Без лишних движений

      Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Эрик Слингби обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Вернее… В насекомое он, конечно, не превратился, но — это ничуть не лучше — понял, что абсолютно не может двигаться. Ни рукой, ни ногой, ни какой бы то ни было другой частью тела пошевелить он не мог. Всё как будто онемело и не реагировало на желание сладко потянуться спросонья. Сперва Эрик подумал, что всё ещё спит или, уже проснувшись, испытывает естественную скованность мышц после сна. Однако, как только сознание прояснилось, а очертания комнаты перед глазами стали чёткими, он всерьёз испугался. Чувство панического страха обожгло изнутри, сердце бешено заколотилось. Этого просто не могло случиться. Не могло этого случиться! Не могло этого случиться! — Что за хрень? Что за хрень? Да что за хрень? — задыхаясь, бормотал он, как заведённый, хриплым со сна голосом. Ещё чуть-чуть — Эрик заорал бы и начал звать на помощь, но ему, на счастье, в последний момент удалось совладать с собой и не поддаться панике. Ведь его крик о помощи непременно услышал бы Рон, живущий в соседней комнате общежития. Рон неисправимо юный, и добрый, и глупый. Он из тех приятелей, что готовы самоотверженно разделить с тобой любой приступ истерики. Это Рон и сделал бы, ворвавшись в комнату. Эрик живо представил себе картину, как его выносят под нечленораздельные вопли бледного как смерть Рона, который, размахивая руками, дико выпучивая глаза и роняя всё на своём пути, пытается что-то объяснить прибывшим медикам. Далее воображение Эрика неожиданно разыгралось, и глазам предстала ещё более безрадостная картина. Вот его приносят в госпиталь. К голому неподвижному телу подключают сотни цветных проводков, прикладывают разные ледяные металлические приборы, которые пронзительно щёлкают и пищат. Лица медиков мрачнеют на глазах. В срочном порядке вызывают оперативную группу из санитарно-эпидемиологического отдела. Рон суетится у его постели, нервно царапает себе лицо, лохматит волосы и обещает, что всё будет хорошо. В палату заходит Уильям в накинутом поверх костюма белом халате, которые положено надевать посетителям госпиталя, и молча уволакивает за собой Рона. — Лес рубят — щепки летят. Пора бы вам уже научиться держать себя подобающим для шинигами образом, Рональд, — слышит Эрик его ледяной, бесчувственный голос, обращённый к молодому стажёру. — Надо подобрать нового наставника для мистера Хамфриза. Преисполненный ненависти к Уильяму, Эрик глубоко вздохнул и попробовал всё это поскорее развидеть и успокоиться. Всё хорошо. В конце концов, физическое тело шинигами ещё не до конца изучено, может быть, это совсем не так страшно, может, подобные случаи внезапного паралича уже были в истории, просто о них никто не рассказывал. Может, это совсем скоро пройдёт. Надо просто спокойно полежать ещё немного — и всё пройдёт. Просто перенервничал. Люди, например, постоянно чем-то заболевают на нервной почве. Самое паршивое — Эрик не помнил, когда последний раз нервничал. Он вообще не помнил, когда последний раз так сильно боялся. Прислушавшись к своим ощущениям, он почувствовал острую боль, которая пронзала позвоночник при малейшей попытке пошевелиться или слишком глубоко вдохнуть. Разве что пока получалось безболезненно делать, так это моргать. И это хорошо, потому что в глаза противно било солнце из окна, которое вчера вечером, как назло, не удосужился зашторить, а теперь даже лицо не отвернёшь. Радовало, что сегодня хотя бы выходной и в Департаменте его не хватятся. Когда прошло около пятнадцати минут бездеятельного лежания на кровати, дыхание восстановилось, а способность более менее трезво мыслить вернулась, Эрик невольно начал философствовать и мысленно углубился в природу своего страха. У жнецов, насколько он мог судить по застольным разговорам с коллегами, были разные страхи, некоторые из них и человеческими трудно назвать: мировосприятие как-никак меняется, когда долгие годы, десятилетия, а то и больше усердно скашиваешь души смертных. А Эрик боялся сильнее всего именно такого состояния — собственной слабости и зависимости, беспомощности, полной и безнадёжной. Боялся, даже не осознавая того, ведь он и представить себе не мог, что однажды вдруг окажется в таком вот безвыходном положении. Это страшнее смерти. Впрочем, смерти он давно разучился бояться. Интересно, могла ли на него свыше пасть кара за какие-то грехи?.. Ну нет! Извините-подвиньтесь. Все наказания, которые положено им, жнецам, грешникам-вероотступникам, уже давно назначены. Теперь разве что Уильям может дисциплинарку вменить в вину. Теперь их дела не в Божьей компетенции, прости Господи… От глубокомысленных размышлений отвлёк стук в дверь. Это Рон. Кто же ещё? Воображению Эрика вновь предстала страшная картина с больничной палатой, ледяными приборами и Уильямом, чтоб его. — Эрик? Ты дома? А почему у тебя дверь не закрыта?.. — «Потому что я тупой осёл», — мысленно ругнул себя Эрик. Негромкий, ласковый голосок принадлежал отнюдь не Рону. Это стало, с одной стороны, облегчением. С другой стороны… Эрик вляпался не менее крупно, чем если бы к нему заявился Рон. Он судорожно стал думать, что делать. Или притвориться, что его нет дома. Или упорно делать вид, что всё в порядке, и выглядеть естественно. — Эрик? — снова позвал голос. — Чего «Эрик»?! Заходи быстрей! — крикнул он как можно небрежнее, понимая, что лучшая защита — это нападение и что без разрешения сей гость войти не посмеет. Алан тихонько прошёл в комнату и, не сразу заметив распластанного на кровати Эрика, до пояса укрытого одеялом, залился застенчивым румянцем и спросил: — А ты что, только проснулся?.. — Да. Ночью с Роном засиделись в баре… — Эрик изобразил усталый зевок. — А сколько время? — Двенадцать уже… — Алан поднял удивлённые глаза на часы, висевшие на стене прямо напротив кровати. — А ты чего пришел так рано? Эрик выдавил из себя неуверенный смешок. Выглядеть естественно как-то не получалось. — Но мы же вчера договаривались пойти погулять в это время. Ты не помнишь?.. — Чего это я не помню? Всё я помню! — громко и резко ответил Эрик, ещё сильнее смутив парнишку. — Сейчас пойдём, не кипишуй. Только я что-то приболел немного… подустал то есть немного… Да, чёрт подери, они договаривались провести сегодняшний выходной вместе. И Эрик очень ждал этот день, ждал его целую рабочую неделю и практически зачёркивал клетки на календаре. И даже не пошёл с Роном в бар, чтобы лечь спать пораньше и не проспать. И даже погладил костюм и побрился. И хотел подарить ему цветы, со вчерашнего вечера их приготовил, вон они, проклятые, в банке с водой, до которой нельзя дотянуться. А ещё купил бутылку дорогого шампанского и разной вкусной еды, если вдруг… Но утром возникла ма-а-аленькая проблемка. Ну что за невезуха?! Эрик чуть не взвыл от досады. — Ты заболел? Что же ты не сказал? — Алан присел с краю кровати. — Что случилось? — Да так… Спина болит немного. Вчера на ночном дежурстве шарахнулся о крышу какой-то грёбаной… колокольни. Да ерунда, к вечеру пройдёт. — Эрик, ты же сказал, что вы вчера ночью с Роном в баре сидели? Милая мордашка Алана вдруг стала такой строгой, что Эрик моментально почувствовал себя загнанным в угол. Актёр из него никудышный. Он умел многое, но только не лгать, глядя в эти глаза. — Алан, я не могу пошевелиться, — обессиленно опустив веки, признался. — Чёрт возьми, Алан, я серьёзно! Проснулся и… и не могу. Всё как будто заклинило. Не знаю, что за дерьмо. Ты уж прости. До чего же жалким куском дерьма он себя сейчас чувствовал!.. Эрик никогда не позволял себе жаловаться Алану на плохое самочувствие, да и вообще жаловаться. Даже перед Роном он так не стыдился бы сейчас. Рон — это совсем другое. Рон свойский, простой, привыкший, земной, из плоти и крови. Рона не жалко. Алан сосредоточено нахмурился, помолчал и с некоторой