Цена идеального мира

      — Ску-у-у-учно-о-о! — протянул Дазай, падая спиной на тюремную койку, и тут же ойкнул, скорее всего от жёсткости приземления.       Вообще, назвать "койкой" то, что находилось в их камерах, было довольно сложно – это была настоящая, удобная кровать. Однако это не мешало детективу занимать своё время бесконечными жалобами на неё, что уже порядком поднадоело Фёдору. Наконец, к великой радости последнего, в голову Осаму пришла какая-то гениальная мысль, и "нытьё" прекратилось. Ещё полминуты, и Дазай, впервые за последние часа три, произнёс фразу, не связанную с кроватью или скукой:       — Давай по очереди задавать друг другу вопросы и отвечать только правдой?       — Последний критерий немного странный в нашем положении, не находишь? — лёгкая усмешка затронула губы Достоевского. — Да и наскучит это слишком быстро.       — Не быстрее, чем шахматы в уме, — заметил детектив. — А лгать в ответ или нет – пусть останется личным делом каждого.       — Что ж, давай попробуем. Начинай.       — Как хочешь, — Осаму на мгновение задумался и прикрыл глаза. — Ты ведёшь себя так, будто тебя всё устраивает. Мне интересно, насколько это правда?       — При желании ты бы мог сам попробовать угадать, притворяюсь я или нет, — Фёдор наклонил голову на бок и прищурился. Его взгляд был направлен не на собеседника, а куда-то в бесконечность. — Всё равно, делать же нечего. Но раз ты спросил, скажу так – мне действительно очень не нравится только одно. Мне отказались возвращать ушанку.       — Ха! Вот уж трагедия, не чета заточению в тюрьме на краю света, — в голосе Дазая зазвучали игривые нотки. Наверняка он вспомнил, как забрал ушанку Фёдора, а потом бросил ему под ноги. — У меня было предположение, что эта твоя шапочка – подарок от кого-то, я прав?       — Это уже второй вопрос, но да, это подарок. Если хочешь, можем задавать по три.       — Почему же не по два?       — Бог любит троицу.       — Ну как хочешь. Тогда третий вопрос... Ты ведь хочешь уничтожить всех одарённых, я правильно помню? Но в случае успеха твоего плана, куда ты денешь себя?       — Я тоже умру, — при этих словах его тон никак не изменился, Достоевский остался таким же спокойным, как если бы он говорил о погоде. — Возможно, от своей собственной способности...       Прямо как он. Как тот, из-за кого всё началось. * * * * *       — Ты не будешь против, если я к тебе подсяду? Книга у тебя в руках – одна из первых изданных у моего любимого автора, вот я и подумал, что мы могли бы найти тему для разговора. Остальные наши ровесники такое не читают... Ах, да! Забыл представиться, меня зовут...       Михаил Лермонтов.       Этот человек впервые встретился Фёдору в читальном зале главной городской библиотеки... Тогда им обоим было всего по девять лет.       Михаил был высоким и стройным, с растрёпанными русыми волосами, совсем немного спускавшимися ниже ушей. В пронзительно-голубых глазах метались искры светлой юности и воли к жизни. Простые штаны и свободная белая рубашка идеально сидели на нём, а голову украшала слишком большая для мальчика фуражка, постоянно сползавшая на глаза. Достоевский догадался, а потом и подтвердил это в дальнейшем разговоре, что это был подарок от отца Михаила.       Между мальчиками завязался разговор о книгах, хотя, если быть точнее, завязал его именно Лермонтов. Они быстро нашли общий язык, а спустя ещё несколько встреч в библиотеке даже подружились... И пусть они признали это и не сразу, оба очень дорожили их знакомством. Для Фёдора новый друг стал первым, с кем было интересно проводить время, а также тем, кто мог его понять и разделить даже самую безумную идею. Хотя, такие идеи предлагал и он сам.       Друзья могли часами обсуждать самые разные вещи, от сути человеческого существования и несовершенства этого мира, до тайников в переплётах книг и клумбы возле библиотеки. Достоевский запомнал каждый их разговор, но особенно ему врезались в память слова Михаила, сказанные им спустя примерно полгода после их знакомства:       — Знаешь, Федя, у тебя очень красивые глаза. Будто фиалки в свете луны.       — Фиалки – это твои любимые цветы?       — Верно, — он лучезарно улыбнулся.       Когда Михаил догадался, что Фёдор учится играть на виолончели и даже пробует сочинять музыку, то был просто в невероятном восторге. Сам он занимался рисованием, в частности – живописью, и своё мнение об этом выразил в одной фразе.       — Знаешь, мне кажется, что музыкант и художник – лучший из всех возможных союзов.       Достоевский тогда поспорил с ним по этому поводу, и в конце концов друзья решили остаться каждый при своём мнении. Но чем дольше они общались, тем больше Фёдор начинал думать, что друг всё-таки был прав.       — Федя, смотри! Я тебя нарисовал. Ну как, нравится?       Он отложил книжку, что с таким интересом читал до появления Лермонтова, и взглянул на картину, которую показывал ему друг. С холста на него смотрел сложенный из мазков маслянной краски парень, точь в точь похожий на него, только в каком-то стародомном костюме. Фёдор улыбнулся, отметив, как необычно Михаил изобразил его глаза – словно два драгоценнных камня с не очень ровными гранями, переливающихся в свете закатного солнца.       — Впечатляет. Я будто на каком-нибудь балу императорских времён.       — Да, я вдохновлялся одной из тех книг, что ты мне посоветовал. Кстати, а о чём ты сейчас читаешь?       Фёдор бросил быстрый взгляд на лежавшую рядом книгу и просто и ёмко ответил:       — О Боге.       Брови Михаила на мгновение подскочили вверх.       — Это должно быть очень интересно... — он задумался о чём-то, рассматривая красочные мазки на своём рисунке. — Знаешь, я слышал, что когда художник умирает, Бог разрешает ему разрисовать небосвод.       — Ты хочешь это проверить?       — Когда-нибудь – обязательно, — Лермонтов усмехнулся. — Возможно, если мне станет очень любопытно, я попрошу тебя мне помочь.       — Чтобы я один наши гениальные планы выполнял? — претворно возмутился Фёдор. — Нет, ты уж лучше потерпи.       — Ладно, ладно. Но я всё равно когда-нибудь умру. Если сможешь, посмотри на небо в тот день. Обещаю, что нарисую там маленький парусный кораблик.       Достоевский слегка улыбнулся.       — Хорошо.       Кроме общих черт, у них так же было множество различий, что делало их дружбу ещё более яркой и красочной. Если у Фёдора азарт светился в глазах холодными искрами, то у Михаила он словно пламя полыхал в крови. Лермонтов сразу располагал к себе людей, а Достоевский мог разве что со временем втираться в доверие для своих личных целей. И наконец – у Михаила была семья, которую он любил всем сердцем. Его родители были очень рады, что у их сына появился хороший друг. Фёдор же такой роскошью похвастаться не мог, но и не особо нуждался в этом.       Мама Лермонтова работала учителем, а папа – военным. Ему редко удавалось проводить время с сыном, но он старался изо всех сил. Именно его подарком была та самая фуражка.       Ещё у Михаила была младшая сестра, которую иногда оставляли на брата, когда тот сидел в той же библиотеке с Фёдором. Последний не был этому особо рад, откровенно говоря, этот сгусток неиссякаемой энергии в теле маленькой девочки очень его раздражал.       — Федя! Федя! Почитай мне вслух!       — Нет, я не хочу, — он даже не взглянул на неё. — Тебе самой пора учиться читать.       — Ну ты злюка!       — Ещё какая, — с ехидной улыбочкой поддержал сестру Михаил.       — Почему тогда ты с ним дружишь? — в глазах девочки ясно читались обида и искреннее непонимание.       — Потому что Федя – самая лучшая злюка в мире!       — Сочту за комплимент, — фыркнул Достоевский и снова погрузился в чтение.       Лермонтов улыбнулся ещё шире и, освободив место на диванчике рядом с собой, обратился к сестре:       — Иди сюда, я тебе почитаю.       — Ура! — она села возле брата и протянула ему старый, потрёпанный томик в зелёной обложке. — Я видела, как это читает злюка-Федя, но там много картинок!       — Это... — в руках Михаила оказалась книга "Яды. Внутренне воздействие и внешние проявления". Картинки в ней правда были, только в основном они изображали умирающих в муках людей. — Давай лучше выберем другую книгу, а эту оставим злюке-Феде.       Достоевский и Лермонтов обменялись многозначительными взглядами, оба еле ужерживались от того, чтобы не рассмеяться.       — Чему ты маленьких детей учишь! — когда мама вернулась с работы и забрала сестру домой, Михаил всё же дал волю смеху. — Мне потом родителям объяснять, что это за злюка, с которой я дружу.       — Ну, про браслет ты им вполне понятно объяснил.       История с браслетом была в числе их любимых. Тогда они разоблачили одного из работников их любимого заведения, который незаконно перепродовал особенно ценные книги, принадлежавшие библиотеке. Друзья нашли его тайник, где кроме старинных томов прятался от глаз порядочных людей ещё и изящный серебрянный браслетик с пятью небольшими сапфирами.       