я ненавижу этот странный, до боли знакомый момент, когда тебя разрывает изнутри на сотни тысяч ножей, готовых в любую секунду наброситься с новой силой на собственное сердце. разрывает, совершенно забываясь — забвение столь сладкое, что каждый миг своей чёртовой жизни ты испытываешь бессилие, и огонь в глазах потухает так резко, словно ты никогда и не был живым. я не хочу оказываться в чьих-то руках сильнейшей гранатой.
Акутагава чувствовал себя до бесконечности паршиво. Ему было больно из-за Ацуши, из-за его невзаимности и того, что чувства наоборот становились только сильнее. Как будто Акутагаву тянуло к неприятностям, а они ждали его с распростёртыми руками. Не то чтобы Акутагава реально на что-то надеялся. Или же… Да, именно надежда даёт разочарование. Надеяться в глубине души на положительный исход — не это ли удел глупцов? Он уже попадал в эту ловушку, и попался снова, как будто никогда не знал, каково это. Надеяться, даже когда всё абсолютно и точно понятно. Надеяться, что конец — это новое начало, что чёрное — это белое, что окончательное «нет» — неуверенное «да». Бессмысленно и нелепо. Слишком… просто слишком. Хотелось рассмеяться тому, как судьба снова повторяется, нависая оскалом над ним и его жалкой жизнью. Хотелось никогда не видеть этой чёртовой улыбки. Хотелось ничего не чувствовать. Вообще ничего. Потому что кроме бесконечных мыслей об Ацуши его поглощало глубокое чувство вины. Jinko больше не писал ему и не комментировал его посты. Совсем. Обычно Акутагава никогда не был инициатором их общения, обычно Jinko сам каждый раз находил повод написать, что-то спросить, обязательно найти ещё одну самую обычную, но, может, оттого и вполне привлекательную для обсуждения тему. Наверное, со временем Акутагава начал воспринимать его как данность, как второстепенный план, совсем недостойный хоть раз выйти на первый. И это давило, потому что Jinko молчал, вполне справедливо показывая обиду, и Акутагава тоже молчал, потому что он подлец, который не знает, что делать с чужими невзаимными чувствами. Он поступал не лучше Дазая. Ацуши испытывал бы нечто похожее, если бы Акутагава осмелился ему признаться. Обрекать человека на столь бесчеловечное испытание? Это тоже было слишком. Лучше самому молча перетерпеть бурю, пока она разрушает всё на своём пути, а затем разобраться со всем погромом, и тоже в одиночку, ведь он действительно может с ним справиться. По осколкам, ниточкам, крупинкам. Акутагава правда пытался быть лучше: хорошо обращался с друзьями, помогал, давал действенные советы. И так жалко сломался перед человеком, которого даже ни разу не видел перед собой. Интернет-пространство обрекало на то, чтобы грехи превышали любую волю? Его срыв был закономерностью? Чувство вины разгоралось сильнее. Он всегда знал, что был отвратительным. Но это знание ни разу не помогало. Ни в чём.***
Ацуши Накаджима: «Сегодня без меня, я приболел :( » Почти синхронное уведомление, шуршание, тихий вздох и начало вялых шагов. Акутагава стоял рядом с Кёкой, вместе с ней ожидая Ацуши, потому что тот опаздывал, а теперь всё прояснило его сообщение. Даже как-то… вовремя. Его не хотелось видеть. Акутагаве нужно время. После их последних встреч это казалось единственно верным решением. — Как вчера всё прошло? — прочистив горло, спросил он. До этого они стояли в полной тишине, каждый погружённый во что-то своё. Акутагава в целом не был настроен на разговоры, напряжённо ожидая прихода Ацуши; Кёка поймала это настроение и без проблем поддерживала молчание. Но теперь, когда угроза в виде Ацуши ушла, можно было расслабиться. Кёка слегка