опаской положил руку на большое голое плечо Эрика. — Больно? Болит что-нибудь? Чувствуешь, когда я дотрагиваюсь? Ты вчера в самом деле ни обо что не ударялся? — с серьёзностью и любопытством юного доктора спрашивал он. Тонкие прохладные пальцы тронули шею, скользнули под волосы и надавили на какое-то странное, но приятное место на затылке, отчего Эрик непроизвольно запрокинул голову. Алан ещё никогда так не прикасался к нему, да и вообще не позволял себе оказаться с Эриком наедине, вдвоём и уж тем более на кровати. По крайней мере, Алан не станет паниковать, бессмысленно вопить, истерить, причитать, пугать и пороть горячку — Эрик знал наверняка. — Спину как будто простреливает, если дёрнешься. Ударялся-не ударялся… Не помню. Вроде ничего такого необычного. — Сожми мне руку. Попробуй. Сможешь? Эрик зажмурился, попробовал максимально расслабиться, и (вот же чёрт!) окоченевшие пальцы ощутили подвижность и, медленно сгибаясь, переплелись с пальцами Алана. — Похоже, у тебя нерв защемило, — спокойным и уверенным голосом огласил он диагноз. Эрик рассмеялся. Из-за стеснения в грудной клетке его смех прозвучал сдавленно и болезненно. — Малыш, ты забыл… Мы, если можно так выразиться, не человеки. У нас не может быть человеческих проблем. — Плотность костной системы жнецов отличается от человеческой, поэтому некоторые болезненные состояния мы чувствуем гораздо острее, — отчеканил Алан с прилежностью студента. Боже, Боже, какая незамутненность… Даже спорить с ним иногда не хочется. — Ты не ел, наверное, ничего? Давай, я приготовлю тебе завтрак, — тотчас предложил он. — Ещё чего не хватало! Не надо мне ничего готовить! Я что, сам себя обслужить, по-твоему, не могу?! — взбеленился Эрик, словно ему наступили на больную мозоль. И осознав, что ведь действительно, обслужить себя он не может, ещё сильнее разозлился. Позволить, чтобы Алан готовил, а потом кормил его с ложечки, как лежачего больного, как безнадежный овощ с неработающим мозгом? Ни за что! — Да брось, Эрик. Хочешь овсяную кашу с фруктами? Но Эрика до того переполнило негодование, что он уже не мог нормально воспринимать его слова. — А что это ты меня кашей сразу кормить решил? Думаешь, я жевать не могу? — озлобленно процедил он. — Может, ещё яблоки на тёрке потрёшь? Или блендером размешаешь? — Эрик! Успокойся немедленно, — прикрикнул на него посерьёзневший Алан. — У тебя паранойя. Не хочешь есть — сиди голодным. По правде, есть хотелось аж кишки сводило. Маковой росинки во рту не было со вчерашнего вечера. Или даже утра — не помнил. — Ладно, извини… Я правда сегодня не в себе немного, — сконфуженно пробурчал Эрик. — Принеси что-нибудь. Алан ушёл хозяйничать на кухню и вскоре пришёл с подносом в руках, на котором что-то дымилось и очень ароматно пахло. У Эрика сразу потекли слюнки и заурчало в животе. Это была не овсяная каша, а яичница с обжаренными сосисками в белой булке с вынутым мякишем и сырной шапочкой сверху. — Ух ты… Красотища, — только и смог он произнести. Да, примерно о такой жизни Эрик и мечтал. Какая ирония судьбы! Он знал, что Алан любит готовить. И мечтал, чтобы он утром готовил ему завтрак. Но как любимому, который может встать, поцеловать его, стиснуть в своих сильных объятиях и затащить под одеяло, а не как лежачему больному, который не может даже взять вилку собственной рукой… Эрик не раз наблюдал, как по уши влюблённые парочки кормят друг друга с ложечки, думая, что это выглядит мило. Только вот ни хрена это на самом деле не мило. Эрик, стыдливо отведя глаза, приоткрыл рот, чтобы Алан положил туда маленький сочный кусочек булки с яичницей. — Осторожнее. Не торопись, ешь спокойно, — ласково говорил Алан, когда Эрик слишком торопливо и жадно проглатывал еду. Он заботливо дул на вилку, чтобы не обжечь, промокал салфеткой губы. И от этой его трепетной, невинной заботы к горлу Эрика подкатывал ком. — Алан, я как-то слышал… — вдруг тихо заговорил, подняв на него