Михаил посчитал, что они могут взять его как награду за свою детективную деятельность, и позже подарил эту находку своей матери на День Рождения. Родителям он сказал, что сам заработал на него, помогая соседям и продавая однокласникам сочинения.       — Эй, злюка-Федя! Это тебе! — в следующую же встречу сестрёнка Михаила протянула Фёдору весьма неумело связанную из белой шерсти крыску. — Я сама её сделала! Братик сказал, что получилось похоже на тебя!       — Спасибо, — выдавил Достоевский, пока за спиной свой сестры Лермонтов задыхался от беззвучного смеха.       — Нет, правда очень похоже, — Михаил взял игрушку из рук друга и поднёс сбоку к его лицу. — Мордочки совсем одинавые!       Только сейчас Фёдор заметил, что у крыски были вышитые чёрными нитками нахмуренные брови. Что ж, смешно. По-настоящему похожи были разве что глаза, и то – только по цвету. У крыски они были двумя пуговиами, на удивление аккуратно приделанными к самой игрушке. Достоевский был уверен, что друг помогал своей сестре их выбирать.       — Я буду очень бережно её хранить, — лёгкая улыбка затронула губы Фёдора.       Это обещание он сдержал, с того дня всюду таская эту крыску в нагрудном кармане рубашки.       — Ну же, Федя, что с лицом? — Михаил заглянул другу в глаза. — Опять заболел или не выспался? Нам сегодня вообще-то мир захватывать, забыл? Ты же сам предлагал это!       Достоевский искренне не понимал, что такого недовольного Лермонтов каждый раз замечает в его расслабленном лице, но ответил совершенно непринуждённо, хоть и с нотками усталости в голосе:       — Мы это на среду планировали, а сегодня только понедельник.       — Ну значит будем импровизировать.       Что ж, на это они были способны. Всё-таки оба обладали изворотливым, неординарным умом, хотя у Михаила, в отличае от Фёдора, было ещё и сердце... По крайней мере, так говорили многие, кто знал их дуэт.       Достоевский всякий раз ловил себя на мысли о том, что ему доставляет удовольствие видеть, как в глазах друга пылают вольные, стремящиеся к небесам и свободе языки пламени. Самые великие писатели мира могли бы в несколько томов описывать Лермонтова...       Его несходящую с губ ехидную усмешку, сладкие, словно мёд, речи, способность очаровать любого человека своей харизмой, его сердце, бившееся в такт весёлой мелодии, что он так часто тихонько напевал себе под нос.       …Фёдор же мог сделать это в несколько строк.

Гений разума и души. Человек, готовый полюбить весь мир.

Человек, которого в ответ этот мир научил ненавидеть.

      В четырнадцатый День Рождения Михаила салюты и поздравления заменили выстрелы и взрывы. Ярко фиолетовая вспышка озарила улицы города, наполненные паникой, криками людей и беспорядком. Вскоре на землю упали и первые трупы, а за ними ещё множество. В кого-то попала шальная пуля, кто-то не успел выбежать из рушащегося дома...       Никто не знал, что случилось, но уже несколько зданий в центральной части города были разрушенны. Полиция и спасатели оказались бессильны против угрозы далеко не самого обычного характера...       Фёдор и Михаил находились довольно близко к эпицентру всех событий, в здании огромного торгового комплекса, тоже грозившего обратиться в руины с минуты на минуту. Лермонтов пытался найти свою семью, проверяя все отделы и в итоге добравшись до охранного отделения. Любой другой человек на его месте впал бы в ужас и не был бы способен на рациональное мышление, но Михаил не поддавался панике, сохраняя свой рассудок будто под слоем льда. Фёдор чем мог помогал ему, но пока что успехов друзья не добились.       Им не составило труда догадаться, что послужило причиной для столь маштабных разрушений.       Одарённые. Конфликт двух организаций, полностью состоящих из людей, наделённых сверхъестественными силами.       Прогремел очередной взрыв, потолок комплекса частично обрушился. Выбежав в главный зал, сквозь грохот и вопли других людей друзья различили отчаянный крик младшей сестрёнки Лермонтова.       — Б-братик...!       Она лежала на холодном полу в луже собственной крови, наполовину похороненная под обвалившимися стенами. Рядом из обломков торчала рука матери Михаила, без труда узнаваемая из-за браслета из серебра с пятью синими камнями.       — Прости... — тихо и сдавленно произнесла девочка, из последних сил заставляя свои губы и язык шевелиться. — Мы не успели...       Ещё мгновение – и в маленькие лёгкие попал последний глоток загрязнённого воздуха, а маленькое сердце сделало свой последний удар. Глаза Лермонтова расширились от ужаса. Достоевский с трудом мог смотреть на искажённое болью лицо друга, который только что лишился последнего родственника.       — Нет, нет, нет... — он упал на колени рядом с телом сестры, но в этот момент воздух разорвал звук ещё одного взрыва. Фёдор еле успел вытянуть друга за руку из под посыпавшихся обломков, но тот вновь рванулся вперёд.       — Стой, Михаил! — Достоевский держал его изо всех сил, но этого было не достаточно, так что он попытался воззвать к разуму друга. Он прекрасно понимал, что остался единственным, кто может спасти его. — Они бы не хотели, чтобы ты погиб также.       — А я не хотел, чтобы погибли они!       — Тем более. Прийди в себя, — в голосе Фёдора неожиданно зазвучало поразительное ледяное спокойствие. — Преврати свою ненависть в цель.       — Я мог ожидать от тебя таких слов... — ужасное подобие улыбки показалось на лице Михаила вместе с призрачной тенью облегчения. — Ты ведь будешь рядом, Федя?       Ещё одна вспышка, явно от способности одного из членов тех организаций, и грохот, но уже где-то далеко.       — Да. Я знаю, о чём ты думаешь, — Достоевский устремил свой взгляд к небесам, открытым после обвала потолка, а после осмотрел всё ещё бушевавшее вокруг них море хаоса. — Одарённые... Сколько жизней они забрали, и ещё заберут сегодня? Сколько людей своми стараниями они оставят сиротами без крыши над головой? Сколькие их жертвы потеряют смысл жизни...? А ведь это не единичный случай, такое происходит едва ли не каждый день.       — Читаешь мои мысли... — ослабевшим голосом произнёс Лермонтов, проследив за взглядом друга.       Через некоторое время по миру пошли слухи о людях, стремившихся полностью уничтожить одарённых. Первыми их жертвами стали те самые две организации, в результате конфликта которых погибла семья Михаила. Когда-то мощные, держащие в страхе весь город... Теперь от них не осталось ни следа, только пара капель крови и серебристое лезвие на полу подвального помещения.       Из темноты коридора вышел юноша в фуражке, уже не так сильно сползавшей на глаза, как в детстве. Он опустился на одно колено и внимательно осмотрел бетонный пол рядом с последними уликами. Ничего. Даже намёка на то, что когда-то здесь работали, может даже и жили люди со способностями... Только кровь немного портила вид.       Михаил позволил лёгкой улыбке посетить его лицо – всё-таки не зря Фёдор когда-то изучал яды – и приложил два пальца к маленькому наушнику в своём правом ухе.       — Сергей Сергеевич Прокофьев, "Танец рыцарей".       С "другой стороны" послышалась до боли знакомая усмешка.       — Всё прошло как надо?       — Да. Только вот он попытался оборвать свои страдания раньше времени, и видимо успел нанести себе удар ножом.       — Тем лучше, — Лермонтов прямо-таки видел, как Фёдор где-то на противоположном конце города одобрительно кивнул.       — Я тебя понял.       Михаил оборвал связь достал из кармана шприц и пробирку с пробкой. С помощью этих предметов он собрал с пола как можно больше крови и завернул лежавший рядом нож в тряпочку. Всё это пригодится для их с Достоевским исследований, а в дальнейшем и для полного выполнения великих планов и общей цели.       Фёдор ни на секунду не засомневался в своих суждениях и целях. Такие, как те, что заставили страдать его друга и ещё множество людей в этом мире, должны были быть полностью истреблены. Иначе хотя бы какого-то относительного идеала не достичь.       Лермонтов же не знал, сомневался он или нет. На людях он всё также носил маски, только теперь их стало намного больше. Михаил скрывал боль, отчаяние, пробовал плакать в одиночестве или рядом с Достоевским, но ничего не получалось. Наверное, такие как они плакать просто не умеют.       Он боялся, что под всеми своими масками потеряет себя, поэтому попросил Фёдора "последить" за ним. Тот согласился без всяких условий, потому что знал – опасаться нечего. Возможно, Лермонтов ещё этого не понимал, но потеря семьи только укрепила его внутренний стержень. А маски... Он очень хорошо отличал их от себя и снимал, когда в них пропадала надобность.       