***
От тёплого душа и свежей одежды меня окончательно размаривает, и когда я вхожу в свою комнату, кровать магнетически тянет к себе. Базилик лежит на ней кверху пузом и потягивается. — Мрр, — мурлычет он и поворачивается на бок, наблюдая за мной. — И тебе доброе утро. Не успеваю присесть, как звонит будильник. Я вздыхаю, подхватываю рабочую папку и сборник рассказов Мэри Розы, и отправляюсь в лекторий. Ветер забирается мне под пальто, вынуждая плотнее закутаться. Последнее, чего мне сейчас хочется, так это столкнуться с Каллумом или мадам Офелией, поэтому я буквально перебежками дохожу до цели. Когда дверь со скрипом открывается, ученицы обращают на меня свой взор. Не такая внушительная аудитория-амфитеатр, как в Кембридже, зато гораздо светлее благодаря вытянутым окнам и высокому потолку. Болезненное чувство ностальгии щемит в груди, и я скидываю его с себя вместе с верхней одеждой. После чего беру мел и пишу на доске имя писательницы:Мэри Роза
Я поворачиваюсь к ученицам, отряхивая руки и губку. Облако пыли окутывает меня, словно мантия. — Итак, начнём с эссе. Надеюсь, все из вас прочли рассказ «Палач», потому что именно его мы сегодня и обсудим. Часть из них активно кивает, а другая — с сомнением переглядывается с соседками. Я протягиваю Венди листы с темой, и та передаёт их дальше вверх. По окончании забираю работы назад и, довольная, бросаю в урну недалёко от кафедры: прямиком между цветком из оригами, пачкой чипсов и стружкой от карандаша. Девушки охают. — Упс, — притворно восклицаю я, — кажется, ваши работы потерялись, и придётся писать заново. — Но, — первой решается на отстаивание своих прав Дафна, — вы их просто выкинули! — Считаешь, это несправедливо? — Безусловно. — А что есть справедливость, Дафна? Она ищет поддержки у подруг, но те лишь ошарашенно хлопают ресницами или утыкаются в книги. — Это… — пытается подобрать слова Дафна. — Когда плохие люди получают по заслугам. — А главная героиня романа — плохой человек или хороший? Вопрос ко всем. — Хороший, — выкрикивает одна ученица за другой. — Плохой, — перебивает их вторая половина, и бурный спор завязывается в клубок. Я улыбаюсь. Мне приходилось видеть эту картину десятки раз. — Итак, Тереза взошла на костёр за убийство священника, который надругался над ней. Правильно ли она поступила, совершив над ним самосуд, когда сёстры из ковена выбрали отвернуться от неё? — ученицы решительно кивают, и я продолжаю монолог, выхаживая по аудитории туда-сюда. — Её тайному возлюбленному, инквизитору Пьетро, пришлось стать её палачом, поскольку не решился пойти наперекор инквизиции и отцу. Он хороший или плохой? Мнения вновь разделяются. — Пьетро — палач, — заявляет свою позицию соседка Венди. — Он выполнял свою работу, — Ванесса распутывает мысль дальше: — Если бы Пьетро отказался убить Терезу, то все бы догадались об их связи. Или сочли слабым. У него не было и шанса спасти её. Не кинь спичку он, это сделал бы другой. Пьетро поступил милосердно. — Но жители узнали об их связи и так, — парирует ей Венди, — когда вся деревня прочла любовные письма, подкинутые ведьмами. — Они могли сбежать, — добавляет огня в бурное обсуждение ученица с верхнего ряда, — но он струсил! Ванесса насупливается: — Если бы Пьетро сбежал с Терезой, то вся его семья пошла бы на плаху, как и ковен. Я предлагаю вариант: — А что, если бы Тереза проглотила бы свою обиду и не убила священника? Как и советовали ей сёстры. Она ведь рискнула всем ковеном ради мести. Тогда отношения между церковью, инквизицией и нами ещё не пришли к перемирию. — Тогда бы Тереза не смогла с этим жить, — холодно заявляет Венди, поправляя элегантные очки. — В таком маленьком поселении ей бы пришлось постоянно пересекаться со своим насильником. И ведь после этого на её глазах священник утащил другую девочку значительно моложе её. Чудовища не останавливаются, испив крови однажды. Девушки на её стороне поддакивают, и часть противоборствующей половины присоединяется к ним. — Разве она поступила достойно, когда предала Пьетро, отдав письма сёстрам? Те разнесли их под