***
7 апреля 2022 Лас Вегас, Невада Международный аэропорт МакКаран 9:45 После прохладного весеннего Сеула, нежно-розового и дымчато-серого, Вегас ощущается, как гостеприимно распахнутая печь для гриля, температуру в которой выкрутили на максимум, ни на секунду не позволяя забыть, что они, по сути, находятся посреди пустыни. Тридцать пять тысяч квадратных километров песков Мохаве с гигантским неоновым миражом на выжженных равнинах. От раскаленного асфальта рябит воздух. Сюрреалистичность картины одновременно вызывает восхищение и ужас, Чонгук так и не определил, чего больше, но он в восторге. Страна, город, люди, пейзажи, язык, культура – абсолютно всё вокруг отличается настолько разительно, будто интенсивность, яркость и насыщенность выкрутили до упора, убрав привычный туманный фильтр, слегка размывающий предметы и дни по краям. Долгий перелет, джетлаг, переизбыток английского, нагружающий и без того перегретый от постоянных разговоров, инструкций и распоряжений мозг, ввёл Чонгука в привычное для туров подобие экстатически-трансового состояния, порядком подзабытое за время локдауна. Чонгук обожает всё, что с ним происходит, и не хочет признавать, что моментами даже для него, со всеми дефолтными запасами энергии маленькой атомной электростанции, оно становится немножечко, самую малость слишком. В микроавтобусе на полную мощность работает кондиционер, создавая резкий контраст, а на соседнем сидении внезапно обнаруживается хённим, такой же слегка помятый после перелета, и метафорически, и буквально. На удивление, это только добавляет ему очарования, а не превращает в сонного, неопрятного, хмурого медведя, вылезшего на весеннее солнышко после долгих месяцев в наглухо заколоченной берлоге. Чонгук, вот, на сонного медведя очень похож, но у него ещё одновременно несётся автоматически запущенная программа любопытного почемучки, не дающая закрыть рот. Осоловелые хёны, которым не повезло оказаться рядом, изо всех сил делают вид, что оглохли, ослепли и отлетели в другое измерение, где потише. – Хён, хён, а… Минджин молча протягивает руку и плотно прижимает ладонь ко рту Чонгука, прервав бесконечное “хёнканье”. Ладонь сухая, прохладная и пахнет цветочным мылом из аэропорта. Чонгук ещё несколько секунд мычит по инерции, а потом благоразумно затыкается. – Мы все очень устали, Гук-а, – вздыхает хённим, глядя на него из-за растрепанной, длинной челки без раздражения, с привычным смирением, которое прорезается в моменты особой схожести его работы с должностью нянечки в детском саду. – Давай ты сейчас побудешь хорошим мальчиком и немного помолчишь, пока остальные приходят в себя. А ещё лучше – поспи, ты выглядишь вымотанным не меньше. Юнги-я, почти лежащий на бессмысленно глядящем куда-то в пространство Джин-хёне, вырубился, стоило его заднице коснуться сидения, потому что две трети перелёта работал, как не в себя. Чимини свернулся у окна, используя чей-то джинсовый жакет вместо одеяла, Тэтэ развалился на последнем ряду, вытянув в проход длинные ноги и заткнув уши наушниками. Голова Хосоки-хёна то и дело клонится к груди, и он ею смешно дергает, заставляя себя проснуться. Один Намджун-хён упорно промаргивается, отгоняя сон подальше, но глаза у него тоже стеклянные. – Не хочу я спать, – ворчит Чонгук упрямо, лизнув напоследок отпустившую его руку исключительно из вредности. – Я в полном порядке. – Да кто бы спорил, – соглашается хённим, подставляя плечо. – Не хочешь спать, просто посиди тихо, нам ехать минут сорок. Чонгуку приходится немного сползти по сидению вперед, чтобы уложить тяжелую голову на хрупкое плечо хённима. Уже проваливаясь в сон, он успевает заметить, как откидывается на спинку Намджун-хён, видимо, таки сдавшись.***
