***
Однажды Зельда прочитала, что свадьба — это самый счастливый день в жизни. День, когда две родственные и любящие души оказываются соединены под благословением Богини. Да и многие в её окружении говорили, что этот день всегда становится особенным, отпечатывается на сердце и становится первой ступенькой совсем в другую жизнь — и это всегда вызывало даже какое-то благоговение перед тем таинством, что должно было совершиться. Но утром того дня, что называли самым счастливым во всём королевстве, ей хотелось плакать. Вечером предыдущего дня она ещё пыталась продумать план побега, а ночью она просто злилась от бессилия. С восходом солнца ей остались лишь слёзы, а сейчас она сидела — с идеально ровной спиной и каменным лицом, подобно изваянию, пока Импа расчёсывала её волосы. Её няня — и по совместительству телохранительница — так же напряжена и зла, пока за каждым их движением из угла наблюдают красные фигуры в масках. Воздух, кажется, дрожит подобно натянутой тетиве — и каждое движение может оказаться не тем, и тогда острые серпы будут прижаты к их горлу. Конечно, по-настоящему никто не посмеет ей даже навредить — потому что тогда этому чудищу придётся жениться на трупе — но мысли об этом не успокаивали. Опасность всё ещё тут — прямо на расстоянии вытянутой руки. Она никуда не денется и от неё не сбежать — а ведь Зельда уже пыталась и сама убедилась в бесполезности подобной затеи. Эти красные тени — вовсе не те потешные и гротескные фигуры марионеток из сказок. И то, что они не навредят Зельде вовсе не значит, что они не навредят кому-то ещё. Это лишь значит, что владелица трифорса мудрости нужна живой, пока не найдет тот, кто несёт в себе храбрость. Принцесса правда надеется, что он сейчас так далеко, что крепкая хватка «повелителя» герудо не сцепится на его горле. Она приказала Линку уходить, и уходить как можно дальше, запутать следы так, чтобы даже лучшие следопыты не смогли его найти — потому что она знает, какой план носит в себе тот, кто называет себя Ганондорфом. Она уже не маленькая девочка, чтобы взывать к герою за помощью — потому что только этого от неё и будут ждать, что принцесса сама приведёт третью часть Трифорса, и тогда — она не знает, что произойдёт, но вряд ли что-то хорошее. Так что лучше Линку быть так далеко, насколько это возможно. Собрать столько сил, сколько он только сможет. И только тогда, возможно, они смогут что-то противопоставить. Сама Зельда сделать ничего не может. Где-то там, в отражении — даже не она, а недостижимая Богиня, сплетение света и стали. Богиня, чей лик так старательно вымарывается захватчиками-герудо. Но она — только за слоем серебра и стекла, её по-настоящему нет, и это всё — не более, чем игра сознания, заточённая в причудливое преломление солнечных лучей и белых стен её покоев. Всё, что ей остаётся — надеяться, что у Линка правда получится, и что какой бы ужасной сейчас не казалась её ситуация — выход найдётся. Зельда будет верить — и молиться. — Что скажете, ваше высочество? — Импа ласковым движением — кажется, оно всё пронизано скрытой и глубокой болью — проводит последний раз расчёской по волосам. Никакой сложной причёски, никаких вычурных платьев. Волосы Зельды распущены, и плавным золотом рассеиваются по скромным белым одеяниям. Единственное, что действительно подчёркивает её статус — золотые украшения с символами королевской династии. Когда-то это всё носилось её матерью, а до этого — бабушкой, и так — от поколения к поколению. Жаль — Зельда так и не успела спросить у мамы, что чувствовала она, выходя за отца. — Спасибо, Импа. Это лучше, чем тяжёлые свадебные одеяния и сложная причёска. Это то, какой она и должна быть — окутанной светом и воздухом — и от того ещё более горько, что такой она будет именно в этот день. Всё это должно было быть иначе, осознание неправильности буквально сводит пальцы — их хочется сомкнуть на шее того чудища, но принцессы так не должны себя вести, да? Даже если это чудище — её будущий супруг. От неё теперь тоже зависит безопасность всех жителей Хайрула, раз она не смогла защитить их иначе. Возможно, это даже справедливо. Мысли об этом — неприятные и холодные, растекающиеся по горлу и поднимающиеся всё выше — звучат назойливо и постоянно сломленным голосом на самой подкорке сознания. Зельда будет думать их потом — потому что сейчас ей нужно держать лицо, словно этим вечером она не покинет свои родные стены и не отправится куда-то далеко — в место, которому не принадлежит её сердце. В пустую бесконечность песка и солнца — место, из которого иногда привозили специи и чудные украшения — а также невероятные истории и слухи, которые могли оставаться только слухами. После того, как Ганондорф стал новым повелителем герудо, ситуация, конечно, стала ещё хуже — и со временем даже просто странствующие торговки появлялись всё реже и реже, а потом началась война, к масштабам которой, как оказалось, королевство оказалось просто не готовым. — Да хранит тебя Богиня, принцесса. Её няня произносит это над самым