Хроника Изумрудной Рощи

      В горле было суше, чем в пустыне, а сердце колотилось так громко, что отдавало в уши. И, тем не менее, Хальсин услышал его шаги — и не обернулся. Допив укрепляющее зелье в один глоток, произнес сурово:       — Никак подслушивал.       — А то, — ответствовал Ретт, ничуть не смутившись. — Хотел и подглядывать, но мастера-каменщики сработали на совесть: не нашел ни единого шва.       «Веселится несносный». В висках немного давило, но то была, кажется, простая усталость. Отставив пустую бутыль, Хальсин обернулся к молодому воину и, жестом запечатав дверь в свои покои, заметил хрипло:       — Кага в моем подчинении. Это только мое дело.       — И, надеюсь, ты справился с ним достойно, — спокойно произнес Ретт, посверкивая темными глазами. — Скажу откровенно, мне было бы жаль, если бы ты с ней расправился. Интриганка из нее, может быть, так себе, но боец она отменный. Сколько гоблинсов закончили жизнь в ее миленькой пасти, мать честная!.. А как рвалась в бой! Ну точно дикая кошка!       — Кага всегда была смелой, — тихо заметил Хальсин, чувствуя горячую тяжесть в груди. — Мало кто защищал Рощу с большим остервенением.       Однако же именно она призвала сюда Теневых друидов, и именно из-за нее на священную землю полилась проклятая кровь. Терновый обряд! Воистину наступает век легенд и сказаний, когда оживают древние чудеса и ужасы! Сколь давний это ритуал? Только такая дремучая братия, как теневики, могла сохранить память о нем в неприкосновенности — и осмелиться воплотить в жизнь.       «И ты повелась на их еретические речи! — гремел Хальсин, пока Кага, съежившаяся и сломленная, стояла на коленях подле него. — Всерьез решила, что их лживые наветы способны спасти Изумрудную Рощу!»       «Я ослепла от ужаса, — ответствовала Кага, не поднимая головы. — Я предала вас в мыслях и молю о прощении — не заслуживая его».       «У природы проси прощения, — сурово промолвил Хальсин, прожигая ее взором. — У друзей, коих завела ты во тьму. У несчастного дитя, какое едва не погибло из-за твоего жестокосердия!»       «Она едва не украла идол Сильвануса, — произнесла Кага чуть резче, хотя все так же тихо. — Наш священный символ».       «Ни один символ, сколь бы он ни был священен, не стоит чьей-либо жизни, — отрезал Хальсин, рубанув рукой. — За это тебя следует изгнать, навеки!»       «Как будет угодно вам, мой наставник, — сдавленно произнесла Кага, бросив на него затравленный взгляд. — Судьба моя в ваших руках».       — Судьба ее в руках Сильвануса, но мое решение однозначно, — проговорил Хальсин, устало прикрыв на миг веки. — Ей следует вспомнить заветы Отца-дуба и Матери-природы и вновь заучить. Она станет послушницей под покровительством фламиники. Надеюсь, Франческа сможет направить ее на верный путь.       «Раз уж я не смог», — горько подумал Хальсин.       — Все-таки отсылаешь ее прочь? В другой Круг? — вопросил Ретт, вскинув бровь. — Что за Франческа?       Ответом ему была тонкая улыбка. «Не только тебе дано право недоговаривать, милый мой». Прозрачно-голубые глаза слегка сощурились.       — Действительно, — проговорил Хальсин, опершись о стол бедром. — Что?       — Мстить мне вздумал, старик? — хохотнул Ретт, сверкнув белыми зубами. И вскинул руки. — Как угодно. Можешь не говорить.       — Франческа из Великого леса, — объяснил Хальсин с улыбкой. Ему с парнем юлить — все равно что медведю гоняться за ящеркой. Утомительно и бессмысленно. — Она моя давняя приятельница и достойный член братства. Не так давно я попросил ее встать во главе Изумрудной Рощи вместо меня, и она, к великой радости, дала согласие.       «Ну удивись же! Ну сделай хоть вид!» Однако если Ретт и удивился, то виду не подал — только широко улыбнулся и выдал:       — Вижу, ты времени зря не терял. Так держать! В походе часто приходится соображать быстро и действовать резво.       — Так ты, — произнес Хальсин, чуть охрипнув, — берешь меня с собой?       — Что за вопрос, — произнес Ретт, и его улыбка стала мягче, а взгляд темных глаз потеплел. — Знаешь же, каким будет ответ.       — До сих пор не могу поверить, — глубоко вздохнув, пробормотал Хальсин, и его охватило тягучее томление. Он приложил руку к груди. — Тогда я с тобой. Против иллитидов, Абсолют, Торма — против чего угодно! Пока смогу, пока буду нужен тебе.       В прозрачно-голубых глазах горел огонь — тот самый, что горел в них во время первой их встречи, второй, третьей и всех других. Его искры кололи сердце, его отблески согревали душу. «Старый слепец, сколь долго живешь ты на свете, сколь много видел подобных взоров — и не смог распознать один из них вновь?!» Потому что Ретт смотрит как будто… немного иначе. Это было не совсем вожделение и не только влюбленность — что-то еще. Что-то такое, что до сих пор не разобрать до конца. Что-то более… глубинное. Как бы хотелось выяснить что… «Не надо. Он сам расскажет. Как время придет».       Ретт протянул к нему руку — хотел, видно, погладить по щеке — однако вдруг замер и опустил ее на его плечо — и притянул к себе одним плавным движением. Хальсин с радостью обнял в ответ… а парень судорожно вздохнул, и первый наставник понял, что ему далеко не до радости. Печально улыбнувшись, он погладил Ретта по голове (так непривычно: вместо густой поросли — колючая щетина).       — Сердце мое, — ласково произнес первый наставник. — Все хорошо.       — Хорошо, черт его, — глухо хмыкнул Ретт, прижавшись щекой к его шее. Хальсин чувствовал, что губы у него чуть дрожат. — У меня потемнело в глазах, как этот баран-Арадин все рассказал. Думал, кончусь прям там. И пока по этому лагерю сраному лазил: нет тебя и нет. А везде котлы и кровь, и бойня. Может, они уже тебя все. Может, сделали, что надо, и забыли, что сделали — мяса-то для убоя полно, за всем не усмотришь. А потом этот краснозадый урод как вякнет про медвежью шкуру…       — Тш-ш, все, — чуть укачивая, обнимая крепко, целуя в макушку, точно успокаивая испуганного мальчика, прошептал Хальсин. — Все закончилось. Вот он я, вот. С тобой.       — Прости, что так долго, — выдохнул Ретт еле слышно — видно, то, что давно глодало его — и поцеловал в шею жарко. — Прости, что напугал у телег.       — Кровь за кровь, страх за страх, — хмыкнул Хальсин, ероша короткие волосы у него на макушке. — Думаю, мы достойно отплатили друг другу.       — Верно, — хохотнул Ретт и, шмыгнув носом, отстранился — однако руки с плеч не убрал, заглянул в глаза своими, покрасневшими, чуть влажными. — Ох, и наделали мы шуму! Меня от парализующего яда всей гурьбой откачивали!.. А видел бы ты себя тогда, у рунного камня — точно портал в Великую Пущу открылся!       — Быть может так, — улыбнулся Хальсин, обнимая парня за пояс. — Кто знает, что я сотворил на самом деле.       — Я знаю — и еще несколько обалдевших свидетелей. Портал мы не видели, — произнес Ретт, криво усмехаясь. Оглядел его всего, откровенно любуясь. — Какой ты славный в этой одежде.       — Это одежда послушника, — неумолимо покраснев, выдал Хальсин. — Сшита просто.       — Люблю, когда просто, — заявил Ретт и поцеловал его в нос. Лукавая улыбка растянула полные губы. — Наставник мой, сообщаю, что намереваюсь ограбить вас. Не сопротивляйтесь!       — И в мыслях не было — силы все равно не равны, — произнес Хальсин, широко улыбаясь и прижимая довольно улыбающегося мальчишку к себе. — Что вы хотите от нас?       — Вина, меда, настойки — все, в чем спирта хоть капля, — ответствовал Ретт, от души расхохотавшись. — А еще немного съестного бы и вас самих — красивых и радостных! Чтоб кружится с вами до рассвета…       — С моей спиной и бедром, — огорчившись было, пробормотал Хальсин — но Ретт его мигом утешил.       Обхватил за пояс, за шею и слегка закружил на месте. Страстно поцеловал в горящую щеку.       — Не переживай, — ласково прошептал Ретт, убирая волосы ему за ухо — которое тут же не преминул ущипнуть. — Пусть вся эта молодая листва кружится ураганным вихрем. Мы с тобой будем планировать, как березовые семечки. И так пока солнце не встанет.       Широкий четко очерченный рот приоткрыт, а в искристых глазах — целая бездна. Тягучее томление возгорелось пламенем.       — Пока солнце не встанет, — прошептал Хальсин — и рывком припал к полным губам.       И на этот раз Ретт не стал противиться.

