я знаю, что я пришел сюда один и я уйду один, и мне никто не нужен
но что сделать с тем, что мы едины и вечно в поисках своей половины
малыш, здесь ни у кого не хватит сил опустошить эту чашу
она не имеет дна, в ней столько любви, что тебе самому становится страшно
♫ Alai Oli — Поток
Писательством много денег не заработаешь, пока ты — начинающий; основным источником дохода Мичиру было преподавание музыки. Она давала частные уроки, и нередко для этого приезжала на дом — за такие занятия платили больше. Искусство важнее всего, но деньги также играли в ее жизни не последнюю по важности роль: без денег невозможно будет купить краски и кисти, заплатить за интернет, где она писала черновики романов, и заменить струны на скрипке, если старые порвутся. Новую ученицу звали Томоэ Хотару. У ее отца, Томоэ Соичи, был приятный низкий голос, и он общался с Мичиру даже слишком вежливо — особенно с учетом того, сколько должен был выложить иен за каждый час. Их дом, около которого затормозил изумрудный субару Кайо, был аккуратным небольшим особняком. Во дворе мерно стучал содзу. Соичи оказался мужчиной лет тридцати пяти. Несмотря на молодой возраст — седой. Круглые очки делали его лицо мужественнее. Хотару была двенадцатилетней девочкой, очень тихой и милой. Чересчур тихой. Мичиру предпочла бы более энергичного ребенка — пусть даже непослушного: таких легче заставить слушаться, чем расшевелить пассивную натуру; но в случае Хотару ее пассивность была вызвана слабым здоровьем. Ее кожа бледностью могла сравниться с мелом, на фоне черных волос это было еще заметнее. Темные глаза казались двумя пропастями на худеньком лице, которое ничего не выражало. — Ее ничего не интересует, — скорбно говорил Соичи, наливая чай; он пригласил Мичиру на чаепитие, прежде чем та начнет заниматься с его дочерью. — Она… возьмите печенье, Кайо-сан. Взяв печеньице, Мичиру положила его в рот — миндальное, сладкое, судя по качеству выпечки — не магазинное. — Когда она была совсем малышкой, случился пожар, — продолжил Томоэ. — В этом пожаре погибла моя жена. А Хотару… — он покачал головой. — Она родилась не совсем здоровой, а когда она потеряла мать и получила ожоги… С возрастом это начало перерастать в тяжелую форму депрессии. Ее травят в школе, я перевел ее на домашнее обучение. Она не улыбается, редко разговаривает, ей ничего не интересно, — Соичи провел ладонями по лицу. — Она угасает. Я хватаюсь за каждую соломинку. Психотерапевт посоветовал арт-терапию… — Но, надеюсь, вы понимаете, что я не врач, — сказала Мичиру. Ей было жаль отца Хотару и саму Хотару, но если Соичи надеется, что она решит его проблемы, сыграв на скрипке, то потом, разочаровавшись, может предъявить ей претензии. — Конечно. Не беспокойтесь, Кайо-сан, я сам — доктор. Я не жду от ваших с Хотару занятий ничего сверхъестественного. Просто надеюсь, вдруг это как-то ее расшевелит… не зря говорят, что музыка — врачеватель души. — Не зря, — согласилась Мичиру, но сама от себя ожидала гораздо меньшего. Ей ни разу не приходилось бывать в роли психолога. В комнату Хотару она входила не без некого внутреннего страха — так чувствовала себя, идя на экзамен, когда училась. Хотару сидела на скамеечке у открытого пианино, сложив руки на коленях, и смотрела куда-то в пустоту. Подвинулась, позволяя учительнице сесть рядом. — Что ты знаешь о музыке, Хотару-чан? — преувеличенно весело спросила Мичиру. — Ничего особенного, — еле слышно пробормотала она. — Музыка есть музыка. — Правда? — ловкие пальцы Кайо пробежали по клавишам, наиграв веселую мелодию «Маленькой ночной серенады-рондо» Моцарта. — Какая