ухом, наклоняясь так, словно хочет поправить небрежно выпущенный локон. Звучит — почти как горькое прощание. Импа чувствует — как обрываются нити, как рушатся столпы, и что хуже всего — понимает, что кроме веры ей ничего не остаётся — и что даже этой веры может оказаться попросту недостаточно. Что-то ворочается — и ничего не будет как прежде, хотя возможно это лишь отчаяние, накрывающее их с головой, выбивающее последний воздух из лёгких глухим ударом в солнечное сплетение. Зельда задыхается — она не может найти слова, которыми может попрощаться, и пока давящее на рёбра отсутствие кислорода не превратилось в поток слёз — обнимает крепко, но также быстро отпускает, словно даже стыдясь такого порыва. «Прощай, Импа-», — Я буду молиться, чтобы однажды мы вновь встретились. Но пока ей нужно идти в главный зал — и алые тени представителей клана ига сразу же вытягиваются за ней, отрезая любой путь к отступлению. Церемония скоро начнётся.***
Первое, что замечает Ганон, когда ступает в главный зал — бесконечные охапки цветов. Букеты, гирлянды — всё это обвивало колонны, стояло по углам — кажется, пыталось занять ещё больше места, чем займут гости. Небезосновательно — ведь гостей на этой церемонии планировалось не так много — только те, кто должен был засвидетельствовать происходящее и подтвердить его законность, да немногие сочувствующие. Но даже так размах события должен оставаться поистине королевским. Зельда уже стоит у алтаря — и сердце его сжимается. Не от неожиданно нахлынувшей любви, конечно же, и наверное даже не от жалости — это чувство, которое Ганон знает лучше всех. Страх. Перед тем самым неосязаемым призраком, что маячит на подкорке его сознания годами, пытается дотянуться, чтобы пронзить — лоб, руки, ступни, грудь. Каждый шаг встречает поразительное сопротивление, и что-то на подкорке сознания говорит — беги. «Беги» — но Зельде больше некуда бежать — в самом сердце собственного замка, под строгим взором собственного отца, стоящего рядом, и самого Ганондорфа — он смотрит так, словно читает каждую её мысль и намерение, рядом с ним, кажется, воля просто застывает — словно это трепет зверя перед хищником. И с каждым шагом будущего жениха сердце бьётся всё глуше. Белизна зала раскалывается, звенит, пол проваливается как лёд по весне и ещё немного и её унесут холодные волны, её платье запутается о подводные камни — и всё это вонзится острой болью в виски. Это всё — нереально, этому всему скоро придёт конец. Нет, нет, нет — глухое отчаяние переливается в злость, опускается в желудок желчью — ей нужно сказать «нет» и прервать это всё. Какое право они имеют — даже церемонию проводить не под взором Хайлии, ведь это варварское чудище не пощадил ни одного её изваяния на захваченных территориях и настоял на том, чтобы церемония провелась в замке. Но какой в ней тогда смысл? Это всё кажется просто ещё одной формальностью, которая ничего не значит. И Хайлия — тоже лишь формальность? А сама Зельда — нет, эти мысли слишком ужасны, чтобы их думать, и держать лицо станет невозможно, но что бы не происходило, своё будущее она должна принять с гордостью или спокойствием хотя бы внешним. Потому рядом стоит отец — а за её спиной — все те люди, которых она должна защитить. Должна, должна, должна — и надо это повторять, пока дёсны не начнут кровить, пока скулы не сведёт — и сделать шаг к тому, кого она бы не хотела видеть никогда и её ладонь ложится на чужую — крепко перебинтованную. От незнакомца напротив пахнет всепоглощающим пламенем и грозой, неминуемым разрушением, и Зельда сжимает чужую руку как можно сильнее. У этого алтаря, хоть и не под взором Богини, она даёт клятву, что ещё сделает так, чтобы эти двое пожалели о своём решении заявиться сюда и сковать её этим обещанием. — Властью, данной мне, отныне я объявляю вас мужем и женой, и нарекаю эту связь нерушимой, — рука Роама кажется какой-то слабой и даже хрупкой, когда соединяет их. На секунду Зельде даже правда становится жаль его — вряд ли он правда хотел всего этого, и вряд ли он сейчас и правда счастлив. Он делал то, что мог, а сейчас поступает так, как должно. — Как и связь наших королевств. Всё это закрепляется, когда оба — теперь уже супруга — обмениваются кольцами — и когда простое украшение надевается на её палец, Зельда поднимает глаза, чтобы поймать выражение лица Ганона. Но его лицо — такое же сосредоточенное и холодное, каким было с начала его пребывания тут, всё их знакомство. Он словно полностью сосредоточен сейчас на том, что нужно сделать. Из всех присутствующих в зале улыбается только Ганондорф — и в этой улыбке нет ничего хорошего. В белый, идеально чистый куб начинает просачиваться тьма. Она ложится на плечи, тянет к земле — словно пытается заставить склониться. Сопротивление теперь бесполезно, и любая данная клятва — не более, чем формальность. Но всё же формальность пока необходимая — и потому закрепляемая рукопожатием двух королей. Теперь, когда подписаны все бумаги, остаётся только это — показать, что пока что бояться нечего. Пока