***

      Остаток бомб, какие не использовали на гоблинов, умельцы из Кулаков при содействии Ролана-чародея умудрились переделать в фейерверки. Стреляли они громко, дыма от них было много — но много было и искр, а некоторые даже превращались в фигуры: зверей, птиц, даже один дракон попался. Детвору эти фокусы приводили в полный восторг.       — …И вот мы под покровом ночи, — стоя на менгире, рассказывал Кел, брат Ролана, собравшимся вокруг детишкам — и некоторым взрослым, — подобрались прямо к гоблинской стоянке. Вооруженные до зубов, с большими мечами и горящими бомбами наперевес, мы готовы нападать. Нас бьет легкая дрожь эйфории, мы полны решимости отрубить тупые головы этим проклятым гоблинам и…       — И тут один из гоблинов поворачивает свою тупую голову и видит твой большой меч, — громко и ворчливо воскликнула Лея, его с Роланом сестрица. — А потом он как заорет!..       — Кто? — невинно поинтересовался один из тифлингов. — Гоблин или Кел?       — Там нам мог бы и конец прийти — гоблинов был вдвое больше, — тихо промолвил Зевлор сквозь оглушительную бурю хохота. — Если бы не друид. Один из ваших подопечных успел связать часть тварей лианами, а другую нанизать на колючие шипы, как свиней на шампур… прошу простить за неаппетитные подробности. Мое почтение, наставник.       Они сидели втроем за длинным полупустым столом: паладин, атаман и верховный друид. Неподалеку примостились еще двое, старушка-тифлинг и Элвин, однако они увлеченно щебетали, не обращая внимания на их «глупую мужскую болтовню». Ретт приподнял кубок с вином, и Хальсин с Зевлором последовали его примеру. Медь сошлась с гулким стуком, и они выпили. Вытерев рот, Ретт заявил с кривой усмешкой:       — Просто ветер направление поменял, вот эти твари нас и учуяли. Мальчуган с его большим мечом совсем ни при чем.       — До сих пор не вериться, что мы уцелели, — проговорил Зевлор, механически наблюдая за Шкрябом и Медвесычиком, которые с лаем и стрекотанием гонялись за стайкой детворы. — Посмотрите на них. Как они счастливы…       Под легкую задорную мелодию, исполняемую Альфирой на лютне, тифлинги веселились кто как мог: угощались едой, напивались допьяна, танцевали, шутили, пели нестройно. Идиллическое, полное покоя и счастья зрелище. А тем временем в ярко-желтых глазах старого паладина сквозила печаль, лишь чуть-чуть сбрызнутая радостью. Ретт с Хальсином переглянулись.       — Да ты приуныл, старый черт, — хлопнув его по плечу, улыбнулся Ретт. — Взбодрись, а то будешь, как вон тот ворчун, что на камне весь вечер сидит.       — Простите, напомнили о себе былые раны, — усмехнулся Зевлор, поглядывая на дно своего кубка. — Впереди еще долгий путь. Надеюсь, более мы не встретим трудностей.       — Ты так и намерен переходить Проклятые земли? — обеспокоенно спросил Хальсин. — Не проще ли через Подземье?       — Дохлый номер, старик, — покачал головой Ретт. — Я предлагал ему идти с нами — им всем. Но они отказались.       — Слишком хлопотно, — мотнул головой Зевлор. — И слишком опасно. Там, где легко пройдет отряд, колонна с телегами, волами и детьми застопорится намертво. Кто знает, что ожидает нас в Подземье? Быть может, еще большие ужасы, чем наверху. Нет, мы идем через Перевал.       — В добрый путь, — подняв кубок, произнес Ретт.       — Да хранит вас Сильванус, — последовав примеру парня, пожелал Хальсин.       — И вам удачи, друзья мои, — улыбнулся Зевлор. — Хотелось бы встретиться с вами вновь в более… спокойное время.       Они выпили еще по одному кубку. Хальсин пил понемногу, сильно разбавляя вино водой — ему нужна светлая голова. До рассвета еще далеко… Ретт облокотился на столешницу, широко раскинув руки. На нем был ярко-красная рубаха с золотой вязью на рукавах и стоячем воротнике, плотные облегающие лосины, подвязанные широким ремнем, и высокие сапоги до колен с золочеными пряжками. Рубаха на груди раскрыта, и в прорези виден золотой кулон — просто кулон, с ярко-синим камушком. На голову он повязал любимый кушак с бахромой, неподалеку лежала его любимая трубка. Любимую секиру он оставил в палатке, зато при нем было кое-что другое: флейта, из светлого дерева, искусно украшенная и покрытая лаком. Парень то и дело проводил по ней пальцем.       Он допил красное вино единым залпом, отложил флейту — и, подавшись вперед, хлопнул в ладоши.       — Эй, молодцы! — воскликнул Ретт зычно, резво вскочив на ноги. — Эй, красавицы! Что так тихо? Что так грустно? А ну-ка в круг! Эльфи, Зель, Марк! За инструменты — быстро, быстро, быстро! Все умеют танцевать Кружение Листвы? Нет? Ничего! Сейчас научим! Кого бы мне?.. Ага! Сударыня!..       То предназначалось старушке-тифлингше, во все глаза наблюдавшей за представлением. Ретт, споро и изящно подхватив ее за хрупкую руку и на редкость тонкую талию, проговорил вкрадчиво, но так, что услышали все:       — Я намерен украсть вас на танец!       — Сударь, — воскликнула старушка чуть визгливо — равно от смеха и ужаса, — а намерены ли вы после этого собирать мои косточки по округе?       — Для вас, моя госпожа, — низко произнес Ретт под всеобщий взрыв хохота, — все, что угодно. Оле!..       Одарив Хальсина широченной улыбкой, молодой воин ринулся в середину круга, за ним, улюлюкая и смеясь, целая толпа — и Кружение началось. Под россыпью летних звезд, на поляне в глубине молодой лесной поросли, что с одного бока омывает пруд, гладкий, как стекло, переливающийся, как хрусталь, люди, как дети, кружились в танце — равно хаотичном и гармоничном, как любое явление Природы. Здесь были не только тифлинги, авантюристы и Кулаки — но и друзья Ретта. Карлах затащила в круг брыкающегося Астариона, Гейл бодро отплясывал с раскрасневшейся Шэдоухарт. А вот ни Лаэзель, ни Уилла не было видно. Может, не пожелали танцевать, а может… «Победа горячит кровь — равно у демонов, и воинов гитьянки».       Не без некоторого сожаления оставив печального Зевлора в одиночестве, Хальсин отправился в долгий путь по лагерю. Несколько раз ему предлагали вино и мед, пару раз дали откусить от яств, какими были уставлены столы. Один раз в него со всего духу врезалась толпа детишек, так что он едва не свалился с ног. Оглядев их, враз притихших, долгим взглядом, Хальсин сощурился, медленно поднял руки — малыши тут же заулыбались, чуть согнув ножки — и утробно зарычал. С диким хохотом ребятня унеслась прочь. Шкряб излизал ему лицо, встав обеими лапами на грудь, Медвесычик потерся о ноги, нежно прихватив палец клювиком.       Почти все друиды, что явились на празднество, ушли танцевать — уж кому как ни им отплясывать древний друидский танец! — и лишь единицы задержались у столов. Лоик и Магран успели набраться так, что не могли поднять головы, не то что плясать. Мино во время одной из стычек с гоблинами схлопотал стрелу в колено, и ему оставалось лишь с тоской наблюдать за резвящимися братьями и сестрами.       — Не вижу Каги, — заметил Хальсин, испив вместе с ним вина. — Ретт приглашал ее.       — Она молится у идола, — сообщил Мино, слегка поерзав. Видно, ему было неловко. — Маркорил с ней. Мол, без нее ему здесь не радостно.       «А Каге сейчас не радостно нигде». Быть может, то к лучшему. Два любящих сердца смогут исцелить друг друга… если вместе не собьются с пути. Надо предупредить Франческу в следующем письме, чтобы она послеживала не только за Кагой, но и за ее товарищами.       Танец, тем временем, утих. Музыканты — Альфира и незнакомые ему скрипач и барабанщик — отошли отпить вина и откушать, а прочие расселись по кучкам, кто где. Ретт вернул старушку-тифлинг на место — буквально отнес на руках — та, еле дыша, улыбалась и хихикала, совсем как девочка. Хальсин, шепнув легкое исцеляющее заклинание на постанывающих от перебора собратьев, присел на пень рядом со столом друидов. Как раз вернулись Нетти, Ратх, Финдал и Джеорна.       — Я хочу танцевать еще! — воскликнула Нетти, вся красная, как свежий помидор. — Еще-е-е!       — Не наливайте ей больше, наставник, — хохотнул Ратх, пряча от дварфки кубок подальше.       — Не желаете меду, наставник? — предложила Джеорна. — Есть настойка из ягод.       — Мне что полегче, спасибо, сестра, — улыбнулся Хальсин, поглядывая по сторонам — ему хотелось увидеть Ретта.       Оббежав поляну глазами, он нашел его за одним из столов — Ретт трапезничал со своими товарищами. Гейл о чем-то рассказывал с жаром, размахивая руками. Шэдоухарт грациозно потягивала вино из серебряного кубка, глядя на волшебника томными глазами. Астарион повис у Ретта на плече и то и дело шептал ему что-то на ухо… и за него взгляд Хальсина зацепился. Извечно жеманного, язвительно холодного, белокурого эльфа как подменили. Ни надменности, ни наигранности — и почти никакой скованности: то мягко стиснет за локоть длинными пальцами, то чуть прижмется щекой к затылку, то ласково обнимет со спины, примостив острый подбородок на плечо. И как сверкают глаза, как ярко, как голодно…       «…от кое-кого другого я жду пару бутылок… красного».       Видно, этих двоих связывает много большее, чем узы ганзы или даже простое товарищество. Странно, отчего Ретт ему об этом не рассказал?.. Сердце чуть заныло от этой мысли, однако почти тут же оправилось. Каждому свое, он не намерен отбирать у атамана, сильного, прекрасного, молодого мужчины, счастье быть с кем-то еще. Пускай наслаждается жизнью в полную силу — и да пребудет с ним Сильванус. Лишь бы вампирское отродье не причинило ему зла… «Ничего, Ретт знает его дольше меня, и он силен духом и телом — сможет, если что, сладить с клыкастиком». Мино предложил ему вино с медом и пирог с вишней и смородиной, и Хальсин с удовольствием согласился.       В какой-то момент Ретт исчез. Первый наставник, беседуя со своими друидами, то и дело бросал взор на стол молодого воина и его друзей. И однажды просто не увидел его с ними — вместо него появилась Карлах, и выглядела она опечаленной. Четверка бурно зашепталась. Астарион закатывал глаза и поджимал губы, Гейл покусывал ноготь на большом пальце, беспокойно поглядывая в сторону, Шэдоухарт, чуть хмурясь, на удивление бойко о чем-то вещала. Что они там обсуждают? И отчего все смотрят на озеро?.. В какой-то миг к ним — словно бы из ниоткуда — присоединилась Лаэзель — и вид у нее был крайне недовольный…       Засмотревшись на них, Хальсин