ПОМОЩЬ МАГИКАМ, оказавшимся в трудной жизненной ситуации. Быстро. Надежно. Анонимно. Объявление на столбе.
— Постарайся вспоминать адрес, — попросил Райан. — Мэйби, таблица? Таблица на доме был? — М-м. Егор напрягся, пытаясь отыскать в памяти хоть какую-нибудь зацепку. Глядя на Райана, сделать это было сложно. Правда, и не глядя тоже. Егор потер глаза: — Н-нет. Не помню. Я не помню, ч-черт. — Хорошо, И́гор, — успокаивающе сказал Райан. — Расскажешь еще? Что она был одетый? Помнишь? — Платье. Длинное, шелковое.***
Шелк, полупрозрачный, как вытертое от пыльцы крыло бабочки, переливался на весеннем солнце. Нижний край длинной, до пола, юбки уже порядком замызгался, зато чуть выше бледно-серая ткань при каждом шаге облепляла стройные упругие икры. Белоснежные крылья были коротко, по последней моде, подстрижены, волосы наоборот — струились по спине, сбиваясь между округлых ягодиц тонкими золотистыми ручейками. У входа в подвал она притормозила и обернулась через плечо. Дрогнули пики ресниц, коварно изогнулись алые тонкие губы: — Не передумал, красавчик? — Если я передумаю, солнышко, — с приторной улыбкой ответил Егор, — ты отправишься туда, где из клиентов будут старый леший да всеми забытый банник. — Он приподнял автомат и ткнул дулом прямо под основание обкромсанного крыла: — Вперед, Глушкевич. Договор дороже маны. — Вот только попробуй сдать меня в миграционный, козлина, — прошипела она. — На себе почувствуешь, что такое месть вилы. По ступеням она спускалась, придерживая в руках подол и тем самым приоткрывая вид отнюдь не на туфельки-лодочки. Егор прикинул, что интересно было бы глянуть в лицо тем, кто ее снимает, когда вместо женских ножек им на плечи копыта забрасывают. Или это особый вид извращений? Скорее, второе, ибо зарабатывала профессиональная путана Эля Глушкевич побольше Егора эдак на порядок. За спиной лязгнула металлическая дверь, и они оказались внутри. Единственной грязно-желтой лампочки едва хватало, чтобы осветить помещение. Сырой бетонный пол был завален обломками кирпичей и сломанной мебелью, на стене красовался след от рифленого мужского ботинка и традиционная наскальная живопись. Эхо смолкло, и Егор покрепче сжал рукоятку. По долгу службы ему пришлось повидать не один десяток таких подвалов, но в этом было что-то особенно неприятное. Тревожное что-то. Егор поморщился: — Чем так воняет?.. — Крыса сдохла? — равнодушно передернула лопатками вила. Изящно лавируя между хламом, она процокала к противоположной стене и скрылась в черной пустоте арки. На пояснице собирался холодок, но тяжесть запасного маноблока в разгрузке немного успокаивала. Егору не нужно было прикидывать, он знал: секунд десять, чтобы закачать в себя достаточную для минимальной защиты дозу. Еще секунд тридцать, чтобы закачаться по полной. Нечисть типа домового за это время его, конечно, не вырубит, но попадись кто посильнее… В мозгах крутилось давно забытое детское: «Направо пойдешь — голову потеряешь…» Эх, ладно. Головы у него никогда и не было, так что... Он включил фонарик и последовал за вилой, матерясь каждый раз, когда под ноги попадался очередной кирпич. Дышалось тяжко. Если здесь кто-то и сдох, то не одна крыса, а как минимум рота. М-да, учитывая полуразрушенный фасад, от подвала большего ждать и не приходится. Из темноты послышался сначала дробный стук, потом осторожный голос вилы: — Дядя Люк, это мы. Егор подошел и посветил: очередная дверь, на этот раз обычная деревянная, только скрытая в арке. С той стороны защелкали замки, дверь скрипнула, натягивая цепочку и являя невысокого мужичка лет пятидесяти с большим мясистым носом и седыми клоками волос над острыми, висящими в разные стороны ушами. Мужичок, очевидно, тот самый дядя Люк, быстро оглядел гостей и, звякнув цепочкой, распахнул дверь уже по-человечески. Если это слово вообще было уместно в данной обстановке. Комната оказалась небольшой и даже уютной: зеленый абажур, под ним круглый стол, на котором лежал старый раззявленный башмак и сапожные принадлежности: шило, обрезки шагреневой кожи и какие-то здоровенные катушки. Рядом стоял стул, кое-как заправленная