Закрывай скорее шторы,
Запирайся на засовы, Забирайся под кровать
И не дай себя поймать.
Оставшийся день перед балом, закутавшись в плед и попивая облепиховый чай, я посвящаю проверке эссе и созданию презентации на следующую неделю. Пышные ветви елей за окном моей комнаты подрагивают от капель дождя. На алтаре догорает свеча, пропитавшая комнату ароматом терпкой тыквы, корицы и имбиря. Базилик урчит под боком и подёргивается во сне. Из коридора доносятся суетливые звуки девичьих сборов. Я закрываю ноутбук и потягиваюсь, чем вызываю протестное кошачье урканье. Заставляю себя вылезти из кровати и достаю из шкафа единственное вечернее платье, которое я привезла: чёрное, ниже колен, с рукавами-воланами. В последний раз я надевала его на ужин в доме родителей Альберта, где мы объявили о помолвке. Надеюсь, что сегодня я пролью на него какой-нибудь кислотный напиток, и мне с прискорбием придётся отправить наряд в мусорку, потому что выкинуть тысячу фунтов без веской на то причины — непозволительно, а так… трагическое стечение обстоятельств. Я открываю дверь, и приглушённые до этого голоса троекратно усиливаются. Девушки снуют из комнаты в комнату, смеясь и демонстрируя свои костюмы, причёски и грим. Они настолько увлечены процессом подготовки, что не обращают на меня внимания. Из одной спальни льётся яркий свет. Я неосознанно заглядываю в приоткрытый проём и застываю. Спиной ко мне и лицом к холсту стоит Дафна. Волосы собраны в растрёпанный пучок, а выбившиеся рыжие пряди ниспадают на плечи. Движения её мазков динамичны и отрывисты. В них чувствуется гнев, отчаянье, боль. Выплеснув задуманное, она опускает руку с кистью и замирает, тяжело дыша. Я замираю от увиденного со свербящим в груди сердцем и несколько раз стучу по косяку. — Могу войти? Дафна оборачивается. Её глаза красные от выплаканных слёз, а лицо и пижаму покрывают пятна от краски. Моему взору открывается блестящая от масла картина: чёрная птица, сгорающая на костре. — Как хотите. Нерешительно захожу. В комнате сразу становится тесно, и мне совсем не хочется заводить болезненный разговор. Две вещи всегда давались мне с трудом: плакать на людях и успокаивать плачущих. — У нас с тобой как-то сразу не заладилось, — пытаюсь подступиться я. — Удивительно, — язвит она, и натянутая улыбка смазывается. — Вы ведь такая очаровательная. Все вас обожают. Будет… непросто. — Скажи мне, что я делаю не так? — я начинаю активно жестикулировать. — Ты невзлюбила меня с первого взгляда. Это из-за Артура? Дафна кладёт палитру на стол рядом с болином [1]. Его лезвие покрыто зеленоватыми пятнами с остатками травы, а внутри янтарной рукоятки — пауки, застывшие во времени навсегда. — Мир не вертится вокруг Артура, хотя он иногда так и считает. — Тогда, что случилось? — Вы, — она пытается подобрать слова, — сдались. Я в недоумении приоткрываю рот. — Вряд ли это корректно, если учесть, что я продолжаю расследование. — Я не о Джосолин, — она вычищает краску из-под ногтей, стараясь не смотреть на меня, — а о скандале с Маклареном. Ах, об этом. Дафна поднимает глаза: — Вы могли бы сплотить ковены против инквизиции, но не стали. Почему? У вас были на то все возможности. Мне нечего ей сказать. Дафна, я испугалась за свой ковен и сестру? — Иногда обстоятельства сильнее нас. Она не злится. Напротив, заметно расслабляется. — Вы знали, что мою двоюродную сестру убили? Сегодня годовщина, — Дафна складывает принадлежности для рисования в корзину, словно успокаиваясь: методично и выверенно. — Её