Туры, особенно американские, – это дохуя круто, считает Чонгук. В отличии от хёнов, которые обычно заинтересованы в сотрудничестве с другими музыкантами и танцорами, культурном обмене и прочих умных вещах, или, в противовес, в ночной жизни и всяких развлечениях, Чонгуку интересно всё и сразу. Для него самая большая проблема – не разорваться на десяток Чонгуков поменьше, и не начать косить глазами в разные стороны из-за переизбытка вариантов. Выбить из него неуемное любопытство не под силу ни дикому графику, ни отвратному режиму сна, ни хроническим перегрузкам. Усталым, замотанным и откровенно заебанным работой хёнам приходится осаждать его время от времени, а когда не хватает сил, то просто махнуть рукой и дать делать что вздумается, в надежде, что Чонгук ничего не взорвет и не взорвется сам. В такие моменты удар на себя принимает хённим с невозмутимостью наемника, получившего заказ на любимого конкурента. – Нет, Гук-а, мы не можем поехать в Стратосферу прямо сейчас, там такие очереди, что ночь закончится раньше, а тебе вставать в половине шестого. У нас будет свободное время через пару дней и я сделаю бронь. В следующий раз было бы неплохо планировать походы куда-либо заранее, окей? – Да, я в курсе, что Тэхён разбросал твои вещи, наверное, не стоило его дразнить с утра на репетиции, как думаешь? Я бы на твоем месте порадовался, что тебя не услышал Чимин, у него с похмелья голова болит так, что разбросанными вещами ты бы не отделался. Сложишь после интервью, я не пущу тебя спать в моем номере, мы и без того не высыпаемся. – Гук-и, зайка, отлипни пожалуйста от Намджун-хёна, ему на запись бежать через пять минут, имей совесть. Я знаю, что тебе скучно, обидно и голодно. Если соберешься быстро, можешь с нами, чтобы не выть от тоски. Заедем в какой-нибудь фастфуд по дороге со студии, как тебе идея? – Хорошо, Гук, хорошо. Мы поедем на этой долбанной безумной штуке вместе, но я за себя не отвечаю. Оглохнешь от моих воплей – твои проблемы, будешь петь “вслепую”. Когда их поднимает на добрых три с половиной сотни метров над городом, орет хённим, как обещал, громко и не особо сдерживаясь. Но Чонгук не может отделаться от мысли, насколько восторженно он звучит, пока гигантские лопасти разгоняются с каждым кругом. Под ними огни казино, рекламы, автомобилей и фонарей сливаются в пятна и полосы, как на длинной выдержке, Чонгук сжимает руку хёна, сплетаясь пальцами, и орет так же восторженно и самозабвенно, не думая о том, что с его связками будет завтра.***
О том, как хённиму удается впихивать в их расписания между репетициями, выступлениями, бесконечными интервью, съемками и записями по семь-восемь часов на сон, а ещё – полтора дня на отдых, развлечения и поездку в заповедник Ред Рок, Чонгук тоже не думает. Он просто продолжает считать Минджин-хёна супергероем, и восхищаться им от и до. Но, видимо, и у супергероев есть пределы, потому что хронически задолбанный хённим уже слегка напоминает панду со слабостью к кофе и энергетикам. Из-за хорошего знания языка и определенной известности в узких кругах, “менеджер-ним” нарасхват с утра до вечера, как хотток на зимней ярмарке. Любящий посерфить в интернете и почитать фанатские форумы Чонгук натыкался минимум на три корейских фанбазы Юн Минджина и одну международную, созданные ещё до того, как они начали работать вместе. Когда он лезет проверить их ещё раз, основные темы обсуждения там, помимо нечленораздельных воплей и порядком приевшегося кинкового облизывания на все лады, – это хорошо ли ест бледный оппа и достаточно ли он спит, если в мешки под его глазами можно класть покупки. Кто-то из американских фанатов подловил Минджина на выходе из Стратосферы, и даже на смазанных, зернистых снимках с безжалостно обрезанным неопознаваемым Чонгуком, заметно, насколько уставшим тот выглядит. Минджину, в отличии от остальных, нет необходимости скрываться за кепками и очками, и прятаться поглубже в капюшоны, потому его лицо – без макияжа в выходной – очень четко видно на всех фотографиях. И Чонгуку этот вид категорически не нравится, но он плохо представляет, что мог бы сделать, чтобы помочь.***
