он действительно следовал этому обещанию последние два года, получая максимальные во всей параллели оценки, а теперь… — Давай, — ответил он тихо, сразу после кашляя в сжатый кулак. А теперь у него, похоже, есть друг. И этот друг выходил за все рамки дозволенного. Во-первых, Акутагава всё ещё придерживался идеи постоянной вовлечённости в учёбу. Он по-прежнему хорошо учился, идеально выполнял все домашние задания, безупречно отвечал у доски. Но этот Ацуши был к подобному так небрежен, что это вызывало и непонимание, и отторжение. Теперь он вечно цеплялся к нему — то ему нужен ластик, то уточнить номер страницы учебника. Он отвлекал его, и этим страшно бесил. Во-вторых, в прошлом тихие и мирные перемены с постоянным созерцанием прекрасного в школьном окне сменились какими-то странными активностями: то Ацуши рассказывал истории из своей жизни, то показывал новые фотографии, то вытягивал их с Кёкой поиграть в какие-то глупости. И если Кёку такое устраивало, то Акутагава чувствовал себя странно. Он успел забыть, каково это — когда у тебя есть реальные друзья. В-третьих, привычные походы из школы домой тоже превратились в бесконечный трёп ни о чём, а обычное время пути до дома в 14 минут превратилось в полчаса и даже больше. Потому что Ацуши жил чуть ли не в соседнем доме — они расходились на последнем перекрёстке, а Кёка, как оказалось, жила прямо на половине их — уже совместного — пути, поэтому каждый раз они провожали её до самого дома, а потом остаток пути шли просто вдвоём. И как им только удалось втянуть Акутагаву в это?***
Но даже если школьная повседневность сильно изменилась, неизменной оставалась жизнь вне школы. Потому что в одном Акутагава всё же лукавил. Кроме учёбы, зубрёжки и бесконечного количества книг в его жизни было ещё одно увлечение — проза. Нелепая, бездарная, чёрная, гадкая. Она выворачивала из него всю злобу, ненависть и всё вдохновение. Этот мир уже успел для него омрачиться, и этот мрак нужно было куда-то выплёскивать. Он знал, каково это — хранить всё в себе до последнего, поэтому больше не мог такого допустить. Под влиянием настроения и мифической Музы он писал о том, что приходило в голову, воплощая образы словами и сочетаниями. И об этом никто, никто не должен был узнать.«ты прекрасно разбираешься в оттенках чёрного. ты видишь темноту там, где её, казалось, найти нельзя. каждый лучик солнца скрывал в себе какой-либо её оттенок. может быть, не стоило так увлекаться тем, что называется реальностью. она ведь не собирается давать пощады тем, кто утратил возможность к воображению. все цвета вокруг становятся темнее, темнее, темнее. в конце концов этот мир становится чёрно-белым с лёгким привкусом серости на кончике языка. смешение цветов приводит к одному и тому же результату. и вот уже привычные вещи осточертели в своей привычности, а то, что приносило радость, приносит чувство неудовлетворённости, чувство, что это не то, чего ты ждал, чего хотел. может быть, не стоило так увлекаться тем, что называется реальная жизнь. она приносит утрату, она приносит обыденность, она приносит всевозможные оттенки чёрного, на которые только способен окружающий мир. они затягивают, заставляя проваливаться в пропасть, они затягивают, заставляя почувствовать себя на вкус. пробуй и наслаждайся».