использовали и выбросили на помойку, а новостные каналы не смолкали ещё неделю, обмусоливая подробности. Припоминаю. Девушку нашли мёртвой в одном из баков на окраине Лондона. Задушенную и упакованную в чёрный пакет. Преступника так и не нашли. Или не хотели искать. У инквизиции в полиции есть одна общая особенность — нежелание расследовать убийства ведьм с тем же энтузиазмом, что другие. Иногда нужна немалая огласка, чтобы дело не затерялось в хранилище, куда сбрасывают висяки. — Слышала об этом. — У Иоланты была лейкемия, но мы справились — прошли через это вместе. После ремиссии к ней вернулась тяга к жизни… — голос проседает, и слова теряются в сжатых до дрожи губах. — И она даже решилась выставить свои картины в галерее. Мои способности ничто в сравнении с её талантом. — Сочувствую. Это… тяжело. Дафна срывает пару высохших цветков фиалки у окна, как не слыша, и выпускает из рук смятые тёмно-фиолетовые лепестки. — Больше, чем рисовать, сестра любила работать в нашем саду. Однажды я увидела, как Иоланта делает отвар — яд, — Дафна расправляет плечи, собравшись. — Меня сложно обмануть, ведь я была её ученицей. — И кому же предназначался, — я метаю взгляд на болин и сглатываю, — яд? — Мужчине из влиятельных кругов, который вынуждал её совершить страшный поступок, — её голос понижается до шёпота. — Джорджу Макларену. Дьявол. Я стараюсь изо всех сил собраться, но чувствую, как расхожусь трещинами, в которые пробирается тревога. — Почему ты уверена в его причастности к смерти сестры? — Увидела имя в новостях, — Дафна огибает меня и захлопывает дверь, чтобы отсечь лишние уши. — Экспертиза подтвердила гибель от падения из окна, но ещё в крови обнаружили следы алкалоида — аконитина. Аконит. Одно событие тянется за другое, и узел развязывается. — Твоя сестра пыталась отравить Макларена. — Но не смогла рассчитать летальную дозу или, что более вероятно, попросту не успела добить, — Дафна улыбается, и в этой улыбке нет ни одной светлой краски. — В любом случае кто-то завершил начатое за неё, и я благодарна тому человеку. По коже пробегают мурашки. Мириам. Вот почему за ней не пришли. Из-за аконита инквизиция решила, что Макларена убила Иоланта. Глаза цепляются за полароидные снимки над столом. На большинстве из них Дафна изображена рядом, вероятно, со своей сестрой. До того девушки похожи. Разве что цвет волос разный, что, безусловно, может укладываться в рамки «просто такая генетика». И всё решаю уточнить: — Твоя сестра носила парик? Дафна прослеживает за моим взглядом к фотографиям. — Да. Как вы догадались? — Я предположила — раз ты упомянула лейкемию — что она проходила курс химиотерапии. — Ах, да. И ни раз. Чёрный с серебристым отливом был её любимым. В отличие от меня Мириам не красится, предпочитая оставаться брюнеткой. Седеть она начала с ранних лет. С одной стороны, эффектно и примечательно. С другой… Если не присматриваться, то она и Иоланта мало отличимы для человека, мимо которого проходят сотни людей в день. Не удивительно, что консьерж их спутал во время показаний. В довесок мы забрали записи с камер наблюдения, полностью стерев следы сестры. Следствие не удивилось, что в номере обнаружили, в том числе, и её отпечатки пальцев. Политик, как выяснилось, часто водил туда женщин. Возможно, и Иоланту тоже. Значит ли, что не ввяжись я в дело для защиты сестры, нас бы пронесло и так? Похоже на правду. Однако это означает, что подними я шум, то — возможно, вероятно, видимо — это спасло бы сестру Дафны. Я вся