улыбнулась: — Неплохо. Акутагава кивнул, ожидая продолжение. Теперь отвлечённые разговоры, казалось, были лучшим лекарством. Тем более — с ней. — На удивление, она и сама хотела подойти ко мне, чтобы познакомиться. Её зовут Люси. Мы быстро нашли общий язык, — Кёка посмотрела на него, и только тогда Акутагава догадался что-либо ответить. Он правда слушал, но всё равно его мысли улетали в ненужные места. — О, рад за тебя. — Из-за чего ты расстроен? Акутагава почти остановился, не ожидая услышать настолько прямой вопрос, но Кёка всегда была прямолинейна — никогда не лгала и не скрывала. В чём-то у неё можно — нужно — было поучиться. — Удивлён твоей проницательности. — Это Ацуши — слепой. А я нет. Акутагава вздохнул, грустно улыбаясь одним уголком губ: — Вот поэтому я и расстроен. Хотя… так даже лучше? — Почему ты так думаешь? — Было бы неловко продолжать общение, когда один отверг другого. Кёка понимающе кивнула, замедляя шаг. До школы оставалось совсем немного, но она будто хотела подольше побыть с ним в этом моменте — побыть рядом, выслушать, поддержать. И это было бесконечно ценно. — Ему кто-то нравится? — спросила она. Акутагава почувствовал тяжесть в груди — снова едкий ком, давящий на горло, мешающий говорить. Слышать это было будто бы труднее, чем просто обдумывать, ведь сказанное точно было реальностью. Акутагава хмыкнул, опуская голову вниз и смотря на свои туфли — на них уже осела едва заметная пыль. — Он же постоянно сидит в своём телефоне. Вечно кому-то пишет и… — он хотел бы пнуть что-нибудь, вымещая накопленную злость, но идеально ровный асфальт не оставлял никаких шансов. — Меня всегда это раздражало, и только недавно я понял, почему. Кёка кивнула, безнадёжно смотря ему в глаза. Слова здесь были не нужны. Открывающаяся дверь школы возвращала в привычный мир обязанностей.***
Несмотря на разрывающее изнутри чувство, этот мир продолжал идти вперёд: одноклассники переговаривались между собой, учителя в спешке меняли кабинеты. За школьным окном, куда Акутагава почти перестал смотреть, уже давно расцвело лето, яркими красками заполняя весь город. В ближайшем парке был период цветения его любимых цветов, в ближайшее время прогноз погоды передавал, что будет отличный день. И всё равно хотелось поставить всё это на паузу. Остановиться, чтобы иметь возможность успокоиться. Вдохнуть поглубже воздух. И выдохнуть, заставляя себя представлять, что это в самом деле работает. Взгляд невольно то и дело цеплялся за место, где сидел Ацуши, за его парту, где извечно лежали его чуть помятые тетради, в конце которых он всегда хранил по листку для рисования. Ацуши закрашивал каждый рисунок, чтобы никто не увидел, и только Акутагаве иногда удавалось застать хотя бы мгновение — это были цветы, листья, деревья. Ацуши был олицетворением лета. Чёрт. Он отвлекал, даже не находясь в классе. Его не было уже второй день, и пока Кёка пыталась безрезультатно наведаться к Ацуши с фруктами, Акутагава просто делал вид, что это не его дело. Несколько отдалиться даже сейчас казалось правильным решением, потому что хоть миллиметр ближе, чем обычно — и он не выдержит. Ну да, заболел, что поделать? Пусть выздоравливает и приходит снова в школу. Они по-прежнему ждут его, и будут рады, когда он вернётся. — Ему что-то передать от тебя? Акутагава замер, держа учебник в руке и так и не убирая его в рюкзак. Всё, что крутилось в его голове, было невозможно передать через кого-то — слишком гадко и нелепо, слишком лично и обличающе. — Пусть выздоравливает.***
скажи, где мой разум? кажется, я потерял свою голову, когда падал в кроличью нору.