двери каждого жителя по её последней воле, — возмущается Ванесса. — Она предала любовь Пьетро. Из-за неё его и повесили. Тереза — палач. Дафна оборачивается к ней и спрашивает: — А если бы ты узнала, что на рассвете за тобой придёт любимый, чтобы сжечь тебя, ты бы не захотела отомстить? Ванесса отвечает уже менее уверенно: — Хотела бы… Но жертва ли тогда Тереза? Она решила, что её сдал любимый, когда это был мальчишка-послушник. Пьетро искренне любил её. — Тереза верила в предательство Пьетро, — настаивает соседка Венди. — И это освобождает её от греха? — спрашивает Ванесса, и та пожимает плечами. — Жертва определённо не Пьетро, но и не Тереза, — отсекает словом Венди. — Система виновна в произошедшем, она и палач. Если бы не уклад и грязь в головах людей, то герои могли бы быть вместе. — И какой из всего вывод? — подвожу я к финалу дискуссии, поднимаясь на кафедру. — Не стоит доверять церкви и инквизиции? — смеётся Ванесса, и следом остальные. — Интересно, — постукиваю я мелом по доске и пишу два слова «Жертва или Палач?». — Выходит так, что каждый персонаж в этой истории не невинен, согласны? Серая мораль пронизывает сюжет от и до. Иногда мир жесток к нам и несправедлив. Иногда жестоки мы. Мы перенимаем роли жертв и палачей, точно маски. Раним одних и обжигаемся о других. — И всё же я хочу, чтобы вы поняли: любой ваш поступок влечёт за собой последствия. Для одних вы станете палачом, для других — жертвой. Если вы не научитесь смотреть на два шага вперёд, то непременно окажетесь на костре из осуждения. И миру будет плевать, что к этому привело, — я забираю из урны эссе и отряхиваю от карандашной стружки. — Не позволяйте ему выбросить вас, как мусор. Держитесь вместе, и никто не посмеет пойти против вас. Оставшееся время я рассказываю о писательнице, её непростой судьбе и тяжёлом пути в издание через мир мужчин. В конце я прошу Венди задержаться, и она сдержанно кивает подругам, чтобы те её не ждали. — Что-то не так с моей успеваемостью? — она подходит к кафедре, сжимая в руках книги. — Я получила высший балл за тест и… — Ты талантливая и способная девушка. В этом у меня нет никаких сомнений, — складываю свои учебные материалы в папку и защёлкиваю её. — Поговорить мне бы хотелось о другом. Венди заметно расслабляется и поправляет на плече лямку от старомодного портфеля с потёртостями, который выглядит так, словно он подарен ей отцом, а тому достался от своего. — О Джосолин? Я киваю. Похоже, результаты учёбы её волнуют куда сильнее, чем мёртвая девушка. — Мы нашли записку, написанную исчезающими чернилами… — И решили, что её подкинула я? — она морщит нос. — Потому что в тот вечер мы делали их с вами? Звучит как оскорбление моих способностей. Пожелай я сокрыть преступление, никто об этом даже не узнал. Какая я недальновидная. И правда. — Почему ты решила, что записку подкинули? — склоняю голову набок и пытаюсь прочесть Венди, точно роман с вырванными страницами. — Я ведь это не уточнила. Она остаётся беспристрастной и лишь еле заметно дёргает плечом. — Джосолин спустилась посреди ночи через окно, а затем её нашли мёртвой. Очевидно, что её выманили. — И зачем кому-то это делать? Выманивать. — Я бы могла сказать, что она ушла шататься по лесу, — Венди заправляет волосы за ухо и отворачивается к окну. — Но обычно она выбиралась не среди ночи. Это безрассудно. Я скорее поверю, что у неё появился парень. С начала учебного года Джосолин… изменилась. — В каком смысле? — Стала более уверенной и раскрепощённой, — поясняет Венди и тут же отмахивается: — Не то чтобы, сводя аддикцию в отношении парня и поведение к единому знаменателю, я пытаюсь провести корреляцию между влюблённостью и тем, как женщины ведут себя в обществе в этот промежуток времени, — она увлечённо расставляет акценты и соблюдает темп, будто читает мне лекцию. — Безусловно, эти вещи могут быть абсолютно не связаны. Но я склонна считать, что моё наблюдение за Джосолин релевантно нашему возрасту и тем фактам, которые изменились за лето. Любовь — химия мозга, приводящая к цугцвангу: ничем хорошим не