глаза. — У кельтов был такой обычай: если воину повреждали позвоночник во время битвы или в плену и он не мог больше двигаться, друзья обматывали его верёвкой, к которой привязывали тяжелый камень, и бросали в море. Потому что… Есть такая поговорка: дерево со срубленным стволом больше не цветёт и не плодоносит. Алан, пожалуйста, пообещай мне, если вдруг… — Эрик! — тот не дал даже договорить. — Ты сдурел? Не надо говорить такие вещи, перестань. С тобой всё будет хорошо. С минуту молча посмотрев на Эрика сердитым взглядом, Алан засмеялся. — Ну ты даёшь. Потянуло тебя что-то на сказки да на романтику. Воин ты мой бесстрашный… Он с робким кокетством прищурил глаза и снова покраснел. Увы, увы. Таким Эрик и был — бесстрашным воином, холодным и жёстким, как кусок металла, как его коса смерти, бесчувственным к людским душам, которые он исправно собирал. А теперь?.. — Слушай, Алан, — Эрика вдруг осенило странное воспоминание об одном из рабочих будней, которые он обычно не особо-то запоминал, как и имена, напротив которых ставил печать «завершено». Человеческим душам место на плёнках воспоминаний, а не в голове жнеца — там своих проблем, сказать прямо, хватает. Единственное, что запомнилось, — в тот вечер Алана не было с ним. Честно, Эрику сейчас неловко было ему об этом рассказывать. — Пару недель назад я немного повздорил с тремя ведьмочками. Они проводили обряд над раненой девчонкой — дочкой одной из них, пытались вернуть к жизни. Я пришёл её забрать. Мать стала умолять меня не трогать её. Прямо бросилась мне в ноги, встала на колени и сказала: «Я никогда ни о чём не умоляла мужчину, но ты не оставляешь мне выбора…» Я оттолкнул её, чтоб под ногами не мешалась, и сделал своё дело. Она швырнула мне вслед землёй и крикнула что-то вроде: «Ты тоже потеряешь самое дорогое». И вот теперь мне кажется, что это её проклятье на меня подействовало. Его откровение прозвучало тупо. Тупо, потому что Эрик никогда не верил ни в какие проклятья и даже подшучивал над особо мнительными коллегами. Алан внимательно выслушал, но на лице его не явилось и тени испуга, или волнения, или упрёка. Напротив, он снова растроганно заулыбался и погладил Эрика по волосам. — Эрик… Ну какое проклятье? О чём ты? Не припомню, чтобы ведьмы всерьёз насылали проклятье хоть на одного жнеца. Не припомнит он! Ну надо же! «А много ли годиков ты, дружок, прослужил в загробном мире, чтобы хоть что-то о нём припомнить?» — очень хотелось спросить. — Ты всё сделал правильно, Эрик, ты поступил как настоящий шинигами. Ведьмы здорово умеют манипулировать чувствами — это все знают. Они служат демонам, им нельзя доверять. Ты ведь сам мне об этом. Да неужели! И это говорит едва вылупившийся из яйца ангелок смерти, который не так давно плакал над трупом какого-то левого мужика! А впрочем, нечего тут иронизировать. Алан — этот несчастный цветочный мальчик, ещё не успевший очерстветь — попросту не умеет видеть в нём бессердечное чудовище и будет защищать до последнего, чего бы Эрик ни натворил. И Алан, конечно, его не бросит, даже если Эрик останется вот так никчёмно лежать год, два, десять лет (а может, больше?), медленно, но верно поддаваясь естественным процессам гниения и разложения, пока от крепкого молодого мужского тела не останется уродливая мумия, проконсервированная собственными испражнениями, не способная ни к каким духовным и физическим проявлениям чувств и желаний. И даже тогда его глупый цветочный мальчик будет всерьёз любить, верить и уверять в том, что всё обязательно будет хорошо. Алан попросту не умеет видеть дерьмовую реальность, в которой живёт. Не научился ещё, наверное. Дай Бог, научится. Если выживет... Эрик всегда будет для него примером, идеалом, мудрым, опытным наставником, даже когда не сможет больше ничему научить его. Не сможет защитить от мира, для которого Алан пока чертовски уязвим. Не сможет посмеяться над его трогательной школярской аккуратностью, над