solstice

Такова закономерность: лишнее движение приводит к царапинам, отсутствие движения стимулирует ещё большие кровопотери, а вместо пластырей приходится прижигать раны обосновавшейся в кармане зажигалкой.

С самого возникновения проблемы тело Какёина было сплошь в одних ожогах.

      Порождённая непреднамеренной поспешностью кривая линия оканчивается у уголка рта, так и не приняв форму лёгкой улыбки. Доселе придерживающие папку с покоящимся на ней листом пальцы резко сжимаются, безжалостно сминая бумагу с испорченным рисунком.       Рохан выкидывает комок в урну, которая за этот час успела наполниться бумагой доверху, и прикладывается затылком о мягкую спинку кресла, мысленно представляя, как пробивает ею череп.       Легче не становится.       — Ну это просто невозможно!       Ковыряющийся в вишнёвом мороженом Какёин тянет губы в снисходительной улыбке, с каплей сожаления провожая отлетевшую порывом раздражения перьевую ручку. Он вдавливает ложку в ни в чём не повинную вишню, и та расходится кровавыми половинками, обрызгивая соком подтаявшую розоватую массу.       — Что не так? — лениво тянет Какёин, бросая на него мимолётный взгляд.       Рохан хмурится, доставая ещё один лист с дополнительной ручкой и располагая его на плотной папке. Он повторно принимается прорисовывать лицо Нориаки, изо всех оставшихся сил пытаясь не вогнать эту самую ручку себе в глаз.       Нет, естественно, он мог бы это сделать. Ему всегда хотелось узнать, каково это — ощущать, как твёрдый наконечник вонзается в глазное яблоко и, задевая сетчатку, достигает впадин на черепе — но в этом крылись две проблемы.       Во-первых, это означало, что ему пришлось бы обратиться к Джоске, чтобы не остаться со шрамом на всю жизнь.       Во-вторых, он не настолько сильно разбирался в структурах глаза, чтобы не задеть что-то важное, поэтому вполне мог умереть.       А, ну и, наверное, это ощущение было бы из приятных — правда, ему, в принципе, не привыкать.       Главная загвоздка всё равно оставалась той же: если он не захочет умереть, ему придётся попросить ёбаного Хигашикату Джоске исцелить его. Такой удар его натерпевшееся сердце точно не выдержит.       И плевать на то, что произошло несколько дней назад.       Это не имело значения.       Не тогда, когда этот кусок дерьма поступил правильно предпочёл сбежать от него в момент, когда…       Рохан хмурится сильнее, встряхивая головой и наивно надеясь, что таким образом ему удастся вставить мозги на место.       — Почему ты так улыбаешься? — забыв выцедить из тона излишнее раздражение, указывает он на него ручкой.       Какёин наконец соизволяет обратить на него внимание и, подняв голову от нетронутого мороженого, склоняет её вбок, непонимающе приподнимая брови. В глуби его глаз вспыхивают звёзды — несмотря на то, что они познакомились совершенно недавно, Рохану так и не удалось привыкнуть к этому взгляду. Потому что как только он начинал вглядываться, его окутывала сизая дымка — та же, что прятала в радужках Нориаки расколовшееся надвое ночное небо.       Потому что стоило заметить в скоплениях галактик таящиеся чёрные дыры, как он уже не мог их развидеть.       Потому что каждый день общения с Какёином подводил Рохана к мысли, что отчего-то его зрачки вновь начали мутнеть. И это явно не было проделками какого-то стенда.       — Чем тебя моя улыбка не устроила? — с искренним замешательством спрашивает Какёин, с помощью Hierophant Green отводя от своего лица острый кончик.       — Я. Не. Знаю, — цедит он, теперь окончательно теряя терпение. — Ты… не знаю… будто вырезал её из какого-то посредственного журнала и присобачил к лицу булавками. Именно по этой причине не удаётся передать подлинную искренность эмоций. Ты буквально картонка — и меня это бесит. Эта рожа, — указывает он на захлебнувшуюся бумагой корзину, — только напугает читателей, а это, между прочим, чёртов главный герой!       