Поздним вечером, захватив с собой дремлющих одним глазом на ходу Тэхёна и Чимина, Чонгук решительно буксирует их в сторону номера хённима. Приходится скрестись в дверь добрых минуты полторы, пока она, наконец, не открывается, являя их компании сонного, хмурого Минджина, завернувшегося в одеяло исключительно ради какого-то подобия приличий. – Нет, Чонгук, – заявляет хённим с порога, – я хочу отоспаться, так что валите развлекаться в другом месте. – Вот и отоспишься, – миролюбиво сообщает Чонгук, аккуратно оттесняя его, чтобы войти. – Не поверишь, но мы именно этим и собирались с тобой заниматься. – Ты прав, нихуя не поверю, – ворчит Минджин, закрывая дверь и стягивая на груди одеяло, чтобы не свалилось на пол. Оно настолько больше него, что лежит вокруг, словно императорская мантия. – Чонгук, серьезно. Я устал, как десяток собак, подъем через пять часов и последнее, что мне сейчас нужно – это секс. – А я серьезно не предлагаю тебе никакого секса. Ради похвального разнообразия, как ты любишь говорить, – Чонгук деловито пихает остальных двоих в сторону разобранной постели, куда они послушно валятся парой мешков с рисом, подминая под себя подушки. – Иди сюда, ложись и будем спать. Ещё секунд тридцать хённим сверлит его подозрительным взглядом, убийственно милый с надутыми губами и растрепанной прической, потом издает долгий, тяжелый вздох, капитулирует и топает куда позвали. – Начнешь приставать – сожру с потрохами, – предупреждает мрачно, укладываясь между Чонгуком и слипшимися вместе Чимином и Тэхёном, один сверху на другом. – И не подавлюсь. – Я тебе даже соус принесу, – Чонгук подгребает его поближе, закидывая ногу себе на бедро, потому что под одеялом хённим охуительно и абсолютно голый, и это хочется чувствовать всей доступной поверхностью. – И салфетку выдам, чтобы не испачкался. – Гук-и, блядь… – Хён, ты вот реально слишком много думаешь, прямо как Намджун-хён. Прекращай. Тебе нужно отдохнуть, так что спи и не выебывайся. Никаких посягательств, ты меня совсем уж за безмозглого факбоя держишь, что ли? – Держу я тебя сейчас совсем за другое, – бурчит хённим, расслабленно расползаясь по Чонгуку под весом привалившегося с другой стороны Тэхёна. – И нет, я не считаю тебя безмозглым факбоем, и ты прекрасно это знаешь. – Вот и не выдумывай, – с довольным видом ставит точку в споре Чонгук и закрывает глаза. – Доминатор грозный, – сонно мурлычет Тэхён с нескрываемой гордостью. Чонгук приходит и следующей ночью, и ночью после следующей, и на третью, и на четвертую. Приводит с собой то Хосока, то Намджуна и Джина, то Юнги и Чимина, тасуя мемберов, словно карты в колоде, с единственным исходом – они приходят спать. Просто спать, никакого подтекста, никакого секса, только обнимашки, пара-тройка целомудренных поцелуев и мирное сопение друг другу куда придется. Утром после пятой совместной ночевки, разлепив глаза под истошные вопли тэхёновского будильника, способного без проблем поднять легион мертвецов, Чонгук обнаруживает, что они каким-то образом умудрились уместиться на кровати хённима вшестером. Намджун и растекшийся по нему Чимин спят рядом, на широком раскладном кресле, и никаких неудобств явно не испытывают. Чонгук предельно аккуратно выпутывается из объятий Хосока, стараясь не столкнуть того на пол, и выискивает взглядом хённима. Найти его получается не сразу, потому что они с Юнги сползли под одеяло с головами, сплетясь конечностями и надежно спрятавшись от окружающего мира между Джином и Тэхёном. Чонгук смотрит на обилие рук, ног, плеч и растрепанных макушек, художественно переложенных парочкой одеял, и его изнутри затапливает горячая нежность, густая, словно расплавленная карамель, и такая всеобъемлющая, что странно вообще, как оно всё там помещается. – Вырубите эту адову сирену ради всего святого, – хрипит Хосок у него над ухом, отчаянно пытаясь спрятаться лицом в волосы на затылке Чонгука. – Иначе я за себя не ручаюсь. – У тебя святого – только рэп и хип-хоп, – отзывается Намджун, хлопая ладонью по тумбочке в поисках орущего телефона. – А будильник нужен, чтобы продолжать продуктивно им поклоняться. После третьего хлопка пронзительный звук обрывается и наступает блаженная тишина, в которой слышна только шуршащая возня в одеялах и мученические стоны разбуженных мемберов. Всех, кроме Минджина и Юнги. Чонгук доволен собой, как никогда.***