это музыка? Хотару пожала плечами. — Красивая. — Нет, какое у нее настроение? — Светлое, — подумав, сказала Томоэ. Мичиру оценила сравнение — тоже считала эту серенаду именно светлой. Ее пальцы снова забегали по клавишам, наигрывая другую мелодию — совсем другую. — А у этой какое настроение? — Грустное, — Хотару сдвинула бровки. — Она будто плачет. Ноты «Лебединой песни» Шуберта вправду словно плакали. Мичиру одобрительно кивнула, заиграв следующую — Томоэ вздрогнула. Едва заметно, но вздрогнула. — А у этой? — Темное, — она поежилась. — Будто… угрожающее. Снова Мичиру мысленно с ней согласилась — такой и была Пятая симфония Бетховена. — Видишь? Музыка может быть разной. Веселой, грустной и даже пугающей. Но гораздо чаще она успокаивает, вдохновляет, окрыляет и дарит веру. Музыкой можно описать любое чувство. Злость, страх, счастье, печаль, обиду, любовь… — И музыка дарит желание жить? — спросила Хотару. Кайо кивнула. Томоэ сцепила руки на коленях, глядя мимо учительницы — на клавиши. — Потому отец вас и пригласил. Он думает, что я не хочу жить, — проронила она. — А ты хочешь? — ляпнула Мичиру, тут же прикусив язык. Не психологом нанималась, надо было перевести тему, и все… — Нет, — подтвердила опасения Соичи его дочь. — Это бессмысленно. Я приношу всем только горе, и сама не испытываю радости, а если так — то зачем я нужна? Наверняка ей не раз говорили, что она нужна своему отцу. Что нужна друзьям, если они у нее есть. Что нужна, возможно, еще каким-то родственникам. Обычно в таких случаях так и отвечают — так принято. Ты нужна, важна, любима… Хотару это не помогло. Да и кому бы это помогло? — Все мелодии, которые я сейчас тебе сыграла, — сказала Мичиру, — сочинили люди. Невеликое открытие я совершила, да? — усмехнулась она. — Но представь, как это сложно. Если ты пишешь стихи или рассказы, то ты используешь фантазию, перенося свои мысли на бумагу с помощью букв, букв, которые знают все. Если ты пишешь картины, то ты вовсе не пользуешься никаким алфавитом, чтобы перенести свою фантазию на холст. Но если ты пишешь музыку… ноты гораздо сложнее букв и иероглифов. К тому же, их гораздо сложнее сложить в голове воедино. И все же композиторам это удавалось. Ты знаешь, кем был Людвиг ван Бетховен? Хотару покачала головой, и Мичиру воодушевилась. — Он был великим музыкантом. Это он написал ту симфонию, которая тебя напугала. Но есть еще более особенная симфония, — ее пальцы взлетели над клавишами, быстро-быстро порхая с одной на другую. — Девятая. — И что в ней особенного? — недоверчиво нахмурилась Хотару. — Бетховен написал ее, будучи глухим. Впервые лицо Томоэ изменилось — глаза чуть расширились, в их черноте блеснуло что-то, похожее на удивление. — Глухим?.. — Он был признанным гением еще при жизни, получил славу, будучи молодым, и гордился этим. Но когда ему было двадцать шесть, всего двадцать шесть — он начал терять слух. У него было воспаление внутреннего уха. Он думал о самоубийстве; болезнь не была смертельной, но как музыканта, она его убивала. И все же Бетховен не умер. Сначала он общался с людьми с помощью слуховых трубок, потом — использовал тетради, где его друзья писали, если хотели к нему обратиться. И он помнил ноты, поэтому не бросил музыку. Он смирился, ибо ему казалось немыслимым покинуть этот мир раньше, чем он исполнит все, к чему чувствует себя призванным — и начал работать над новой симфонией, которую назвал Героической. Хотару помолчала. — А что, если я не чувствую, что не исполнила всего, к чему призвана? Что, если я ни к чему не призвана? Мичиру развела руками. — Прости, но