не заметил, как музыканты вернулись на свои места. Настроив инструменты, они выдали первый аккорд. Начал барабанщик, потом вступил скрипач, затем была Альфира — а после ночь прорезал звук флейты. К менгиру — какой заменял артистам сцену — тут же обернулось полсотни глаз. Ретт сидел, поджав под себя ноги, и неспешно наигрывал пронзительную мелодию, от которой… лично Хальсину было тоскливо и даже немного тревожно. Окончив свою часть, молодой воин отложил инструмент и поднялся на ноги. Заиграл скрипач, вступила Альфира, за ней, не спеша, — барабанщик. Ретт вышел вперед, поставил ногу на каменный выступ, склонив голову набок.       И запел. В первое мгновение шок был так велик, что Хальсин не мог даже разобрать слова. Лишь со временем до него стал доходить смысл: отряд друзей, дорога приключений, битва бок о бок — безнадежная битва, братская верность, бессильная любовь… Такую он ни разу не слышал — да оно было и не нужно. Как лавина несется с горы, набирая мощь с каждой пядью, так песнь набирала темп с каждым мгновением — и все больше разжигала Ретта. Он сошел с менгира, чеканя шаг, пошел к людям, пел, заглядывая им в глаза, пел, размахивая руками, пел, запрокидывая голову к звездному небу. В середине песнь подхватила Альфира, и их дуэт звенел в ночи отчаянием, яростью и неумолимостью.       «Сколь много скрыто от меня, — затаив дыхание, думал Хальсин, глядя на Ретта, что резал словом, как ножом, что голосом бил, как потоком огня. — Сколь в нем еще тайн, какие мне неведомы?!»       У Ретта был приятный баритон, говорил он с легким акцентом, какой ранее первый наставник не слышал ни у кого — однако пел он безупречно, и голос его был хрипловатым и низким. Густой мед с крошками белого хлеба, на какой он намазан толстым слоем… Еще никогда его воин не был так желанно близок и так пугающе далек. Прислушавшись, Хальсин осознал, ужаснувшись: «Да он же поет о разбойниках! Об убийцах!» О благородных убийцах, что помнили о чести и знали цену справедливости. О бесконечных дорогах, на которых легко заплутать и еще легче погибнуть. О доблести братской, духовной любви — и двуличности простой, плотской. Что толку от благородных слов, если без подлых дел они пустышки? Что толку от священных клятв, если в миг беды они бесполезны? Что толку от истинно любящего сердца, если дарит оно лишь горе и муку?..       На последнем слове требовалось растянуть слог — и у Ретта получилось. Долго, долго он тянул высокое «а!» в абсолютной тишине. Оборвал его резко, заскочил на менгир — и допел, еле слышно, на выдохе. В прозрачно-голубых глазах горел огонь — отблеск костра, искра пожара. Его главный герой выжил, пережил — и смог, переступив через все и всех, пойти дальше. Великим усилием — но смог. Каков же финал? Отчего у артиста скорбные морщинки у губ? И отчего глаза почти лихорадочно блестят? Чем все закончилось?.. Овациями. Оглушительными, как тишина, как взрыв, как вой целого хора. Артисты собрались вместе — и низко поклонились. Тяжело дышащий носом, Ретт взял широко улыбающуюся Альфиру за руку. Хальсин, отбивая ладоши хлопками, сглатывая сухим горлом, стирая влажную пелену с глаз, силился поймать его взгляд, передать весь восторг, все восхищение — однако тщетно.       Ретт смотрел поверх всех. Лицо его было белесым, по нему стекал пот, посеревшие губы были крепко сжаты, он их то и дело облизывал. А взгляд уперся в темное небо, абсолютно, бесконечно пустой.