сжимаюсь под натиском своих выводов, и меня бросает в холод. — Вы в порядке? — Да, мне… — сглатываю, но во рту всё пересохло. — Прости. Когда нащупываю дверную ручку, вылетаю из спальни и пулей несусь до своей в надежде на то, что преодолею скорость звука, и никто не застанет меня в паническом состоянии. Захлопнув свою дверь, я чувствую себя так, будто укрылась от бури в палатке. Беззащитно. Я съезжаю по косяку на пол, ухватившись за обманчиво сдавленную шею. Прерывистое дыхание заглушается ударами сердца, и каждый глубокий вдох даётся с усилием. Мне не хватает кислорода. Сестра Дафны умерла спустя две недели после того, как я ввязалась в расследование. У меня было время растрясти игры инквизиции и спасти её. Но меня заботила только сестра. Если бы я только знала… Базилик спрыгивает с кровати и, как балерина, вприпрыжку подходит, чтобы всадить когти мне в пятку. — Ай! В моей голове проносится ворчливый голос кота-демона: «Может, ты себя и в смерти Кеннеди обвинишь?» Он морщит розоватый нос, словно я поднесла к нему цитрус. «И когда ты планировала рассказать, что на тебя положил глаз Бафомет?»***
День уступает вечеру. Дождь барабанит по крыше спортивного зала. Капли стекают по стёклам окон, в которых то и дело сверкают зигзагами молнии, а снаружи — непроглядная тьма. Ученики и ученицы неспешно прибывают, пока я разливаю пурпурный лимонад и расставляю бумажные стаканчики с пометкой «ЭКО», ради которых тоже срубили деревья. Лицемерие. По стенам, как мазками, проходятся белые, пурпурные и ядовито-зелёные лучи прожекторов. Густой искусственный туман, над которым так усердно трудился перед уходом Томас, стелется ковром по полу и рассеивается, когда я вышагиваю на каблуках к музыкальной системе, чтобы поставить заготовленный плейлист. Пару минут возни — и из колонок разливается тягучая песня. Осматриваюсь. Каллум развешивает последние шары, и я отвожу взгляд от полоски кожи на его спине, появляющейся каждый раз, когда он тянется вверх. Мне непривычно видеть его в чёрной футболке вместо пиджака и рубашки. Непривычно настолько, что я одёргиваю себя. Когда инквизитор успел стать чем-то привычным? Даже не думай, Джо. В зале появляются Дафна и Ванесса. Все взгляды обращаются к ним. Ванесса поправляет ведьминскую шляпу и нарочито медленно подтягивает сетчатые чулки у короткого готического платья. Музыка отбивает биты, словно подыгрывая их шоу. Туман утягивается за алой накидкой Дафны, и та тащиться по полу, как кровавый след. Рыжие завитки выбиваются из-под капюшона, а пол-лица скрывает серебристая маска волка. Алые губы Ванессы беззвучно двигаются, когда она наклоняется к Дафне. Та бросает уничижительный взгляд на Артура, стоящего в компании неподалёку, и тянет подругу на танцпол. Подошедшую к ним Венди в образе Полумны Лавгуд [2] они попросту игнорируют. Полнейшая Авада кедавра. «Может, ты себя и в смерти Кеннеди обвинишь?» — всплывает в сознании, когда я присаживаюсь на стул. Базилик — не мой домашний любимец. По крайней мере, за такое оскорбление я могу и когтем получить. Подобных ему называют геменами. Это демоны-близнецы, имеющие два обличия: животного в нашем мире, и демона — в Преисподней. Я бы окрестила их хитрыми приспособленцами, но никак не монстрами, потому что гемены неспособны вселяться в людей или, как перевёртыши, принимать человеческий облик. Амбиции у них скромны. Чаще всего они играют роль посредников между моим миром и Адом, а Верховные манипулируют ими, точно марионетками. Иногда гемены выслеживают и