На последнем выступлении, вымотанные и открывшие в себе какое-то там по счету дыхание, заодно подчистую отрубившее сдержанность и адекватность, все расходятся до опасной грани между “Шихёк-ши за такое по голове не погладит” и “Шихёк-ши за такое голову просто оторвет”. Чонгук на сцене самозабвенно тискает Намджун-хёна и плюхается Тэхёну на колени. Тэтэ, самодовольный вид которого во всех деталях записали с десяти ракурсов в блю-рей качестве, почти влипает губами в офигевшего Джина, еле успевшего увернуться в последний момент от поцелуя, который ну вообще никак не выдать за дружеско-братский. Чимини флиртует с Юнги настолько откровенно, что от камер и фанатов вот-вот начнет вонять горелым, отчего Юнги впадает в ступор и хлопает глазами, как пупс в магазине игрушек, даром что пять минут назад зачитывал агрессивнее участников андеграундного баттла без правил. Из Хосока разве что осязаемые искры не сыпятся, иначе они бы тут мгновенно вспыхнули нахрен, вместе с конфетти и метафаном, покрывшим тонким слоем всё и всех. Намджун-хён щелкает челюстью, сцепляя зубы и заметно сдерживаясь, чтобы не наорать матом на них, бестолковых, но Чонгук видит, как полыхают его глаза, отнюдь не от злости. Быть на сцене вместе всегда кружит голову. Быть на сцене вместе, в жарком Вегасе, после долгого перерыва, в окружении срывающих голоса от восторга, машущих лайтстиками и дурацкими плакатами, бьющихся в экстазе, реальных фанатов – кружит голову в десятой степени. Превращая их семерых в легковоспламеняемое топливо, которому не нужен катализатор, чтобы ебануло. Прекрасно осведомленный об этом хённим, отлавливающий их на спуске со сцены, окружен десятком человек из сценической команды вместо бодигардов. Посторонние люди служат предохранителем и буфером от мгновенной вспышки неконтролируемого пожара, неминуемо накроющего его с головой, стоит только на секунду отвлечься. И сам он точно не справится. Чонгук, тяжело дышащий и раздевающий каждого мембера взглядом поочередно, одновременно ненавидит и обожает Минджин-хёна за его прозорливость. Не суетись вокруг стафф, сдержаться было бы гораздо сложнее, а им ещё нужно отбыть афтепати и не опозориться. Более спокойные хёны отпускают почти цензурные шуточки по теме, – хённим демонстративно закатывает глаза, – а Юнги даже привычно утыкается мокрым лбом в его плечо. С него в этот момент стаскивают гарнитуру, высоко задирая подол влажной футболки, машут вокруг вентиляторами, лезут поправить волосы, но Юнги не реагирует, стараясь отдышаться. Чонгук такой выдержке может только позавидовать, он уже хённима мысленно трахнул на гримерном столике, и идет на второй круг. В отель они возвращаются далеко за полночь, порядком вымотанные от избыточной социализации и уже не настолько напоминающие оголенные провода, оборванные ураганом. Чимин даже дремлет в машине на плече у Тэхёна под тихие разговоры старших – Намджун-хён, кажется, обсуждает с хённимом Элиассона и его концепцию цветного пространства, Чонгук особо не вслушивается, сил переваривать новую информацию просто не осталось. Мозг и без того вот-вот взорвется. После все расползаются по номерам – принять душ, почистить зубы, переодеться в пижамки, окончательно растерять весь человекообразный вид и счастливо слиться с одеялом. Но спустя какое-то время Чонгук, привычно прибившийся к хённимовской кровати, как Террор к острову Бичи, к собственному удивлению обнаруживает поблизости и остальных – сонных, разморенных после душа и некоторого количества алкоголя, взъерошенных, домашних и свернувшихся кто где. Чимин, Тэхён и Хосок – прямо на ковре под телевизором, Юнги