Со временем почти все узнали о двух дьяволах, что уже в ближайшем будущем перевернут мир. Многие считали их обладателями невероятно сильных даров, но те, кто знал правду, боялись только больше. Не всем дано было понять, как два самых обычных человека так успешно расправляются с теми, кто обладал сверхъестественными силами.       И всё же, наедине друг с другом эти дьяволы оставались теми же парнями из библиотеки. По крайней мере, хотели и старались ими быть.       — Хэй, Федя! Ты знаешь настольную игру под названием "Йога"? Думаю, тебе понравится, хотя с твоим-то умом оставить на доске одну фишку даже с первого раза не составит труда. Я вот с лёгкостью смог!       Михаил одной рукой отодвинул все те бумаги, над которыми Достоевский работал до его прихода, и поставил перед другом маленькую круглую коробочку, с фишками и полем для игры внутри.       — Это вызов? — поинтересовался Фёдор.       — Можешь считать и так. Ну что, сыграешь? Потом можем ещё вдвоём попробовать.       — Давай.       На то, чтобы разобраться с игрой у Достоевского ушло не больше минуты. Всё было слишком просто и скучно, но как нельзя лучше подходило, чтобы убить время.       — Странноватый способ меня отвлечь... — пробормотал Фёдор, краем глаза наблюдая, как Михаил куда-то отошёл, а вернулся уже держа руки за спиной.       На лице Достоевского показалась подозрительная улыбка, но её тут же закрыл белый мех. Секунда лёгкого шока и колебаний – и Фёдор как ни в чём не бывало снял с себя предмет, что так внезапно и бесцеремонно лёг ему на голову.       — Сюрприз! — воскликнул Лермонтов. — Это тебе – может, болеть не будешь больше.       В руках Достоевского была тёплая белоснежая ушанка.       — Вот уж спасибо.       — Всегда пожалуйста. Я даже подписал её твоим рабочим именем, "Фёдор Д.".       С того самого дня Фёдор никогда не расставался с этим подарком, из-за чего Михаил всякий раз шутил над другом и часто спрашивал, не мёрзнут ли у него ушки?...       Несмотря на все эти улыбки и смех, Достоевского не покидало тревожное чувство... Вскоре он начал замечать, что друг больше не носит одежду с коротким рукавом. В его мысли закрадывались подозрения о причине этого, и через некоторое время им сужденно было подтвердиться.       В тот вечер Фёдор, после завершения работы над одной схемой, решил заглянуть в кабинет друга с двумя кружками крепкого чёрного чая.       Обычно во всех помещениях, где хозяйничал Лермонтов, всегда было свежо, а окна как правило держались распахнутыми настежь. Но не сейчас. Открыв дверь, Достоевский едва не задохнулся, сначала даже свою ушанку снять захотел. Воздух в кабинете был тяжёлым и плотным, будто с ним смешались долгое время подавляемые боль и отчаяние. Что ж, не исключено...       Никакой возни, только разрывающая барабанные перепонки тишина. Можно было подумать, что этот кабинет уже давно зарбошён, и даже силуэт его хозяина, сидящего в кресле боком ко входу, не придавал этому месту жизни. Даже наоборот.       В рабочем столе, прямо под лучом небольшой лампы, переливался в тёплом свете воткнутый в дерево нож. Прочего света в кабинете не было, но имевшегося было вполне достаточно, чтобы увидеть медленно стекавшую с левой руки Михаила кровь. Бумаги на столе уже покрылись багровыми пятнами, текст на них начал расплываться. Несколько алых капель успело упасть на ковёр, досталось даже браслету, что Михаил когда-то подарил своей матери, а потом нашёл в среди обломков рядом с её телом.       — Прости, Федя, — голос Лермонтова был совсем не таким, как всегда. Тихим, дрожащим. В перемешку со словами из его рта доносились странные прерывистые звуки, отдалённо напоминавшие смех. — Я не собираюсь умирать, просто... — он перевёл взгляд с друга на нож. — Мне это нравится.       Едва ли не впервые в жизни Фёдор не знал, что ему сказать и как поступить. В глазах друга, что раньше светились палитрой из десятков эмоций и тысячи мыслей, он не нашёл ответа... Только пустоту.       — Я не знаю, как помочь тебе, но прошу, не переступай черту. Я уверен, что ты со всем справишься. Мы справимся.       — Да. Спасибо тебе, Федя...       После этого случая Михаил стал реже браться за нож, полностью отдаваясь работе. Они с Фёдором проделали большой путь, и в конце концов нашли информацию о некой Книге, воплощающей в реальность всё, что будет в ней написанно. Между друзьями и их новой целью стояло многое, но они не сделали ни единого шага назад и ни разу не остановились.       