Реликвия

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      Одно лицо — черты едины, пальцы касаются потрёпанных фотографий. Хорошо, когда доступ до семейных архивов открыт. Двери библиотеку отварены и книжки оголены. Пыль, осевшая на страницах, пахнет корицей, а чай, стоящий под светом тусклой лампы, — малиной. По три часа перед сном Сону сидит на втором этаже, там, где чердак никому не нужный, и листает книги, копии фотографий и документы. Он благодарен родителям за то, что у них велики возможности. Стоит покрутиться возле матери, и она выдаст ключи к своему кабинету.       Перед глазами копии паспортов замужней знакомой пары с двумя детьми. Двадцать четыре года в браке — с момента рождения первенца. Сону облизывает нижнюю губу, по вкусу напоминающую засахаренную малину, оттягивает её зубами и горячо выдыхает. На часах без десяти двенадцать, ещё пара часиков — и он спустится к себе в комнату, чтобы поспать хотя бы чуть-чуть перед очередной встречей с родственниками.       Каждую неделю в загородном доме они встречаются семьями. Родители Сону и невесты его брата ответственно подходят к будущему торжеству. Джей женится впервые за свои двадцать семь лет — в холостяках гулял, пока три года назад не познакомился с Ынче. Сону не интересно мотаться с родителями по ресторанам, свадебным салонам — их небольшая традиция. Перед его венчанием должно быть так же.       На паспорте Аими и Юма молоды: меньше залегших под глазами и на лбу морщин, губы сочнее и розовее, а глаза живые. С возрастом люди меняются, и Сону любит накручивать себя — изменится со временем и превратится в пустынный песок. Ему страшно, но лицо гордо держит.       Большая кожаная книга-папка с листами в девять ячеек — у родителей Ынче есть особенность собирать родственное древо. До брака фамилия Аими — Хокадзоно, Сону листает толстые страницы с фотографиями с подписями к ним её большой родословной: от родных братьев и сестёр до дальних. Отец, мать, бабушка, дедушка — Хокадзоно; Сону потирает глаза большими пальцами, он устал, но кажется, будто ещё чуть-чуть, и он придёт к тому, что ищет.       Его многодневные усилия не должны пропасть зря. Сону, живя в обеспеченной семье инвесторов, которые тесно связаны с многими заграничными компаниями, не привык отказывать себе. Деньги решают многое, но для него они бессильны. Сону роется в чужих личных архивах с корыстью. В его же интересах, чтобы никто не был осведомлён. Матери отчитался — подарок желает сделать.       — Да не может такого быть. Ну! — Сону рано отчаивается, терзая кулаками старый деревянный стол. — Блядство, — дорогого стоит — искать информацию, которой нет ни в интернете, ни в остальных легкодоступных источниках.       На чердаке, кроме уборщицы, никого не бывает. Милая молодая девушка по наказам хозяйки относит старьё к старью — на третий заброшенный этаж. Он у родителей непонимание вызывает, когда по лестнице с подносом, украшенным ужином, забирается и желает спокойной ночи. А Джей видит его только по выходным на семейных разъездах. Сону облокачивается на спинку компьютерного стула, притащенного из комнаты, и пыхтит.       Тишина в сонном коттедже нарушается телефонным звонком, мелодия на который включена только на один номер. Остальным же Сону отвечает по желанию, будь то отец или мать — все равны. На экране раскладного смартфона высвечивается контакт, именуемый ласково, Сону тихо произносит прозвище и отвечает.       — Сону! Я знаю, что ты не спишь, поэтому даже извиняться не буду, — даже если бы спал, Сону бы не потребовал извинений за поздний звонок. — Мне ужасно скучно-о-о, как ты?       — Да вроде хорошо? Вот сижу… — пальцы фотографий касаются. — Изучаю статью для доклада. Препод сказал, что автоматом поставит за него.       — О чём доклад? — на фоне скрип, Ники перекатывается с бока на бок, подминая под себя мягкую подушку.       — О ерунде. Это настолько неинтересно, что даётся мне с трудом, — как и выдерживать под вечер севший юношеский голос. У Ники он всегда с хрипотцой и кокетством. — Найти пару знаменитостей, которые являются друг другу родственниками, — Сону захлопывает тяжёлую папку и поднимается, зажав телефон меж плечом и ухом.       На чердаке больше десяти картонных коробок, обклеенных строительным скотчем; огромный чёрный ящик, который достался от бабушки, в нём хлам: платки, ткань для пошивки и дорогие платья времён шестидесятых, — их семья никогда не бедствовала. От дедушки остался только свадебный костюм, висящий в родительской спальне. Они долго думали женить Джея в нём, но сын категорически против. И Сону солидарен с ним: венчаться в костюме мертвеца — чушь.       Обходя несколько коробок перед лестницей, Сону зажимает под мышкой папку и обхватывает рукой перила, пока Ники рассказывает ему о сегодняшнем дне в спокойном темпе и без запинок. Оказывается, Аими несколько часов промывала мозги детям ни о чём — о воспитанности. Хотя Ники уже немного осталось до совершеннолетия, а Ынче скоро исполнится двадцать четыре.       — Я каждый раз жду нашей встречи, потому что с тобой не скучно. Ты как скажешь какую-нибудь хрень, нас Юнджин-нуна хочет выгнать, — Сону возмущённо затормаживает на середине лестницы. — Что там? — Ники тоже слышит грохот: тяжёлая папка падает на пол, из неё выпадает единственное потрёпанное фото. Сону выгибает бровь и просит Ники помолчать, а сам слетает вниз по лестнице, поднимая упавшие вещи.       Фотография, зажатая меж пальцев, незнакома Сону. Он видит впервые нежные женские черты лица и густую косу. Девушка похожа на школьницу: красный ободок, рубашка и галстук. Сону протирает фотографию и резко, с открывшейся дверью из комнаты Джея, поднимает папку, тихо извиняясь за шум.       — Уронил книгу, — оправдывается Сону, шепча в трубку, чтобы услышал только Ники. — Она слишком большая… А вообще! Сам ты хрень несёшь, а потом на нас моя мать наезжает. Понял, мелкий якудза?       — Ты серьёзно? О нет, Сону! Ты же знаешь происхождение моей семьи, — у Ники обиженно-наигранный тон.       — Знаю… — Сону проводит по фотографии пальцем, будучи уже в комнате, и соскребает непонятный акриловый слой со строки с именем. — Блять? Ники, я перезвоню, хорошо? — и не ждёт позволения, сбрасывает.       Найдя на захламлённом столе монету, Сону стирает защитный слой с фотографии со старым глянцем. Изуми Хокадзоно. Девушка не похожа на однофамильцев из части древа Аими. Сону листает кожаную папку до конца — все кармашки заняты, но, дойдя до середины, он замечает похожую фотографию в новом виде — перепечатка.       — Она не может быть одна… Что за хуйня происходит… — ругается Сону, кидая на кровать папку. Он зашёл в тупик и вряд ли выйдет, но его подозрения верны.       Руки дрожат — лезет не в своё дело. Но его цель обязана оправдать средства: бессонные ночи несколько недель, успокоительные четыре раза в день, слёзы. Сону валится на мягкую постель и поворачивается лицом к голой стене, на которой трещин бесчисленно, — пальцами ковырял от безысходности. С детства проблема с непереносимостью любого стресса: лёгкий или тяжёлый — неважно.       Ники он перезванивает с трудом спустя полчаса пустых мыслей. Ему нравится слушать пустые рассказы — о дне, о друзьях и сплетни. Ники рассказывает с увлечением, не сбиваясь и позволяя задавать вопросы. Многие его черты характера безбожно ценимы Сону. Не впервые влюбился, но так с последствиями — да.       И уснёт он ближе к утру с забитой мыслями головой, а в ушах будет стоять севший юношеский голос, так нагло и бесстыдно кокетствующий с ним. Сону гибнет от сновидений, в которых бегает за Ники на поводке, в жизни он не так ощущает действительность. Раз ни родители, ни Ынче с Джеем не замечают его ведомости и уязвимости рядом с Ники.

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      Их оставили наедине, уехав на вечерний последний сеанс в кино, сами отказались: Сону из-за зависимости, а Ники — перебрал с шампанским. Он сидит на кожаном диване в гостиной, развязанный алкогольно дымкой и нескончаемо болтает. В Сону меньше двух бокалов — он предосторожен. Сам на себя повязал обязанность следить за пьяным Ники, который по словам Ынче не умеет пить.       Сидя в белой расстёгнутой наполовину рубашке и с растрёпанными влажноватыми волосами, Ники неясно оглядывает большую комнату и Сону, смотрящего на него с беспокойством. В доме душно и пахнет сладко — сахарной ватой. У Ники духи чудные — ни взрослые, ни детские. Он любит быть особенным и замеченным в толпе, а внимания Сону — недостаточно для роскошной жизни.       Сону подтягивает к себе стройные ноги и наваливается на большую круглую подушку из кожи, его тянет в дремоту, но глаз сомкнуть не позволено. Пару минут назад они шутливо разговаривали о том, как будут относиться друг к другу после свадьбы Джея и Ынче. Ники забавой давился, а Сону — запивал горечь апельсиновым соком через трубочку из высокого бокала со льдом.       — Сону-у-у, — тянет Ники, на четвереньках переползая к Сону с одной стороны дивана на другой. Он неаккуратно пытается заправить рубашку в брюки, но, наоборот, достаёт её полностью, оголяя безызъянный загоревший живот. — Как дела, красавчик? — занимает дрожащие колени своей головой и смотрит в глаза, безостановочно моргая.       — Красавчик? — горькая усмешка. — Почему это? — Сону впивается пальцами в мягкие волосы и массажирует корни.       — Ну я красавчик и ты красавчик, мы оба красавчики, верно? — Ники смеётся, вытягивая ладонь. Он с молчаливого позволения касается щеки и улыбается. — А щёчки-то какие! Милота!       Следом тепло — Сону накрывает прохладную ладонь Ники, будто бы ощутит, о чём он лепечет. В глазах бескрайние океаны — чёрный бездонный водоём с блестящим сокровищем. Сону подносит мягкую кисть к своим губами и невесомо целует, обжигая тяжелым дыханием, Ники вкушает, как забаву, прикосновения и проталкивает меж расслабленных лепестков губ длинные пальцы со спиленными глянцевыми ногтями. Сону прикрывает глаза, обводя языком мягкие подушечки — они сладки, приторные до химической горечи, но Сону готов облизывать их ежеминутно, как пожелает их хозяин.       — Если я тебе кое-что расскажу, ты всё ещё останешься со мной? — надавливая двумя влажными пальцами на нижнюю пухлую губу, шепчет в потолок Ники. — Оче-е-ень секретно.       — Удивительно, что я всё ещё не знаю всех твоих секретов, — Сону высовывает язык, судорожно выдыхая, в лёгких тесно. У него вяжет в глотке, а в желудке сухо, кажется, организм неподобающе реагирует на шёпот, касания и игривость. — Рассказывай, я приму всего тебя.       В глазах юноши наивность, искры и зеркала его открытой души. Ники поднимается на локтях, освобождая колени Сону от тяжести, и аккуратно, держась за спинку, садится рядом. Подушка, лежащая рядом, в плену у Сону — он забирает её и накрывает свою неполную эрекцию, которая с каждым движением Ники твердеет.       — Это ужасно, Сону! Но я не могу держать это в себе, понимаешь? Хоть и прошло чуть больше двух лет… — Сону не смеет перебивать, берёт за расслабленную руку и поглаживает пальцами костяшки. — Окей! — Ники поправляет ворот рубашки и, увидев, что она расстёгнута почти на все пуговицы, закатывает глаза, срывая её вместе с небольшими петельками. — Жарко.       В доме жарко всегда, Сону с трудом ходит в футболке и шортах по вечерам, когда они собираются семьями, но его заставляют одеваться поприличнее. А Ники чаще щеголяет в одних трусах, как правило, его путь короток: спальня — кухня — гостиная. Гладкая вспотевшая грудь в солоноватых каплях отзеркаливает гостиный свет из люстры с восьмью огромными лампами. Ещё вздымается высоко, треща под прочными рёбрами; Сону судорожной ладонью накрывает свои приоткрытые губы и выдыхает.       — Боже, мне стыдно, — обнажённый по пояс и по душу Ники смущённо отводит беглые глаза в сторону и кусает губы, налившиеся тяжёлым крашенным свинцом. — Оказывается, инцест не так уж и мерзок, — Сону резко заглатывает больше воздуха ртом, проталкивая его с тихим свистом внутрь, в накалившиеся лёгкие.       — Ты и Ынче…? — Сону не договаривает, оставляя подозрения наивными и надколотыми. Ники кивает, наклонившись вперёд за стоящим полупустым стаканом с соком Сону, который он не допил. — Давно? Как это вообще получилось?       И ещё сотня подобных вопросов с эмоциональной нагрузкой. Сону подтягивает к себе худые ноги, озябшие от признания, и утыкается в них. Невинность Ники не на его совести, она принадлежит другому человеку, родному — кровно родному. Для Сону не чужды сексуальные отношения между родственниками — в детстве углубленно изучал, читая статьи и смотря видео для взрослых. Будь они не близкими людьми, Сону было бы всё равно, но Ники — часть его души и кровеносная нить для сшивания обломков болящего сердца.       Ынче совершеннолетней была два года назад, она растлила молодое тело собой. Каким правом она овладела, вынуждая брата на аморальность. Сону нагнетают осуждающие мысли — Рики ведь его. Пора заканчивать с собственничеством, оно поглотит. Сону потихоньку мирится со своим положением подушки для развлечения и слез.       — Они же не сразу начали встречаться с Джеем: полгода дружбы, полгода френдзоны. Это было перед её днём рождения, Джей вновь ей отказал и Ынче напилась в дерьмо, — Ники опустошает стакан, продолжая грызть пластиковую трубочку. — Мне было её жаль, она так плакала; хорошо, что родителей не было. Мы типа, того… — он освобождает руки, изображая пальцами несобранную картину: соприкосновения и трение. — Это было всего лишь один раз! Я толком ничего не понял, а Ынче наутро не могла со мной говорить, хотя во время секса произносила, что её возбуждали мысли о сексе со мной, и это у нас взаимно.       — Ну вы даёте, — Сону смеётся, подавляя истерику, накатившуюся на него солёной волной. Он, опустив ноги на пол, наклоняется вперёд и накрывает ладонью трясущееся бедро Ники. — Это же было один раз? — заплутавший в мыслях Ники кусает припухшую губу и кивает.       — Да-а-а, — Ники пробирает на хохот, заразительный и громкий. — Мой первый трах был с моей же родной сестрой, о боги.       Боги не слышат, а Сону давится ревностью, которая на вкус, как кислый желудочный сок. Ему не по нраву знать, что Ники, забравший его чувства себе, сознался в совершенном пару лет назад. Они не преступники, они — аморалисты.