сентиментальными разговорами, над тем, как он грустит об очередном умершем человечке. И не сможет после, подкравшись сзади, схватить за плечи и обнять, утешая, по-собачьи уткнуться носом в его мягкие волосы, которые всегда пахли чем-то душистым и сладким, как цветы. Даже когда не сможет больше закрыть его собой от демона, на которого этот ретивый зверёныш вздумает броситься очертя голову. Даже когда не сможет больше устроить тёмную какому-нибудь особо наглому сослуживцу, который осмелится претендовать на его стажёра. Эрик на минуту представил, а что было бы, случись с Аланом то, что случилось с ним?.. Эрик, конечно, попытался бы что-то сделать. Он цеплялся бы за любую соломинку, сделал бы всё, что мог, пошёл бы на край света, даже если придётся спуститься в преисподнюю и просить помощи у самого дьявола. Он бы отдал свою душу. И не только свою. Тысячу невинных человеческих душ. Миллион. Миллиард. Весь мир! Ну а если всё тщетно… Достал бы большую дозу ЛСД на двоих. Чтобы напоследок заняться с Аланом любовью, а после — уйти. Чтобы безболезненно, и незаметно, и красиво, и вместе. Вот такое вот он отвратительное, эгоистичное чудовище. И Алан его любит. — Эрик? Всё хорошо? Ты не спишь? — Алан вдруг тронул его за плечо, мгновенно выдернув из мрачных раздумий. Прокручивая их в голове, Эрик таращился в стену и наполовину дремал. — А? Нет, нет… — Ты, наверное, устал на спине лежать. Хочешь, я тебе массаж сделаю? Да какой там массаж? Спина болит так, что к ней притронуться невозможно. Да Алан его едва ли перевернет в одиночку. Нет, Эрик, конечно, хотел быть для него желанным, хотел сам делать ему массаж, хотел подолгу ласкать, целовать, любить и боготворить каждую пядь его цветочно-хрупкого тела, слышать стоны, смотреть в глаза, обезумевшие от удовольствия. Вот, чего Эрик от всей души желал. И так и не успел… — Эрик, я тебе кое-что хотел сказать, — сидя рядом, на кровати, Алан сжал губы и начал как-то нервно хрустеть пальцами. — Ты хотел позвать меня к себе тогда, две недели назад, после работы, помнишь? И в прошлые выходные тоже… А я не смог прийти. Это были просто отговорки. На самом деле я не пошёл, потому что боялся. Ну какое прям правильное, честное золотце! Эх, с такой честностью он далеко не пойдёт по жизни… — Ты не пошёл, потому что боялся, — вдумчиво повторил Эрик. — И что же тебя так напугало? Алан шумно выдохнул, так, что его чёлка встала дыбом. И резко проговорил: — Эрик, я понимаю, что ты хотел этого… И это нормально. В этом нет ничего плохого. Но я боялся. Не обижайся, пожалуйста. Мда. Подходящее время выбрал для подобных разговоров, нечего сказать. Это Эрику сейчас впору в грехах покаяться, душу открыть. А он-то чего вдруг? — Хм… Малыш, ну тогда, наверное, надо было поговорить со мной об этом, нет? Неужели ты думаешь, что я тебя стал бы к чему-то принуждать? Не надо спешить: впереди целая вечность. Я всё прекрасно понимаю, ты пока не вполне готов и… — Нет, я готов! — горячо перебил Алан, заставив удивлённого Эрика примолкнуть. — Я готов и доверяю тебе. И я тоже хочу… Он тронул вспыхнувшие щёки и стал начёсывать на лицо волосы, чтобы хоть немного скрыть предательский румянец. — Просто ты такой… Опытный во всём. И раскрепощённый. И смелый. И неприступный. У тебя, наверное, было много любовников. А у меня не было никого… Я боялся, что начну волноваться, или стесняться, или… мне будет больно. И буду глупо выглядеть перед тобой. И даже не смогу доставить тебе удовольствие. Эрик, я всегда восхищался тобой и хотел стать таким же, как ты. И в работе всегда переживал, что где-нибудь допущу промах и разочарую тебя. Старался иной раз сдержать слёзы, чтобы ты вдруг не заметил и не счёл меня «слюнтяем, с которым каши не сваришь». Помнишь, ты так сказал про кого-то из своих бывших стажёров? Я хотел быть для тебя самым способным учеником… и самым умелым любовником. Алан тяжело дышал, его глаза покраснели и заблестели от взбушевавшегося