В итоге судьба свела их с противником, превосходящим по силе их дуэт в десятки раз. Только благодаря коллективной работе своих разумов они приблизись к победе настолько, что если бы не одно "но" в их финальном ударе, эта борьба ничем особенным не выделялась из всех остальных.       Сейчас этот самый противник стоял перед ними, весь в ранах и собственной крови. План сработал, но не до конца, иначе бы друзьям не пришлось бы выступать открыто, вдвоём на одного. Нельзя сказать, что это было нечестно, особенно учитывая, что Михаилу тоже прилично досталось – сквозная рана на левом боку и изодранная почти в клочья нога.       Враг медленно наступал, уверенный в своей победе против Фёдора, не обладающего даже обычной физической силой. Его руки оплетали струи чёрной как смоль энергии, воплощающей одну из самых страшных способностей в мире, но Достоевский не боялся этого. Он знал, как сможет обхитрить противника.       План Фёдора действительно бы сработал, если бы, когда враг бросился в атаку, Михаил бы вдруг не решил "сыграть в героя". Он встал между своим врагом и другом, выставив вперёд правую руку.       В тот самый момент, когда его кисть коснулась шеи врага, из под пальцев Лермонтова вырвалась ослепительная вспышка света, на секунду заполнившая всё помещение.       Способность. Михаил тоже оказался одарённым.       Объяснить это можно быль только так.       — Ч-что это?! — истошный вопль пронзил пространство с немненьшей силой, чем недавняя вспышка света. — Почему... Нет! Я не делал этого! — он упал на бетонный пол. Его полные ужаса глаза смотрели прямо перед собой, на окровавленные руки. — Неужели я... такое ничтожество...       — Именно, — Михаил опустился рядом с врагом на колени, из последних сил выхватил из-за пояса нож и воткнул лезвие ему между рёбер, в самое сердце.       Фёдор понял, что с ним произошло. За мгновение перед глазами этого человека пронеслись все плохие поступки, которые он когда-либо совершал. Страшная участь... Но Достоевского больше волновало состояние его друга.       Лермонтов лежал в луже, в которой его кровь смешивалась с кровью его врага и друга. Крупная дрожь волна за волной проходила по его телу, из горла вырвался сдавленный хрип. Михаил задыхался. На руке, из которой недавно вырвался свет, поблёскивали серебристые узоры.       Это не было иллюзией или игрой воображения. Лермонтов и так был на грани жизни и смерти, но это казалась совершенным пустяком в сравнении с правдой, что ему открылась.       — Нет, нет... — прошептал Михаил и, подняв взгляд на Фёдора, продолжил с горькой усмешкой на губах. — Я ненавидел одарённых, а в итоге сам оказался одним из них... Смешно однако же получилось! Мой дар носит название "Герой нашего времени".       — Не двигайся, — попросил Фёдор, когда его друг попытался встать на ноги. — Ты потерял слишком много крови.       — Да ладно... Всё равно, я только...       — Нет. Ты не должен отказываться от нашей цели. Твоя способность станет лишь дополнительным средством для её достижения.       — Это... в твоём репертуаре. Предлагаешь мне и себя убить потом?       — Это решать тебе. Но я бы не хотел, чтобы ты умер.       Михаил рассмеялся, но его смех был совершенно безумным и пустым, даже без оттенков отчаяния и боли.       — Приятно слышать.       — Зачем ты сделал это?       — Я почувствовал, что так нужно... И ошибся. Прости меня, Федя. Я знаю, что ты не любишь прикосновений... — тёплая улыбка застыла на его лице. — Но второго падения на бетон я не переживу.       В тот момент, глядя на ужасные раны друга, на его лицо, Фёдор испытал странное облегчение. В давно потухших глазах друга снова загорелся яркий огонь, правда теперь уже не воли к жизни, а ненависти. К самому себе.       Теперь Достоевский совершенно по-другому был уверен в их цели. Всё также, даже ещё более сильно, но одновременно и как в первый раз, он от начала и до конца понял необходимость стереть с лица земли всех, кто обладает способностями.       Поняло это и нечто, дремавшее внутри него...       Как только обессиленное тело Михаила упало в руки Фёдора, перед его глазами мелькнула яркая вспышка. В её красном свете он увидел человека, стоящего рядом с ним. Словно отражение в зеркале, он был почти точной копией Достоевского. То же телосложение и рост, те же тёмные волосы и даже та же белая ушанка на голове. Только глаза... Алые, будто полные крови.       