«Прости» Акутагава нахмурился, чувствуя себя до невозможности глупым. Сначала всё испортить на эмоциях, чтобы затем так просто и легко заглаживать вину? Он слишком много сказал Jinko непростительного — тому, кого должен был понимать. Им обоим нелегко: ему — из-за Ацуши, а Jinko — из-за него. И хоть кто-то в этой ситуации должен помогать, а не быть в неведении. «Прости меня. Я знаю, что извинений мало, поэтому пойму, если ты не захочешь. Может, это прозвучало бы глупо, особенно сейчас и перед тобой, но в каком-то смысле я понимаю тебя. Меня тоже отвергли, и пусть совсем не жестоко, точнее, совсем никак, но мне было паршиво. И, не зная, как быть с этим, я просто сорвался на тебе. Это отвратительно, мне очень жаль. Ты этого не заслужил, ты вообще не заслужил ничего плохого. Признание в чувствах — это смелость, и ты не должен чувствовать себя плохо из-за того, что открылся. Как видишь, я очень неудачный объект для симпатии. Мало того, что я идиот, не умеющий в нормальную коммуникацию, так ещё и не существую в твоей реальности» Акутагава задержал дыхание, перечитывая написанное. Было волнительно, и его немного трясло. Сожаление, раскаяние, ненависть к себе — всё смешалось в непонятное нечто, пытающееся разворотить его грудную клетку. С каждым разом это «нечто» было всё ближе к заветному финалу. Он отправил сообщение Jinko, после сразу же закрывая диалог. Он не выдержал бы, если бы увидел ответ раньше времени — раньше того, как он хоть немного успокоится и свыкнется с мыслью, что он действительно это сделал. Извиняться — искренне, от всего сердца — сложно. Отбросив телефон в сторону, Акутагава попытался занять себя чем-то другим. И почему-то этим «чем-то» всегда была учёба. Заканчивая с литературой, для которой нужно было прочесть небольшую новеллу, Акутагава услышал звук уведомления и вздрогнул. Слишком быстро. Jinko ответил слишком быстро. Акутагава ожидал, что его сообщение прочтут и, оставив без ответа, удалят чат. Или ответят, но через несколько часов, отправив короткое, но ёмкое «пошёл к чёрту». Так следовало отвечать таким, как он. Но, может быть, это не Jinko? Акутагава аккуратно подошёл к телефону и включил экран, с трепетом от ужаса видя именно то, чего боялся. Уведомление не вмещало весь текст, но первые строчки определённо пошатнули что-то внутри. Jinko: «Хэй, я не обижаюсь на тебя. Мне кажется, в каком-то смысле ты был прав. Мы просто общаемся, конечно, много и долго, но этого всё ещё недостаточно, чтобы правда узнать тебя. Мне казалось, я знаю тебя по твоей прозе, по каждой напечатанной тобой буковке, но ты всё ещё являешься для меня в каком-то смысле незнакомцем. Как и я для тебя. Конечно, это осознание ни капли не ослабляет моих чувств, но я обязательно с ними справлюсь. Я не обижен, я и не ожидал положительного ответа на моё признание. Я просто хотел, чтобы ты знал, и всё» Акутагава перечитывал написанное раз за разом, пытаясь понять, что он чувствует. Как можно было уместить всё в один текст? Это и в каком-то смысле облегчение, ведь он не хотел прекращать общение, и в каком-то смысле сожаление, что Jinko, несмотря на очевидное пренебрежение к самому себе, не просто принял это, но и думал, что достоин только подобного. Это было неправильным. Jinko был слишком добр к нему. Акутагава только хотел начать печатать свой ответ, как увидел, что Jinko продолжает что-то писать, поэтому решил дождаться следующего сообщения. И это, пожалуй, было ещё волнительнее, чем когда он ждал его ответ до этого. Jinko: «Моё молчание не говорит об обиде. Я подумал, что нам обоим нужно время, чтобы тот разговор улёгся в наших головах. Тем более, ты тогда писал о нестабильности, и я не должен был вываливать на тебя такую информацию, но всё равно сделал это, потому что больше не мог скрывать. Это было эгоистично с моей стороны, и я попросил прощения. И я молчу, сейчас я молчу, потому что жду, когда наши нестабильности перестанут быть таковыми» Jinko: «Но я был бы чертовски счастлив, если бы ты существовал в моей реальности» Чёрт. Jinko: «Но не будем об этом!» Чёрт, чёрт, чёрт. Акутагава быстро стёр позорную влагу в уголках глаз, пытаясь не выглядеть для самого себя слабым, и принялся наконец печатать ответ. «Если бы ты существовал в моей реальности, я бы тоже был счастлив. У тебя огромное сердце, но не нужно позволять другим ранить его. Ты должен был отчитать меня за всю мерзость, что я тебе написал, так что имей это в виду» Jinko: «Значит, мир?»***
я могу показать тебе то, что спрятано между строк, но я боюсь, что твои глаза обманут и вновь совершат ошибку. ведь одно и то же небо для каждого — разных цветов.