в кресле, Намджун с хённимом на коленях – во втором, а Джин – ровно по центру постели, как персидский шейх на подушках. На экране крутится какое-то американское телешоу, из тех, что показывают круглосуточно, верхний свет потушен и мягкое сияние торшеров превращает довольно просторный номер в подобие уютной спальни на восьмерых. Несколько минут Чонгук лениво следит из-за растрепанной челки, как ладони Намджуна неторопливо и довольно рассеянно оглаживают хённима где придется, пока они продолжают что-то негромко обсуждать, а потом перебирается поближе и требовательно тянется за поцелуем. Минджин, умиротворенный и явно вымотанный не меньше, не сопротивляется и послушно клонится вперед, поддаваясь совершенно безропотно, отчего Чонгук едва успевает удержать на месте рвущуюся в закатные дали крышу. Руки Намджуна обвиваются вокруг талии хёна, удерживая от падения. – Хё-о-он, – с трудом оторвавшись от мягких губ, тянет Чонгук тоном, в котором за километр слышно подвох и очередную гениальную идею, – а давай мы не будем сегодня спать, как обычно, а? – Предлагаешь спать на потолке? – скептически интересуется хённим, не открывая глаз. – Предлагаю секс, – Чонгук не ведётся от слова “совсем”, поддевая его кончик носа своим, а следом – верхнюю губу языком, едва сдерживаясь, чтобы не послать нахрен все разговоры и не вернуться к поцелуям. Это не взрослый подход к вопросу и хён его точно не оценит, хотя соблазнительно, конечно, пиздец насколько. – Завтра никаких мероприятий, только вещи собрать и не опоздать на самолет. Думаю, мы справимся. Если не хочешь, так и скажи, я как-нибудь переживу. Не хочешь? – Гук-а, милый, я ценю твою прямолинейность, но все устали, самолет днем, а не вечером, и на кровати мы точно ввосьмером не поместимся, – вздыхает Минджин. – Меня лично можно прямо так укладывать в гроб, я только поблагодарю от души. – Хён, это очень, очень простой вопрос, – вкрадчиво бормочет Чонгук, трется носом о его щеку, оставляет на лице мягкие поцелуи, удерживая в ладонях и дурея от чужой податливости. – И ты на него не ответил. Скажешь “нет”, и я отстану, честное бойскаутское. Хённим дышит через приоткрытые губы и его ресницы подрагивают, Чонгук чувствует кожей теплое дыхание и ту тонкую, едва заметную грань сопротивления, которая стремительно истаивает под влажными прикосновениями языка. И под руками Намджуна, медленно скользящими по его телу, ненавязчиво, но, – Чонгук прекрасно знает, много раз испытывал на себе, – вполне ощутимо. Подталкивая к краю. – Да, – наконец, сдается Минджин. – Но мои полномочия на сегодня всё, так что это очень напоминает то, что вы просто трахаете меня всемером. – Значит, ты можешь расслабиться и получать удовольствие, – Чонгук широко улыбается, записывая на свой воображаемый счет ещё одну звездочку. – Никого на марафон до утра не хватит, но один-два оргазма я тебе гарантирую. – Стоп-слово будет? – ворчит хённим с усмешкой, почти ласковой, той, которая забирается под кожу проворнее игл капельниц и растекается по венам быстрее крови. – Можешь попробовать воззвать к моей совести, – фыркает Чонгук, поднимаясь на ноги и поднимая хённима следом. – А вообще, достаточно просто сказать, если что-то не так или захочешь остановиться, ты ведь сам учил. – Научил на свою голову… – Кончай занудствовать и иди сюда, малыш, – Джин протягивает к нему руки, одновременно похожий на нетерпеливого ребенка, увидевшего новую игрушку, и змея-искусителя, предлагающего немедленно согрешить во всех доступных позах. – Ты всему научил, всё рассказал, всю работу сделал, время получать свою награду. Хённим, на удивление, больше не пытается сарказмировать или напоминать, что совершенно не тащится от подчинения и похвалы, а просто идет в объятия Джина, осторожно укладываясь между его длинных ног, спиной к груди. На контрасте с широкоплечим Джин-хёном он кажется ещё меньше, от чего определенно коротит некоторые контакты в чонгуковой голове. – Вот