заканчивается. — Иногда это называют «взрослением», — улыбаюсь я её эрудиции и последовательности. — И откуда такой пессимизм в отношении любви в столь юном возрасте? — Моя мать разводилась трижды. Ох. — Ты не она. — Знаю. К счастью, — Венди набирает полную грудь воздуха и вздыхает. — Парни зовут меня на свидания из-за того, что однажды я стану жрицей. Парни не зовут меня на свидания из-за того, что однажды я стану жрицей. Они даже не пытаются разглядеть во мне самодостаточную личность… — Полный цугцванг. — Полный, — вторит мне Венди, и впервые я слышу, как она смеётся. Смех пропадает, стоит ей вернуться к своим выводам: — Выпускницы часто сбегают с парнями по ночам. Уединяются в подсобке садовника. Сплошная антисанитария. Только никому не говорите, откуда узнали. — Об этом можешь не переживать, и всё же… ты считаешь, что Джосолин убил тот, в кого она была влюблена? Это слишком… трагично. Не находишь? — Пьетро сжёг Терезу заживо, несмотря на любовь. Теперь наступает моя очередь вздыхать. — Спасибо, Венди. Можешь идти, — я подхватываю папки. — Мне было приятно с тобой побеседовать. У тебя есть стержень, но, пожалуйста, не закрывайся от чувств. Несмотря на негативный опыт. Вопреки. Она растерянно прощается и уходит. Венди Бэрроуз. Осанка с еле уловимым наклоном набок. Как раз на то плечо, на котором она привычно носит потёртый портфель, доверху забитый книгами: с таким количеством, что ей приходится держать часть из них в руках. Никогда не садится в центр, как Дафна и Ванесса. Предпочитает не выделяться, если все молчат. Даже в те моменты, когда знает ответ на поставленный мной вопрос. Однако стоит подняться дискуссии, мисс Бэрроуз не упустит шанса высказаться, будто так её не заметят. Когда голоса птиц сливаются в единый щебет, никто из них не кажется особенным. Так и Венди не стремится стать той самой занудой и любимицей преподавателей. И в своём стремлении не выделяться она, сама того не осознавая, сияет, словно полярная звезда. В проходе появляется Каллум. — Джо. Он прищуривается и прожигает меня взглядом. Полный цугцванг.***
— Ты бросила меня на растерзание мадам Офелии. — Ты выглядишь… — сдерживаю изо всех сил смешок, — целым. Каллум фырчит. — Я час украшал спортивный зал с Томасом. Надышался пылью, — он поднимает указательный палец в пластыре с уточками, который так нелепо смотрится на контрасте с его вечно недовольным лицом и строгой одеждой обязательного оттенка чёрного. — Получил ранение. — Бедняжка. Болит? — Я подхожу ближе и дую на эту страшную кровоточащую рану. — А теперь? Надеюсь, ты порезался не о страницы Библии. Солнечные лучи с улицы дотягиваются до инквизитора и играют с пыльниками, осевшими на его пальто и взъерошенные волосы. Он прокашливается, почёсывая место былого ушиба на затылке. — Не смешно, Джо. И я смеюсь. — Идём, я голодная, как саблезубая капибара. Хочу успеть, пока не смели все блинчики с кленовым сиропом. — Как… кто? И ты же ела утром. Я тяну его за рукав и возмущённо оборачиваюсь: — Утром, мистер Барнэтт. А сейчас уже поздний завтрак. Он не спорит, и мы доходим до столовой, сливаясь с толпой учеников. Я успеваю пересказать ему диалог с Венди перед тем, как занимаю широкий стол для преподавательского состава недалеко от общей зоны, откуда открывается прекрасный вид на перекошенные от моего присутствия физиономии любимых коллег. Я притворно мило машу им, и те утыкаются в тарелки. Оглядываю зал, пока Каллум отправился на охоту за блинчиками. Столовая — одно из немногих мест в колледже помимо медпункта и спортивного зала, выделяющееся на фоне готического антуража. Современные прямоугольные столы с металлическими деталями составлены между собой. Сбоку у стены несколько лотков с приборами, стенды для грязной посуды и минималистичные урны, над которыми уже висят оранжево-чёрные плакаты, зазывающие на бал в честь Мабона. С потолка свисают люстры в виде больших шаров. Отдалённо гудит вентиляция, которая перекрывается шумом ансамбля из десятков голосов. Пахнет кофейными зёрнами, свежим хлебом и жжёным сахаром. Девушки перемешаны с парнями, словно