Цена идеального мира

      —  Хэй, спящая красавица, вставай!       Достоевский медленно открыл глаза, но тут же зажмурился от яркого света. Всё, что он успел увидеть, это безграничное белое пространство и знакомый силуэт прямо перед собой.        —  Михаил...?       Да, этот силуэт принадлежал никому иному, как Михаилу Лермонтову. Всё те же растрёпанные русые волосы, небесно-голубые глаза, белая рубашка и подаренная отцом фуражка, сидящая слегка не по размеру.       Фёдор поднял голову и устремил взгляд наверх, непроизвольно погружаясь в свои мысли.       Неужели он уже умер и теперь встретился с другом там, куда попадают после смерти? Нет, этого просто не могло быть... Ещё не настало время ему отдать свою жизнь за идеальный мир.       Достоевский попробовал пошевелиться и, пусть и с трудом, у него это получилось. Вроде как он мог чувствовать, по крайней мере, по всему его телу разливалась тупая приглушённая боль. Радовало уже то, что это самое тело у него осталось. Слепящий свет также доставлял не самые приятные ощущения, но ведь мертвому не доставлял бы никакие, не так ли?        Он жив. Придуманный за секунду план сработал, хоть риск и был слишкои высок, а в успех не верил даже сам Фёдор.       Но откуда тогда здесь Михаил? И где это "здесь"?       Немым призраком над ним нависло странное чувство, совсем незнакомое Достоевскому. Будто когда-то он уже был здесь и ощущал всё это.       —  Ну, Федя, ты что, головой ударился? Вставай, я могу тебе даже помочь. На этот раз ты меня не убьёшь,  —  в усмешке Лермонтова на мгновение появились грустные нотки.  —  Только протяни левую руку.       Ему потребовалось полсекунды, чтобы понять, зачем Михаил сделал такое уточнение. На самом деле ответ был до смешного прост – правой руки у Фёдора не было вовсе.        —  Спасибо,  —  с помощью друга и единственной руки он поднялся на ноги.       —  Хорошо, что потеря конечности не смертельна,  —  бодрым тоном заметил Лермонтов.  —  Уже догадался, где ты?       Достоевский осмотрелся по сторонам, желая подтвердить свою догадку. Всё кругом было залито чистым, белоснежным светом. По обеим сторонам от места, где они стояли, виднелись две линии, будто обозначавшие дорогу. За спиной Михаила, где-то очень далеко, маячила чёрная точка.       —  На грани жизни и смерти,  —  наконец произнёс Фёдор.  —  Не так ли?       —  Верно,  —  Лермонтов махнул рукой вперёд себя.  —  Вот откуда-то оттуда пришёл я, а там,  —  он показал в противоположную сторону,  —  все твои стремления и цели.       —  Наши стремления и цели.        —  У мёртвых таких привилегий нет.        —  Но живые способны доводить начатое ими до конца.        —  Именно поэтому я нашёл тебя лежащим лицом к "стороне жизни".       —  Забавно... —  еле слышно пробормотал Достоевский.       —  Слушай, а ты всё как живой ощущаешь?  —  с неподдельным интересом спросил Михаил.  —  Вообще, как себя чувствуешь?       Фёдор лёгкой с усмешкой вздохнул.       —  Я попал в самую охраняемую в мире тюрьму, ввел себе в кровь смертельный яд, меня чуть не утопили, прострелили плечо, проткнули насквозь какой-то железкой, разбили вертолёт со мной и взорвали обломки... Но сейчас всё в порядке, спасибо, что спросил.       —  Да уж, нескучно тебе живётся. Знаешь...  —  он вдруг прервал себя на полуслове.       —  Что же я должен знать?  —  Достоевский прищурился.       —  Тот человек – Дазай – был прав насчёт твоего недоверия.       —  Я не буду отрицать этого. Вот только после твоей смерти мне не осталось кому доверять.       —  Неправда. Ты доверял мне даже когда похоронил меня,  —  на мгновение его взгляд ушёл глубоко в мысли, Лермонтов явно отвлёкся, что-то вспоминая.  —  Кстати, надпись на табличке у моей могилы ты придумал неплохую, но вернёмся к теме... Тогда ты потерял доверие к себе, а потому в решающий момент усомнился и едва не погиб в том вертолёте.        —  Ты упускаешь кое-что. Когда я научился управлять своей способностью, я снова начал доверять себе.       —  Я говорю не про способность, а про твой разум. Главный изъян близкого к совершенству – это страх и отторжение других изъянов – и управлять этим нельзя.        — Ты так уверенно говоришь это...       — Я всё-таки твой лучший друг. Даже после смерти.       В голове Фёдора ещё раз за секунду пронеслась вся его жизнь с момента встречи с Михаилом. Их посиделки, споры, потери, цели и планы. Успехи и неудачи, последняя из которых закончилась смертью одного из них. Самый красивый в жизни второго закат... А потом и его вступление в Смерть Небожителей, Йокагама, тюрьма и момент, когда его поглотил свет от взрыва... Его ли?        Достоевский ясно понимал, что нет. И это было единственным, к чему не приложил руку тот самый мальчик в фуражке из библиотеки... От осознания этого почему-то становилось легче.       —  Да... Спасибо тебе. Вот только... — Фёдор ещё раз внимательно оглядел пространство в котором они находились и самого Михаила. — Это ведь нереально,  —  заметив несколько озадаченный взгляд друга, он пояснил.  —  Происходит только у меня в голове.       Забавно, что когда-то он врал, якобы его способность создаёт пространство внутри его сознания.       —  Да, это происходит у тебя в голове...  —  легко согласился Лермонтов и украдкой обернулся назад – на чёрную точку за своей спиной, что не могло укрыться от Достоевского.  —  ...Но почему это не может быть реально?       Они замолчали на минуту, позволяя друг другу обдумать всё, о чём говорили ранее и понять то, что не требовало произношения вслух. Как когда-то, в библиотеке...       Но теперь они уже не были обычными мальчишками, да и в целом до конца людьми их нельзя было называть. И столько времени у них уже не было – Фёдор с каждой секундой ощущал, что чёрная точка, в стороне которой, как сказал Михаил – были все его стремления и цели, отдаляется от него, а боли становится всё меньше.       —  Думаю, нам пора прощаться,  —  Достоевский сделал шаг в сторону и уже собирался сказать другу пару последних слов, но его прервали.       —  Подожди,  —  Лермонтов схватил его за руку и заглянул в глаза.  —  Федя... Верь той части себя, что обычные люди так часто называют сердцем, хотя этот орган лишь качает кровь. И всё же, вопреки распространённому мнению, сердце у тебя есть. А точнее та самая часть.       —  Может, ты хотел сказать "душа"?       —  Не знаю, но, когда мы встретимся здесь во второй раз и уже пойдём в одну сторону, ты обязательно ответишь на этот вопрос.       —  Ну разумеется,  —  кивнул Фёдор.  —  До встречи, думаю, уже довольно скорой.       —  Я попрощу разрисовать ещё один закат,  —  в этот момент весь свет в этом пространстве не мог сравниться с лёгкой улыбкой Михаила.  —  Удачи тебе.       Достоевский оставил другу последний многозначительный взгляд и, развернувшись, направился к чёрной точке, которую заметил почти в самом начале. Она, пусть сначала и отдалялась, оказалась куда ближе, чем он думал. С каждым шагом – а может и быстрее – она увеличивалась в размерах, становясь все ближе и доступнее. Постепенно тьма из неё начала расползаться и медленно окутывать Фёдора, но он всё шёл и шёл, так ни разу и не обернувшись, хотя был уверен, что Лермонтов до последнего смотрел ему вслед.       Скоро белого света не осталось совсем, а боль от полученных ран вспыхнула с новой силой. Над его головой одна за другой начали зажигаться звёзды, рядом послышался шум воды.        Фёдор чувствовал, как его ждала жизнь. Новая, полная доверия и веры, пусть и очень короткая. Однако времени до смерти от своей собственной способности ему хватит, чтобы сделать всё, что необходимо. *  *  *  *  *       По небесам хаотично разлились все краски заката, среди которых почему-то преобладал странноватый оттенок фиолетового, похожий на лепестки фиалок.       Дазай медленно подошёл к краю смотровой площадки одного из парков Йокогамы и одной рукой облакотился на перила. На его пальце, повинуясь ловким движениям, вертелась небольшая шляпа, обычно занимавшая место на рыжих волосах одного человека. Идилию тихого вечера прервал крик:       —  А ну отдал сюда!       Головной убор соскользнул с пальца детектива, но с землёй так и не встретилась из-за резкого изменения гравитации. Несмотря на это, Чуя всё равно отряхнул своё сокровище, как будто его испачкали руки Дазая.       —  И как ты в ней ходишь постоянно, ума не приложу,  —  раздражающе спокойно, только с лёгким намёком на закатывание глаз, произнёс Осаму.       —  Было бы что прикладывать.       Даже злость Чуи и неприязнь к нему не могли перекрыть радостного чувства умиротворения и относительной безопасности. Сейчас, когда Смерть Небожителей окончательно поверженна, а Фёдор наконец-то мёртв, можно было позволить себе немного расслабиться. Пожалуй, стоит сегодня навестить "Lupin", давненько Дазай туда не захаживал.       —  Интересно, а ты был выше Брэма, когда тот ещё находился во власти меча? Просто если нет, то получается, что я работал в команде с самым низким вампиром в мире!       —  Захлопнись, пока я тебе пулю в лоб не выпустил. Поверь, на этот раз ничего останавливать не стану.        —  Я весь дрожу от страха, вампирчик.        —  Вот в судорогах и сдохни, исполни свою мечту,  —  фыркнул Чуя и, не прощаясь, спрыгнул с перил. С помощью способности он удержал себя в воздухе и преспокойно добрался до штаба Портовой мафии, провожаемый взглядом и усмешкой детектива.       В карих глазах отражались все его ехидные улыбки, гениальные планы, радость победы и гордость за детективное агентство... Отражались и медленно тускнели за пеленой тревоги, взявшейся вдруг и, казалось, из неоткуда.       —  Что-то назревает...  —  пробормотал Дазай.        Его взгляд долго блуждал по городу в попытке найти причину беспокойства, но находил только воспомнинания. Где-то в тех складах они с Чуей впервые сражались бок о бок, а недалеко от этой набережной – казалось бы, уже так давно! – приземлился Моби Дик. В той речке он впервые встретил Ацуши, а за холмом похоронил Оду. И, конечно же, руины Цитадели Мёртвых, где самым фантастическим образом переплелись замыслы трёх людей, двое из которых уже не могут мыслить.       Из водоворота чувств, раздумий и образов его вырвали чьи-то тихие шаги за его спиной. Было в них что-то знакомое, что-то, что Осаму по не до конца понятной ему причине не хотел замечать. Однако это желание ушло на второй план, когда в дополнение к шагам раздался и голос, который, как был уверен Дазай, он не услышит уже никогда. Голос мертвеца.       —  Красивый закат, не правда ли?