Акутагаве не могла сопутствовать удача столь долго, чтобы залечить одну огромную рану, так что уже через день Ацуши вернулся в школу, пропустив первый урок из-за оформления какой-то справки. Его бодрый, вполне здоровый вид показывал, что у него всё в полном порядке. И Акутагава тоже должен был показывать своим видом что-то такое же, но у него не получалось. — Ты меня избегаешь что ли? Эй! Акутагава увеличил шаг, делая вид, что не слышал. Он ведь может просто задуматься, в самом деле. Это вполне обычно и ни капли не подозрительно. — Акутагава! Грузное тело навалилось на него где-то сбоку, Акутагаве пришлось остановиться: — Да?.. Кёка, подошёдшая к ним, недоумённо нахмурилась, но не сказала ни слова. Ацуши отстранился, но продолжил возмущаться. — Ты оглох? Я столько тебя звал! Акутагава молча смотрел то на Ацуши, то на Кёку, и только потом заторможено ответил: — Я задумался. Конечно, Ацуши сразу же заметил его состояние, это было проще простого. Поэтому уже в следующую секунду он смягчился и аккуратно спросил: — Что-то случилось? Акутагава посмотрел ему в глаза, они выглядели так завораживающе больно, потому что сердце пробивало грудную клетку, оно рвалось вперёд, сквозь рёбра, разрывая белоснежную рубашку на сотни кровавых кусков. В свете солнечных лучей, пробирающихся сквозь коридорные окна школы, это определённо выглядело бы завораживающе. Или Акутагава переоценил драматичность ситуации. Кёка тоже внимательно смотрела на него, пытаясь самой понять, насколько присутствие Ацуши его ранит. И, кажется, она понимала, поджимая в сожалении губы. Акутагава не хотел, чтобы его недомолвка и незнание Ацуши как-либо повлияли на неё, но вот они здесь. Это было неизбежным. — Нет, всё нормально, — медленно ответил Акутагава, собирая себя по частям. — Просто нет настроения, наверное. Повисла пауза. Акутагава понял, что выдал слишком много ненужного, поэтому попытался хоть как-то исправиться: — Но скоро пройдёт. Точно. У меня так бывает иногда. Ацуши внимательно всматривался в него, затем аккуратно спросил: — Что нам нужно сделать… для тебя? Его лицо выражало крайнюю обеспокоенность, он правда хотел помочь — и это ни капли не помогало. — Я хочу побыть один. Но скоро вернусь в строй, — ответил Акутагава. Ацуши отстранился от него, убирая свою ладонь с его плеча — только сейчас можно было понять на контрасте, какой тёплой и нужной та была. — Тогда мы ждём тебя, — с улыбкой сказал Ацуши. Кёка тоже мягко улыбнулась, но в уголках её глаз можно было узнать печаль. Она посмотрела на Ацуши, будто предлагая пойти, а затем они двинулись дальше по коридору, оставляя Акутагаву одного. Ждать придётся долго.