Вопросы этики

Нил больше не может видеть этот кабинет. Серьезно. Он знает каждый кусочек, каждую трещину на полу, каждый катышек на кресле. Никогда в жизни ему не было так скучно. Он правда очень устал — и хочет просто вернуться в свою милую нору, где никто не сможет задавать ему тупые вопросы, и не будет ничего, кроме экси. (Иностранных языков, бега, джанк-фуда и, скорее всего, тотального глубинного одиночества). Стюарт настаивает на всех десяти сессиях, отмечая, что его специалист крайне профессионален. Ну-ну. Профессиональный специалист — а точнее, его постоянно убегающие глаза, это то, на что Нил решил делать ставку. Он просто очень хочет домой. Еще четыре сессии — это две недели, он буквально сойдет здесь с ума. Другое дело, если бы… — Может быть, мы можем заниматься каждый день? — он стоит к Эндрю спиной, но точно знает, что тот смотрит. — Кхм. — Да, я знаю, что ты скажешь, что так не работает, — Нил наконец устает рассматривать стену. Эндрю сегодня выглядит еще лучше. Как-то необычно? Что-то как будто… — О, ты открыл для себя ресницы? И как? Эндрю закатывает глаза, но немного краснеет. Это все потому, что он пользуется SPF. На такой бледной коже все видно идеально. — Ладно. Тебе очень иде-е-ет, — Нил тянет слова. Так он обычно имитирует, что лжет, даже когда говорит правду. Такое, нарочитое подхалимство. Обычно, кстати, он не врет. Но говорить комплименты напрямую идет вразрез с его образом. — Так что? — он нервно плюхается на диван. У него дома есть отличный дизайнерский диван. И раковина из черного почти мрамора. Он обставлял свою квартиру около года. И хороший психолог понял бы, что квартира и дом для Нила — буквально все. Точка на карте, куда впервые можно вернуться. Идеальная крепость, где он может чувствовать себя защищенно, спать, не держась за рукоятку пистолета. Он просто очень хочет домой. — Это не совсем так работает, — устало отмечает Эндрю. Он снова в черном. Водолазка, а-ля Стив Джобс, задумчивость, а-ля он же. Весь такой интеллектуал, который спустя несколько недель смог понять, зачем нужны ресницы. (Чтобы беззастенчиво хлопать ими, смотря Нилу прямо в глаза). — А как это работает? — Большая часть работы, — Эндрю теперь тоже рассматривает стену, пока Нил рассматривает его глаза, — большая часть работы — внутренняя. Она проходит между сессиями. Когда ты думаешь о том, о чем мы говорили здесь, или пытаешься что-то проанализировать или вспомнить… Это нельзя измерить часами. Это долгий процесс. Нил почти стонет. Он снова принимает свою любимую позу — горизонтальную. Его сегодняшняя худи отлично отражает его состояние — простое и понятное желание спрятаться в ней, как в ракушке, чтобы выцарапать его оттуда смогла только очень упорная девица лет 20, впервые оказавшаяся во французском ресторане на свидании. — Я просто устал, — это, пожалуй, одна из самых честных фраз, которую он здесь произносил. — Это можно понять, — Эндрю соглашается, снова возвращаясь к своему блокноту. — Что ты все время пишешь? — он долго откладывал этот вопрос, но Эндрю все равно его игнорирует. — Чего бы ты хотел сейчас больше всего? — ах да, у них тут живая очередь. Хорошо, что хотя бы не пришлось тратить бумагу на талоны. Нил закрывает глаза. Спать? — Я просто хочу домой. — Что для тебя дом? — Это очень интересный вопрос. Ты апеллируешь к тому, что для человека, который бо́льшую часть своей жизни провел в бегах, я уделяю этому понятию слишком много внимания? Эндрю быстро-быстро записывает. Возможно, он просто собирает цитатник. — Я этого не говорил. Ты вообще не особо говоришь. — Да, ты прав. Я уделяю этому слишком много внимания. Но Боже, там есть такой приятный ковер, у меня есть кресло-качеля, самый бесшумный холодильник в мире, там No Frost, я еще заказал туда полочки с Amazon. И такие мячики для стирки. И вот эта штука, маленькая терка для чеснока. Я один раз готовил чеснок, но у меня есть терка. Эндрю, видимо, проводит опись его квартиры. — Да, ты можешь отметить, что я пытаюсь компенсировать. Да. Но я выбирал каждый предмет в эту квартиру сам, и они мне нравятся. Еще на террасе есть искусственный газон. И очень милые соседи. И всего четыре этажа в доме. Ты вообще был когда-нибудь в Великобритании? Эндрю