чувства. Ох, как хотелось сейчас его обнять, прижать к себе, потрепать по глупой головушке. Если бы Эрик только мог… — Малыш, как же у тебя всё плохо… О, Господи, я не могу… Нет, так дела не делаются, — сказал он сквозь смех. — Мне не нужен способный ученик и умелый любовник. Мне нужен ты. Такой, какой ты есть. Понимаешь, дурное ты создание? Я хочу, чтобы тебе было хорошо со мной. Я хочу твоё удовольствие. И твои слёзы. И всего тебя. Как непривычно было услышать от себя столь сопливо-сиропную тираду. И почему он, интересно, всё это до сих пор говорит в настоящем времени? Неужто забыл, в каком состоянии находится? А ведь и правда забыл… Ненадолго. И тут вдруг Алан внезапно склонился над Эриком и поцеловал его в губы. Торопливо, несмело. И едва подняв голову и взволнованно хватанув ртом воздуха, опять склонился и приник новым поцелуем, долгим и глубоким. Его губы — тёплые, мягкие и вкусные, что от них не хотелось отрываться. А впрочем, Эрик и не мог бы этого сделать в любом случае. Он чувствовал, как Алан весь дрожит всем своим худеньким телом, которым он почти что лёг сверху. В заложенных ушах оглушительно стучал частый, бешеный пульс. Алану не хватало воздуха. Он первый раз позволил себя поцеловать так… по-настоящему. Раньше он, видимо, боялся, что Эрик возбудится и не совладает с собой. — Алан… — промычал Эрик сквозь поцелуй. — Алан. Парень отстранился и, облизывая порозовевшие, мокрые, припухшие губы (теперь он выглядел ещё красивее), спросил: — Что такое, Эрик? Что-то не так? — Ха! Боюсь, всё… всё слишком так, — судорожно усмехнулся Эрик, показывая взглядом вниз. — Алан, ты не туда смотришь… Теперь, когда ни одна мышца во всём свинцово неподвижном теле не поддавалась контролю, пульсирующая тяжесть внизу живота ощутилась особенно остро. От резкого и сильного возбуждения и от радости, что хотя бы одно это физическое свойство он не потерял, у Эрика закружилась голова. Алан наконец обратил внимание на большую выпуклость под одеялом. Сразу отвёл глаза, однако хитрая мордашка его засияла, как солнечное майское утро. Потом опасливо протянул руку и дотронулся. Эрик не возражал. Эрик просто молча пребывал в шоке. Немного осмелевшая, рука Алана погладила подозрительную выпуклость, мягко обмяла через одеяло. — Эрик… ты хочешь? — прошептал он, следя за выражением лица мужчины. — Аа… а ты… ты не видишь?! — заикаясь и не переставая истерично хохотать, вскричал Эрик. Ну а что здесь, блин, можно ответить?! О да, чёрт подери, Эрик хотел! Просто зверским образом хотел и уже давно. Вот только одна ма-а-аленькая проблемка — он не может двинуть большинством своих мышц! Кроме одной. Это самое невезучее положение, в которое только может попасть мужик. Ха-ха! Плакать или смеяться? — Тогда может..? Попробуем? — тихо произнёс Алан и прибавил: — Если тебе, конечно, не больно… Он не смеялся. Глядел в глаза Эрика совершенно серьёзно, с некоторым даже вызовом. Маленький, бесстрашный герой. Вот примерно с таким же лицом он бросался на демона. — Мне не больно, нет-нет… Мне за тебя больно. О-о, пресвятая смерть, подкоси мне ноги! — просипел Эрик севшим от смеха голосом. — Малыш, я бы с радостью. Только как ты себе это представляешь? — А давай немного поиграем? Хочешь? Я думаю, тебе понравится. Невинные глазёнки Алана так и загорелись бесстыжим огоньком. — Вот те на. Поиграем. И во что же? В красную шапочку и волка? — Нет. Ты будешь обычным, смертным парнем. А я жнец, который забрал тебя. — Так… Значит, я вот-вот двину кони, и тут ко мне приходит очаровательный ангелок смерти, — спокойно пояснил для себя Эрик. — Очень по ситуации. А ты на самом деле умеешь объективно смотреть на вещи, дорогой стажёр. Молодец — взрослеешь. — Нет, ты не совсем правильно понял. Ты не вот-вот двинешь… Ты… уже, — поправил Алан, не зная, куда спрятать свои сияющие глаза. — А-а. То бишь я труп? — Совершенно верно… Ты только не принимай это на свой счёт! Я не хочу ничего такого… просто… Да