между ними здесь, в Бёрнхеме, не существует границ. И, к моему удивлению, никто из них не кажется взволнованным в связи с последними событиями. Я же перемешиваю закуску из свёклы и мягкого сыра с нескрываемым отвращением, вспоминая, как отваливались куски мяса от простреленного лица перевёртыша. — Джо? — А? — поднимаю глаза на Каллума, и он кивает в сторону. — Неприятности в раю. За столиком в метрах двадцати от нас происходит потасовка. Как неожиданно. Именно там я вижу Дафну, Ванессу, Артура, Шэди, Давита и только что подоспевшую Венди. Она мнётся у стола, пока Дафна мечет в неё молнии взглядом. Артур просит Дафну сесть на место, но та отбрасывает его руку: — Не трогай меня. По-твоему, я дура? — обращается она к нему. — Думаешь, пришёл с ней по отдельности, и я ничего не пойму? — Даф, успокойся. — Не говори мне, как я должна себя чувствовать! Венди ставит поднос рядом с Давитом, чьи глаза уже размером с блюдце. Он откусывает банан и с нескрываемым интересом наблюдает за драмой, как и я. — Твои суждения ошибочны, Дафна, — говорит ей Венди и скучающе проводит рукой по своей длинной юбке с плиссе. — Я разговаривала с Артуром об учёбе. Дафна импульсивно толкает свой поднос, и часть напитка поливается. — Не лги мне! Я видела грёбаный цветок в мусорном ведре! То оригами? Отодвинув стул, Венди садится и начинает не спеша есть. Дафна приоткрывает рот, затем закрывает обратно. — Тебе нечего мне сказать? Венди сжимает вилку и поднимает убийственный взгляд на Артура, который всё это время только и делал, что мимикрировал под предмет интерьера. — Жду, когда ты перестанешь, — отвечает ей колко Венди, — обвинять меня и начнёшь задавать вопросы ему. За их столиком и в радиусе пары метров становится мертвецки тихо. Остальные ученики в зале озираются и перешёптываются. Кажется, я чувствую могильное дыхание у себя под носом. Или это запах парфюма проходящей преподавательницы по театральному искусству, точно намеренно задевшей меня плечом. — Свя-я-той Боже, — протягиваю я, жуя второй блинчик. — Ты посмотри, какие страсти. — Джо, ты пялишься. — Не нуди. Я веду стратегическое наблюдение. Так-ти-ка. Каллум посмеивается, перемешивая свой чай с молоком. — Из тебя выйдет ужасный шпион. — Т-с-с. Шоу выходит на второй сезон. Артур взбирается в центр стола, чем вызывает бурную реакцию у присутствующих: смех, улюлюканье и топот ног. — Я, Артур Кромвели, свободный от отношений, виновен в своей любви, — он встречается взглядом с Венди, и та на него шикает, — к Венди Бэрроуз. Арестуйте меня! Как и следовало ожидать, Дафна забирает свою сумку и уходит, пряча намокшие глаза. Шэди, как преданный щенок, бежит за ней следом, теряет на ходу тетради с канцелярией, выпадающие из рюкзака, а потом неуклюже их подбирает. Ванесса что-то едкое выплёвывает Артуру и устремляется следом за подругой. Артур обращается ко всем: — Понравилось? Вы все ведь только и ждали, как я выкину очередную глупость? — ученики молчат, явно жалея о запрете использования смартфонов. — Я ведь всё порчу. Всегда во всем виноват. Рад не разочаровать ваши ожидания, — он поворачивается к Венди и снимает воображаемую шляпу. — Куда мне, сыну основателя, до такой интеллектуальной особы, как мисс Бэрроуз? Ведь… как там? Я «зацикленный только на себе избалованный мальчишка, которому плевать на чувства других». Ничего не забыл? Венди вскакивает, опрокинув поднос. — Если бы ты заботился о чувствах других, то не довёл бы Дафну до слёз. Он пытается что-то сказать, но Венди подхватывает портфель и бросает: — Передай отцу, что я не приеду к вам на каникулы. Можешь сказать, что меня тошнит. Хроническая аллергия на всю вашу семейку. Давит охает, и Венди уходит в противоположную сторону оттуда, где скрылась Дафна, Шэди и Ванесса. — Я бы мог тоже высказаться, — Давит подаёт руку спускающемуся другу. — Например, о том, что ты стащил у меня последнюю пачку Oreo год назад, но потом вспомнил, что это была твоя упаковка, которую днём ранее похитил я, — он хмыкает. — Похоже, за этим столом остались одни мрази. Он перекладывает блинчики с подносов ушедших друзей и уплетает за обе щёки, пока Артур отрешённо вглядывается в пустое перед ним место.***