койка и трухлявое продавленное кресло. Напротив на полу еще один «абажур» — закрытый плотным покрывалом и высотой почти с человеческий рост. Егор знал, куда идет, но все равно захотелось сглотнуть. Воняло здесь ничуть не лучше, разве что к уже знакомому смраду примешивался тонкий аромат сыромятной кожи и запашок курятника. Егор покосился в угол комнаты, где стояла старомодная ширма, расписанная выцветшими китайскими драконами. Наверняка мано-экстрактор отгородили. Детсад, честное слово. Ладно, он тут не за этим. — Я думал, ты шутки шутишь, — между тем проворчал мужичок и, сузив глаза, уставился на желтое око у Егора на рукаве: — С чего бы лепрекону доверять людику? И не просто людику, а опасному, из СКОМа? — И не просто из СКОМа, а из группы реагирования на агрессивную магию, — дабы избежать сюрпризов, уточнил Егор и тут же повернул левое запястье, продемонстрировав пустую шкалу мано-напульсника: — А теперь ты мне скажи, с чего бы не отягощенному маной людику доверять лепрекону? Чудик скривил серый рот: — Нету маны — закрывай карманы, — сказал он грубо. — Иными словами — убирайся вон. — У меня есть деньги… — начал было Егор. — Золота у меня и так полно, — оборвал его лепрекон. — Цена тебе известна. Не согласен — направление при входе на стене нарисовано. — Подожди, — онемевшими пальцами Егор щелкнул кнопкой разгрузки, и в ладонь вывалился тяжеленький, хранящий еще тепло тела маноблок. Чувствуя себя так, словно только что снял трусы, Егор протянул его лепрекону: — Вот. Этот маноблок — все, что осталось Егору от Чики. Тот рассказывал, как притырил его после облавы на такой же примерно подвал, где под видом прачечной скрывался серый мано-экстрактор. Обычно нашкодившие чудики при виде спецотряда разбегались, как тараканы с черствой горбушки. Но в тот раз хозяином оказался потерявший берега оборотень. И то ли полнолуние нагрянуло, то ли просто что-то пошло не так… В общем, все произошло молниеносно: заряд срикошетил, пробил накопитель, и они получили магический выплеск такой мощности, что в подвале взорвались все лампочки до единой. Самые ушлые из группы под это дело списали по несколько сотен киломанов, а Чика тогда ржал, что не иначе сам черт нашептал в левое ухо. О том, что группа реагирования приворовывает, начальство, конечно же, было в курсе. Впрочем, как и о том, что очередь из желающих рисковать своей задницей за весьма умеренный оклад перед главным управлением СКОМа не стоит. Но предположить, что кто-то из бойцов обнаглеет настолько, чтобы упереть целый блок казенной очищенной маны? Разумеется, такое никому и в голову не пришло. В общем, минуло уже два года, а Егор все берег это сокровище. Маноблок стал для него свидетельством того, что Чика в его жизни был и был именно таким: безбашенным отморозком, который если воровал, то по-крупному, если шутил, то так, что от смеха болел живот. А если любил, то… болело вообще все. Кроме, пожалуй, живота. И вот сейчас, когда серая коробочка, тускло блеснув матовой поверхностью, оказалась в пяти сантиметрах от корявой лапки чудика, пальцы вдруг свело судорогой. Кто бы мог сказать пару лет назад, что ему, легенде столичного ГРАМа, придется поступиться принципами и прибегнуть к помощи магиков? Если бы не они, Чика сейчас был бы с ним, а не гнил в Химках под гранитной плитой. И Егор тоже был бы живым. Они бы продолжали работать вместе, посылая на хер всех, кому не нравится. По вечерам смотрели бы тупые сериалы, засыпая в обнимку на диване. В свободное время выбирались бы в лес, погулять под первыми липкими листочками или попинать уже опавшие. Чика шутил, что осенний лес возбуждает аппетит — мол, все оттенки: от лагера до стаута. Он так хотел жить… И он точно не хотел, чтобы Егор умер вместе с ним. Пусть забирают свою проклятую ману и исправляют то, что еще возможно исправить. Егор шумно втянул носом, разжал пальцы, и морщинистая ладонь, подхватив маноблок, качнула его в воздухе, взвешивая. Лепрекон пожевал губами, потер кончик поросшего редкими жесткими волосками уха и дернул головой, пряча сокровище за пазуху засаленного зеленого кафтана. — Садись в кресло. Егор