куда уж проще. Омут Алана был настолько тихим, что там не черти водились, а все персоналии ада, взявшись за руки, отплясывали джигу. — По-нят-но, — выдохнув, по слогам проговорил Эрик. — И что же от меня требуется? Готов выслушать ваши рекомендации, господин режиссёр. — Почти ничего! Просто лежи, не шевелись, не разговаривай и… не дыши. И старайся контролировать… ну такое состояние, — взволнованно объясняя, Алан провёл пальцами по дрогнувшему бугорку на одеяле. — Малыш, у тебя богатая фантазия, но тебе не кажется ли, что труп со стояком — это немного нелогичное положение дел? — спросил Эрик, подавив смех. — Нет, это неправда! — уверенно возразил Алан. — После смерти эрекция может держаться довольно долгое время, несколько часов и даже суток. — Вот оно как… А откуда это у тебя такие познания? — Эрик грозно посмотрел на него, прищурившись с недобрым подозрением. — С курса клинической танатологии в академии, господин учитель, — слегка ехидно ответил тот. — Ну валяй, чё… — пробормотал Эрик. — «Не разговаривай, не дыши…» Глаза можно хоть не закрывать? — Нет, закрой глаза, Эрик. Так будет реалистичнее. Пожалуйста. — Ээ..! Не, Алан, не пойдёт. Мужчины любят глазами, сам понимаешь… — Ну Эрик, пожалуйста! Всего один раз, — сложа ладони, взмолился тот. — Попробуй пока любить… чем-нибудь другим. — Чем, блин, другим?! У меня и так ни хрена не ворочается, кроме… Ладно. Чёрт с тобой. Делай, что хочешь. Ну а что тут сделаешь? Ради любимого и трупом ляжешь. В прямом смысле слова. Закрыв глаза, почувствовал, как с него осторожно убрали одеяло. И бельё. Возбужденный орган шлёпнулся на живот. Распаренное тело обдало прохладным ветерком из открытого окна. Ох, ничего контролировать не пришлось. Всё стояло, что называется, во весь рост. При мысли, что Алан видит его голым и возбуждённым, в паху всё свело сладостной судорогой. Но самое интересное — Эрик больше не чувствовал себя никчёмным инвалидом — он был мужчиной, желанным для своего любимого, пусть и по-прежнему лежал неподвижно. Но зубы сводило и суставы выкручивало от дикого желания прямо сейчас встать и наброситься… Алан поднялся с кровати и оглядел с трепетным очарованием обнажённое тело мужчины. Такое могучее, и скорбная красота поверженного воина навсегда застыла в нём. Он как будто спит. И даже теперь точёный рельеф его крепких мускулов, и огрубелые шрамы на груди, и глубокая, грозная морщина, перерезавшая переносицу, вызывают дрожь. Но Алан знал, что он больше никогда не встанет и не откроет своих прекрасных глаз. Он тихонько подошёл к мужчине, опустился рядом с ним на колени и погладил пальцами по щеке, ещё тёплой. — Какой он молодой и красивый… — прошептал он сквозь боль, щемящую в груди. — Вижу сладкий покой на лице, значит, умирать ему было не больно. И то хорошо. Теперь его душа его в руках богов. А мне осталось только тело. Чтобы напечатлеть холодный поцелуй смерти на его лице. Алан склонился и приник губами ко лбу Эрика. — Ну вот и всё. Первый и последний поцелуй — знак нашего вечного одиночества. Я не мог любить тебя при жизни. Не смогу и в посмертии… — он взял руку мужчины в свои ладони и бережно поднёс к губам. — Твои руки… Я не в силах их согреть. Мне должно нести холод, мрак и опустошение. Ангелы смерти бесчувственны. Но… тогда почему мне так больно? Парень тронул свою щёку и с испуганным удивлением почувствовал, что у него текут слёзы. Это неправильно. Ангелы смерти никогда не плачут. Он вытащил веточки лилового вереска из вазы и красиво разложил их в изголовье Эрика. — Позволь лишь украсить цветами твою последнюю постель. Пусть твоё прекрасное лицо, как и они, никогда не познает старости и увядания. — Он поднял глаза, взглянув куда-то в пустоту, и отрешённо повторил: — Никогда. Никогда… И внезапно, стиснув зубы в судорожной, болезненной улыбке, швырнул последнюю веточку на постель. — Да кого теперь обманывать?! Цветы завянут. И твоё тело уже совсем скоро