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      С концом осени приходит и прохлада, ветровки на пуховики, шарфы на шапки. Принятое родителями решение съехаться до Рождества никто не осудил. Три семьи в одном большом коттедже в пригороде — детская мечта, но не чудеса для свободных отпрысков. Ники всё равно: он из комнаты на кухню ходит, пока Сону с напряжением читает книгу в гостиной на первом этаже. Аими и Юнджин, как давние подружки, занимают кухню и хихикают, готовя и завтрак, и обед, и ужин. Сону впервые видит, как отец с энтузиазмом рассматривает привезённые из дома коллекции удочек Юмы.       Идиллия, без которой год назад жилось легче. Увидев Ники впервые, Сону сны запретные видал по ночам: уединение, связи и родство. Конечно, каждый знал, что счастье Джея и Ынче растянется на будущий брак, но когда — неизвестно. Сону никогда не скажет о своей искренней радости за родного брата. Ынче нужен другой муж — не тот человек, который умело манипулирует и давит. Их семья не проста, с психологической закалкой и умением распознавать людей.       У Сону в груди сдавливает, тяжело смотреть на людей, пропитанных гнилью, но в его силах разве что — молчать и улыбаться. Пусть всё идёт своим чередом, пока нервы не сдадут и мантия со лживых не спадёт. Облизнув пересохшие губы, Сону захлопывает старенькую книгу по психологии, обращая на себя внимание матери, оставшейся одной в зоне кухни.       — Сын? Всё хорошо? Ты сам не свой эти дни, — Юнджин стягивает фартук с рубашки, вешая на спинку стула, и выходит в гостиную, перешагивая небольшой выступ. — На тебя плохо влияют изменения? Поделись с матерью, — улыбнувшись, женщина садится рядом, поправив ремень домашних лёгких штанов.       — Не стоит, мам, — Сону отодвигается ближе к подлокотнику, захватывая с собой книгу, в которой зажал недочитанную страницу. — Ты же знаешь, что на меня очень сильно влияет погода.       — Какой же ты врун, весь в отца, Сону, — Юнджин говорит без озлобленности, щипает двумя пальцами за мягкую щёку и оттягивает. — Обычно, когда мы собирались семьями, ты всё своё внимание отдавал Ники. Где этот мелкий засранец, а? Мне поговорить с Аими?       — Нет-нет! Мам, мне не пять и не десять лет, я сам всё решу, окей? — мать тихо отзеркаливает «Окей» и кивает, неловко улыбнувшись. — Тем более не всё же мне время проводить с Ники, верно? Меня скоро в его няньки запишут.       Смех — его спасение от излишнего материнского внимания. Юнджин хотелось видеть рядом в детстве, когда она до ночи сидела в офисе и клацала по клавиатуре пальцами, вбивая выданные документы в базу данных. А отца у Сону не было — был только фантом. По вечерам приветствия, по утрам — прощания. Джей когда-то рассказывал о вечной и слащавой родительской любви. Он застал самый сок, игривые огни в зрачках и кокетство. А Сону достался пепел и венки с вечно пластмассовыми цветками.       Юнджин свойственно уставать от болтовни, как и Сону — наследственность. Женщина, увидев возвращающуюся с улицы Аими, встает с дивана и хватается за фартук, им еще готовить несколько блюд на ужин. На отныне большую семью.       Сначала тяжёлые шаги, а следом — Ники, отошедший от дневного муторного сна. Его нежный внешний вид: домашняя потрёпанная одежда; тапочки с утками, подаренные Ынче пару месяцев назад; от него веет свежей дремой и сладостью кокосовых конфет. Когда-нибудь Сону смирится с болящим сердцем, расколотой грудиной и блеском в глазах — когда-нибудь.       Слабость отчётлива в глазах, Сону приходится воображать свою незаинтересованность, пока Ники не сдаётся и не падает рядом, по-хозяйски укладывая голову на колени. Сону пусто усмехается, но ничего не говорит — не за чем. Одновременно всем становится не до его внутренних проблем, а матерей радуют дружеские взаимодействия своих сыновей. Как о человеке, о Ники Сону знает малого, они не общаются вне контакта семей, только созвоны вовремя безделья.       Сону не может требовать от Ники большего — прогулок или свиданий, они ведь не вместе и никогда не будут благодаря нелюдимости Сону. Да и сексуальная ориентация Ники неизвестна, Сону подозревает — гетеросексуал. На-ту-рал со стереотипным мышлением и желаниями экспериментировать. Сону не позволит втаптывать себя и свои чувства в землю, но если Ники захочет…       Вновь мысли в противоположной рациональности стороне — стоит Ники появиться на горизонте. Перебирая его волосы, Сону не может не уходить в себя на длительно-мучительные минуты. Ники хлопает длинными ресницами, рассматривая нахмуренное лицо Сону, и негромко смеётся.       — Что? — трезвеет Сону, опуская голову. Ники накрывает губы ладонью и хохочет. — Ну чего?       — Твоё лицо выглядит примерно так, — парню приходится выпучить пухлые влажные губы и свести густые брови у переносицы, чтобы изобразить лицо Сону. — Мистер Хмурое Лицо.       — Иди в задницу, — цокает Сону, сгоняя со своих колен и поднимаясь. — Ынче у себя?       — Вроде была, но скоро укатит с Джеем за приставкой, — непонимающе объясняет Ники, он редко сталкивается с раздражением на лице Сону. — Мне лучше не лезть к тебе? — настроенный кивок. — Окей. Если что, я у себя в комнате.       Разойдясь ещё в холле, Сону поднимается по второй лестнице, что расположена ближе к кухне, — она не основная и узкая. Ники исчезает в своей комнате раньше, чем Сону успевает коснуться пальцами двери в общую спальню Ынче и Джея. Он не видел девушку с раннего утра, она выходила на пару минут и исчезла, а брат уезжал по работе — скоро вернётся.       Странные чувства внутри вяжутся: лёгкое отвращение, непонимание и нежелание контактировать, но для себя же Сону необходимо узнать у Ынче про родственницу. Она должна знать хоть немного — имя или связь с семьёй. Сону подносит сжатую в кулак руку к двери и несильно стучит, услышав тихое приглашение внутрь.       В комнате пропахло смесью женских сладких духов и крепких мужских, Сону морщится — не любит резкие ароматы. Закрыв за собой широкую дверь, парень проходит в середину и останавливается. На Ынче лёгкий розовый халат, кружевной бюстгальтер из комплекта и короткие шорты, из-под которых выглядывает кромка трусов-тонг. Она выглядит хорошо — привлекательно для парней и девушек. Каждый раз видя её в свободных или вечерних вещах, Сону думает о Ники, привлекает ли его еще Ынче. Девушке не за чем закрываться или стесняться — ей всё равно, как и Сону, но, собравшись выйти из комнаты, Ынче обязательно запахнёт халат.       — Ну ты садись хотя бы, — Ынче проходит мимо, изящной походной преодоляя небольшое расстояние от кровати до туалетного столика с уходовой косметикой.       Есть в ней что-то издали напоминающее Ники — легкость, с которой она передвигает длинными ногами и нотка несерьёзности в голосе. Сону коротко кивает, проходя к заправленной кровати, он садится на отогнутый край, сложив руки на коленях.       — Сегодня скучный день, даже выходить не хочется, да? — Ынче поворачивается к Сону, размазывая на щеке каплю увлажняющего крема. — Ты что-то спросить хотел? Выглядишь потеряно, — Сону раздражает, что все в момент стали проницательными, но он выдыхает и кивает.       — Да, хотел, ты права. Помнишь, я посещал вашу библиотеку? Я фотку чью-то там нашел, выпала из книги. Изуми Хокадзоно, она ваша родственница? — Ынче хмурится, последний раз проводя по щеке пальцами, и замолкает.       — Если я правильно помню, то она наша с Ники бабушка по материнской линии, но я могу ошибаться. Но вроде как она тётка моей матери, надо у неё спросить, — Ынче, наполненная решимостью, запахивает халат и направляется к двери, а Сону с быстро бьющимся от испуга сердцем подрывается и бежит к двери.       — Не нужно! Правда не нужно, Ынче. Я просто поинтересовался, ввязывать в это Аими совсем не нужно, — в глазах девушки достаточно растерянности, но Сону не может позволить ей пойти к матери. — Если бы мне было так нужно, то я бы сам у неё спросил.       И Ынче отбрасывает попытки выйти из комнаты, понимает лёгкость вопроса и идёт обратно к зеркалу. Лишний раз контактировать с родителями сама не хочет — за полгода они ей порядком надоели своей активностью и участием в подготовке к свадьбе. Девушка тихо мечтает уже улететь на несколько недель в другую страну, чтобы отдохнуть от суматохи в компании новоиспеченного мужа и давнего возлюбленного. Её чувства слишком искристые и крепкие, несмотря на выходки Джея. В их семье каждый — любитель поскандалить или завестись с мелочи.       Но Сону постепенно учится сдерживать раздражение и молчать. Для него удивительно то, что ни мать, ни отец ещё ни разу не поругались с Аими и Юмой из-за мелочей. У Ники слишком гиперактивная и любопытная семья, что-то случилось — Аими уже рядом и спешит поинтересоваться. Их яркость и общительность, как дополнение ко мраку, которым набита семья Сону.       — Ну понятно тогда. Ты бываешь до жути странным, Сону, прямо как твой братец, — беззлобно шутит Ынче, занимая пуфик у стола. — О, кстати! По-моему, эта Изуми умерла в возрасте двадцати лет, у неё было много проблем со здоровьем, но это по рассказам мамы, — вспоминает она, параллельно начиная готовиться к поездке; глянув на время, Сону убедился в подозрениях.       — Интересная у вас семья, — Ынче усмехается, а Сону уже стоит напротив двери. — До вечера, Ынче.       — Ага-ага, вечером увидимся! — и хлопок дверью.       В кругу чужой семьи с отвратными тайнами некомфортно. Но через пару месяцев фамильные связи образуются. Сону не знает: радоваться или сочувствовать себе. Его мечтания быть рядом с Ники станут реальностью. Джей наконец-то обретёт своё счастье официально, может, через несколько лет заикнётся о детях, которых Сону примет с любовью — мечтания воплотятся в жизнь. Своих не хочет, а племянники — другое, нечто родное и желаемое.       С его влюблённостью в ветряного старшеклассника-выпускника думать о племянниках — своего рода расслабление. Сону забегает в будущее, чтобы не витать в суровом настоящем. Всё стабилизируется к годам тридцати с половиной, если разлюбит и найдёт подходящего мужчину с серьезными намерениями. Ему нельзя сдаваться на полпути, держа в руках папку, а в голове — запутанные мысли.       Кожаную папку Сону забрал с собой, чтобы не сойти с ума за несколько недель до Рождества. У него есть время на подумать и на поистерить. Сидя в комнате на двуспальной заправленной кровати, Сону рассматривает две фотографии Изуми: старую и новую. И не может понять, почему в их семье так много тайн, которые известны только старому поколению.       Через пару часов ужин, родительские разговоры, споры Ынче и Джея, а ещё ладонь Ники в его. У Сону есть время, чтобы сопоставить информацию, полученную от Ынче, со своими набежавшими мыслями. Раскрыв папку на развороте с пустой ячейкой от Изуми, Сону ведёт по линиям до её родителей — они единственные, у кого одинаковые фамилии — Нишимура. Сону убирает фотографию и массирует гудящие виски.       