вдруг понял, что вила давным-давно куда-то испарилась, выполнив свою часть договора. — Секунду, — он покосился на закрытый покрывалом «абажур». — Секундочку… Перед тем, как начать… Какие у меня гарантии, что… я вообще выйду отсюда? — Никаких, — развел руками лепрекон. — Но твой труп нам нужен меньше всего. Каждое исчезновение СКОМовца — это дополнительная нервотрепка для всего чудесного народца. Ваши не особо стесняются устраивать ночные шмоны. Садись уже, — он как-то обреченно показал на замусоленное кресло. «Налево пойдешь — коня потеряешь, направо пойдешь — голову потеряешь, а прямо пойдешь — жить будешь, да себя позабудешь». Егор сухо сглотнул. Отлично. С головой вроде как все и так понятно; с конем, то есть с маноблоком, теперь тоже разобрались. Что же касается последнего… Он здесь как раз для этого: чтобы начать уже жить наконец. Егор осторожно опустил зад на твердый краешек продавленного кресла и побелевшими пальцами впился в подлокотники. Лепрекон сдернул покрывало. — Кх-ра-а! — из клетки взметнулся вихрь серых перьев, будто кто-то тряханул старой подушкой. — Муж-чи-чи-чи-чи-чина! От неожиданности Егор вздрогнул и сквозь медленно оседающий пух обалдело уставился на существо в клетке. За пятнадцать лет работы навидался он всякого, и если бы не ленился и проставлял галочки в классификаторе, неохваченных видов магиков осталось бы единицы, по пальцам пересчитать. Некоторые, типа родных домовых, встречались часто. Другие, вроде мигранта дяди Люка, — реже. Но ни разу, ни даже краешком глаза, не видел Егор птицу Сирин. Составители классификатора на высокопарные эпитеты не поскупились. Однако оценить верхнюю, женскую, часть Егор не смог бы при всем желании, ибо бессмысленные попытки разобраться в «прелестном» и «обворожительном» бросил еще в классе восьмом, когда влез в первую драку и, будучи прижатым к стенке, ощутил на себе «грубое» и «брутальное». Сейчас из объективных совпадений он мысленно отметил лишь «антропоморфная», от себя добавил «старомодная», — Сирин чем-то смахивала на Грету Гарбо, — а потом непослушными пальцами дернул верхнюю пуговицу форменной рубашки. От запаха гнилого курятника, собственной уязвимости и плохих предчувствий по спине стекали ручьи и начинало мутить. Лепрекон тем временем уселся за стол, нацепил очки и как ни в чем не бывало продолжил ковырять свой башмак, не обращая внимания на клиента. Качнув прикрытыми жидким пухом грудями, Сирин переступила на жердочке, вся раздулась, расхохлила невзрачные вороньи перья и, на секунду замерев, уронила на поддон большую белую плюшку. — Чи-чи-чи-чито надо? — хмуря тонкие брови, поинтересовалась птица, напомнив Егору их командира отряда, полковника Ершова, когда с утра пораньше стучишься в его кабинет. Егор заерзал на своем краешке. К тому, что придется проговаривать это вслух, да еще и при постороннем мужике, он не готовился. Иначе можно было не городить огород с чудиками, а попросту обратиться к нормальному человеческому психологу. — Я, конечно, могу уйти, — словно прочитав его мысли, отозвался из-за стола лепрекон. — Но в этом случае некому будет вовремя набросить на нее покрывало. А мы договорились, что твой труп нам ни к чему. — Чи-чи-чи-чито? — треснувшим голосом вновь потребовала Сирин, по-попугаичьи свернув голову на бок. — Я хочу забыть Андрея Чикина, — выпалил Егор и поспешно, пока холод предательства не сковал сердце, добавил: — Забыть, отпустить и никогда… — он запнулся. — Никогда больше… Птица слушала со скучающе-терпеливым видом — ну точно, вылитый Ершов на разборках. Позади нее мерно поскрипывало — раскачиваясь на стуле, лепрекон равнодушно продергивал через башмак джутовую веревку. «…прямо пойдешь — жить будешь, да себя позабудешь». — …никогда больше ни в кого не влюбляться, — выдавил наконец Егор севшим голосом. — Не в этой жизни. Сирин подняла когтистую лапу, по-пацански лихо заломила на прилизанной голове тусклую, как шапка Мономаха, корону и, прокашлявшись, объявила хорошо поставленным конторским голосом: — Не в этой жизни. Заказ две тысячи пятьсот шестьдесят один. Принято. А потом запела: Баю-баюшки-баю, Про судьбу тебе спою… Пальцы разжались на подлокотниках, стих скрип сапожной иглы, а отвратная вонь сменилась чудесным ароматом, наверное, каких-нибудь райских яблок. И под задом у Егора вдруг стало мягко-премягко, а позвоночник как будто превратился в пастилу. — Только сладкое забытье, — сквозь блаженную пелену услышал Егор. — За предсказания будущего он не доплачивал. А птица все пела…***