я твой учитель музыки, а не психотерапевт. Попробуй сыграть гамму. К концу урока Мичиру вымоталась до предела — впору было поверить в существование энергетических вампиров. Хотару тянула из нее энергию с аппетитом оголодавшего упыря; при этом она ничего не говорила — просто сидела с кислой миной. Не играла ноты, а тыкала пальцами по клавишам. Не человек — пустышка. Обычно конца урока с нетерпением ждут ученики, а не учителя, но Кайо то и дело украдкой поглядывала на часы, отсчитывая минуты до конца своей пытки. Улыбка липла к ее губам противной клейкой лентой. То ли в качестве дополнительной благодарности, то ли извинения, когда все закончилось, ей снова предложили чаю или кофе, и Мичиру не стала отказываться; Соичи, как собеседник, нравился ей больше его дочери. Взяв печенье, Мичиру запила его глотком ароматного кофе, думая, что не отказалась бы от чего-то покрепче. Занятие с Хотару оказалось той еще эмоциональной встряской. — Вы не откажетесь от нее? — Соичи заглянул ей в глаза взглядом уличного пса, который просит угостить его сосиской. — С ней сложно, — честно сказала Мичиру. — А я, повторяю, не врач… — Я понимаю, Хотару трудная девочка, но… как насчет повышения оплаты за урок? Как насчет пятнадцати тысяч иен в час? Мичиру чуть не поперхнулась — обычно за час урока она брала девять тысяч иен. Почти вдвое больше… с одной стороны — грабеж, с другой — за девять тысяч она не продержится с Хотару и недели. Все логично; Соичи считает, что дочери нужна арт-терапия, а более взрослые и профессиональные учителя не пожелают тратить время и нервы на Хотару даже за миллион. — Договорились, — сказала она. — Я дома! — раздался из прихожей знакомый голос. Очень знакомый. — Добро пожаловать домой! — отозвался Соичи. Послышался стук сброшенных ботинок, и вскоре на кухню вошел… Мичиру застыла, шокированно глядя на него, и он тоже застыл, неверяще на нее уставившись. Харука Тено. Что он здесь делает? Почему он здесь — дома? Что происходит?..***
Харука вызвался ее проводить. По пути вынул пачку Hi-Lite, спросил: — Можно закурить? Мичиру кивнула, и он щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету. Протянул пачку ей: — Хочешь? Она взяла сигарету, ловко вытащив тонкими пальцами. Харука хмыкнул, прикуривая ей: — Я думал, музыканты берегут голос. — Я не певица, — сказала Мичиру, затягиваясь дымом. — Я пианистка и скрипачка. — И писательница. В тебе много скрытых талантов. — Что насчет тебя? Меньше всего я ожидала встретить тебя сегодня. Хотару — твоя сестра? — Вроде того, — фыркнул Харука. — Дурацкая ситуация. Моя мать — сестра Соичи. Они с отцом уехали в Осака, а я приехал поступать в Тодай, остановился у дяди, да так и застрял. На свой дом пока коплю, а в Осака мне делать нечего. Плечи у него, как для парня, были узковаты, но, несмотря на это, он излучал мужественность, некую внутреннюю силу — дикую и привлекательную. Мичиру не могла не любоваться им украдкой. — Получается, мы все-таки будем встречаться, — улыбнулась она. — Получается, да, — усмехнулся Харука. — Если ты не сбежишь от Хотару. Ее аура — это нечто. Если бы в Японии была официально разрешена эвтаназия, я бы подарил ее Хотару на день рождения. — Как цинично, — заметила Кайо. — Цинично, — согласился Харука. — Но ты ее видела. — Видела… а вот и мой дом, — Мичиру остановилась у многоэтажки. — Спасибо, что проводил. — Да ерунда, ты недалеко живешь. Пару секунд Мичиру колебалась, не пригласить ли Харуку на чай, но решила, что не нужно — у нее есть Сейя, даже если эти отношения и не те, каких ей хотелось бы, сначала нужно разобраться с теми, что есть.