умница, – мурлычет Джин, неторопливо, но довольно ловко расправляясь с пуговицами на пижамной рубашке здоровой рукой. Длинные пальцы ныряют под ткань, поглаживая, и тут же возвращаются обратно. Хённим долго, шумно выдыхает, откидывает голову на его плечо и прикрывает глаза. Тэхён убавляет звук на телевизоре, Чимин тихо выскальзывает из комнаты, оставив дверь едва заметно приоткрытой, Чонгук снимает футболку и забирается на постель, нависая над Минджином. Они делают это не в первый раз и никакая координация им не нужна, каждый вступит когда и если сочтет нужным, и так же в любой момент остановится. Они знают друг друга от и до, умеют слышать без слов и понимать по малейшим жестам и движениям, изменившемуся дыханию и промелькнувшей улыбке или изгибу бровей. Чонгук считает происходящее чистой, концентрированной магией, хотя прекрасно в курсе, сколько в эту магию вбухано времени, нервных клеток и херового, – в прямом и переносном смысле, – опыта. – Было бы неплохо, – Чонгук ведет носом по животу хённима вверх и прижимается губами чуть выше яремной впадины, чувствуя движение горла, когда тот приоткрывает рот, – если бы ты подавал признаки жизни время от времени, хорошо? – А это уже целиком и полностью зависит от твоих стараний, Куки, – смеется Джин над его головой, не дав Минджину ответить, и зарывается пальцами в волосы, массируя затылок. – В руках плохого пианиста какой угодно охуенный рояль будет бестолковым набором деревяшек, знаешь ли. – Пианист у нас Юнги-я, – фырчит Чонгук и тянется заткнуть вредного хёна поцелуем, пока тот не придумал что-нибудь более остроумное и не превратил весь секс в импровизированное шоу имени всемирного красавчика. С него станется, Чонгук не склонен недооценивать риски. Джин не сопротивляется и его полные, розовые губы раскрываются навстречу, отзываясь тягуче и нежно. Где-то в середине поцелуя прохладные ладони хённима ложатся Чонгуку на грудь, легко выписывая круги и завитушки, безо всякой требовательности, просто обозначая свое присутствие. Секс с ними двумя Чонгуку очень нравится, вопреки нескончаемым жалобам на переизбыток ванили и сахара между хёнами, но он обещал оргазмы хённиму, а не себе. Обещал – надо выполнять, иначе блестящие звездочки с персонального рейтинга придется сбивать обратно, а Чонгук это ненавидит. Они целуются немного схоже, – Джин-хёны, оба, – медленно, но глубоко, с языком и с чувством, превращая мозг в кашу, а тело – в медово-свинцовый сплав, в основном тяжелый и безвольно-мягкий, но с некоторыми волнующе-твердыми моментами. Спускаясь ниже по выгнутой шее, – хённим тихо стонет, стоит задеть кожу зубами, прикусывая аккуратно, без намерения оставить следы или причинить боль, – увлеченный Чонгук сталкивается с Чимином. Он и не заметил, когда тот вернулся, и теперь устроился сбоку, ненадолго отвлекая внимание на себя. – Я принес забытое, но незаменимое, – в спутанных мыслях Чонгука стремительной вспышкой проносится нечто вроде “ой бля, смазка”, и тут же гаснет, благополучно упокоенное хёном. – Поцелуешь меня за это, Гук-и? – спрашивает Чимин, хотя вопросительных интонаций в его голосе нет, и мажет по губам языком, широко и влажно, не дожидаясь ответа. Чонгук чувствует, как ладонь на его затылке прижимает другая, – он без понятия, чьи они, – и пальцы переплетаются там, безболезненно зажав между собой несколько прядей, пока Чимин жадно вылизывает его рот. С концентрацией у Чонгука вот-вот начнутся проблемы, потому что такие моменты обычно знаменуют старт падения в бездонную кроличью нору, где в погоне за удовольствием становится кристально похуй, кто, куда, кому и сколько. Балансировать на грани сложно, реальность колышется и смазывается, превращаясь в водоворот запахов, звуков, касаний и ощущений. Чонгук сосредотачивается на теле хённима под собой, как на своеобразном якоре, не дающем с концами провалиться в топкую, вязкую, сладкую темноту. Он остается в сознании и справляется с остальными, изначально