Рохан получает по лицу острой усмешкой — она вспарывает лицо напротив пошедшей трещинами дугой.       — Оу, не будь таким драматичным, — обнажает Какёин ряд белоснежных зубов и под отчётливо раздавшийся вопль очередной выпотрошенной вишни откидывается на спинку кресла. Рохан улавливает движения вокруг стоп и обнаруживает, что ленты успели оккупировать всё пространство под его ногами. — В чём твоя проблема?       Какёин тянет уголки рта в стороны, и один из них странно искривляется.       Кажется, Джотаро-сан говорил, что это плохой знак.       — Я имею ввиду, — идёт Рохан на попятную, прочищая горло, — что из-за этого рисунок получается… хм… странным. Как бы я ни пытался что-то исправить, всё выходит отвратительно. Возникает ощущение, будто я изображал рот отдельно от лица.       — В чём проблема срисовать с другого человека, если тебе не нравится моя улыбка?       — Но ведь именно ты — долбаный прототип главного героя, — надеясь, что исходящее от него отчаяние хоть как-то поспособствует осознанию Какёина, практически по слогам проговаривает он. — Это как нарисовать Коичи с улыбкой Джотаро-сана. Жуть ведь, не так ли?       Выражение лица Нориаки на мгновение затапливает странная эмоция, которую Рохану не удаётся прочитать. Вновь.       С тех пор, как они впервые встретились, и Рохан пережил самый напряжённый разговор в своей жизни при поддержке четырёх чашек чая, прошло около двух — трёх? — недель. После первой неудачной попытки разузнать о Какёине чуть больше он продолжал думать над способом найти хоть какую-то информацию про его прошлое.       Когда его обычные методы не сработали, он решил пойти на крайние меры — найти с ним общий язык.       И что ж.       Оказывается, если на него не давить, он становится просто великолепным собеседником.              Однажды после сеанса с психологом в лице охуевающего с происходящего Коичи Рохан словил связь с космосом и за одну ночь нарисовал около семи страниц — но вскоре осознал, что главный герой выглядит слишком… не так.       Рохан привык брать людей в качестве шаблона к своим будущим работам. Иногда истории их жизней настолько заинтриговывали его, что он попросту не мог не отразить их жизненный опыт в своей манге. В таком случае он очень ответственно — даже слишком — натягивал полученные знания на каркас созданной в голове вселенной, тщательно обдумывая каждую деталь, каждый штрих и букву. В случае, когда Рохан был неуверен в каких-либо фактах, он всегда мог разложить жертву объект своего вдохновения на страницы и всё перепроверить, поэтому это никогда не вызывало проблем.       Не вызывало.       Пока ему на голову (никак не наоборот) не свалился Нориаки Какёин со ставящими в тупик улыбками-шрамами и въевшимися в кожу созвездиями-лабиринтами.       Да, Рохан видел их — буквально сегодня.       Какёин сказал, что они были получены во время битв со стендами. Рохан притворился, что поверил — несмотря на знание, что владельцы стендов никогда не будут целиться именно в эти места. Просто потому что таким образом особо и не навредишь — а учитывая то малое, что ему удалось выведать о прошлом Нориаки, приспешникам и последователям Дио был нужен только его остывающий труп.       Когда Рохану было семь, он нашёл у крыльца своего дома котёнка и по глупости взял его на руки, чтобы отнести домой. Тот в свою очередь исполосовал ему всё предплечье, видимо, не разделяя желание поиграть. Урок он не усвоил, но этот опыт был в какой-то мере полезен.       Потому что сейчас в голову приходит мысль, что наложенные друг на друга рубцы по виду напоминают зажившие царапины от нестриженных кошачьих когтей — вроде безобидно, но всё равно устрашает.       Когда после бессонной ночи он принялся пересматривать готовые страницы, то заметил, что Какёин на бумаге какой-то неправильный. Рохану настолько не понравились его улыбки, что он попросту выкинул все листы, практически не задумываясь, и решил попробовать снова. С каждым разом получалось всё хуже и хуже.       