доносят. Иногда выслеживают их. Базил, первый облик Базилика, не заговаривал со мной с того момента, когда моя жизнь полетела под откос. Возможно, я ему попросту наскучила. Нет, я не переживаю, что мой кот может раскрыть мои секреты каждому встречному демону. У нас договор. Он временами снисходит до меня, а я защищаю его пушистую оболочку и никогда — никогда! — не засовываю её в ванную. Во времена моего преподавания в Кембридже, в мои обязанности входило посещение некоторых благотворительных мероприятий вместе со студентами. На одном из таких, где выставлялись животные из приютов, мы и встретились. Базилик, дрожащий и взъерошенный, шипел в одной из клеток, пока в него тыкали пальцем дети. Геменов часто отлавливают, думая, что помогают. А ведь Базил всего лишь шёл по своим гнусным адовым делам. Когда его голос прогремел в моей голове, я поняла, что удача, наконец, улыбнулась мне. Их вид так редок, что многие жрицы ковенов готовы отдать не мало своего состояния за сотрудничество с ними. Гемены — идеальные охранительные создания. С тех пор, как я забрала его домой, мы и вместе. Из минусов: регулярное опустошение моего банковского счёта на содержание сея пушистости и периодическое стирание коленей у холодильника в поиске очередной загнанной под него искусственной мыши. В чём же для меня выгода от такого симбиоза? Базилик большую часть времени ведёт себя как обычный кот. Он не рация, через которую можно связаться с его близнецом. Базил приходит всегда сам и редко соглашается на аудиенцию, инициированную мной. Зато я могу быть уверена, что мой гримуар под защитой. На то уговор и есть. Меня не удивляет, что Базил в курсе пламенного привета от Бафомета. Минус нашего симбиоза (помимо моего банкротства на почве трат): гемены не сдают своих, потому что прекрасно понимают, чем это для них обернётся — смертью. Иными словами: ничего путного о Бафомете я не узнала. Разве что получила подтверждение, что Джосолин действительно пробралась в ту ночь в мою спальню. Однако шутливый тон демона заставил меня задуматься о другом. Возможно, мне и впрямь стоит перестать обвинять себя во всех грехах и зажить полноценно? Взваливать смерть сестры Дафны на свои плечи — уже слишком. А, возможно, ему стоило бы заткнуться и не совать усы мне в душу. Но что-то (не вина) грызёт меня изнутри до сих пор… — Ещё на пару тонов бледнее, и вас будет не отличить от призрака, — шутит Давит, присаживаясь рядом, когда я устаю следить за учениками, выхаживая туда-сюда по залу, как мама-кошка. На нём костюм священника с розовым воротником вместо белого, а на ногах крупные берцы с леопардовым принтом. Его тёмная кожа будто светится изнутри, когда на неё попадает неоновый свет прожекторов. Бункер бы оценил эпатажность. — День не задался, — киваю на стаканчик в его руке. — Ты же понимаешь, что я чувствую запах алкоголя, даже если тот разбавлен. Давит оголяет зубы. — Девчонки сказали, вы не против. Я вздыхаю. — С моими методами воспитания явные проблемы, — говорю я про себя, а на самом деле вслух. — По-моему, вы самый лучший педагог, какой у нас был. До нас доносится приглушённый смех, съедаемый музыкой. Давит отстранённо изучает растрёпанного Артура, танцующего в центре зала вот уже пятую песню подряд. И даже лиричная Адель не заставила его взять передышку. — Вы поругались? Артур встречается с Давитом взглядом, и тот отворачивается ко мне. — С чего вы взяли? — Видела утром ваш спор у библиотеки. — Ах, это… — он отпивает приличный глоток из стакана и вытирает рот