Он идёт по правильному пути, но медленно и бездумно. Если Ынче сказала, что Изуми, — тётка Аими, то она ещё должна быть и в родословной Хокадзоно. У Сону путаются мысли, он отталкивает от себя папку и утыкается в колени, раздраженно выдыхая. Изначально фотография выпала из ячейки семьи Юмы, и если…       — Они как-то связаны, то Изуми должна быть в родословной Аими, но под другой фамилией… — проговаривает вслух свои мысли Сону, возвращаясь к брошеной папке. — Ну давай же! Изуми, Изуми, кто же ты такая…       Фотография чёрно-белая, и умершая девушка на ней с тёмным бантом в коротких волосах. Одно имя, но фамилия другая и нет акрилового слоя на строке. Сону вытягивает третью фотографию Изуми и следом её родителей, у отца фамилия Хокадзоно, а мать — Накамура. Явно перепечатка — края не стёртые и нет пятен от старой печати. За фотографией матери подкладка, Сону переворачивает её.       — Вы серьёзно… Хокадзоно, — у Сону мысли не из приятных, он внимательнее разглядывает фотографии. — Однофамильцы… но почему у них был больной ребёнок? — глаза расширяются с осознанием правды. — Блядство… они же родные брат и сестра, — он вновь листает до страницы с родословной отца, где нашёл первую фотографию девушки — у родителей другой ракурс и переписаны фамилии.       На Сону наваливается многое, он виноват в своих желаниях познать ненужную никому правду. В его голове складывается простейший пазл, который по кусочкам был разбросан все несколько месяцев попыток докопаться до истины. Ему бы жилось легче, если бы Ники не придавил своим секретом. Многое передается по наследству, даже — пристрастие к кровным родственникам.       Прямой инцест несёт за собой последствия в виде патологий у плода в утробе. Любые незначительные болячки атакуют уязвимое младенческое тело — инвалидность, гепатит, астма, сахарный диабет — ребёнок не доживает до своего совершеннолетия из-за кровосмешения. На Изуми кончается ветвь, после неё детей нет — родители образумились.       Рождение Изуми разрывает семью на две части. Сону уверен, что ему нужно копать глубже — вскоре он дойдёт до начала слияния двух семей. Всё оказалось не так сложно, как парень загадывал несколько месяцев назад, — стоило лишь быть внимательнее. Закрыв папку с фотографиями, он заталкивает её под кровать, к коробкам с обувью. На сегодняшнем ужине они вероятнее всего будут обсуждать предстоящее празднование совершеннолетия Ники. Оно выпадает на промежуток между Рождеством и съездом семей. А двадцатичетырёхлетие Ынче наступило около полумесяца назад.

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      Вечер семьями, но на теле всё равно бежевая рубашка из шёлка — глянец на свету перед зеркалом отражается. Чёрные брюки с глубокими карманами и запах карамели в носу. День рождения особенного для Сону человека — его совершеннолетие в кругу двух семей. Ники девятнадцать, ему бы праздновать именины в компании друзей, но он сам проявил инициативу к домашним посиделкам. В очередной раз Сону его не понимает, они совершенно разные.       Но, возможно, разность и пленит его, соблазняет втихомолку и побуждает на всякие мысли. Ники ведь такой — иной, как роза в маковом поле. Сердце спирает, Сону давно не чувствовал тяжести окрыленного состояния, но Ники сумел одарить им. Подарка ценного нет, есть конверт с крупными купюрами, Сону не знает Ники настолько, чтобы смело выбирать подарок и быть уверенным в правоте.       Ему, непутёвому старшекласснику, хочется подарить большего — любовь, но не родственную, а ту, в которой Ники не нуждается. Сону каждодневно глотает вместе с пылью ложные надежды и кокетство — терпит, словно выгода существует. И знает, что собственная выдержка бесконечная. Поправив ворот отглаженный рубашки, Сону ставит ладони на стол и наклоняется вперёд, вглядываясь в отражение.       Превосходство, любыми глазами видная врождённая красота, но без толка. Она бессмысленна, если незаметна тем, кому посвящена. Сону зажимает меж пальцев лайнер и прорисовывает тонкие стрелки на верхней ресничной линии, пушистой кистью слегка румянит фарфоровые щёки и отлипает от зеркала. В нём есть всё, что не замечает Ники; Сону стискивает челюсти, сжимая в руке хрупкий раскладной смартфон, который потрескивает в месте стыка двух частей.       Время без пятнадцати восемь, скоро покидать свои покои, чтобы осчастливить именинника присутствием и вниманием. Сону толком не видел Ники в течение дня: парень ездил с отцом выбирать себе машину на подарок, а после на недолгую встречу с друзьями. Они здоровались и обменялись любезностями, но большее Сону не хватает, вокруг него напряжение витает, которое невозможно скрыть от глаз людских.       Схватившись за серебристую дверную ручку, Сону замирает, раскрывая телефон с поплывшим экраном, у него не остается времени на раздумия, только на шаги вперед. Он выходит, на ключ закрывая спальню, и неспеша направляется к лестнице; возможно, за столом ждут его одного, но и не торопят — время не вышло. Сону замечает макушки голов: чёрные, каштановые и светлые. Обновленный к вечеру блонд с потемневшими концами жидких волос. Втянув через приоткрытые влажные губы тёплый воздух, Сону тихо прокашливается и преодолевает широкую лестницу.       — Сону! Мы тебя заждались, — Ники в просторной белой футболке с развязанным галстуком поверх, машет, вытянув длинную руку с несколькими браслетами из платины. Один из них был подарен Сону пару месяцев назад, тот, на котором выгравированы «S» и «N».       Его место рядом с Ники и Джеем, дети, как правило, сидят напротив родителей. Подняв глаза, Сону зачастую встречается взглядом с матерью, а брат — с отцом. Уже не смея медлить и оттягивать последние две минуты, Сону пробирается к своему месту, накрыв колени вафельной салфеткой.       Со стула поднимается Юма, утягивая за собой бокал с красноватым шампанским, он даёт себе малость на придумывание речи — пару секунд. Его хлопками поддерживают остальные, а Ники, смущенный семейной идиллией, улыбается, ковыряя пальцами край стола.              — Уже второй раз мне приходится выдумывать речь на совершеннолетие своего ребенка, сначала была Ынче, а теперь и Рики, прости, сын, но когда-то я должен был назвать тебя по настоящему имени, — Юма по-доброму улыбается, смотря на сына. — Наконец-то ты стал взрослым, но для нас с матерью ты будешь всегда оставаться пятилетним плаксивым ребёнком, — Ники накрывает лицо ладонью и выдаёт тихое: «Ну, пап», а Юма только смеётся. — Я очень рад, что ты решил праздновать своё совершеннолетие в кругу семьи, большой и любящей семьи, ведь вскоре мы все будем как одно целое. С днём рождения, сын, надеюсь ты не останешься несчастен и одинок, обретешь свое сокровище, чудесную девушку и проведешь с ней счастливую оставшуюся жизнь, — речь отца Ники вызывает слёзы у Аими, вцепившейся пальцами в стул. Женщину пробивает на рыдания, счастливые и тихие.       Не по себе только Сону, уткнувшемуся глазами в пустую тарелку. Он пытается переваривать большие куски информации внутри себя, но они застревают в горле. Речи продолжаются, одна за другой, льются изо ртов. Сону знает, что предпоследний в очереди, говорит перед именинником, завершая цепь поздравлений.       «Малыш Ники, ты так вырос. И вправду, я помню тебя ещё ребёнком, который бегал всегда за мной. Ты возмужал, иногда мне сложно узнавать тебя. Такой взрослый и… С днём рождения, братец».       Ынче громко присаживается на стул и запивает слова шампанским, а Сону воротит от неё. Следом говорит Джей, ему нечего высказывать: пара пожеланий и поздравление. А от речи Сону зависит настроение за столом — последний вед. Ники трогает его за руку невовремя, обхватывает пальцами тонкую кисть и кивает, а Сону вновь не может отказаться от поддержки.       — Кажется, будто бы я знаю тебя вечность. Ты не рос на моих глазах, не учился ходить вместе со мной, но я точно знаю, что мы с тобой чуть больше, чем просто будущие родственники. Мы как лучшие друзья, верно? Я хочу для тебя всего самого наилучшего, Ники. Любви, счастья, искренних чувств от близких людей — ты заслуживаешь этого, — ноги ватные, стоять до боли тяжело, но Ники не отпускает его руку, сжимает крепче. — С днём рождения, Ники. Пусть сегодняшний день тебе подарит больше ощущений, как и последующие.       Бокалы бьются друг о друга; первым, с кем чокается Сону, — Ники. Он сам тянется, тихо благодаря, наверное, за всё произнесённое и подаренное за год. Сону не отказывается от него, принимает с теплом, игнорируя свои открытые раны на сердце и лёгких. Бурное обсуждение устаревшей темы — свадьбы, отбирает ощущение праздника, Ники неоднократно шепчет Сону на ухо о своей усталости и желании закрыться в комнате. Даже на дне рождения родного сына родители предпочитают отдавать своё внимание старшей дочери.       Сону неприятно, но он ни глава семьи и ни значимое лицо, он — тоже ребёнок, младший отпрыск. Видно как предстоящая свадьба докучает Джея, пьющего единственный бокал с шампанским на протяжении часа, а Ынче сохраняет интерес и слушает родителей, продолжая сжимать крупную ладонь Джея в своей. Кажется, свадьбы она ждёт больше, чем её будущий муж, а Сону знает: его старший брат пассивный человек без своих хотений — только с навязанными. Со дня предложения прошло чуть больше двух месяцев, и помолвка назначена на начало марта — Сону не в предвкушении. Искренний интерес отбит.       Тёплая ладонь распадается на ветви — на подрагивающие пальцы, которые с трудом сжимают запястье Сону, Ники пытается держать лицо, не пострадавшее от обиды. Позволив ему лечь на свое плечо, Сону подписывает смертный приговор. Весь шёпот, вздохи и возмущения — на ухо.       — Мам, пап, расскажите, как вы познакомились, раз на то пошло, — Ынче подпирает мягкую щеку ладонью и устало улыбается, сделав глоток из третьего по счёту бокала. — В детстве нам с Ники нравилась эта история, — Сону переводит взгляд с Ынче на парня и поджимает губы.       На вид Аими краснеет, по-девичьи, с крупными румяными пятнами на щеках. Она отмахивается ладонью, но заинтересованная в истории Юнджин пихает её плечом. Сону ощущает себя никак — предметом интерьера в гостиной. Единственное, что завлекает, — желание посмотреть на растерянные лица. За столом, кроме него, Юмы и Аими, никто не знает правды, Сону польщает своё положение.       — Вот именно, что в детстве. Вы были слишком крошки, поэтому и интересовались таким, — по-доброму отвечает Аими, но и не отказывается от предложения рассказать; её шепотом поддерживает Юма. — Мы познакомились на горнолыжном курорте в Швейцарии, мы туда приехали семьями, — Сону напрягается, случайно сгоняя Ники со своего плеча резким вздрагиванием. — Оба пошли выпить кофе и он, чёрт его побрал, вылил на меня целую кружку холодного кофе, представляете? Потащил в общий туалет и оттирал мою футболку салфетками, а потом наши семьи познакомились, потому что искали нас. Мы были обречены!       — Мам, ты так драматизируешь, я не могу, — Ынче подливает себе ещё немного шампанского, но Джей, осудив её взглядом, отодвигает бокал в свою сторону. — Не лезь, — девушка грубит, заставляя Джея цокнуть. — Не мешай мне отмечать день рождения брата.       — Его можно было отметить и одним глотком, — Сону ощущает ту пассивную агрессию, которой Джей одаривает свою невесту, не позволяя отобрать бокал. — Ты сейчас пойдёшь спать, — они вздорят не громко, но слышимо для Сону и родителей.       Идиллия за столом стремительно портится: Ынче не идёт на уступки, а Джей ведёт себя грубо, Сону приходится отдёрнуть брата за рукав рубашки и попросить успокоиться. Для будущих супруг, ссоры — норма. Сону больше, чем уверен, что они перепирают с поводом и без.       — Заткните их кто-нибудь, — Ники приближается к мочке покрасневшего уха и шепчет, вцепившись пальцами в подол шелковой рубашки Сону, которую бесстыже выправил из брюк. — Сону, ты же умеешь заговаривать людей своим длинным языком, — мурашки: на ногах, спине и руках; Сону давится горячим воздухом, побывавшем у него в лёгких, и удобнее усаживается на стуле.       — Я сейчас как Джей заберу у тебя бокал, — подтверждая серьёзность, Сону накрывает рукой запотевший бокал с остатками шампанского, а Ники, возмутившись, пихает в бок. — Хватит так много пить.       — Они все в Аими, Сону, — Юма не видит проблемы или делает вид, но Сону некомфортно, он съёживается, вжимаясь в спинку стула, и кивает. — Им лучше не пить вовсе, — мужчина подмигивает обидевшейся на слова Ынче и смеется.       В семье Сону минимум алкоголя — никто не в восторге от него. Пьют по особым праздникам по чуть-чуть, а в остальные обходятся соком. Бывая на мероприятиях, Сону всегда протягивает руку к стакану с газировкой или безалкогольному коктейлю. И вкус не нравится, и последствия не импонируют. Столкнувшись с буйством Ники в первые их дни знакомства, Сону не был удивлен, он — подросток без тормозов. Но каждый раз крутиться со стаканов воды и тазом привлекает — привлекает страстное желание быть рядом в уязвимых моментах жизни.       — Давайте не ссориться, не самое лучшее занятие в день рождения Ники, верно? — Юнджин, мать Сону и Джея, берёт на себя ответственность за спокойствие за столом. Она, крепко держа Гихёна за руку, улыбается поникшим детям. — Ники, лучше расскажи, куда планируешь поступать, ты же заканчиваешь школу через несколько месяцев, — кажется, пару дней назад они обсуждали будущее своих детей, но Юнджин интереснее услышать желания самого парня.       — Такой сложный вопрос, нуна, — Ники вздыхает, опустив глаза на простую тарелку, весь вечер он пьёт, а еда — на утро. — Я рассматривал университет, в котором учится Сону, и хочу поступать туда. Куда-нибудь на юрфак или на экономику.       Юнджин восхищённо улыбается, ей неподдельно нравится решимость юноши, ведь от Аими она слышала, что они хотят отправить Ники учиться за границу. А Сону прокашливается, Ники прежде не упоминал свои желания, никогда не поднимал темы поступления. Приподняв его мягкую ладонь, чтобы обхватить крепче, Сону перекладывает связку кистей на своё подрагивающее колено.       — Прекрасно! Сону осталось отучится два года, но, думаю, он поможет тебе освоиться. Видя, как вы сблизились, могу сказать, что так будет намного легче, — заключает Юнджин, нацепив на вилку креветку из своей порции морского салата. — Сону не так далеко до университета от нашего дома, поэтому ты можешь в какие-то дни оставаться у нас, чтобы не опаздывать к первой паре, хотя у тебя теперь машина. Но в любом случае, если надумаешь, то обязательно скажи нам, — знать собственную мать — в порядке вещей, и Сону считывает её намерения с лёгкого тона, который предрасполагает к себе. Скорее всего Юнджин пытается уверить Юму и Аими в том, что Ники лучше остаться в родной стране.       За границу нужно поступать с желанием, существующим с детства. А у Юнджин, как помнит из давних рассказов Сону, есть своя история. Даже будучи мало эмпатичным человеком, она не пожелает близкому человеку пережить похожее — расставание с родным местом, людьми и привычками. В глазах благодарство, Ники смущенно разводит спелые губы в улыбке и кивает, не смотря в сторону матери. В некоторых моментах его родители намного строже, чем родители Сону. Юнджин ещё говорит немного, вовлекая в диалог выпившую и краснощёкую Аими, а остальные выбрасывают по несколько фраз, но даже атмосфера не способствует расхождению по комнатам.       В Ники чуть больше пяти бокалов высокоградусного шампанского, его речь развязная и невнятная, как лепет полуторагодовалого ребенка, но Сону бесстыдно хорошо, ведь парень не отлипает от него, жмётся ближе и стремится коснуться скрытых вещами мест. Джей, сидящий в нескольких дюймах, молчит, редко отвечает на слова Ынче — его обижает девичье поведение. Ынче всё равно, что за столом родители, она позволяет себе браниться, приставать к жениху и пить ещё. Для Сону её поведение непривычное — она в обыденности иная, — острая на язык, изящная и заботливая.       Когда на гостиных часах пробивает пол-одиннадцатого, Джей поднимает из-за стола и извиняется за ранних уход, объяснив его утренним вызовом на работу, а Ынче делать нечего — она встает следом и уходит, захватив с собой недопитый бокал. Джей отчитает её в комнате, накричит и выставит сволочью, и Сону услышит каждый мат, если также покинет гостиную. Но Ники настаивает на нескольких минутах в компании с родителями, которые обычно ложатся спать раньше одиннадцати.       — Ники, сынок, если ты и вправду хочешь учиться с Сону, то пусть так и будет, — спустя полтора часа Аими решается на то, чтобы поговорить с сыном, ведь из организма выветривается алкоголь. — Главное — не творите глупостей, — она разбавляет серьёзные слова лёгкой улыбкой и поднимается.       Ники не придает материнскому предупреждению окраски, просто кивает в благодарность, а Сону чувствует себя оскорбленным, перенимая слова на себя. Глупости в понимании Аими — попытки сблизиться сильнее, чем есть сейчас, Сону считывает объяснения с её скривившейся гримасы. О ориентации Сону знают все, а родители и брат — с его четырнадцати лет. Им привычно слушать рассказы о парнях, которые симпатичны Сону, о планах на будущее, а Аими и Юма — сторонятся, иногда пытаясь утянуть за собой Ники. Их устаревшие традиционные взгляды не соответствуют их положению.       За столом остаются они вдвоем, Ники едва виснет на плече и копается в телефоне, смахивая пришедшие неинтересные сообщения, а Сону наблюдает за ним, не смея торопить. У них достаточно времени, чтобы побыть в гостиной ещё пару часов, ведь наутро никуда не нужно.       — Поспишь сегодня со мной? Желание именинника — закон, — Ники не даёт возможности отступить, хоть и знает, что его праздник закончился полчаса назад. Сону слишком ведом и обезнадёжен, чтобы отказаться. — С тобой тепло, и мне не будет так одиноко, как прошлые дни, — ведёт себя избалованно, позволяя пальцами сжать бедро Сону там, где ближе к напряжённому члену.       — Не веди себя так, — отрезает Сону, впиваясь в навязчивую ладонь, которая переходит границы, но Ники всё равно: он поднимается из-за стола и медленно, не смотря под ватные ноги, идёт к лестнице. — Жди меня, ты же убьёшься, мать твою.       Сону, не удосужившись задвинуть за собой стул, бежит к Ники и обхватывает его тонкую кисть, касаясь пальцами прохладной платины, которая тихо звенит от ударов друг о друга. В доме мёртвая тишина, на первом этаже две спальные комнаты родителей, а на втором — три занятые их детьми. Проходя мимо спальни Джея и Ынче, Сону ожидает услышать ругань, но до него долетает лишь тяжёлый и редкий храп брата — с детства проблемы. А Ники продолжает целенаправленно тащить за собой, в свою запертую на ключ комнату.       Внутри мрачно: плотные тёмные шторы, синяя подсветка, которую Ники вырубает, как только находит маленький пульт, заместо неё — тусклая настольная лампа. Сону читает намерения по глазам, тёмно-карим и игривым, но боится им поддаваться. Совесть внутри грызет, постепенно добирается до истощенного сердца; нехорошо пользоваться моментом, особенно уязвимостью любимого человека. Но Сону не нарекает себя моралистом с юношества, не его стезя отталкиваться от общественных устоев.       Ники действует слишком рано и не обдуманно, прижимаясь горячим телом к Сону. У него нет опыта, чтобы знать подход к парням, но свою слабость показать горазд. Лезет под рубашку и давит пальцами на нечеткий пресс, очерчивая его и царапая ухоженными ногтями. Сону излишне приятно, до воя в сердце, — оба палку перегибают: Ники отказывается себя контролировать, а Сону, как ребёнок, берёт то, что дают.       — Я же знаю, что всё это время, ты хотел меня трахнуть, Сону, — Ники смотрит в глаза, перемещая руки на ворот шёлковой рубашки, и медленно расстёгивает белые пуговицы с бесцветными стразами. — Да, я не сразу догадался, но всё же со временем понял, что всё значит, — а Сону не из стали деланный, скорее из податливой резины, которой Ники без конца играется.       Их губы соприкасаются, сливаются в медленном соитии со вкусом дорогого красного шампанского, которым насыщен Ники. Грудина оголена, и пальцы её бесстыже исследуют, а Сону позволяет себе только притронуться к расслабленной спине, чтобы не сорваться на пол. Ники толкает в него язык, причмокивает сладкого и едко улыбается в поцелуй. Самостоятельно берёт тёплые ладони в свои и перекладывает на ягодицы, мало пышные, но мягкие, и Сону с выдохом желанно сжимает их сквозь тонкую ткань брюк.       — Что ты творишь, — в комнате душно, Сону с трудом отлипает от полных малиновых губ и бормочет, уткнувшись головой в плечо. — Ты пьяный идиот, — Ники не без насмешки кивает, кажется, с ума сходит.       Пару дней назад — мечта, сейчас — реальность. И органы воспалены от касаний желанных, непринужденных и заинтересованных. Фантазия рисует свое: красивую улыбку на мягком лице, блеск в глазах и возбужденность — Ники возбужден, но не так, — не влюбленно. Он молод, естество требует экспериментов, а Сону обезвожен. Кажется, только его уязвимость открыта для пользования, Ники умело подстраивает под себя. Кровать впервые ощущается деревянной, лишенной мягкого матраса, Ники тянет за собой в бездну, едва разрывая шёлковую рубашку напополам, и губами вгрызается в ключицы, выемки меж которых глубоченные, равносильные бескрайнему океану.       