Он психовал ровно до момента, когда осознал, что причина дерьмовых улыбок кроется не в его решивших отчалить способностях, а в самом Нориаки.       Стоило приглядеться. Нащупать двойное дно. Порезаться.       Его улыбки напоминали воспалённые раны с криво наложенными швами. Они всегда скашивались влево, когда ему приходилось держать пришитые к ушам уголки рта приподнятыми. И из-за этого они были подобны вспышкам: возникали неожиданно ярко, но были настолько короткими, что казалось, будто их вовсе не было, а боль в глазах вызвало лишь напекающее с неба солнцем.       Он был любопытен с самого детства — и был намерен выяснить, что Какёин скрывает под слоями омертвевшей кожи-образа. Чего бы это ни стоило.       Что-то подсказывало ему, что те шрамы на ладонях не «обжёгся», которым Какёин любил оправдываться.       Рохан быстро прорисовывает на бумаге силуэт Какёина. Обозначает глаза несколькими рваными линиями, которые в ближайшее время разрастутся ресницами и выразительными радужками. Зацепившая его с первых минут знакомства чёлка выверенной плавностью опускается на лицо, нижняя часть которого всё ещё была пустой — теперь он всегда изображает губы в последнюю очередь.       Когда кончик ручки нависает над глядящим в самую душу нарисованным Нориаки, он поджимает губы — как играющий в дженгу человек, достающий блок из самого неустойчивого ряда и заранее знающий, что проиграет.       — Ладно, — вздыхает он через пару бесконечностей и откладывает незаконченную работу в сторону.       Всё-таки ему придётся это сделать. И плевать, что после этого его лицо с большой вероятностью превратится в кровавое месиво — не впервой.       Несмотря на то, что за довольно короткий промежуток времени им удалось сблизиться и даже перейти с напряжённо-почтительного «вы» (из-за которого Нориаки на пару минут выпадал из реальности, чтобы — цитируя — осознать, насколько теперь стар) на более тёплое «ты», Рохан старался не провоцировать его лишний раз. Если Джоске он изучил вдоль и поперёк и мог подтрунивать над ним практически без рисков для начинающего давать сбои здоровья, то с Нориаки дела обстояли сложнее.       Несмотря на иногда выламывающее двери номера напряжение, они относительно хорошо общались — Коичи даже похвалил его за то, что он якобы научился заводить друзей. Сам Рохан не был до конца уверен в этом, но чувствовал, что нашёл родственную душу.       И его уверенность укрепилась ещё сильнее именно сегодня.              Сегодня, когда Рохан узнал, что это восьмое чудо света с аномальным количеством тайн и секретов ещё и рисует.       Он накинулся на него с допросом — и, кажется, слегка переборщил, потому что через каких-то тринадцать вопросов Hierophant Green отправил его в дальний полёт к стеклянным шкафам, поцеловавшись с которыми Рохан понял, что давить на недавно пережившего потрясение человека… ну, не очень хорошо. И, пожалуй, отчасти болезненно.       После того, как спину пронзила острая резь стекла, он отключился — и проснулся в той же комнате. Только на кровати, будучи минимум на тридцать процентов обмотан бинтами.       Первыми, кого он увидел, оказался наворачивающий круги по комнате Какёин, который что-то нервно бормотал себе под нос, и следующий за ним по пятам стенд, чьи трепыхающиеся из-за волнения хозяина ленты покрыли практически все имеющиеся поверхности. Джотаро он увидел лишь через четыре полных круга и, получив по лицу его осуждающим взглядом и не менее угрожающим «Джоске тебя вылечит», предпринял попытку уйти домой.       Чего ему, естественно, не позволили сделать — пока Джотаро не приведёт долбаного Джоске, решившего очень вовремя пропасть.       Какёин в свою очередь остался с ним. Когда Рохан восстановил связь мозга с собственными конечностями, Нориаки извинился — и за самого себя, и за Джотаро. В мгновение, когда отдающие разложением глаза напротив вспыхнули отдалённо знакомой эмоцией, Рохан позволил себе поверить в то, что шанс всё-таки есть.              