тыльной стороной руки. — Да, с ним тяжело. — Неужели? В окнах сверкает молния, и на мгновенье зал заливается светом. Ученики восторженно охают, и танцпол оживляется. — Артур ненавидит себя, и это… разрушает его. — Почему? Давит косится на меня, теребя стаканчик. — Из-за матери, которая его бросила. Из-за отца, который никогда его не любил. Ожидаемо. — И Артур думает, что проблема в нём. — Именно. В тот день ему было особенно паршиво, и он выместил злость на мне, сказав, что я никогда не смогу понять, каково это, — Давит с грустью смотрит на веселящегося друга. — Ведь у меня нет родителей. Жестоко. — Я тоже не без греха, мисс. В центре танцпола завязывается потасовка. Туман вздымается с пола вверх и, когда его рассекают резкие движения толпы, исчезает. Ученики собираются в круг, гогоча и выкрикивая имя Артура. Давит испускает вздох и уходит. — Дьявол! Вскакиваю со стула и направляюсь в эпицентр новой драмы. — Артур! Артур! Артур! — скандируют юноши и девушки. Я проталкиваюсь сквозь них, активно работая локтями, но подростки оказываются невероятно сильны для своих лет, и меня то и дело утаскивают назад. Кто-то выливает на моё платье нечто с запахом пива. Музыка затихает, и загорается основной свет. Слышится звук удара. За ним ещё одного, и ещё. Все замолкают. В этот момент я добираюсь до первого ряда, и прямо к моим ногам падает сын садовника — Итан. Он выхаркивает кровь и вставные клыки на мои чёрные кожаные туфли от Филипп Плейн. Туфли, которые я с трудом отмыла после встречи с перевёртышом. Толпа ликует. Да чтоб вас всех! Артур хватает Итана за вампирский плащ, оттаскивает и переворачивает, хорошенько тряхнув. — Повтори, что сказал, — процеживает он сквозь сжатые зубы. — Повтори! Итан кряхтит: — Да пошёл… Не успевает последнее слово вылететь из его рта, как встречает кулак. С отвратительным хрустом кости. — Спасибо за карт-бланш, Камбелл, — хищно улыбается Артур, и на его зубах виднеется кровь. Позади этих двоих вырастает тень, и из неё вырисовывается Каллум. Одним резким движением инквизитор — до смерти спокойный — поднимает Артура в воздух выше своей головы. Тот ошарашенно болтает ногами и цепляется за воздух. — Успокойся. Артур недолго дёргается и вскоре повисает тряпичной куклой, держась за вытянутую руку Каллума. Из носа льётся струйка крови, а на переносице кровоточит ссадина. — Сейчас, — заговаривает в воцарившейся тишине инквизитор, — я поставлю тебя на пол, и ты выйдешь через вон ту дверь, — кивает он в сторону выхода. — Приведёшь себя в порядок и ляжешь спать, а утром, перед занятиями, зайдёшь к директору. Советую подумать над объяснениями. — Я понял, сэр, — сглатывает Артур, хотя в его глазах всё ещё пляшут адреналиновые огоньки. — А я не спрашивал, понял ты или нет. Я говорю, что ты должен делать, ты — делаешь, — Каллум бросает ледяной взгляд на Итана. — Тебя это тоже касается. Итан мямлит согласие. Каллум отпускает Артура, и тот проходит сквозь столпившихся, вжав голову в плечи, но напоследок сплёвывает слюну прямо на брюки лежащего Итана. Двери спортивного зала распахиваются прямо перед ним, и внутрь заходят восемь фигур в масках и мантиях под раскаты грома. В их руках ритуальные кинжалы, наверняка украденные из детского мира, а их накидки развеваются на ветку, как в каком-то дешёвом супергеройском фильме. Один из них оглядывает нашу дружную толпу, чей вечер уже испорчен, и нерешительно спрашивает: — А что происходит? Другой снимает маску, тычет ею в Артура и пихает рядом стоящего в плечо: — Мы