Вопросы этики

— Нил, ты знаешь, почему ты здесь? Конечно, знает. Некоторые решения его дяди, безусловно, все еще вызывают вопросы. Например, почему именно в Штатах он должен пройти через это? Почему бы не вернуться в прекрасный мрачный Лондон, где он снова сможет запереться в унынии четырех стен? Почему его психолог должен быть таким молодым? Они почти ровесники. Нил внимательно смотрит на его лицо, запоминая каждую мелочь, мысленно составляя фоторобот — так себе привычка. Ему не нравится это лицо. Оно не то что не располагает к себе, наоборот, — оно убивает всякое желание открыться. Не то чтобы у Нила оно было. Но: Стюарт надавил. Нил выдвинул свои условия. Они почти сторговались. Десять сессий. Десять. И Нил вернется в свой мрачный Лондон, где у него появится своя детская команда по экси. — Да, знаю, — Нил лежит на кушетке, прямо в кроссовках и куртке, словно заскочил в кабинет по ошибке на пару минут. — И почему же? — психолог зачем-то тщательно записывает два слова его ответа. — Потому что на окраине Ист-Энда есть очень перспективные парниши, у которых нет денег ни на форму, ни на поле. А у Стюарта есть. Это достаточно сложная цепочка, но для Нила все предельно просто. Как-то раз он забежал (вот если бы зашел, тут получилась бы прекрасная игра слов, но нет, Нил не любит ходить) в один из не самых приятных районов. Точнее, вышел за рамки. И встретил там десять отчаянно бедных, но отчаянно талантливых ребят, у которых горели глаза и было примерно пять клюшек на всех. Нил очень любит экси. Ему нравится все высчитывать, рассматривать, продумывать. Ему бы также нравилось и играть; если бы не мудацкая часть его детства, проведенная в Эверморе, он бы все еще хотел играть. Но спасибо маме, папе, всему его уебанскому окружению. — Нил, чего бы ты хотел добиться за эти десять сессий? — он опять что-то записывает. Нил продолжает составлять фоторобот. Тонкие белые брови. Такие же белые ресницы. Интересно, он понимает, что так его мимика становится абсолютно бесполезной? Хотя, там нет никакой мимики. Ладно. Но можно же хотя бы ресницы чуть-чуть подкрасить? Вот если Нил, например, проснется рядом с ним с утра, а там ни ресниц, ни бровей, это же какой стресс будет? — Почему вы не красите брови? Лицо психолога вытягивается. Хотя бы это можно отследить. — Или ресницы? Ладно брови. Но я даже не могу понять, моргаете вы или нет. — Нил, — психолог жмурится, и так Нил хотя бы может понять, что тот может шевелить глазами. Он делает долгую паузу. — Тебе не кажется, что самовыражение — это важная часть жизни каждого человека? — Вы самовыражаетесь, подражая стене? — нет, Нилу правда интересно. — Я живу с этой стеной двадцать шесть лет. Нил пожимает плечами. Люди старались, изобретали всякие умные штуки. Карандаш для бровей, например? Или вот тушь. Не то чтобы Нил много знает о косметике, но он же видит рекламу иногда? Не в лесу же они живут? Почему его собеседнику это кажется нормальным? — Вам нормально? — Нил растягивается на кушетке, пытаясь понять, если он будет просто спать эти десять сессий — это будет засчитано? Психолог молча смотрит на него в упор, пока его уши, шея и лицо покрываются странными красными пятнами. Интересно, его этому учили шесть лет? А на экзамене они, наверное, играли в гляделки. Но это игра для двоих. Нил смотрит в ответ. Они периодически моргают (Нил точно моргает, насчет психолога — он не так уверен). Он ждет только заветных “наше время подошло к концу”. Это его максимум на сегодня. И на завтра. И на ближайшие пять недель в Штатах, пока Стюарт не удостоверится, что Нил в порядке. Конечно, он в порядке. Почему нет? Потому что его отец опять грозился распотрошить его? Или потому что кто-то из Морияма выдал столько проклятий, что хватит на Нила и на весь его род до конца вселенной? — Возможно, ты хотел бы что-то обсудить? — чувак сдается. Нет, Нил не хотел бы. — Например? — Что угодно. Ох, это такой милый подход. Так говорят с детьми. “О чем ты хочешь