Он медленно вздыхает и, собравшись с духом (мысленно помолившись), поднимает уголки губ, чтобы продемонстрировать Нориаки человеческую улыбку, а не паралич левой половины лица.       — Видишь? Тебе нужно улыбнуться именно так, — пальцы берутся за фотоаппарат, и тот прижимается к его глазам, позволяя заметить стремительно разлившуюся по лицу Какёина растерянность. — Расслабься. Я просто сфотографирую тебя и…       — Зачем? — забыв смягчить голос ластиком-тоном, хмурится он, на что Рохан только ласково-жалостливо усмехается.       — Может, ты наконец удосужишься улыбнуться по-человечески. Я должен запечатлеть этот момент, чтобы перерисовать и больше не мучить тебя просьбами улыбнуться. В твоих же интересах мне помочь, поэтому будь хорошим мальчиком — заставь лицевые мышцы хоть как-то сокращаться.       Нориаки фыркает. И вопреки обосновавшемуся в уголках губ раздражению, силится выполнить его полупросьбу-полуприказ.              — Напомни, почему я это делаю? — бубнит он, когда победно ухмыльнувшийся Рохан принимается настраивать камеру.       — Предполагаю, из-за чувства вины: моя спина всё ещё ноет, душевное равновесие нарушено, а из-за этого, — Рохан поднимает взгляд наряду с покрытой не до конца зажившими ссадинами ладонью, выставляя напоказ следы недавнего недоразумения, — я не могу рисовать так же быстро, как раньше. Тебе наверняка стыдно и бла-бла-бла, но… мне ведь это только на руку, — Рохан подмигивает забавно сведённым бровям. Те, кажется, посылают его на хрен — в это же мгновение он прячется за хлипким щитом-камерой. На случай, если кукуха Какёина вновь решит пошалить.       — О, иди к чёрту, — не кажется. Нориаки слабо улыбается, и первый полоснувший воздух щелчок ставит начало мучительному часу.              Часу, за который Рохан сделал около сорока семи снимков.       Часу, за который нервный срыв успел приблизиться к нему опасно близко и теперь лишь ждал, пока он окончательно потеряет контроль.       Часу, за который мороженое успело превратиться в непривлекательную розовую жижу.       Часу, за который Какёин ни разу не улыбнулся по-человечески.       — Просто невозможно, — в сотый раз бормочет Рохан, разминая взбесившиеся виски, пока Какёин поливает не нуждающиеся в этом герани. — Это невозможно…       Обтянутые тканью безупречно выглаженной белоснежной рубашки плечи чуть приподнимаются, вторя движению его скрипнувших от негодования рёбер.       — Видимо, не судьба, — как-то печально усмехается Нориаки, поднимая голову к хмурым облакам за оконным стеклом. — Джотаро нет уже четыре часа… куда мог пропасть Джоске?..       — В следующий раз эта камера щёлкнет только тогда, когда ты не будешь смотреться так убого, иначе я разорюсь, — громче обычного произносит Рохан, хмурясь.       То ли из-за проскользнувшего в чужом голосе волнения.       То ли из-за неприятного кульбита, которое только что совершило его сердце. И которое могло быть вызвано лишь одним именем.       Ответная мягкая снисходительность липкой патокой оседает в глотке. Какёин решает подыграть ему:       — Может, главный герой будет без рта?       — И без голоса? — фыркает Рохан, чуя в этих словах вяжущий на языке подтекст. — Без возможности выражать свои мысли? Без возможности дышать словами?       И в этот момент, как по щелчку, за спиной Какёина появляется Hierophant Green. Ленты собираются у напрягшихся плеч, распространяясь по телу кривыми зигзагами. Этот знак — чёртово предупреждение — отчего-то промахивается и рикошетом отлетает в сторону полуоткрытого окна.       Возможно, дело в том, что Рохан успел прикрыться вакуумным куполом из вовремя заполнившей череп смоли странных мыслей.       Может, ему попросту не везёт.       Скорее всего, сегодня он уйдёт с ещё большими ранами. Но когда это имело для него значение?       — Кажется, это мой талант — каждый раз попадать по больному, — тихо говорит он, вытаскивая из папки последний чистый лист. Осознавая глупость всей идеи и уже чувствуя на корне терпкий привкус железа.       — Не только твой.       Они погружаются в свербящую тишину — она понемногу успокаивает взволновавшегося стенда, и зелёного становится чуть меньше. Рохан успевает закончить наспех нарисованный портрет Нориаки — без улыбки — и, приблизившись к нему, отпускает глупость-мысль на свободу.       Глупость-мысль, в которой обосновываются линии — похожие на те, что Какёин постоянно пытается прятать за рукавами.       Глупость-мысль, которую он складывает несколько раз, приподнимая свободные края и тем самым обозначая крылья.       Глупость-мысль, в которой он запирает его немой образ.       Если он не может улыбнуться, пусть покажет другие эмоции.       — Крыша совсем поехала? — сипло спрашивает Нориаки, обращая вернувшееся на положенное место внимание на бумажную игрушку в его руках.       — Я пытаюсь вернуть твою крышу на место, — возражает, вкладывая в прижимающиеся к телу ладони небольшой самолётик. — Один… мой приятель рассказывал, что это помогает.       Рохан заставляет себя проглотить имя наряду со скопившимся в глотке комом. Он открывает окно и, стараясь смягчить взгляд, встречается глазами с расколовшимся стеклом в обнимающих сузившиеся зрачки радужках. Те отвечают ему странной эмоцией, идентифицировать которую ему не удаётся.       И от этого желание прочитать его напоминает о себе несвоевременной болезненной вспышкой в задней части черепа.       Рохан встряхивает головой, избавляясь от репейником прицепившейся к извилинам мысли. Он показывает Какёину самолётик, и тот замечает обосновавшиеся на крыле линии от зажёванного сгибами бумаги собственного лица.       — Птицы могут оставаться в тёплых краях и вовсе не прилетать в постоянные места обитания, — говорит он, и судя по дёрнувшемуся лицу, попадая прямо в яблочко. Вновь непреднамеренно. Вновь несвоевременно. — Самолёты же рано или поздно возвращаются. Они придерживаются строгого маршрута и, несмотря на частые отклонения, достигают конечной точки.       Бумажная игрушка мягко опускается на ладонь Какёина, которую Рохану пришлось разжимать самостоятельно. Его губы изгибаются в слабой улыбке, когда Нориаки отмирает и полноценно берётся за выступающие хрупкие части. Он проводит пальцами по не до конца высохшим чернилам, размазывая их по белоснежной гладкости.       — Крыло могут подбить, — бормочет он.       — Всегда есть запасное, — Рохан — забыв о том, что не слишком жалует внезапные прикосновения — поддевает чужой подбородок самыми подушечками и указывает на распахнувшее пасть окно, ожидающее его дальнейших действий. — Не зря же у этих громил их по два, не так ли? Прекрати думать, Какёин. Просто отпусти.       Он склоняет голову. Устремляет взгляд на Какёина. Нориаки колеблется ещё какое-то мгновение, прежде чем глубоко вздыхает и, настроившись, запускает самолётик навстречу тёмному небу. Тот, подхваченный резким порывом ветра, взлетает ввысь и спустя доли бесконечности исчезает в вареве густых облаков и недосказанных глупостей.       — Кажется, за бортом моего самолёта сидит Джостар-сан, — шепчет, опустив голову.       А Рохану смелости не хватает спросить об истинном значении этой фразы.       Потому что её перекрывает другая — более эгоистичная:       — Стало легче? — Рохан позволяет себе приблизиться вновь и закрыть окно, за которым уже собирался очередной дождь.       Нориаки прислоняется поясницей о выступ и, скрестив руки, сжимает пальцы на локтях — это движение отзывается в висках странной секундной пульсацией. Какёин ведёт головой, убирая подкравшиеся к глазам пряди.       — Честно? — шепчет он и, не дожидаясь ответа, шумно выдыхает — как практически отчаявшийся учёный, после, казалось бы, огромного шага вперёд потерпевший крах в работе всей жизни. — Ни хрена.       Особенно сильный удар назойливой мышцы о рёбра выбивает из него невольный смешок, услышав который он получает в ответ ничего, кроме выразительного ты-блядь-свихнулся? взгляда.