лишь качает головой. — Очень милая старушка угощает меня кофе по утрам. Я глажу ее кошку. Он замолкает, и они оба растворяются в своих мыслях. — И тебя это радует? — Что? — Нил удивленно поворачивает голову. — Все это? Кошка? Терка? Что еще? — Коврик с пандой в ванной. — Коврик с пандой. — Кухня, построенная под мой рост. — Кухня под твой рост. — Под твой тоже. Эндрю фыркает: — Тебя это радует? — Что я могу достать макароны без особых усилий? Вообще, да. — Нил. — Да. Да, меня это радует. Ты думал о том, что такое “дом”? — Я был в нескольких приемных семьях. — Это не ответ на вопрос. Какие они были? — Ни одна из них не была хорошей. Они снова молчат. Худи больше не помогает, потому что Нил просто устал. Это та последняя клеточка его организма готова сдаться прямо сейчас и признать, что ему нужно чуть больше сна, чуть больше еды, чуть больше воды, чуть больше не думать. Немного терпения. Осознанности. Наполненности и смыслов. Он знает. Это просто физиология. Ему нужно поспать, принять холодный душ, почитать книжку. Он будет в порядке. Но пока он натягивает худи почти до колен и встает, чтобы посмотреть в окно. Как будто реальный — живой и динамичный — мир сможет отвлечь его от тоски. — Что для тебя “дом”? Эндрю пожимает плечами. Нил уже знает его историю — про случайно обретенного брата-близнеца, кузена, мать, погибшую в аварии. — Это была твоя мама, да? Эндрю смотрит на него, не мигая. — Кого ты убил. Никто не должен просто так сознаваться в преступлениях, но этот кабинет — место, в котором все эти тайны и умрут. Эндрю кивает. Так просто. — Биологическая. Нил не хочет, но оно само вырывается: — А была другая? Эндрю громко закрывает блокнот. — Нам просто не повезло, — пожимает плечами Нил. Он не хочет извиняться за свою догадку. — Знаешь кого-то, кому повезло? — Нил не видит, но чувствует, что Эндрю тоже встает. На самом деле, нет, не знает. — Никому не повезло? — Это больше похоже на правду. Они молчат. Нил смотрит в окно, где через дорогу на крошечной детской площадке играют две девочки. Одна качает другую на качелях. Простая наивная картинка, как из любой книжки про дружбу. — Ты качался вот так на качелях? Эндрю молчит, и Нил считает это за “да”. — Я даже не злюсь на Натана. Не злюсь на маму. У меня нет обиды на Вселенную. Это скорее. Фрустрация? Девочка громко смеется. Даже Нил ее слышит. — Еще у меня есть очень удобное кресло. И торшер. Я купил его на блошином рынке, — он прислоняется головой к стеклу. — Как ты считаешь, это окей? — Что окей? — голос звучит ближе. — Что я рассуждаю как пожилая мадам, которая хвастается ковром и торшером? — Зависит. — От чего? — Сколько у тебя кошек? Нил смеется. Не так громко, как девочка, но это искренне и почти также наивно. — Это очень проницательно. Я хотел забрать кота с улицы, он живет в паре кварталов, но меня слишком быстро увезли на суд. Он вздыхает и до боли прижимается носом к стеклу. — Но если он меня дождется, я его заберу. — Зачем? — Что зачем? — Зачем тебе кот? Нил разворачивается слишком резко, готовясь до конца защищать саму мысль о еще незаведенном коте. — В смысле? — Зачем тебе кот? — Эндрю подходит еще ближе, хотя теперь кажется, что он тоже рассматривает девочек. — Чтобы играть с ним. И спать с ним. И я буду читать книги, пока он будет сидеть у меня на коленках под светом моего торшера. Эндрю подходит слишком близко. Нил истерично пытается просчитать, в каком именно месте находится его личное пространство. Сколько там было? Сантиметр на килограмм веса? — Это интересно. Тогда его личное пространство — примерно 50 см. Эндрю уже в нем. Хм-м-м. — Что? Ты думаешь, кто-то захотел бы составить мне компанию в моих старческих посиделках? Эндрю наклоняет голову. Почему Нил никогда раньше не замечал, что у него такие яркие, почти янтарного цвета глаза. А радужки переливаются на солнце, словно капельки солнца. А ресницы. Такие длинные и пушистые, и стоит Нилу наклонить голову в ответ, чтобы точно оценить, насколько сантиметров эти ресницы нарушили его личное пространство… Эндрю зажмуривается. Он остается почти неподвижен, пока его губы прижимаются к губам Нила, который догадливо приоткрывает рот, решив, что измерит ресницы в следующий раз.