Обсуждение «Палача» Мари Розы с учениками проходит по тому же сценарию, что и с ученицами. За исключением ответа на финальный вопрос: «И какой из всего вывод?» Итан, сын Томаса, ехидно выкрикивает, что нельзя доверять ведьмам. Не то чтобы это меня удивляет. Один лишь Шэди, как и Венди, рассуждает об ответственности системы. Остальные же делятся на два воинствующих лагеря, размахивающие аргументами вместо холодного оружия. Мне всегда было интересно, кто и куда примкнёт. Способны ли лагеря достичь консенсуса или будут готовы уничтожить друг друга словесно? Этот рассказ –шкала настроений в обществе. И не столько примечателен он сам, сколько люди, горячо обсуждающие его между собой. Палач я или жертва в своей собственной истории? Я задумывалась об этом не раз. Вопрос не из лёгких. За двадцать семь лет я успела побывать и жертвой, когда на меня, будучи ребёнком, свалились обязанности наследницы жрицы, и палачом — ведьмой, разрушившей судьбу инквизитора, ведущего расследование об убийстве Джорджа Макларена. Но была ли я монстром, если защищала сестру, ставшую целью политических игр? Одно тянет другое, и при желании всё выворачивается и искажается в угоду чей-то прихоти. И что есть правда? Она, как и мораль, нестабильна. Их можно развернуть, как пожелает тот, в чей руке сосредоточена власть. Подобные личности показывают нам события такими, какими выгодно их представить им для получения желаемого. В глазах одних, я — та, кто нарушила порядок вещей. В глазах других — та, кто пошла против беспорядка. В своих же глазах я по-прежнему непутёвая Джо. Разум моей матери стал разрушаться быстрее, чем у моей бабушки, но чья это вина? Мамы, поднявшей наш Северный ковен с колен на пьедестал за счёт своей магии, или бабушки, выбравшей себя вместо регалий и гонки за достижениями? Брижит Дюпон подарила своей дочери и мне, внучке, лучшие воспоминания о детстве. Ценой этому стала слабость ковена, которая запустила цепь разрушительных событий. Когда бабушка медленно угасала, маме пришлось принимать тяжёлые решения. Она вливала все свои силы, включая моральные, на то, чтобы не позволить расколоть нас. Недозволительные силы для молодой ведьмы. Мама уже тогда понимала: в таком темпе долго ей не продержаться, и вскоре её место придётся занять мне. Поэтому я похоронила право выбора — заперла, закопала в своём невинном сердце — и приняла правила мира взрослых. Иногда… нет, всегда мне кажется, что я не смогу найти тот ключ, отпирающий волю. Будто Непутёвая Джо не способна на решительные поступки и делает так, как вынуждают обстоятельства. Она подходит к черте, переступает и возвращается назад. После пережитого сестра часто повторяла: «Мы должны бороться против тех, кто обвиняет нас! Должны рассказать, как всё было на самом деле». Про угрозы, если она отказалась бы помогать в устранении Луизы Мэй. О нападении на неё Джорджа Макларена. Что случившееся в отеле было самозащитой, а не преднамеренным убийством. О том, как инквизиция пыталась и пытается до сих пор продавить в парламенте ущемляющий права ведьм закон и ради этого готова расчищать себе путь через кровь и насилие. Меня готовили в жрицы, а когда настал момент ею стать, я испугалась. Дала заднюю. Спасла сестру, не решившись разбить границы и поднять настоящий шум. Позволила растоптать себя. Хэй, Джо. Смотри, теперь твоя репутация тонет в болоте из домыслов, новостных заголовков и сплетен. Из-за сестры ли, которая по глупости связалась не с тем мужчиной? Из-за тебя, которая ввязалась помочь ей любой ценой? Или, быть может, виновата система, выстроенная так, что ведьмы, инквизиторы и церковники продолжают воевать друг с другом даже после окончания войны? Хотела бы я стать героиней — пожаром, который выжигает ложь, оголяет правду. А пока что… у меня снова урчит в животе. Я прохожу в общий зал, бросая взгляд на алтарь, и слышу, как из женской части лектория доносятся громыхание, хлопки и смех. Занятия по стихийному колдовству в самом