поговорить? О, давай обсудим твои любимые игрушки? И через них ты раскроешь свою тайную детскую травму?” — Скоро чемпионат. Психолог записывает. У него все еще горят уши и все еще не видно ресниц. Пауза. Он поднимает ручку, словно рисуя ей знак вопроса. — Чемпионат по экси. В Штатах. Топовое событие в мире спорта, бла-бла. Я изучил статистику, думаю, победит Вашингтон. Но! Но — тут нужно учитывать, действительно ли Дэй так рано уходит на пенсию, как ему предписывают. Типа, сколько ему? В любом случае, солидный возраст с учетом его истории, травм и так далее. С другой стороны, он никогда не был особо быстрым или прорывным, скорее, метким, да… — Он будет в восторге от такого отзыва, — бурчит себе под нос психолог. — Что? — Что? — Он будет в восторге? — Нил потирает переносицу, без зазрения совести смотря на часы. Пятнадцать минут. — Тогда вам следует записать эту важную мысль, Эндрю. “Эндрю” опять почему-то слегка краснеет. А вот если бы у него были ресницы, они хотя бы отвлекали немного внимания от сочного томатного оттенка. Теперь Нил хочет томатного сока с солью. “Эндрю”, — так представился психолог, когда они расселились по своим позициям после того, как Нил неловко пытался пожать ему руку. Тот отстранился, но не так вежливо, по-королевски, как это сделали бы в Британии, нет. Он просто не протянул руку в ответ, слегка дернул плечом и даже не пытался казаться любезным. Тогда Нил в ответ не стал снимать куртку. Яркую олимпийку из плащевой ткани, стилизованную под 90-е и стоящую целое состояние. Обычно он не любил носить бренды, но она явно делала его похожим на четкого оборванца, и, естественно, Нил взял ее с собой. Правда, на суд ее так и не разрешили надеть. Эндрю сел на кресло напротив, взяв в руки свой загадочный блокнот. — Вы пишете под диктовку мои великие ответы? — Нил, я уже говорил, можно на “ты”. — О, нет, я достаточно воспитан. Частный пансионат, знаете ли. Так что я прекрасно умею в субординацию. — Я отмечаю в блокноте опорные точки, которые помогут понять тебя лучше, видеть прогресс… — Видеть прогресс в чем? Эндрю хмурится и слегка откашливается. — Обычно десять сессий — это недостаточный срок, чтобы… — В чем видеть прогресс? Психолог откладывает блокнот, выпрямляется в кресле, отчего, конечно, не становится сильно выше или серьезнее. Нил продолжает рассматривать его как диковинку, все еще не понимая, почему Стюарт выбрал его. — Твой дядя переживает — и он может быть вполне прав, что после всего произошедшего тебе может потребоваться помощь или просто небольшая поддержка. Обычно такую функцию могут выполнять, например, близкие или друзья, но мистер Хатфорд выражает опасение, что… — Что у меня их нет? Да ладно? У кого еще остались друзья ближе к 30? Сколько у вас друзей, Эндрю? Эндрю что-то почти восторженно записывает в блокнот. Нил готов поклясться, что тот только что поставил там восклицательный знак. Он тоже хочет взять в руки блокнот и писать всякие глупости каждый раз, когда кто-то ставит восклицательный знак в ответ на его реплику. — Двое. — А близких? — Еще двое. — То есть, вам, судя по всему, никогда не потребуется психолог? Эндрю задумывается. — У меня есть психолог. — Вы понимаете, насколько это иронично? Нил начинает дергать ногой. На самом деле, он не против размяться, например, поприседать прямо в кабинете, потому что пятьдесят пять минут бездействия способны свести его с ума. Именно поэтому одним из условий его полета в Штаты был частный самолет. Его вывезли — буквально, почти на борту номер один, — чтобы он дал показания против своего отца. ФБР было готово идти на любые уступки, хоть личного тренера к нему приставить, лишь бы Нил был способен выдавить из себя пару фраз на суде. Но все прошло в разы лучше. Или хуже. Он не знает — в конце концов, разве не для этого нужны психологи? Чтобы разобрать его мысли, как пазлы, и собрать их обратно в единую картину? — Ну, вы можете и не отвечать. Очень жаль, что наше время закончилось.