поставленными задачами, но вот детали того, как именно, отчасти остаются там, в темноте. Трогающих рук становится то больше, то меньше, как и целующих губ, и шепчущих нежности голосов. В какой-то момент Чонгук отчетливо понимает, что рядом не Чимин, а Юнги, и позволяет оттеснить себя, наблюдая, как хён забрасывает покрытые татуировками ноги на плечи, и его большие ладони сминают талию Минджина, удерживая того на месте. Впервые, кажется, отвлекшись от хённима, Чонгук обводит взглядом комнату, бездумно, бессознательно отмечая, что видит. Намджуна, по-прежнему сидящего в кресле с широко расставленными ногами и черными от возбуждения глазами, рука лениво поглаживает член через пижамные штаны. Тэтэ верхом на коленях Хосока в изножье кровати, оба голые по пояс и целуются жарко и жадно, выстанывая что-то нечленораздельное друг другу в рот. Джина, держащего запрокинутую голову хённима ладонью вокруг шеи и ласкающего губами всё, до чего дотягивается. Растрепанную макушку Юнги, в которую Минджин вцепился пальцами, то ли чтобы притянуть ближе, то ли чтобы оттолкнуть, что хёна нихрена не останавливает. Чимина на постели рядом, прикусившего губу и явно раздираемого сомнениями, куда смотреть и бежать в первую очередь. Здраво рассудив, что с последним он точно может помочь разобраться, Чонгук опрокидывает Чимина на спину, заставляя охнуть от неожиданности прямо в мокрый, несдержанный поцелуй. Про отсутствие марафонного настроя Чонгук не соврал ни разу – они все действительно устали и вымотались, а пост-концертный мандраж успешно рассеялся ещё в середине кажущейся бесконечной афтепати. Трахнуть хённима всемером не вышло бы не только из соображений теоретически повышенной травмоопасности этого мероприятия, но и по более банальной причине – не хватило бы сил. К обещанным оргазмам, тем не менее, приложился не он один, хотя первый Чонгук, всё же, – несмотря на свое, Джина и Чимина участие, – целиком записывает на счет Юнги и его языковой технологии. Так будет честно. Окончательно поплывшего и размякшего после хённима можно вертеть и раскладывать как угодно, лишь бы надежная грудь Джина не давала растечься бескостной лужей. Чонгук его таким ещё не видел – совершенно неосмысленный, затуманенный взгляд, полный рассинхрон движений, никакого контроля, вместо связной речи – сплошные стоны, мычание и скулеж, постоянно теряющий в громкости. – Кажется, мы его немного сломали, – с довольным видом урчит Тэтэ, перетаскивая хённима на себя. – Доломаем совсем, ммм? Как тебе идея, Мин-хён? – Ты себя переоцениваешь, тигренок, – усмехается Хосок, перебирая влажные волосы хённима и краем глаза наблюдая за Чимином, занявшим освободившееся между ног Джина место. Тот косится на наблюдающего Намджуна, забирается в пижамные штаны хёна, демонстративно облизывается сам, а потом лижет и высвобожденный из штанов член с видом, какой бывает только у Чонгука, когда ему дали вкусно пожрать и, собственно, у Чимина, которому дали сделать минет. Выражение абсолютного экстаза примерно одинаковое. – Это больше от усталости, чем от секса, поверь мне. – Мне всё равно нравится, когда хённи такой, – отвечает Тэхён, неторопливо и осторожно толкаясь внутрь, снизу–вверх, на что Минджин отзывается нежным, долгим стоном ему в шею. – Поможешь? – Лучше пусть Чонгукки, – ладонь Хосока скользит по спине хённима, оглаживая, спускается в ложбинку между ягодиц, и пальцы ласково выписывают круги, прежде чем немного надавить. – Сам начал, пусть теперь сам кончает, крольчонок наш самостоятельный. Чонгук не обижается, у него на это не осталось ни сил, ни мозгов, ни желания. К тому же, Хоби-хён подкалывает по-доброму и беззлобно, как обычно имея в виду что-то совсем другое, чего Чонгук сейчас совершенно точно не расшифрует. Так что он не заморачивается и не отлынивает, а честно идёт добывать хённиму второй из обещанных оргазмов, а заодно бонусом получает и свой первый – от умелых пальцев Хосока. На такое грех жаловаться. Слипшись