разгаре. Мне они никогда не нравились. Во-первых, долгое время, когда мне не нужно было ходить в школу, я настолько сильно боялась своего огня, что загнала его как можно глубже. Потребовался год, чтобы вновь довериться ему и себе. Горящие занавески не самое терапевтическое зрелище для и без того травмированного своими силами ребёнка. Во-вторых, другие ведьмы всегда боялись меня. Забавно, учитывая, что я так и не научилась, как мать, добывать пламя изнутри. Для этого я всегда ношу с собой зажигалку. Электричество же всегда было в доступе, но отчего-то его элементалей не сторонились. Или дело вовсе не в страхе огня, а во славе рода Дюпон, идущей впереди нас. Ещё век назад моя дальняя родственница подожгла Инквизирий в центре Лондона, чтобы отомстить за смерть сестры. Поговаривают, если счистить белую штукатурку с современного здания, то под ней обнаружатся следы гнева — чёрные поцелуи языков пламени. Мне же в жертвы приписывают мать, а я устала оправдываться. Устала напоминать, что даже свечи мне приходится зажигать спичками. Настолько силён во мне страх сойти с ума раньше отведённого. Я не дура, чтобы тратить магию на что-то, кроме самозащиты и нападения. Сказала Джо, пугающая учеников колебаниями свечей. — Позёрка, — бубню себе под нос я, толкая тяжёлую металлическую дверь, ведущую на задний двор. На ступеньках сидит Артур. Ровно там, где я и планировала его найти. — Ты пропустил моё занятие. — Если понадобится, — выдыхает он облако дыма, — отец купит мне ваш предмет. Иисусе, да ему каждый камень тут принадлежит. Я сажусь рядом, подстелив свою папку на слегка влажный от мороси камень. Тучи собираются над Бёрнхемом, как неприятности. — Думаю, что твой отец скорее убьёт тебя, чем заплатит мне хоть копейку. — Ошибаетесь, — Артур тушит сигарету и ловко забрасывает окурок в урну. — Отец не прощает. Сначала он заплатит любые деньги, чтобы я выпустился, не запятнав честь семьи, и только после этого убьёт так, что никто его даже не заподозрит. Надеюсь, это чёрный юмор. На парковке поднимается ветер и подхватывает редкие опавшие листья. — Хочешь посплетничать о произошедшем в столовой? Он шкрябает носком ботинка асфальт и проводит рукой по своей шее, слегка массируя. — Вы сказали сделать что-то своими руками. Я сделал, и чем это обернулось… Вы ведь знали, что так будет? Я сочувственно улыбаюсь. Откуда? Я не Индира Ганди. — Да, — говорю вслух и добавляю уже откровенно: — Нет. Я не особо разбираюсь в людях. — Тогда зачем посоветовали? Я бы мог купить ей что-нибудь редкое. Вроде первого издания Пира Тримальхиона или Мёртвый Не-мёртвый, — Артур взмахивает руками. — Или что там любят девчонки-ведьмы? Шляпы? — Цена подарка лишь оттягивала бы неизбежное: она ничего к тебе не чувствует, и в этом нет твоей вины, — я упираюсь локтем в колено и кладу подбородок на раскрытую ладонь, развернувшись к нему. Артур опускает взгляд. — И если ты хотел впечатлить Венди, а ты явно хотел, то с такими девушками нужен совсем другой подход. — Это какой же? — Тебе нужно разглядеть её. — Так же, как она разглядела меня? — едко бросает он и тут же насупливается как обиженный ребёнок. — Хочу, чтобы она увидела, какой я на самом деле. — Я тебя вижу, и другие тоже смогут, — легонько пихаю его в бок. — Характер, правда, такой, что сам дьявол позавидует. Смешок вылетает из его рта. Какое-то время мы молчим, и затем Артур спрашивает с надеждой в голосе: — А если… у меня не выйдет? — Значит, она не стоит твоих переживаний. — Не сильно воодушевляет, — он делает вид, что поправляет очки. — Отозвать бы у вас лицензию коуча. — Не дерзи. Есть девчонки, которые смогут разглядеть тебя. Просто позволь им это сделать. — Вы же не на себя намекаете? Не поймите неправильно, вы секси и всё такое, но разница в возрасте… Пытаюсь его стукнуть, но Артур ускользает, точно уж. Он вскакивает, смеясь, и отступает от меня на пару шагов. — Спасибо. За то, что видите меня. Вдалеке громыхает. Я поднимаю глаза в почерневшее небо: облака, гонимые со стороны Лондона, стягиваются над колледжем, образуя завихрения. — Гроза надвигается…