У него губы такие, какими Сону их представлял: сладкие, чувствительно-полные и лаковые. Они добавляют в поцелуй приторность и мягкость, за которые Сону цепляется, — отпустит — утонет. И касания смешанные, Ники нравится поддаваться и позволять Сону вталкивать в себя длинный язык. Поцелуй иной — не похожий на поцелуй с бывшими и подружками на пару опечаленных часов. Сону умело считывает желания, действует из искренне-чувственных побуждений. Ники прельщает внимание и манит неизвестность: сексуальная связь с нетрадиционными предпочтениями, он изредка позволяет себе вспоминать о Ынче, влиянию которой бездумно поддался.       Его жизнь — не проста, в ней камни, тянущие на дно, и воздушные шары, поднимающие в небо. Над головой нет ангельского нимба, а за спиной — дьявольских крыльев. Ники всегда между двух огней, вмещается в середину и ждёт. Ему неподдельно нравится вкус поцелуя, и осознание не мешает. Ещё у Сону крепкие плечи, в которые он желает вцепиться, расцарапать, чтобы показать свою моментную одержимость.       — Почти весь мой секс был по-пьяни, — напрягает, но Сону держит лицо, ему не стоит поддаваться чувствам, легче поддаться давнему желанию. — Я не знаю, как это работает, но я хочу почувствовать твой член в себе, он же такой большой… Ты же хотел услышать что-то подобное?       Неприятно вяжет на языке, а в животе скручивает пустой желудок. В глазах напротив увеличенные черные зрачки и нечеткое отражение реальности в них. Ники сидит на коленях Сону, жадно двигаясь вперед-назад, лишь бы напороться на твердый большой член. Его сдерживают ладони, впившиеся в ягодицы, скрытые легкой тканью брюк. Ники тихо постанывает каждый раз, когда промежностью касается взбухшего члена.       — Ты бред… бредишь, — Сону раскрывает рот и бьётся верхней и нижней устами друг о друга, собирая слова воедино, но провокация Ники притормаживает его. — Перестань, ну… — Ники, услышав несмелую просьбу, наклоняется вперёд и носом касается щеки Сону.       — Почему это? — до уха добирается, губами обхватывает мочку и заменяет их ровными островатыми зубами. — Мы оба этого хотим, хватит прибедняться, Сону, — он, тепло выдохнув, опускает голову вниз, наблюдая, как рука пробирается к ширинке брюк.       Давно забытое чувство — чувство того, что собственного тела кто-то касается. Сону отказался от сексуальных связей со всеми, кто не является его возлюбленным. В одночасье противно стало терпеть прикосновения к интимным и закрытым местам, но и сейчас чувство близости отталкивает. Ники не видится тем, кого Сону до боли в сердце любит, он видится чужим, извращенным алкоголем, человеком. У Сону внутреннее кровотечение из сожаления: он ведь не тот, кого Ники действительно рассматривает как потенциального партнёра. Их мысли разнятся: Ники эгоистично думает о сексе, о большом члене, который сумеет его удовлетворить.       Рука на зудящем члене — боль, смешанная с облегчением. Ники медленно двигает ей, скользя сверху-вниз, а большим пальцем давит на пунцовую головку, Сону хнычет — безысходность душит. Ники нравится трогать Сону, хоть и впервые касается мужчины. У Сону кожа бархатная, приятная на ощупь — подушечки пальцев чувствительны к ней.       — Это так странно… Никогда не замечал за собой, что мне нравятся члены, — выдыхает Ники, сползая вниз, туда, где оголена кожу, к которой он присасывается и осторожно облизывает, пока рука движется на плоти. — Не молчи! Ты же виноват в том, что я не могу отстраниться от тебя, — у Сону в голове ветер и перед глазами темнота, но язык на головке он ощущает остро.       — Хватит, иди сюда, — ему тяжело и морально, и физически терпеть игры Ники, легче ведь притянуть его к себе за ворот и вгрызться в испачканные опухшие губы. — Блядство… какой же ты, сука, горячий, — у Сону недержание, он шипит в уста, цепляется за них зубами и небольно прикусывает, смотря в очарованные тёмные глаза.       Ники непристойно хнычет, впуская в себя мягкий, длинный язык, поддается несильным толчкам меж одетых ягодиц. На его темных брюках остаются влажные следы — слюни, оставленные им минутами ранее на сладком члене, который он желал заглотить полностью. Сону проталкивает ладонь под кромку брюк, ощупывая пальцами мягкие ягодицы. Меж ними влажно и маняще, но Сону сглатывает и поднимает глаза на парня, выпрямившегося на нём.       — Давай закончим? — он меняется в лице, шепчет растерянно и слезает с бёдер, падая рядом. — Прости, Сону, я… — в очередной раз Сону понимает: Ники не собранный и никогда не будет таковым. Он действует импульсивно и жалеет, а если и останавливает себя, то впадает в смятение.       Сону многого стоит просто отпустить, но он никогда не пойдёт против желаний Ники, если будет нужно — вовсе испарится из его жизни. А скапливающиеся слезы в уголках глаз — ничего стоящего! Поднявшись с неудобной кровати, Сону торопливо и дрожа застегивает рубашку, а брюки поправляет. Для нет смысла, чтобы оставаться рядом с Ники, потерявшем интерес или испугавшемся недалекого будущего. Но, полностью встав с постели, Сону ощущает ладонь на своей. Ники не отпускает, уткнувшись в подушку лицом, он просто держит за руку.       — Я не хочу, чтобы ты уходил… — уверенность пропадает, и её место занимает плаксивость. Ники тянет Сону обратно к себе и вынуждает лечь прямо в одежде. Не удобно, но ради него — терпение стальное. — Наутро можешь уйти, но не сейчас. Ты мне нужен. Ненавижу разбираться в себе в одиночестве, — Ники искренен с ним, только поворачиваться боится, он втягивает запах духов Сону от подушки, в которую уткнут и выдает невнятное.       А Сону расценивает его слова, как ненужные извинения. Он ненавидит разбираться в себе, находясь с кем-нибудь рядом. Они вынуждены быть абсолютно разными, любить по разному, ценить и видеть — всё по-разному. Сону потихоньку свыкнется, он обещает себе.

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      Для него утро начинается быстро: подъем в девять часов, головная боль и ссохшиеся, склеенные солёной влагой глаза. Ему не впервые делить кровать с Ники, но впервые ощущать себя ненужным. Не изменяя себе, Ники проспит ещё около пяти часов — может, и больше, пока дом будет бодрствовать. Ещё глубокой ночью Сону сумел сквозь закрытые веки стянуть с себя непригодные для сна вещи — рубашку и брюки. Искать их затруднительно — всё на полу. Сону вытягивает руку и подцепляет рубашку за рукав; он мог бы быстро проскочить через коридор в свою комнату, но сонное состояние — кошмар.       Застегнув ширинку, Сону осторожно с телефоном в руках выходит из комнаты, захлопнув дверь. В доме тишина — ни звука с первого этажа; Сону подходит к перилам, не позволяющим сорваться вниз, и опускает взгляд на гостиную, смежную с кухней, — ни души. Родители не оповещали о своем раннем уходе и об их планах он не осведомлен. Единственное, о чём Сону знает, — о уходе Джея ранним утром. На телефоне в мессенджерах нет сообщений, нет пропущенных звонков.       У Сону не то состояние — желания переживать как в детстве отбито. Вереница мыслей в голове, а тело ощущает жжение в тех участках, до которых дотрагивался Ники ночью. Закрывшись в своей спальне, он валится на прохладный пол, не застеленный ковролином, как в остальных комнатах, и утыкается носом в колени. Кажется, он ныряет обратно в вязкое болото, из которого выбирался несколько подростковых лет.       Давно его не тошнило и не морозило от крепких чувств. Ведь Сону не предали, с ним и не играли — согласие обоюдное. Но внутри кипяток, смешанный с кислотой, — проедает органы поочередно. Слезы идут редкие и холодные, от которых Сону отвык. Ночью его оттолкнули, но не отпустили, в нем нуждаются, как в спасении. Брюки слетают с худых ног, вчера они были испачканы вязким белёсым семенем, а сегодня — сперма корочкой отслаивается от ткани. Рубашка вовсе зверски растянута, на рукавах затяжки и грязные полосы.       Под кроватью уродская папка, изученная полностью, — она постепенно разрушает ему жизнь. Сону на коленях подползает к постели и толкает под нее руку, цепляя за сглаженный край тяжеловатую книгу. В ней секретов тьма, они ведь смертельные, имеющие конец. У Сону всё на ладони: судьба брата, жизнь Ники и совесть Юмы с Аими. Ему бы хотелось встать, вскарабкаться по плотному одеялу и вжаться в кровать с закрытыми глазами.       Ночью было хорошо, его обвили сбывшиеся мечтания и вырвавшиеся наружу чувства. Наутро — наказание, обвязанное красной атласной лентой. Сону продолжает сидеть на прохладном полу, держа в дружащих руках папку, на её обложке тяжёлые слёзы, которые с трудом покидают тело. Непривычно реветь в закрытой комнате, привычнее заниматься своими делами, забывать о настоящих проблемах и быть нелюдимым.       Сону — не человек с искренностью в сердце и с пыльцой в голове, для него надавить — выиграть. Он пойдёт против близких, если захочет одобрения, а какого — поддельного или живого — разницы нет. Натянув на изнеможённое пижамные светло-голубые штаны и белую футболку, он покидает комнату на босых ногах, прилипая влажноватой кожей к полу. Его уверенность во сне Ники до середины дня — велика. Он пьян и не подъемен, спросонья захочет отключиться ещё на несколько часов.       Из спальни брата доносится тихая музыка, слов её не разобрать, и как только Сону стучит в дверь, она вовсе прекращается — на замену приходят быстрые лёгкие шаги. Ынче пропускает его к себе в комнату и укладывается обратно на незаправленную постель с книжкой, кинутой на подушку страницами вниз. А Сону не может сесть на предложенный стул — ему тяжело находится в одном положении.       — У вас что-то случилось с Ники? — спрашивает Ынче, убирая книгу на тумбу, вряд ли она доберется до чтения в ближайшие несколько часов. — На тебе нет лица, Сону.       — Ты можешь мне помочь? — девушка замирает, ей нужно услышать просьбу, чтобы прийти к её решению. — Можешь его направить… как-нибудь натолкнуть на то, что…       Сону затыкается, ведь Ынче резко поднимается и садится на край кровати, запахивая всё тот же полупрозрачный халат. Девушке видится просьба дикостью, она не вправе наставлять и принуждать, ей не нравится настрой Сону. Вздохнув, Ынче тянется к телефону, проверяя время, доходящее до обеденного, она хочет предложить спуститься на первый этаж, но Сону настораживает её.       — Ты издеваешься? Ладно бы он был тупым ребенком, но, Сону, он может соображать! Да, я вижу, как ты смотришь на него, как не отходишь ни на шаг. Уже даже Джей знает, что ты влюблён в него, но не переходи границы, — Ынче не была такой импульсивной, разговоры о брате побуждают её переходить на повышенный и нервный тон. — Я не виновата, что он натурал. Всю жизнь им был, и ты ничего не сделаешь с этим. Тем более… тем более он мой брат.       — Которого ты трахнула, когда он был подростком без чёртовых мозгов! — вскрикивает, подходя ближе к Ынче, а девушка, наоборот, ползёт обратно к изголовью кровати. Она убита секретом, хранимым только в её и братской головах. — Представляешь, а он мне всё рассказал. Ещё и так, без сожаления, — Сону не думал, идя в комнату к Ынче, что они настолько быстро перейдут к ругани.       — Я… Сону, правда, не стоит… это была ошибка, и мы с ним это осознали наутро, — шепчет она, накрывая дрожащие ноги тонким пледом. — Не порть мне или, хотя бы, ему жизнь, ты же его любишь…       — Почему? Почему ты не думала об этом, когда, сука, в свои двадцать два года лезла пьяная на ребёнка? Слишком была опечалена тем, что Джей в очередной раз выбрал работу, а не тебя? Знаешь, Ынче, насколько бы сильно я не любил твоего брата, но я также и дорожу своим. Думаешь, ему будет приятно узнать о такой измене? — воздуха в легких не хватает, чтобы говорить без остановок, Сону запинается и замолкает на секунды. — Хотя нет, ему было бы всё равно, если бы ты ему изменила. Но не всё равно на то, что ты изменила ему со своим родным братом.       Слезы лицо уродуют, Ынче глухо плачет, уткнувшись в плед. Ей никогда не избавиться от бремени, которое она на себя нарекла. Сколько бы не думала, но душа чище не становится. Забывает, а мысли вновь предательски всплывают на поверхность. Сону уничтожает её словами, давит на поджившие порезы, нанесённые ей самостоятельно.       — Заткнись! Сону, перестань, пожалуйста! — тушь, нанесённая на ресницы с утра, расплывается по векам. — Я его люблю… ты даже не знаешь, чего мне стоило, чтобы у меня было всё это…       — А я люблю Рики, иронично? — Сону улыбается, оголяя белоснежные зубы, у него не счастье, а оскал. — Ты же не хочешь, чтобы все это рухнуло? Если Джея можно и вернуть, то родителей нет. А они знаешь, что могут узнать? — язык по губе, как остриё ножа скользит, увлажняя тонкую сухую кожу. — Мне не многого стоило, чтобы узнать о вашей семье чуть больше. Каково это — быть ребёнком брата и сестры? У вас, блять, семья похоже кайфует от инцеста. Наши с Джеем родители не так стары, даже принимают, что я гей, но для них чуждо то, что происходит у вас, — он выдыхается, за ним следует всё: победа, слёзы Ынче и правда.       У них не много времени, чтобы тянуть его. Сону присаживается на край кровати и касается ноги девушки, спрятанной под тонким слоем пледа. Она дергается и поднимает зареванные мутно-карие глаза, в них страх. Ради своей любви и будущего с Джеем, Ынче готова и на предательство семьи, а Сону, изучив её, пользуется уязвимым положением в очередной раз.       — Если бы ты согласилась помочь сразу, то ничего и не было бы. А ты решила показать свой характер и то, что тебе дорог твой брат. Прежде чем скалиться, убедись, что нет ничего того, что могло бы выбить тебе зубы. Я надеюсь, что ты поняла меня, — Ынче вынужденно, с разочарованием в глазах кивает. — Ночью у нас с ним кое-что произошло, так что я думаю, что на днях он заявится к тебе, чтобы ты помогла ему разобраться. Просто скажи, что я смогу дать ему больше, чем кто-либо другой, — после него остается шлейф сладкого запаха, шум в болящей голове и размазанная по щекам угольная тушь.       Она корила себя днями, ночами; с трудом пережевывала пищу и выплевывала её, но чувство удовлетворение остается с ней. Ынче вслух никогда не посмеет произнести то, что секс с несовершеннолетним братом, — спасение. Ники был неумел и глуп — обычный подросток. А она — дура без головы. Сону не образумил — поздно, но унизил, опустил на темное дно, где Ынче и место.       Накрыв себя тонким пледом, Ынче утыкается носом в подушку Джея, она пахнет приятно, а девушка — одержима. Её нельзя назвать здоровой: страсть и предпочтения выдают сердцевину прогнившего естества. Книга, недочитанная ею, срывается с края тумбы и падает на пол, а закладка отлетает под кровать. Ынче никогда не найдёт страницу, на которой остановилась, точно так же, как и не вернёт тот тяжёлый год, — он мог быть легче, будь она разумнее.       Сколько она прибывает в забытие не от жизни слащавой — и часы не знают. Напросто плачет в подушку и имена поочерёдно называет. Ники ей дорог — её кровинушка, а Джей — влюблённость, взаимность которой она добивалась несколько лет. У их истории нет счастливого начала, но финал обязуется быть таковым. Ынче многое сделала, чтобы заслужить Джея. Она знает одно: таких как её жених — миллионы, но признавать не желает. Семья Джея не без изъяна: безразличие, занятость и отстранённость, только Сону им изменяет. Ынче невольно думает, как бы жилось ей, если бы Джей умел бегать на поводу и добиваться своих целей чувствами.       Многие подружки Ынче даже не задумываются о браке, гуляют, вечера в клубах проводят, а она рвётся в семейную жизнь. Чего ради. Нет уважения и сострадания, есть вечные недовольства и ругательства. Джей умеет любить, целовать тоже, но по настроению. Сегодня Ынче не увидит его допоздна, вернется под ночь, поест и спать.       Шаги за дверью не настораживают, Ынче мирится с ними и вслушивается, различает слабо: Сону легко ходит, а Ники ступает на пол с тяжестью, продавливая плитки ламината. Стук — неужели больше трех часов прошло. Ынче подрывается с кровати, падает на кресло у туалетного стола и негромко разрешает войти.       А Ники всё такой же: сонный, как ребёнок малый выглядит, глаза еле раскрывает и ещё сопит; пухлые губы покусаны и в уголках синеваты. Он не как Сону — не топчется на месте, залетает в комнату и занимает мягкую кровать, ютясь на подушке сестры. Ынче быстренько смывает остатки засохшей туши с щёк и пудрит кожу бесцветной пыльцой, пока Ники растягивается на постели и кряхтит. Не бодрый он, вчерашняя попойка на худом лице припухлостью отпечатывается.       — Ты ко мне поспать приперся? — беззлобно спрашивает Ынче, сползая с пуфа с трудом. Она, слабо перебирая ногами, доходит до кровати и ложится рядом.       — Я больше не пью, — заключает Ники, а Ынче качает головой, наслышана она о обещаниях, а ещё и о последствиях с утра. — Серьёзно! Я, конечно, многое творил. Но…       — У вас что-то было с Сону? — Ынче наигранно-наивно предполагает, убирая светлую прядку волос с лица брата. — И как?       — Да никак! Такое чувство, будто бы я предал себя в первую очередь, — он губу нижнюю оттопыривает и усаживается поудобнее, накрывая одеялом ноги. — Странно это всё. С утра ещё голова болит. Так мало того, что было, так я же спал с ним рядом! Ревел, понимаешь?       Конечно, старшая сестра понимает, проникается проблемой, не рассосав ее до конца. С Джеем у неё было не иначе. Но утренний скандал с Сону заставляет тело трястись, шантажировали, унижали и пристыжали. Ынче всегда была близка с братом, Ники с детства делится с ней проблемами и победами. А ещё ненавязчиво жалуется, ведь у Ынче опыта больше! Для неё он несмышлёный мальчишка, не выросший до сих пор. Ынче подползает к нему ближе и обнимает, губами прижавшись к шее — пульс ощутим чувствительной кожей. Ники действительно переживает, говоря о себе. Нужно иметь мужество, чтобы спросонья вскочить и решать проблемы.       — Ты рассматривал его как партнёра? — парень хлопает длинными ресницами, но молчит. — Дурачьё, отбрось свою гетеросексуальность. Исключения были всегда. Так, ну? — Ынче носом ведёт по шее, щекочет его. У них с детства тактильный контакт — их язык для общения.       — Это глупо… Типа… Да ну пиздец! Я не знаю, что сказать. Рассматривал, конечно. Не сразу, но было дело. Это ведь Сону! Да с ним бы любой хотел замутить, но нужен ему я, — его рассуждения расслабляют Ынче, такие плавные и неторопливые.       — А он нужен тебе? — кивок. — Какой же ты, вечно нужно наставлять. Разъедемся после свадьбы, будешь мотаться ко мне советоваться какое бельё надеть, чтобы впечатлить Сону? — Ники, по-детски смущаясь, толкает Ынче на кровать и наваливается сверху, схватив за обе руки и прижав их к подушкам. Сестра вовсе не сопротивляется, смеется и коленкой в коленку пинает. — Ой, Ынче, как думаешь, Сону понравятся эти стринги? Я ещё и кроп-топ купил, глянь! — девушка мастерски передразнивает Ники и вырывается из хватки, чтобы обнять за шею.       — Придурошная! Я всегда удивлялся, насколько ты извращённая, — между ними нет неловкости: Ники ощущает свободу действий и благие намерения сестры. Её лёгкий поцелуй в щёку стягивает с тела толстый слой напряжения.       Сколько бы грязи ни произошло, друг для друга они всегда будут оставаться родными и незаменимыми. Но Ники не знает одного — Ынче предаст его Джея ради. Слишком много в ее жизни недостигнутых целей и провалов, будущий муж — единственная надежда. Ники медленно поднимается с сестры и проводит большой, по сравнению с её, ладонью по причесанным гладким волосам. Ынче ни слова не говорит, улыбается устало и переворачивается на бок, провожая брата глазами до двери.       И ей, и ему разговоров по душам мало, каждый ценим. Ники, покинув комнату, спиной прижимается к стене и выдыхает, освобождая грудь от тяжести. Внутри залежи переживаний и подавленных чувств, которые он сумел высвободить. Честно, не знает, когда соберется на разговор с Сону, пока они вместе в одном доме, Ники обязан действовать. Собрать своё мужество по кусочкам, чтобы вновь раскрошить и вдохнуть крупицы ноздрями.       Вместе с осознанием приходит и понятие количества попыток Сону сделать первый шаг. Его Ники видел около получаса назад бродящим по первому этажу с тарелкой пирожных и кружкой чая. Ники потерял время, сердце безустанно бьётся: красивый, чертовски привлекательный, такой — каким Ники его не видел ранее. Стоит только понять себя, чтобы увидеть истину. Для Ники она проста — он, оказывается, влюблён. А момент с симпатией потерян, пропустить удалось и перейти на уровень выше.       Понятно отныне, почему в животе приятно вязалось нечто, скулы сводило от прикосновений, на которые улыбкой отвечал. Ники по-мальчишечьи смеётся — пробирает донельзя. В комнате он один, но как вспоминает, что ночью было, так колени и сводит. Кровать Сону пахнет, сладостью от подушки, на которой он спал, несёт. Родители с минуту на минуту вернутся, разговор на потом откладывается. Ники мысленно себя бранит, но мирится быстро.       На вечер кроме просмотра фильма всем вместе ничего не запланировано. После одиннадцати разойдутся и свалятся по койкам. У Ники чуть больше десяти дней до признания, вряд ли передумает — душа бормочет упрямо.       Кажется Ники, что день быстро проходит, смешанные чувства и смешанные моменты в течение суток. Лица расплывчатые, незнакомые и говорливые. Вчера знатно перепил, последствия на два дня вперед прописаны.