всё веселье пропустили, пока ты, идиот, натягивал костюм. — А я виноват, — он трясёт мёртвой птицей, — что она примёрзла к морозилке? Они пропускают Артура. Стена ливня поглощает его фигуру, пока та совсем не пропадает. — Джо, — обращается инквизитор ко мне, но глазами упирается в скулящего Итана, чьё лицо уже начало отекать. — Я отвезу его в больницу. Справишься с этим цирком? Справлюсь ли я? Будто есть выбор. — Да, — отвечаю я как взрослая, а про себя желаю этому колледжу со своим драмкружком катиться прямиком в геенну огненную.***
Порыв ветра с такой силой подталкивает меня по дороге, что я пугаюсь, как бы ни улететь, подобно Мэри Поппинс. Только приземлюсь я вряд ли в Вишнёвом переулке, а, скорее, где-нибудь в подворотне Вестминстера [3] между мусорных баков. После разгона учеников, мне пришлось поговорить с теми восемью шутниками в оккультных накидках и масках. Естественно, они никак не связаны с Орденом Восьми. Кто бы мог подумать! Младшеклассники, которые решили, что костюмы тайного сообщества Бёрнхема помогут им попасть в него в выпускной год. А пока что они попали только в мой чёрный список. Вставляю ключ в замочную скважину лектория, но дверь отворяется сама. Я напрягаюсь. Внутри приглушён свет, а у алтаря в другом конце зала догорают вечерние свечи, донося до меня запах ладана. Запах, который теперь ассоциируется у меня с неприятностями. На последней скамье сидит человек. — Эй, — издаю я тихо, вцепившись в металлическую ручку двери. — Господи! — отзывает Артур и подскакивает. — А, это всего лишь вы… — Ты как сюда попал? — я вышагиваю к нему, разъярённо выстукивая каблуками в такт колотящемуся сердцу. — У меня есть ключ. Моя нога застывает в воздухе, и я останавливаюсь в паре метров от Артура. Тот, кто убил Джосолин, имел ключ… — Ты же понимаешь, как это звучит в рамках расследования? Он непринуждённо хмыкает. — Я — сын основателя. Конечно, у меня есть ключ, — он встаёт с места, и по его лицу скользит тень от колонны. — И такой же есть ещё как минимум у нескольких учеников, если не у всего колледжа. Мадам Офелия всегда вешает их на виду у стойки в библиотеке. — Допустим. Зачем ты пришёл сюда? Каллум… Мистер Барнэтт велел… — Да вертел я, что он там велел. Пусть указывает Давиту, а не мне, — он пинает скамью. Ребячество. — Не думал, что кто-то придёт сюда так поздно. — Мне нужно позвонить директору и сообщить о драке. Артур надувает губы, как нашкодивший мальчишка, и я замечаю на его лице запёкшуюся кровь. — Это обязательно? Я вздёргиваю бровь. — А бить Итана было обязательно? — он шмыгает носом, и струйка крови вытекает вновь. — Его отец должен знать, что сына увезли на скорой. — Камбелл заслужил. — Расскажешь в моём кабинете. — Но я не… Да и поздно уже. Я строго смотрю на него. — За мной. И он идёт. В лифте мы едем молча, как и заходим в кабинет директора, от которого мне оставили ключ на время бала, раз мадам Офелия уехала на свидание с Томасом. Пока я объясняю сонной миссис Торн ситуацию, Артур вальяжно забрасывает ноги с кресла на стол, но тут же обиженно убирает под моё шиканье. Разговор проходит лучше, чем я ожидала: пару глубоких вздохов директора, один пугающе протяжный и несколько громких пауз. Вешаю трубку. — Вы же понимаете, что мне ничего не будет? — довольный собой спрашивает Артур. — Понимаю. А вот Итана могут отчислить, — я выгоняю его из кабинета и закрываю дверь на ключ. — Но ты и дальше кичись своей неприкосновенностью. Артур плетётся за мной, пиная воздух. — Долго будете читать