      Идиотизм передаётся воздушно-капельным, помнишь?

      И сцена обрушивается.       Фанфары. Аплодисменты.       — Идеально, — хлопает он в ладони, отчего брови Какёина пробивают потолок.       Занавес.       Рохан на это лишь незлобно закатывает глаза.       — О, не смотри на меня так. Мне было необходимо узнать, как будет выглядеть твоё лицо на этих словах. У меня возникли трудности с эмоциями, пока я рисовал пятую страницу, и я предположил…       — Подожди-подожди, — заторможенно говорит он. И судя по выражению его лица, до него наконец стало доходить. — Ты устроил весь этот спектакль только ради этого?! Ты, что, совсем с катушек съехал?       Победную улыбку скашивает.       Он медленно выдыхает и, посочувствовав плачущему в запое здравому рассудку, касается кончиками пальцев уголков рта на сползающей с лица напротив маске и поднимает их, рисуя на губах Нориаки улыбку.       — Ну-ну, — успокаивающе тянет он, едва не съёживаясь под мрачнеющим взглядом потемневших глаз. — Разве тебе не понравилось?       Какёин захлёбывается в выплюнутом лёгкими возмущённом вздохе, но от последующего взрыва его останавливает распахнувшаяся дверь, принёсшая с собой концентрированный запах озона и мокрого до нитки Джотаро.       Острый взгляд Джотаро-сана проходится вдоль его протянутых рук, начинающей кровоточить гематомой останавливаясь у кончиков пальцев, всё ещё прижатых к губам Нориаки. Отчего-то Рохану становится не по себе от этого — и он убирает руки прочь, невольно замечая, что улыбку Какёину удержать не удалось. Как будто она была размокшей наклейкой.       Он забирает с кресла папку и, прошагав к двери, останавливается около неподвижно стоящего Джотаро, чьё хмурое выражение лица никак не мог прочесть.       — Джоске сказал, что подождёт тебя снаружи, — говорит он ровно, даже не смотря на него. — Как твои раны? Справишься сам?       У него едва не трескается лицо.       — Всё в порядке, Джотаро-сан. Спасибо за заботу, — единственное, что удаётся выдавить. Рохан поджимает губы, но, осознав это, спешит улыбнуться как можно более непринуждённо. Несмотря на то, что внимание положившего на стол пакет вишен Джотаро было приковано отнюдь не к нему. — …хорошего вечера?       Когда он осторожно закрывает за собой дверь, ему приходится проглотить зародившийся в глуби рёбер порыв взглянуть — понять — что на самом деле эти двое скрывают. Что прячется за взглядами, которые отчего-то замечал только Рохан.       Когда он делает шаг к отбивающему в ушах дробь дождю, ему кажется, что его неизбежно тянет назад.       Когда он сталкивается взглядами с отдалённым беспокойством в голубых радужках, те тут же покрываются ледяной корочкой.       Когда Джоске подходит к нему, Рохан невольно отшатывается. Тот — естественно — это замечает.       — Ты отбитый на голову псих, — цедит он. Рохан натянуто усмехается.       — Скажи мне то, чего я не знаю, — почему они вечно встречаются в дождь?..       Джоске хмурится, поджимает губы — злится. В перестающем функционировать мозге тлеющей лучиной вспыхивает мысль, что в день, когда они первый раз вместе стали жертвами непогоды, он выглядел по-другому.       — Почему ты постоянно рискуешь собой ради какой-то ерунды? — резко переходит он на шёпот. Джоске предпринимает попытку приблизиться вновь. И Рохан вновь спотыкается, пытаясь увеличить между ними расстояние — как ребёнок, пытающийся убежать от жужжащей пчелы и не понаслышке знающий, что играть она не захочет.       Рохан ненавидел пчёл.       — Ещё в прошлый раз я сказал тебе, что хорошим это никак не кончится, — наполняется голос отчаянными нотками. В солнечное сплетение утыкается палец, от фантомного прикосновения которого он невольно дёргается. — Ты мог послушать меня хотя бы один раз. Но нет, ты опять решил выпендриться и пошёл к этому психопату!       Рохан умилительно сводит брови — не обращая внимания на то, с какой силой эти слова отпечатываются на обратной стороне рёбер. На то, что, видимо, говорить про собственные чувства будет наиглупейшим решением.       Он заставляет себя поверить в то, что эти метки сейчас заливает привычное раздражение, чем совершенно не понятная ему дрожь.       — Волнуешься за меня? — ядовито выплёвывает он. — Не стоит. Со мной всё в порядке — и это не твоя забота, Хигашиката Джоске.       Он разворачивается к заждавшемуся дождю, готовому принять в свои объятия. Рохан тянется к нему — делает шаг вперёд…

      …и его неизбежно отбрасывает назад.