окоченеет… Высохнет. Распадётся кусками гнилой плоти на корм жукам-могильщикам, пока не смешается с землёй и не рассыплется прахом… — Алан в ужасе прошептал эти жуткие слова и прижал ладони ко рту. Он отвернулся, запрещая себе снова взглянуть на обнажённое мужское тело, в чреслах которого закоченело неудовлетворённое желание. — Буду жадным. Не вправе быть любимым, так буду самовлюблённым и жадным! — повернувшись с отчаянным вызовом, сдавленно засмеялся сквозь слёзы. Ему нечего терять. — Отниму пищу у трупных червей! Не смог разделить твою боль — разделю грех! «Вот про трупных червей было обидно. Эх, за что ж ты так со своим наставником?» Он идеально вжился в роль и, кажется, даже забыл, что это всё — игра. Эрик не видел, но чувствовал, как Алан оседлал его, стиснув худыми бёдрами, как медленно принимает его крупный, твёрдый орган своим узким, никем не тронутым телом, как сжимается, вздрагивает и всхлипывает от боли, которая вдруг становится для него приятной. Алан вскоре привык, раскрепостился. Он не боялся и не стеснялся. Ласкал себя рукой, открывая в себе новые грани удовольствия, тихо постанывал, запрокидывал голову, выгибал юношески гибкую спину. Просто ему так спокойнее, безопаснее, когда никто не смотрит, не говорит и не смущает. Он был неплохим актёром, но играл лишь для самого себя, словно его никто не видит, не слышит и не контролирует. И Эрик изо всех сил старался не подавать признаков жизни. Даже готов был простить ему трупных червей. Даже до последнего не кончал (а это было ой как трудно), чтобы дать маленькому извращенцу спокойно поразвлечься. Пусть первая близость у него будет такой — так надо, так, наверное, лучше. Однако изредка Эрик всё же подглядывал — был такой грех, но Алан этого не заметил. Эрик ощущал своё тело чрезмерно большим, грузным и вместе с тем податливым, оно физически не могло ответить на ласки любимого и просто инертно поддавалось им. Странное ощущение, интересное, похожее на настоящую смерть. И наконец почувствовав спазмы тугой оргазмирующей плоти парня, более не в силах себя контролировать, Эрик позволил томящему напряжению вырваться наружу. Так как он не мог двигаться, оргазм ощутился таким сильным и мощным, что пах и поясницу свело и выгнуло резким непроизвольным рывком. Глухой щелчок. Кажется, это в спине. Боль, словно сквозь позвоночник пропустили высоковольтный разряд тока. Аж перед глазами что-то замелькало, как будто бабочки в животе Эрика отрастили зубы и прогрызли себе в его мёртвой плоти путь на свободу. — Твою мать! — шикнул от боли внезапно оживший труп Эрика. Он машинально привстал и потёр рукой спину. Но… стоп. Он может двигаться? Но как?!.. Поднял одну руку, затем другую, пошевелил пальцами, повертел головой, подозрительно прислушиваясь к этим чудесным ощущениям, когда приходят в тонус сильно затёкшие мышцы. Вставшие на место позвонки высвободили защемлённый нерв. — Ну вот. А ты переживал, — обрадовался Алан. Маленький некрофил сидел на кровати, довольный, счастливый и немного смущённый, прикрываясь краем одеяла. А что Эрик? Раз уж начали играть — изволь доиграть до конца. — Спасибо, что оживил меня, милое создание. Только напрасно ты сделал это, — глухо произнёс Эрик, глянув исподлобья устрашающим взглядом. — При жизни я был очень плохим. Я убивал, грабил и насильничал. А теперь позабавлюсь с тобой! Сейчас, ангелочек мой, я верну тебя с небес на землю, будем играть по моим правилам. А будешь сопротивляться — найду твоё начальство и расскажу, как весело их примерный сотрудник проводит рабочее время. Эрик зловеще засмеялся. — Вот это лучше не делайте. Если вы всё расскажете, вас… того… обратно вернут... убьют, в общем, — пролепетал Алан, с перепугу не понимая, игра это или уже всерьёз. — Пфф… Напугал ежа голой задницей, — Эрик жалостливо усмехнулся и нежно, но крепко взял его за подбородок. — Это мы уже проходили. Ради тебя, моя прелесть, готов умирать ещё хоть сотню раз. Мне даже понравилось.