мне нотации? — Вообще-то, я планировала надавать тебе по жопе, — бурчу я, но смеха за моей спиной не слышу. Бросаю взгляд назад. Артур неестественного замолкает и проводит рукой по обоям коридора, будто увлечённый старомодным орнаментом. Какая ты глупая, Джо. — Я не подумала, прости. Не подумала, что раз твой отец бьёт тебя сейчас, то он делал это и раньше. — Да всё в порядке. Нет тут ничего, что можно назвать «в порядке». Дверь моего кабинета легко поддаётся, и мы входим. — Садись. Я снимаю пальто и хочу было повесить на стул, но вижу, как губы Артура дрожат и отдают синеватым оттенком из-за влажной одежды. Накрываю его плечи, и он неохотно соглашается укутаться. Сейчас бы горячего чая… — Знаете, — кивает он на стену, где остался не выцветший от солнца след рамы, — раньше здесь висел портрет вашей матери, — мои глаза расширяются. — Его сняли после её смерти. Как-то… бесчувственно. Не находите? — Она интересовалась колледжем. Но я не знала про портрет. — Ваша мама хотела получить место в совете Бёрнхема, когда ковен обзавёлся деньгами, — Артур потирает свои плечи через моё пальто. — Она приходила в наш дом, когда я был маленьким, но причин я тогда не понимал. Отец пообещал ей это место дать за пожертвования, но… Он бы скорее сдох, чем вложил власть в руки ведьмы. — Она не рассказывала. Аделин Дюпон таила много загадок и презирала политику. Однако я хорошо запомнила её слова восьмилетней мне: «Если мы не можем уменьшить пропасть между нами и инквизицией, то в наших силах превратить её в реку. А уж реку мы переплывём». Мама хотела мира. Возможно, даже хорошо, что она не дожила до сегодняшнего дня. Эта политическая грязь разбила бы ей сердце. — Вы скучаете по ней? — спрашивает меня Артур. Мгновенье уходит на раздумье: соврать или сказать правду? — Я скучаю скорее по тому, кем она была до того… — вытаскиваю из шкафчика аптечку, которую приметила тут за время работы, достаю оттуда вату и отдаю Артуру. — И скучаю по той, кем она никогда не станет. Он засовывает ватку в нос. — Кажется, понимаю. Я сажусь за стол в своё кресло и периодически поглядываю на портрет Корморана Кромвели, чьё лицо я теперь знаю. Или это он поглядывает на меня. — Что Итан сказал тебе на танцполе? Артур запрокидывает голову. Ватка становится багряной, он отщипывает новую. Капля крови стекает по подбородку. Артур размазывает её рукавом свитшота Gucci с надписью «FAKE», и я морщусь. — Сказал, что я — дерьма кусок, и не попал бы сюда без денег отца. — И ты с ним не согласился, — ухмыляюсь я. — Отчего же? Он прав. Без отцовских денег я бы никогда не поступил в Бёрнхем, — он оттягивает ворот свитшота и отпускает, — даже эти шмотки куплены им. Но в одном я Итана-мудилу-Камбелла обыграл, — впервые за наш разговор Артур улыбается. — Лицо ему раскрасил я, а не мой папаша. Только врезал ему не за себя. — И за кого же? Его подбородок задирается, а весь внешний вид распирает гордость. — За ведьм. Итан-мудила-Камбелли поверил в себя и в то, что может обвинять их в убийстве Джосолин. Моя бровь вопросительно изгибается. — Почему он так решил? — Отец его — то ещё трепло. — Полегче. — Простите, но это так. Весь колледж знает про записку, и ума парням хватает только на обвинение ведьм. Я удивляюсь. — А ты с ними не согласен? Артур хмыкает, и ватка вылетает ему в руку. — Если бы ведьма хотела убить ведьму, она бы не оставляла атаме, которое так и говорит: «Хэй, я убийца, смотри, что могу». И уж тем более она не оставила бы след от чернил на записке, — он постукивает