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      Состояние некого забытия, без череда голосистых событий. Мать в лоб ласково целует и большим пальцем стирает отпечаток губ с бледной кожи. Как в детстве, Сону в последние дни ощущает себя ребёнком, сосредоточенным на мелочах — на внимании к себе. Ынче с острым призрением глядит, шаги его измеряет; Ники сторонится, одна мать рядом ошивается и блещет теми эмоциями, которые Сону прежде не видел.       Закупочный день — нелюбовь. С детства раздражение в глотке от того, что родители без ведома по магазинам таскают. Но Сону вырос, голос окрас приобрёл, теперь мать и в сторону его не смотрит, когда они с отцом собираются за продуктами. Ещё Сону раздражает суматоха в преддверии Рождества: родительские ссоры — им ведь сложно нанять помощь и заплатить за неё копейки; пустой огромный дом и отсутствие праздничного настроения.       Впервые за все прожитые года их семья отмечает Рождество с кем-то. У них в крови — страсть к тишине. Сону только несколько раз бывал на вечеринках с поводом: на последнем году обучения в старшей школе и на первом курсе в университете. А Джей вовсе с детства малообщительный и тихий — в трех стенах привык сидеть и заниматься своими делами. С родителями проще: мать домоседка, отец ищет повод сокращения контакта с людьми.       К двенадцати часам в доме остается только Сону и Ники, пропадающий на втором этаже. Ему мать поручила комнату выгрести и на двери повесить рождественский венок из сухоцветов. А Сону впервые не тронули, Юнджин лишь улыбнулась истощено и пошла одеваться — на улице нулевая температура. Они вернутся вечером, Ынче с Джеем, может быть, и раньше, у него обязанности иные: докупить украшения в дом. Через два дня Рождество, в гостиной кроме искусственной елки — ничего.       В духовке осталась запеченная картошка, которую Ынче, выбравшись из своей обители, приготовила на завтрак для всех и в холодильнике цезарь от Аими. Но Сону не разделил с остальными радости от вкуса, выпил чай и взялся за книгу, которую пытается осилить уже полгода. Раньше он глотал художественную литературу, как холодную воду по утрам, а сейчас в его жизни происходящее не хуже, чем в зачитанных романах. Тихие шаги со второго этажа внимание привлекают, мало заинтересованное, больше — взволнованное. Сону смиренно откладывает книгу и не отводит глаз с попыток Ники проскользнуть мимо него незамеченным.       — Ну и долго ты будешь избегать меня? — без укора и злобы спрашивает Сону, в его зрачках не отражается прежняя растерянность. Ники замирает и поднимает руки вверх — поражён и свержен.       — Пару дней я бы ещё продержался, — не его привычка — чесать затылок, занимая руки, его привычка — губы в широкой улыбке разводить. На фоне Сону Ники всегда будет видится потерянным и запуганным собою же. — Вообще, с чего ты взял, что я тебя избегаю?       — Разве не это делают обычно после пьяной и неудачной попытки заняться сексом? — Ники шикает, накрыв лицо влажноватыми ладонями. Волнуется, разговаривая с Сону, с которым неделю назад планировал обсудить будущее.       Крахом падают выстроенные надежды. Априори слабость в характере витает, Ники зависим от людей, которые готовы стелиться под него. Сону таков, мягок и податлив, но для Ники — и стали наглотается. Неловко, как ребёнку, натворившему всякое, — например, безобразие. Ники в пьяном бреду смелеет, а по утру в угол забивается. Сону не с укоризной напоминает, скорее, как факт, говорит и ждет только честного ответа. Ники ему безбожно дорог, чтобы давить на слабые юношеские нервы.       — У меня было там всякое: самокопание, самобичевание и прочее. Просто хотелось одному побыть, — признаётся Ники, пробираясь через маленький столик к Сону на диван. — Пришлось слишком много думать. Убого, конечно, но иначе из ситуации не выбраться.       — Ситуации? — Сону лишь приукрашивает своё лицо поддельным интересом, он наперёд знает происходящее с Ники. — Мне казалось, что это лишь моментность? — непривычно ведь, но иначе нельзя: Сону самостоятельно Ники к себе головой на колени укладывает и по волосам ведёт лёгкою рукой.       — Ты идиот? Ты вообще себя не уважаешь, Сону? — хмурость на бровях густых опущенностью отражается, Сону лишь смеётся и пальцем тычет в сморщенный гладкий лоб. — Моментность. Хорошо, но для меня это не моментность! — истерически, с испугом в глазах продолжает Ники, перехватив ладонь Сону и сжав её накрепко в своей.       — Бу-бу-бу, как мы заговорили. Совершеннолетие сделало из тебя зрелого человека, — и Ники не обижается, лишь задирает подбородок и смотрит в лаковые глаза, набитые искренностью, как плюшем. — И что же это для тебя? Пойми, Ники, что так, как поступил ты, обычно поступают эгоисты. Это как сначала дать ребёнку чупа-чупс, а потом вырвать его из рук.       Размеренный говор и честность Сону вводят в забытье. Ники не может быть эгоистом — он не такой! Человек, зависящий от внимания, в ответ бережно относится. Сону больше теплым не ощущается — самовнушение верх берёт над разумом. Прикосновение к шее холодом отдаёт, Ники вздрагивает и решает подняться, но сил в себе не находит.       Сону действует на него, как отдельно образовавшийся орган, прилипший частью и к мозгу, и к озверевшему сердцу. Пальцы прокладывают дорожку от шеи, покрытой бесконечными родинками, до оголившегося плеча. Сону наклоняется не спеша, губами касается обнажённой кожи и оставляет сухой след от поцелуя.       — Я дал тебе почувствовать взаимный интерес, а после своим избеганием отобрал его? — замерев, рассуждает Ники, наклоняя голову вбок — так пространства для поцелуев больше. — Ты ещё тот мазохист. Но, к слову, я говорил с Ынче насчёт своих чувств, ну, мы всегда с ней были близки в этом плане, — его простота восхищает. Ники необычен тем, что говорит иначе — ни как простые смертные. — Я думаю, что ты мне нравишься. Хотя я, наверное, влюблён в тебя и давно.       Заветные слова, непривычно красивые и правдивые. У Сону нет ни единой причины не верить в подлинность признания. Он вновь повержен, а его хватка ослаблена. Ники как клубок эгоистичности, со временем распадающийся на тонкие нити красного цвета. От него вкусно пахнет — лёгкостью и цитрусом. Сону улыбается, ему незачем чувствовать вину и напарываться на неё.       Из воспоминаний выветривается открытая неприязнь родителей Ники к интересам Сону. На них всё равно, в его жизни их роль — малозначимых родственников. Пока влюбленность в глазах Ники не погаснет, Сону готов жертвовать собой. Близкие люди ведь не уйдут, совьют ему гнездо заботы и будут лелеять в моменты нужды.       А нужда для Сону — несказанно красивый юноша, наивно смотрящий в глубокую черную душу своими блестящими глазами. Закончив рисовать на бледноватом естестве местами влажные узоры, Сону впервые несерьёзно улыбается — от чувств, кажись. А Ники с решимостью забирается на крепкие колени, накрепко обхватывая их своими бёдрами. Вновь руки Сону на его готовых ягодицах, ждущих большего, чем неловкие прикосновения.       В Сону мужества залежи, стойкости — не меньше. Столького натерпевшись, он остаётся собой. Его чувства стальные, раз любить не перестаёт, наоборот, закрыв глаза на ошибки, пылает, как новорождённое пламя. Ники личные границы с лёгкостью разрывает, большей уверенностью блещет и целует. Облизывает пухлые сладкие губы языком, пока задницу его сжимают до посинения. У Сону хватка сильная — внешность обманчива. Дорогой диван смешно скрипит, Ники в уста улыбкой давится, но не отлипает. Первым языком толкается Сону, чувствует рецепторами бархат дёсен и зубов. Ники, как кукла: неживой словно, со стеклянными глазами и идеально ровными чертами лица. Таких Сону рассматривал на выставке несколько лет назад, даже и не подозревая, что обзаведётся своей, живой и податливой.       Меж ягодиц, защищённых лишь тонкими пижамными штанами и брендовым нижним бельём, скользит член, также не имеющий возможности высвободиться. Ники отчётливо помнит свои постыдные слова, но не отказывается от них. Желание почувствовать наполненность толстым членом — искреннее и острое. Ладони, держащиеся прежде за широкие плечи, слетают на ягодицы, слепо выискивая тонкие запястья. Целенаправленно и без сожаления Ники толкает крепкие руки Сону под свои пижамные штаны. Выдох следом за вдохом, вжившись лбом в грудь, Ники кусает опухшие губы и млеет от чувствительности собственного тела.       — Если ты не трахнешь меня, пока родителей нет дома, я тебя ночью задушу, Сону, понял? — сквозь зубы шипит Ники, подняв глаза на парня. — Блядство, — Сону сухим пальцем водит вокруг девственного ануса, а Ники благодарит судьбу за то, что не больше часа назад отмачивал себя в душной ванной.       — Мы сделаем это только в моей комнате, когда мой член будет в презервативе, а твоя задница хлюпать от смазки, — Сону вынимает ладонь из штанов и давит Ники на поясницу, чтобы он позволил выползти из-под него.       До второго этажа они добираются с добавлением особых усилий: тело Ники подвергается пыткам, терзаниям и касаниям. Сону прижимает его к лестничным перилам из прочных деревянных досок, толкается языком в незакрывающийся рот — от бессилия через ноздри дышать не получается. Около двери в комнату, Ники, как набитая сеном кукла, безвольно липнет к стене, бёдрами обхватив крепкий торс. На шее красные рваные пятна — ни крупицы фарфоровой бледноты. Кажется, и плечи Сону в безобразных царапинах от ухоженных отросших ногтей.       После твёрдой резной стены кровать с шёлковым постельным бельём ощущается младенческими покоями. Тело растворяется в нежности и запахе кондиционера с лавандой, въедающегося в раздражённую слизистую в расширенных ноздрях. Ники вдыхает и вдыхает, пока горят лёгкие, а естество обнажается уверенными руками. Он готов к приятным терзаниям и к ласкам, которыми Сону одаряет его твёрдые жемчужины смуглых сосков. Неприлично чувствительные, окутанные вязкой тёплой слюной, Ники прежде и не думал о том, что незначительные части его тела таковы.       — Я чувствую себя девчонкой, — вместе с горячим кислородом вылетает и тихое признание. Сону усмехается, вгрызаясь в покрасневший сосок. — Так приятно…       — Девушки ощущают совсем другое, — исправляет Сону, насколько бы ни любил, но слушать подобное для него — самоубийство. — Особенно при анальном сексе, потому что не у многих развита чувствительность. Скорее только отбитые извращенки любят, когда их друт в зад. В основном они ощущают боль, как при разрыве, — язык проезжает по очертанию плотных рёбер, и Ники дрожит, прикрыв веки, утренний свет слепит. — Секс с парнем — совершенно иные чувства, маленький якудза.       — О нет, ты опять за своё, — Ники негромко цокает, приподняв голову, чтобы увидеть Сону и обхватить его ладонями за мягкое лицо. — Целая лекция и ноль практики, когда мы приступим к ней? — не хватает терпения, желание получить порцию новых ощущений не сгорает.       