      К пчелиному рою. К возбудителю всех его болезней. К ожидаемой боли с привкусом нежности.       Он морщится — не столько по привычке, сколько от отдавшей в виски глухой боли от незаживших ссадин — и силится вырвать ладонь, но Джоске не позволяет ему сбежать.       Когда он случайно задевает одну из глубоких ран, невольное шипение всё же прорывается наружу.       Рохан целится ему в глотку.       — Чёрт, да отпусти меня уже, — а попадает в глаза.       Глаза с накрапывающей изнутри тревогой.       Глаза, которые устремляются на их сцепленные руки и наконец замечают въевшиеся в кожу воспалённые полосы от стеклянной крошки.       Глаза с постепенно исчезающим за тьмой морем.       Джоске хмурится, поджимает губы — извиняется. Ослабляет хватку, но не успевает Рохан убрать руку, как он тут же переворачивает ладонь, смещая пальцы к запястью.       Тепло просачивается сквозь выступающие синие вены — и, кажется, оставляет на них новые шрамы.       Шрамы иного происхождения.       Пепелище скапливается в уголках губ напускным безразличием.       И по накатанной устремляется вниз — к собирающейся под их ногами луже невысказанных претензий и молчаливых признаний.              — Это сделал Какёин? — говорит Джоске с ненавистным ему выражением лица. — Что случилось?       Рохан отмалчивается. Опасается.       Но не реакции — а взгляда, которым наверняка получит по лицу.       Поэтому он попросту смиряется — и даже позволяет прикосновению стереть черту между «прилично» и «слишком долго».       Позволяет собственным глазам найти пристанище в практически единственной горящей точке-окне отеля. Просто потому что стирать вторую черту было бы слишком сложно.       Он разглядывает в штормящем безмолвии две фигуры. И обращает на них внимание как раз в тот момент, когда стянутые полосами шрамов веки Нориаки прикрываются под осторожным прикосновением, поправившим выбившуюся из причёски прядь.

      Приятель, говорите?

      Рохан щурится, когда решившая выпендриться капля срывается с козырька здания и попадает прямо в щёку, скатываясь по ней тонкой ломаной линией.       Рохан облизывает пересохшие от чего-то губы, осознавая, что они молчат слишком долго. Что Джоске всё ещё ждёт ответа. Что их руки всё ещё сцеплены.       Вновь.       Рохан набирает в доверху наполненные осколками лёгкие побольше воздуха, но кислород не успевает добраться до отключающегося мозга.       Он втягивает внутрь маячащие вокруг нужные слова.       Когда они растворяются в скопившемся внутри яде, выдыхает…       …то единственное, что можно было посчитать обычным ответом на обычный вопрос.              То, что с натяжкой можно было принять за шаг вперёд — ведь иногда отступление предопределяет победу.              То, из-за чего он не будет убиваться.       То, что вырывается из нанизанных на сосульки лёгких полунасмешливым-полуправдивым:       — Обжёгся.