— Она все пела и пела, — Егор закинул руки за голову и поправил подушку. — Очнулся я уже дома. В своей квартире, сидя в этом вот кресле. — Когда это случалось? — Месяца три назад. В середине апреля. — А что она говорил в предсказании? — Не помню, — быстро соврал Егор. Райан уже давно перевалился на бок и теперь опирался на локоть, другую руку положив Егору на грудь. Ничего не хотелось. Абсолютно. Только лежать вот так и следить, как в такт дыханию перед глазами движется эта аккуратная мужская ладонь: вверх-вниз. Под ее тяжестью вдыхать и выдыхать было особенно приятно, и хотелось делать это глубже, чаще и желательно бесконечно. Жаль, что время их сочтено. — Зачем ему столько маны?.. — задумчиво пробормотал Райан. — Вэлл, тогда нужно искать этот лэприкон и Элю, — он замолчал, нырнув глубоко в свои мысли. Егор приподнялся, чтобы видеть его лицо: вряд ли сам Райан осознавал, насколько меняется в такие моменты. Весь свитый из страхов и неуверенности, в работу он вцеплялся бульдожьей хваткой. Пусть ребята за спиной чморят: связался, мол, с «писуном», с тряпкой. Им-то откуда знать, что в эту тряпку вплетен металлический корд? Егор же сполна прочувствовал на шее его петлю. Сначала трепыхался, потом расслабился, обмяк. Сдался. Ни о чем не жалеет. — Но это сработал? — неожиданно спросил Райан. — Ты совсем его забывал? — П-ф-ф, — фыркнул Егор. — Нет, конечно. Я все помню. И Андрюху помню, и похороны. Помню, как два года мучился без него, места себе не находил. Умереть мечтал. Лез во все дыры… У меня выговоров за это время, пиздец… Правда, и наград не меньше. Даже ощущение боли помню. Только… Это будто не со мной было. Знаешь, как после фильма, когда вроде умер вместе с героем, а потом встал с дивана, сопли подобрал и пошел по своим делам. В общем, сложно объяснить. — Игор, — чересчур безразличным голосом позвал Райан, и Егору показалось, что рука на груди стала тяжелей. — А остальной? Который после «не в этой жизни». Сработал? — Сработало, — поправил Егор. — И остальное. Он отбросил его руку и сел на кровати. Эту кашу с Райаном Егор заварил сам и теперь старался держать огонь на минимуме, не давая ей сильно бурлить. Зачем заваривал, спрашивается, если исход был известен заранее? Может, из-за обычной похоти. От того, с какой упрямой безрассудностью подкатывал к нему Райан. От пустоты внутри. А может, от злого отчаяния, от понимания, что где-то там, наверху, за него всё решили. За него и за Чику. И за Райана, получается. Только Райан об этом не знает и никогда не узнает. Пусть все предрешено, но Егор не позволит ему пройти те же круги ада, которые когда-то выпали ему. — Райан, пообещай мне одну вещь. У нас с тобой — как вы там говорите? — джаст секс, нафинг пёрсонал. Ты умный. Я верю, ты поймаешь этого лепрекона. А после вернешься домой и заживешь прежней жизнью. Что бы ни случилось. Обещай. Выдохнул почти с облегчением. Вот так: бухнуть ложку дегтя и сделать блюдо несъедобным. Чтобы нос воротил, жрать не стал и, в конечном счете, не отравился. Не особо сложно оказалось. — Окей, — неожиданно легко, словно речь действительно шла об одноразовой ебле, согласился Райан. Эта его уступчивость порой реально выбешивала. — Одевайся, давай, — Егор подцепил с пола брюки и швырнул их Райану в грудь. — Тебе еще на работу завтра. В Штатах у вас, может, и принято опаздывать, а у нас — нет. Даже приглашенным агентам ИнтерСКОМа. Ему пришлось соврать Райану, но угрызения совести Егора не мучали. Предсказание Сирин долго не давало покоя, то и дело возвращая к вопросу, кто такой этот «Игорь» и какое отношение он имеет к его, Егора, будущему. И только после встречи с Райаном случайно оброненная тупой птицей фраза: «Не умирай, И́гор», — обрела смысл.