Оставив поцелуй на кругловатом подбородке с крошечной родинкой, Сону поднимается с кровати, всё ещё одетый и аккуратный, и идёт до полупустой тумбы. В ней кожаная злосчастная папка, которую он игнорирует, как преграду, и проталкивает руку дальше, в самое жерло, доставая запакованную пачку с тремя презервативами и фигурковатый бутылёк прозрачной смазки. Ники, наблюдавший за ним, прыскает в руку и обратно валится головой на подушку. Расчётливость Сону и пугает, и восхищает одновременно — непривычное на вкус чувство.       — Будешь пищать, я заставлю тебя взять в рот угол подушки, — просто предупреждает Сону, забираясь на постель рядом с ногами парня.       — Изверг, — беззлобно; взглядом Сону указывает Ники стянуть с себя чёрные боксеры с белой кромкой и маленьким рисунком молнии возле.       Подтянутое тело больше, чем восхищает, оно вводит в короткое забытье от рассматривая с длинных ног до острых плеч. Ники стойко переживает возбуждение: член на вид набухший и жаждущий; вены, как отчётливые разветвления молнии, ствол обвивают. Сону на пробу касается пунцовой головки большим пальцем и перекрывает уретральное крошечное отверстие. Кажется, Ники пронзила острота интимных ласк, зрачки сузились и зубы вцепились в нижнюю влажную губу. Хочет большего, но Сону намеренно убирает руку и несильно давит ею на бедро, Ники повинно переворачивается на втянутых живот и раздвигает стройные ноги, его ягодицы чуть расходятся, и Сону с удовлетворением и без жалости выдавливает треть смазки на кожу.       Прохлада въедается и костями ощущается, ещё ощутима и тяжесть навалившегося сверху тела. Поцелуи в шею успокаивают, пока длинный палец врывается в напряженное девственное отверстие, Ники задирает подбородок и громко выдыхает, позволяя излишкам кислорода выйти из тела. Непривычно и жжётся, но Сону делает всё, чтобы Ники помимо горечи ощутил и сладость. Анус рефлекторно сжимается кольцом вокруг двух вторгнувшихся в него пальцев. Сону шепчет всякое, а Ники, потерявшись в ощущениях, приоткрывает рот и прогибает спину.       — Мне т… так хорошо, ты можешь глубже? — ответный шёпот в надежде быть услышанным и вознагражденным. — Мне, кажется, мало этого… — он подаётся навстречу неторопливому проникновению, излишняя влага и хлюпанье нагретой смазки не останавливают.       Нет ведь желания навредить, но нет и желания отказывать в просьбе. Избалованность Ники — очаровательная черта, требовательность смешит. Вытащив пальцы из растянутого ануса с нитью вязкой смазки, Сону берётся влажными руками за худые бока и наставляет ватное тело. Бутылек пустеет ещё на треть и летит на пол — надобность теряет. Сону стягивает с себя испачканные штаны на шнуровке и следом светлые боксеры. А звук разрывания пластиковой обертки презерватива въедается в слух, пальцы неторопливо раскатывают латекс по члену и перемещаются на ягодицы.       — Кусай подушку, — и Ники слушается, вобрав в рот сухой угол мягкой подушки.       Проникновение болью расходится по всем нервным окончаниям, член входит на половину и ощущается шире, чем виделся глазам. Ники верхними зубами бьётся о нижние — преграды будто бы и не существует, а поцелуи в сгорбленную спину — не спасение. Сону чуть замедляется и входит почти до основания, позволив телу привыкнуть за несколько секунд. Локти, которыми Ники держит себя, уперевшись ими в матрас, Сону сбивает и обхватывает тряпичные запястья. Обоим легче дастся продолжение, если Ники будет держать себя за разведённые ягодицы. Сил не много, но желание их превосходит, Ники выплевывает ткань и вновь задирает голову, кадыком ударяясь от перегородку.       — Блядство, двигайся же. Сам сказал, что я не девчонка, так какого чёрта так нежничаешь? — как нетерпеливый подросток; Сону в очередной раз жаждет отчитать, но подавляет острую необходимость и толкается в теплое нутро.       Не девчонок не жалеют, не девчонок трахают иначе и испытывают на ощущения. Для Сону Ники — нечто большее, чем предмет воплощения сексуальных желаний. К нему всегда будет другое отношение: бережное, внимательное и балованное. И хотения его — закон для Сону. Первые полные толчки — боль, к последующим привыкают мышцы и принимают. Анус сжимается вокруг воздуха каждый раз, когда Сону вынимает из тела член и оставляет поцелуи на спине, разукрашенной созвездиями родинок. Они вынужденно и из-за прихоти Ники меняют позу и видят красноватые лица друг друга с легкой испариной на сморщенных лбах. Вздохи сливаются воедино с хлюпаньем и скрипом усталой кровати, Сону расцеловывает глубоко-розовые опухшие губы и языком вылизывает бархатное нутро, пока Ники яростно двигается навстречу.       Свирепы его попытки получить большее наслаждение, чем даёт Сону, бещадно толкаясь и играя с членом влажной рукой. Вокруг них духота, запах постельного белья, парфюма и смазки. Последние глубокие толчки, когда презерватив едва слетает и его резиновое кольцо спущено до середины напряженного ствола, они запомнятся ещё на несколько дней — до следующего чувственного секса. Сону пальцами со спермой, изверженной Ники, играет и обмазывает ею худой живот, пока сам каплями изливается в презерватив, находясь ещё внутри и в тепло.       Подкрепленные сексом чувства прочнее и интимнее. Хоть и тело усталостью наполнено, Ники кое-как перебирается к прохладной стенке и вжимается в неё лицом, выдыхая, а Сону ложится рядом, завязывая полный презерватив на узел. Они молчат чуть больше минуты и поворачиваются друг к другу без неловкости, в глазах только чувство свободы.       — Спасибо, — одними губами произносит Ники, но Сону его понимает и кивает, положив ладонь на бок и медленно подбираясь к торчащим рёбрам. — И я…       — Не можешь — не говори. Тебе стоит привыкнуть, я тебя не смею торопить. Всему свое время, верно? — Ники кивает, расслабленно прикрыв глаза, он в безопасности. — Не спи, твою голую задницу могу видеть только я, — бровь вверх взлетает, не понимает. — Мы же не знаем, когда кто-нибудь может вернуться.       — Иди к чёрту, если хочешь, то сиди и охраняй её, а я спать, — Ники вновь поворачивается к стенке, к которой в попытках охладиться прижимался, и улыбается, почувствовав лёгкий поцелуй в затылок.       И вправду утомлённый первым сексом Ники вырубается за считанные секунды, вернувшись в положение лежания лицом напротив лица Сону. Он тихо сопит и во сне облизывает уже порядком ссохшиеся пухлые губы, а телом подрагивает — оно обнажено и ошпарено прохладой. Сону поднимается с кровати, подтянув к себе непонятные тёмные шорты, висящие на широкой ручке комода. В шкафу несколько чистых пледов разного цвета, Сону хватается за тот, что посветлее, и накидывает его на спящего парня.       Помимо Сону в его комнате никто не уберётся, скоро ещё и Рождество, требующее порядок во всём доме. Полностью одевшись, он поднимает с пола пустую упаковку из-под защиты и сам растекшийся презерватив, на который налипла пыль. На часах полчетвертого, ещё час — и родители или Джей с Ынче приедут домой с набитыми продуктами пакетами.

･✻･ﾟ･✻･ﾟ･✻･

      Совершенно новая, не тронутая чёрная рубашка из дорогого шёлка с блестящей вышивкой на вороте и рукавах с запонками. Тёмные джинсы с вышарканными добела коленями, обтягивающие бёдра и свободно висящие от колен. Всё на нём и ничего лишнего, а браслет с красной нитью, как выделяющееся на мрачном фоне украшение. Сону любит изыски, дорогие вещи и ухоженный вид. Он имеет привычку на дню по несколько раз переодеваться и увлажнять лицо, придавая скулам островатую форму с помощью жидкого скульптора и румян. Останавливает лишь апатичное состояние, сил нет, чтобы доползти до ванной комнаты.       В дверь не стучат, в неё вламываются и следом торопливо закрывают на замок. Сону в отражении зеркала во весь рост видит неаккуратно собранного юношу с безобразием на светлой голове. С утра сам не свой, никто и понять не способен, что с Ники и почему он так тороплив. На его стройных длинных ногах брюки с глубокими карманами, а на плечи накинут укороченный пиджак, пока белая футболка свободно болтается на худом теле. Сону выдыхает и поворачивается на пятках, преодолевая расстояние между ними. Не в губы впивается, а в плечи, чтобы поправить беспорядочно сидящие вещи.       — Что с тобой? — не томит Сону и спрашивает, перейдя на воротник пиджака. — Выглядишь, как идиот, — Ники цокает, закатив тёмно-карие глаза.       — Всё в порядке. Просто не каждый же день я праздную семейный праздник со своим бойфрендом, — ему обязательно нужно было растянуть ключевую часть, чтобы передать свою зацикленность. Сону не с полуслова, но понимает его. — А если у меня трусы плохо сидят, ты тоже полезешь их поправлять?       — Даже не сомневайся в этом, — Сону для подтверждения впивается пальцами в тонкий глянцевый ремень и расстёгивает его; немного утянув в талии, он защёлкивает пряжку обратно.       А Ники не двигается, затаив нервное дыхание. Пару дней прошло с их близости, чувства по прежнему неловкие и пугающие. Он любит и любят его — выдумка эдакая. Боится однажды проснуться и не найти Сону поблизости, тот напросто убежит, обезумев вовсе. За короткие период, двое суток, меняется только Ники, будто бы растет и оправдывает свой громкий возраст. Он ведь и вправду взрослый, время забав прошло. Ещё пара годиков ожиданий — и пора съезжаться в отдельный дом для уютного создания семьи. Мысли о будущем созывают бурлящую боязнь, отречение и кошмарное забытье, но Сону с ним, совсем рядом, стоит лишь открыть глаза.       Ещё Ники влюблён во внимание, которым обвивает его Сону, считывая по потерянным глазам необходимость. Лёгкий поцелуй остаётся на шее, где из-под слоя тонального крема и мази для заживления синяков, выглядывает парочка цветастых засосов. Ынче видела — всё равно, она ведь наставила на верный лад. Из-за неё Ники не свернул на кривую дорожку и не утонул в холодной воде, выжатой из соития чувств.       Для Сону Ники смешон, как мальчишка негодный стоит, по швам опустив руки и задрав голову. Волнуется и пыхтит, языком толкается в щёку — забавный. Сону к его губам тянется и мимолётно чмокает, следом стерев липкое пятно от блеска. Оба обвиты обманом, но Сону всё равно, а Ники и не задумывается. Ынче и словом не посмеет обмолвиться, она обязана быть рада за брата так, как рад за неё он.       — Пора спускаться, иначе за нами придет Ынче, — отмирает наконец Ники и отходит на шаг от Сону, с любованием рассматривая то, как на его фигуре сидят купленные при нём вещи. — Тебе хорошо в этом, даже очень. Почему я всего этого не замечал раньше…       — Потому что ты идиот, очевидно же, — в Сону беспощадно летит маленькая подушка из бордового плюша; на шаги оборачиваются оба, заглушив ироничный говор, чтобы услышать тихий стук в дверь. — Всё, мы спускаемся!       Улыбка на улыбку, и сердце пляшет в обнимку с горящими легкими. Их ждёт семья, отныне скрепленная не только будущим браком, но и подлинными чувствами сыновей. Сону, выходя из комнаты, не корит себя за обман, не смотрит на разбитую Ынче, лишь коротко целует Ники в щёку и отходит к противоположной стороне лестницы, чтобы меж ними вместилась девушка. Виднеются родители, привычно говорящие обо всем и ни о чем.