указательным пальцем себе по голове. — Логика. Мне хочется притащить сюда Каллума и победоносно тыкнуть его в то, что кажется очевидным и мне. — То есть ты думаешь… — Что это сделал кто-то из моих. — За такое и прилететь может, — улыбаюсь я. — Как и в ответ, — улыбается Артур. На улице завывает ветер и, кажется, что ему подпевает женский плач. Страх пробирается мне под кожу, и я встаю, чтобы поскорее закрыть жалюзи. Будто хрупкое стекло и куски ткани способны защитить меня. Стоит подойти к окну, как зарождается тревога. Я вглядываюсь в лес, превратившийся в один чёрный мазок под грозовыми облаками, и стойкое ощущение того, что нечто наблюдает за мной, возрастает. Я опускаю жалюзи и отпускаю волнение. Позволяю себе обмануться, чтобы преодолеть оцепенение. Артур подаёт мне пальто, но я даже не слышала, как он подошёл. — Давайте я вас провожу. Темно. — Это ведь я здесь взрослая. Он хмыкает, помогая мне с одеться. — Зато я неплохо держу удар. — Не думаю, что ели настолько опасны, — пытаюсь отшутиться больше для себя и протягиваю открытую ладонь. — Ключ от лектория, пожалуйста. Улыбка сползает с его лица, но он отдаёт, хоть и нехотя. Мы покидаем здание. Дождь постепенно затихает вместе с моим желанием вцепляться в зажигалку, иллюзорно греющую мой карман. Несмотря на ворчание Артура, его провожаю я. Он переступает через порог, и силуэт постепенно отдаляется, пока вовсе не съедается тенями уже спящего корпуса. Какое-то время я переминаюсь на тускло освещённых ступенях, и только погодя решаюсь вступить в непроглядную ночь, поглотившую Бёрнхем. До своего крыльца дохожу, ни разу не оглянувшись. Если промежуточный мир и впрямь наблюдает за мной, то я ему сочувствую. Жалкое, должно быть, зрелище. Я стараюсь не шуметь и по лестнице пробираюсь на цыпочках. А зря. Девушки только готовятся ко сну, обсуждая эффектное завершение вечера дракой. При виде меня они робко расходятся по спальням, и корпус затихает, изредка напоминая о себе поскрипыванием деревянных рам и копошением мышей в стенах. Базил вновь Базилик. И я этому несказанно радуюсь, когда расстёгиваю молнию на платье и сбрасываю туфли. Переодевшись в ночнушку, я залезаю под одеяло и кутаюсь в него плотнее. Стоит сну подкрасться ко мне, как корпус сотрясается от звона бьющегося стекла и следом — женский крик. Затем удар. Я вскакиваю, включаю свет и подхватываю с тумбочки зажигалку, скорее, для придания уверенности, потому что понимаю: пользоваться ею здесь — несказанная глупость. В корпусе поднимается шум, и мне ничего не остаётся, как выбежать вместе со всеми в коридор. Девушки не спускают глаз с двери одной из учениц, на которой зверь — никак не человек — оставил следы своих когтей. У одних в руках атаме, у других — первое, что попалось под руку: канцелярский нож, ножницы и даже настольная лампа. — Отойдите, я открою. Толкаю дверь, и та со скрипом распахивается, накренившись из-за вырванной верхней петли. Внутри — от входа до открытого окна — тянется кровавый след. Осколки устилают пол, а на подоконнике развевается красная накидка Дафны. Или то, что от неё осталось. Я захлопываю зажигалку и велю всем спуститься в главный зал. Сама же быстро переодеваюсь: натягиваю вприпрыжку джинсы, футболку, бомбер и дождевик. Беру ключи от машины и иду за пистолетом, всё ещё лежащим у меня в бардачке. Пора открывать сезон охоты. [1] Серповидный нож для срезания трав и вырезания магических символов. [2] Героиня книг о Гарри Поттере. [3] Один из самых криминальных районов Лондона.