с хённимом и Тэтэ от пота, смазки и спермы, в целом-то очень чистоплотный, – иногда даже чересчур, – Чонгук с индифферентным видом наблюдает, понемногу приходя в себя. За поцелуем Юнги и Намджуна в кресле, судя по всему – тоже послеогразменным. За растекшимся по Джину Чимином, оба восстанавливают сбитое дыхание, Чимин слизывает с губ белесые капли. За донельзя довольным Хосоком, похоже, единственным, кто кончил дважды, не считая хённима. – А теперь у вас нет другого выхода, кроме как отнести меня в душ на руках, – подает хриплый голос Минджин, впервые за долгое время оформив звуки в отчетливо различимые слова. – Потому что сам я туда даже не доползу. – Дай мне пару минут, хён, – Чонгук сдвигается набок, освобождая их с Тэхёном от тяжести своего тела. – И будет тебе душ. Ему хватает и одной, чтобы вернуть синхрон тела с мозгом и восстановить все временно утерянные контакты. После чего Чонгук успешно слазит с разворошенной постели и, забросив хёна на плечо с чуть меньшей легкостью, чем планировал, транспортирует в ванную комнату. Таскать его на себе гораздо проще, чем штангу в спортзале – Минджин весит примерно как две трети от того, что обычно жмет Чонгук, если не меньше. Он осторожно сгружает драгоценную затраханную ношу в поддон душевой кабины, регулирует температуру воды, чтобы была теплой, и, усевшись рядом, поливает неподвижного хёна, стараясь не брызгать на лицо. – Могу шутить, что получил свой хентай с тентаклями, – задумчиво сообщает Минджин спустя полминуты, приподнимает голову и промаргивается, ресницы слиплись стрелочками, на щеках румянец, яркий, почти как нарисованный. Чонгук улыбается ему, широко и счастливо, потому что настолько довольным, влюбленным и гордым он себя давно не чувствовал. – Ни на что не жалуюсь, но повторить предпочту в менее заебанном работой состоянии, а то на утро половину забуду нахрен. – Конечно, хён. Правда, это, как ты любишь выражаться, задача со звездочкой. – Да уж, – отфыркивается тот и садится, прислонившись спиной к стене. – Вы как покемоны. Собери их всех. – Не то, чтобы у тебя с этим были какие-то проблемы, честно говоря. Чонгук тщательно моет хённима, снаружи и внутри, едва не задержавшись из-за этого в душе дольше, чем стоило бы. Но, всё же, умудряется вовремя затормозить собственный безбашенный организм, презревший связи с реальностью, и отделывается парой глубоких, долгих поцелуев под барабанящими по плечам и макушке струями воды. Уже завернутый в полотенце, взъерошенный хён утыкается лбом ему в плечо, пока Чонгук его вытирает, отгоняя некстати навалившуюся сонливость. – Спасибо, Гук-и, – говорит глухо, слегка мотаясь в его руках, как тряпичная кукла, когда Чонгук, забывшись, орудует полотенцем с избыточным энтузиазмом. – Ты был прав, это действительно ощущается, как любовь. Как очень много любви. Чонгук останавливается, задумавшись, и жует колечко пирсинга, чувствуя, как хённим умилительно сопит в полотенце, обдавая шею теплым дыханием. Надо бы сказать нормально, но язык почему-то не поворачивается, и Чонгук на себя за это разозлился бы, останься у него лишние силы. – Хён, я… – Не надо, Гук-и, – останавливает его Минджин. Мгновенно, не задумываясь и абсолютно спокойно, будто прочел мысли и в курсе всей каши, сворачивающейся в чонгуковой голове пенкой внутрь. По краям булькает и ляпает на плиту. – Я знаю. Скажешь, когда будешь готов, если вообще захочешь говорить, – хённим оставляет на его губах легкий поцелуй, чуть пригнув ладонью на шее, чтобы проще было дотянуться. – Я тоже тебя люблю. А теперь мы идем спать и молись, чтобы кто-то из твоих хёнов додумался сменить постельное белье, потому что мне сейчас совершенно похер, в каком оно виде. Как и то, были ли они в душе или завалятся как есть. Чонгук любит. Он знает, что любит. И однажды он обязательно об этом скажет. Но даже если нет – Чонгук всегда сумеет выразить свои чувства иначе. У него на такой случай припасено очень много способов.