В эту самую секунду Фёдор почувствовал, как что-то горячее брызнуло на его ладони, лицо и одежду. Тело друга в руках обмякло совсем, и что самое страшное... Сквозь одежду больше не чувствовались удары сердца.       Взгляд заволакло туманной дымкой. Весь воздух будто исчез, оставив вместо себя только вакуум, пропитанный страхом и болью. Но только на секунду. После глубоко вдоха где-то глубоко в груди зародился и начал рваться наружу отчаянный крик, но ком в горле мешал ему выйти на волю.       — Нет... — Достоевский не слышал собственного голоса, поэтому не мог сказать, насколько громко он говорил и были ли его слова вообще слышны. Но сейчас это было неважно. — Ты же не...       Фёдор мог умолять и отрицать сколько угодно, это ничего не изменило бы.       Михаил был мёртв. Его убил его же лучший друг. Более того, этот самый друг тоже оказался одарённым со страшной, вселившей бы ужас в кого угодно, способностью.       Вечером следующего дня Фёдор направился в библиотеку, где они с Михаилом впервые встретились. Он из раза в раз повторял себе слова о цели, сказанные им же другу, но смысла в этом особенно не было.       Достоевский не собирался отказываться от своих убеждений или сводить счёты с жизнью. Сейчас он вообще не собирался делать ничего, даже чтобы заполнить пустоту внутри себя. Да, он ждал прихода этого чувства... Нет – полного отсутствия чувств. После смерти Лермонтова это было более чем естественно, ведь именно он раньше вытеснял это мрачное подобие бесконечности из сердца друга. Теперь же, когда препядствий больше не было, огромный, тихий и совершенно пустой омут полностью поглотил Фёдора. Что ж, вполне справедливо, ведь он был тем ещё чертом.       Сидя в зале библиотеки Достоевский только и делал, что листал страницы и гладил книги по корешку. Воспринимать буквы и даже редкие рисунки внутри сейчас он просто не мог.       Как же так получилось? И почему?       Терзания были бессмысленны, по крайней мере для Фёдора. Обычный человек бы долго страдал, но потом возможно отпустил бы, а возможно и оставил с собою на всю жизнь. Или ушёл из этой жизни вслед за другом, не выдержав... А Достоевский всего этого сделать не мог, да и не хотел.       Теперь ему оставалось только закончить их общее дело, усовершенствовать прошлые планы и составить новые. Уже в одиночку.       Фёдор вернул на полку последнюю книгу и тяжело выдохнул, еле слышно пробормотав:       — Наверное, идеальный мир этого стоит.       Когда он возращался в убежище, его взгляд случайно зацепился за уличного художника, занявшего своими картинами примерно третью часть тротуара. С холстов разных размеров всеми красками, что только помещались на деревянной палитре, улыбались совершенно незнакомые люди. Это невольно напомнило Фёдору, как когда-то его рисовал Михаил.       "...Я всё равно когда-нибудь умру. Если сможешь, посмотри на небо в тот день."       Достоевский выполнил эту давнюю просьбу друга и только сейчас обратил внимание на небо, заполненное прекрасными переливами заката. Там, над головами десятков тысяч людей, сияла алая кровь с разводами цвета фиалок, смешанная с тёплым золотом, плавно переходящим в синеву улыбок минувших дней. Лёгкие облачка казались морской гладью в штиль, среди бескрайних просторов которой покачивался небольшой одинокий кораблик. Его корма переняла цвет неба, но парус оставался почти белоснежным.       Фёдор не стал, да и не смог бы прятать улыбку.       Всё, как и обещал Михаил.       С того дня прошло не так много времени. О том, чтобы над пустой могилой в стороне от кладбища, под тенью цветущей сирени, поставили каменный крест, Достоевский позаботился сам и сам же прочитал все молитвы. Через две недели, в субботу вечером, он вновь пришёл на это место. Фёдору предстояла дальняя дорога и он не был уверен, что когда-нибудь ещё сможет сюда вернуться. Поэтому он скажет и отдаст другу всё, что нужно, сейчас.       Достоевский положил на могилу старую фуражку, которая так и не успела сесть на своём хозяине по размеру. В головном уборе лежали маленький букет фиалок, бумажный кораблик, серебрянный браслет, связанная крыска с глазами-пуговицами и коробочка с игрой "Йога". Искушение оставить вместе с этими вещами и ушанку быстро прошло, Фёдор просто снял с головы и сжал в руках подарок друга.       — Странно всё случилось, Михаил. Словно в каком-нибудь романе, полном "неожиданных" сюжетных поворотов.       Ирония это была или нет...? Он не знал. Возможно, ответить на этот вопрос смог бы человек, чьё имя было высеченно на металлической табличке. Достоевский вновь пробежался глазами по буквам под годами жизни:

М. Ю. Лермонтов

Человек, что не заслуживало наше время, но он всё же стал его героем

      — Над нами обоими подшутила судьба, и я даже предполагать не хочу, над кем более злобно. Но я не оставлю нашу цель, несмотря ни на что.       Он ещё долго сидел под сиренью, позволив своим мыслям улететь очень далеко, в бесконечные небесные просторы, что уже начали медленно окрашиваться в цвета заката. Только когда солнце окончательно скрылось за горизонтом, Фёдор наконец заговорил снова, будто продолжая уже начатую мысль:       — Преступление и наказание... Раньше я считал это последовательными частями одного процесса. Теперь же я понял – это нечто единое. Но неужели стремясь сделать мир лучше мы совершаем преступление, которое становится и нашим наказанием?       Чёрно-серый камень креста будто хотел что-то сказать. Оспорить слова Достоевского, переубедить его... Но он не мог этого сделать – оставалось только позволить ему продолжить свою речь и слушать.       — Я скоро присоединюсь к тебе. Наши жизни... Вот цена идеального мира.       "И он однозначно этого стоит" – хотел добавить Фёдор, но чьи-то шаги за спиной не дали ему это сделать.       — Здравствуй, парень, — лёгкий мужской голос прервал идилию вечера под сиренью. — Красивые ты тут слова говорил... Знаешь, я наслышен о твоих подвигах.       "О наших подвигах"...       За спиной Достоевского стоял немолодой человек в японской военной форме с тремя шрамами на правой щеке. Его волосы слегка мерцали серебром в свете первых выглянувших из-за облаков звёзд.       — Приветствую, — спокойно отозвался Фёдор. — Мне тоже известно, кто вы.       — Тогда, полагаю, ты знаешь, зачем я пришёл. Я предлагаю тебе вступить в мою организацию. Вместе мы сможем привести людей к идеальному миру. Ты станешь третьим из пяти тех, кто ознаменует начало новой эры. Это сложный выбор, так что я могу дать тебе три дня на раздумья...       Достоевский рассмеялся про себя – он прекрасно понимал, что его цель отличается от цели этого старика. И всё же того можно будет использовать в каком-нибудь плане или для прикрытия, но так или иначе – сообщать о своих истинных намереньях Фёдор не видел нужды.       Что ж, да начнётся его первая большая игра в одиночку...!       — Я согласен, — в его голосе звучала не только уверенность, но будто и насмешка над всем этим миром. — Только вот... Как называется эта ваша органиация?       Ответ Достоевский уже знал, но всё равно хотел услышить.       — Смерть Небожителей, — человек подошёл поближе к Фёдору и протянул ему бумажку с одним единственным символом. — Знаешь, что означает V?       — Да. Вот только это не "V", а римская цифра пять.       До вылета специального военного самолёта в японский город Йокамага оставался какой-то час. Достоевский снял ушанку и аккуратно свернул её. Подобное "расставание" было единственным минусом работы под прикрытием, однако не являлось аргументом ни для кого, кроме самого Фёдора.       Взгляд снова зацепился за подпись, сделанную рукой друга. "Фёдор Д."... Японцам она вряд ли что-то даст, но всё же стоит получше прятать ушанку во время миссий.       — Уверен, что хочешь учавствовать во всём сам? — обратился к коллеге Фукучи, как всегда подойдя со спины. — Твой план хорош, но уж очень рискованный для такого, как ты.       — Для них я не более, чем лидер воровской организации или просто крыса, и Книгу ищу разве что для каких-то корыстных целей. Если меня поймают, Николай завершит часть с детективным агенством. Сигма сможет сам разобраться в казино, я оставил ему пару напуствий. А о вас с Брэмом и говорить нечего...       Фукучи кивнул, после чего ещё некоторое время они стояли молча, каждый погружённый в свои мысли.       — Ты сильно изменился с нашей первой встречи, — вдруг совершенно не в тему заметил глава Смерти Небожителей.       Достоевский слегка сдвинул брови.       — Разве? Я так не считаю.       Это было правдой. Но вот если подумать, как сильно он изменился с его первой встречи с Михаилом... * * * * *       — Хэй, Фёдор! — голос Дазая был будто гром среди ясного неба. — Ты тут? Говорил что-то про свою способность, а потом как будто в другой мир улетел. Твоя очередь вопросы задавать.       — Хм... Ты знаешь настольную игру под названием "Йога"?