ему выгодно — повелитель герудо, конечно же, будет держать своё слово. И в чужих интересах сделать так, чтобы это сотрудничество было выгодным как можно дольше. Ведь иначе — ему хватит одного только собственного желания, чтобы — нет, не уничтожить — вывернуть тут всё наизнанку, выжечь все леса негасимым пламенем и оставить кучку жалких людей только затем, чтобы они действительно увидели, что в новом мире им не будет места. Откуда-то играет музыка, молодожёнам неуверенно хлопают — словно не знают наверняка, стоит ли действительно их поздравлять с этим или это уже лишнее. Всё идёт как-то наперекосяк и неправильно, и это чувство преследует Ганона весь путь обратно, и когда он наконец выпускает совершенно чужую руку, и когда принцесса тихим голосом говорит, что перед отъездом ей нужно совершить пару последних приготовлений. Он не успевает ответить ничего внятного — как Отец тенью появляется за ними. — Только посмей нас задержать, — как всегда — коротко и ёмко. Ему не нужно каждый раз действительно проговаривать угрозу, чтобы понимать, что она там действительно есть. И когда Зельда покидает их, золотые глаза впиваются уже в своего «сына». — А ты, тряпка, сделай так, чтобы эта поняла как можно быстрее, что сопротивление бесполезно. Ганон в ответ опять ничего не говорит и лишь кивает — его мысли совсем далеко, и совсем не про то, что надо — и сейчас он совсем не хочет начинать бесполезную ссору, исход которой ему всё равно предельно ясен. Отцу в очередной раз ничего не стоит показать, кто из них двоих действительный владелец Силы, а кто из них — не искреннее и близкое, но подобие или марионетка. Прямая конфронтация приводит только к боли.***
Служанки шумной толпой собираются у ворот. Их, как и принцессу, будет ждать долгая и не самая лёгкая дорога через равнину, леса, а затем пустыню, со всеми её опасностями и трудностями, и возможно, они покидают родные края навсегда. Кого-то из них это пугает, кто-то, конечно, плачет, а кто-то кажется достаточно безразличным ко всем переменам — пока они сами в безопасности, беспокоиться не о чём. Тому, кто следит за ними, держась чуть поодаль, это кажется каким-то странным? Словно ничего не случилось. Небо рухнуло на землю, но солнце почему-то продолжает светить, и голоса вокруг звучат так же, как и всегда, хоть и обсуждают что-то другое. Весь мир содрогнулся — но никто этого не заметил — словно эти толчки произошли глубоко в нём, а не на самом деле, словно все обломки что упали и вонзились в плодородную почву — всего лишь его рёбра, и на самом деле ему совсем не больно так, словно ему пришлось бежать десятки и сотни километров, лишь бы успеть. И его душит — то ли сбитое дыхание, то ли отвратительное понимание — он не выполнил свой долг. Да он даже не попытался сделать что-то — неужели струсил? Неужели он — и не смог бы удержать расколовшуюся пополам небесную твердь — действительно бы ему сейчас — не хватило сил или упорства? Этого дня просто не должно было произойти. И не из-за того, что червячок ревности (и с чего ему вообще быть?) где-то там проделал свой путь и устроился между лёгких, а потому что это просто ощущается слишком неправильно — ведь он не справился с миссией, возложенной на него. Он подвёл свою клятву — или подводит её сейчас, и больше самого себя он подводит принцессу, которой он давал клятву, что будет защищать её всегда. Разве это справедливо? Он мог — нет, он должен — попробовать сделать хоть что-то, не обдумывая и не сожалея — и исправить всё. Так было всегда, и если бы он не позволил сомнениям одолеть себя, то ему бы не пришлось сейчас стоять здесь и думать обо всём этом, не пришлось бы искать новые и новые пути, не пришлось бы предавать себя и бежать прочь. Но если посмотреть на это с другой стороны — Зельда попросила его спрятаться, сделать всё, чтобы его не нашли. И совсем не хочется сомневаться в том, что это было просто мерой предосторожности. Возможно, она действительно видит ситуацию шире и понимает больше, чем он, возможно стоит положиться на этот план, каким бы непонятным он ни был. Но он чувствует, что каждое решение пытается его переломить. Вновь попытаться убежать — значит, оказаться далеко, не иметь возможности защитить сейчас, когда ей это будет так нужно. А если он останется — получается, ослушается приказа. Голова от такого просто раскалывается, и хуже того — кажется, что сердце просто разорвётся, потому что потеряло своё место. В голове уже давно возник план, странный и сомнительный, но хотя бы дающий возможность удержаться между двумя крайностями и не рухнуть в отчаяние. Он, наверное, не внушающий доверие и опасный, но это было первое, что только пришло в голову и не звучало, как моментальное самоубийство. Толпа становится больше и шумнее. Кто-то прощается, кто-то ругается с подошедшей стражей. Судя по тому, что уже последняя поклажа на повозке закреплена — скоро им будет пора отправляться в путь. И значит — самое время раствориться в толпе и затеряться среди множества и множества таких разных, но похожих лиц.