Из всех звёзд

Солнце пекло с самого утра, асфальт толком не успел прогреться, а на нем уже можно было жарить яичницу, единственная благодать – легкий, хоть и теплый, ветерок, который, конечно, не сильно помогал, когда приходилось бежать быстро идти. Се Лянь не изменял своим привычкам, потому не был намерен опаздывать на лекции спустя всего неделю студенческой жизни. Но кто объяснит его намерения организму, который решил проигнорировать шесть будильников, а последний и вовсе в состоянии сомнамбулы отключить и откинуть подальше. Утренний кофе был забыт и закинут до лучших времен, о завтраке не шло и речи, даже несчастные зубы были почищены за секунды четыре. Се Лянь не искал оправданий, разве что немножко. Но причина «проспал» была достаточно уважительной, учитывая, что посмотреть сны удалось от силы часа четыре, а все виноват его друг. Ладно, он сам виноват, что не пресек сразу дурную идею закадычного, и согласился в миллионный раз пересмотреть с тем онлайн дурацкую дораму, и все это после дня в университете и смены на подработке. Как не крути, а жизнь студенческая – взрослая, а во взрослой жизни нужно самим жить эту жизнь. Философски. Потому приходилось и учиться, и работать, и уделять время другу, с которым он «хреналион лет» – по словам самого друга, знаком. Вообще Се Лянь мог не работать, ибо заботливые родители, отправляя своего единственного дитятку из столицы, радушно предоставили тому средства, для существования на ближайшие лет так пять. Но Се Лянь же взрослый. Его такой расклад ударил по самооценке, которая непонятно от куда вынырнула и сказала за него: «Я сам себя теперь буду обеспечивать». Он задрал нос кверху, слез с родительской шеи, забил на уговоры пожить еще дитем, не знающим забот, и уехал в студенческое общежитие, кормить клопов и жить на лапше быстрого приготовления. Про клопов, конечно, это перебор, ибо общежитие университета было более, чем современным и очень даже вау, что заставляло позавидовать некоторых доходяг, снимающих убитые, зато дешевые, квартирки. Но не про лапшу. Но это самое общежитие было в двадцати гребаных минутах от самого университета, потому не оставалось возможности до последнего перед занятиями понежиться в постельке, и именно поэтому Се Лянь сейчас старался не помереть на жаре, летя к омуту знаний. Конечно, можно было сократить двадцатиминутный путь на своих двоих – на семиминутный на автобусе, но!.. автобус нужно было дождаться, а потому по времени иногда выходила такая дорога дольше, зато менее энергозатратной. Но парень не жаловался, ведь было несколько причин, почему он игнорировал семь минут с вытянутыми ножками в автобусе. Во-первых, пешая дорога шла через прекрасный зеленый парк, который полюбился ему с первого же взгляда, а во-вторых… — Мя-яу-у! — послышалось из-за очередного поворота, на территории этого самого парка. — Привет-привет, хорошие, — протянул запыхавшийся Се Лянь, уже подбежав к нескольким греющимся на утреннем солнце пушистым созданиям, на ходу разрывая пару пачек кошачьего корма. О местных усатых обитателях парка, или как шутил Ши Цинсюань – тот самый закодычный, между прочим, – о местных крышующих парк, парни узнали в первый студенческий день. Неделю назад, когда единственный раз друг соизволил сделать крюк от своего дома и встретить Се Ляня у общежития, чтобы пойти вместе, ибо: «Ну так интереснее», они и услышали первое «мяу». Вот только то «мяу» было очень тихим и испуганным, и исходило оно с одного из деревьев, где застрял совсем еще малыш кошачих. Се Лянь снял испуганного котенка, к которому тут же подлетела, наверное, его мать, сцапала того за шкирку и утащила куда-то вглубь. Парни тогда быстренько подобрались, загасили умилительные сердечки в глазах и тихонько прошмыгнули за четвероногим, который и вывел их на целое огромное семейство. Они тогда поперегладили более десятка больших и маленьких котиков, чуть не растеклись лужицами от милоты, и так же чуть не опоздали на первые лекции. Се Лянь и сейчас был бы не против превратиться в лужицу и подушку для усатых, но задерживаться времени не было, потому не получилось приласкать каждую мяукающую макушку, хоть и очень хотелось. Он кинул последний умилительный взгляд на лопающих его угощение котиков, и рванул дальше. На выходе из парка уже виднелись корпуса Шанхайского университета искусств – где, собственно, и учился Се Лянь. Он долго не мог определиться в выборе жизненного пути, хотя двери любого университета были открыты, ибо Се Лянь был весьма умен и способен, а школу окончил с отличием по всем предметам. Отец, все «незаметно» намекавший и манивший сына по своим стопам в юридический – потерпел поражение сразу же, как и мать, что не смогла переманить единственного сына в медицину. Что тут сказать, Се Лянь хоть и был умен, но манило его творчество, причем в любом его проявлении. С детства он занимался танцами, где и встретил Ши Цинсюаня, который и приоткрыл прекрасную завесу мира художников. И так, спустя столько лет, Се Лянь, вместе с этим самым другом, не сговариваясь решили пойти одним путем – через кафедру смешанного арт искусства. Как долго они смеялись и шутят по сей день, что несомненно являются родственными душами, наверняка знались в прошлых жизнях и были обязаны встретиться в этой, как и в последующих. До начала лекции оставалось минут пять, но Се Лянь не хотел прерывать речь профессора своим тяжелым и громким от бега дыханием, потому летел еще быстрее, чтобы успеть упасть на место и отдышаться. Логично. — Твою ж ногу за шиворот! Ты от кого убегал, прелесть моя? — чертыхнулся Ши Цинсюань, чуть не подскакивая на месте, когда друг с разбегу упал рядом на свое. — Я… чуть-чуть… проспал, — пытаясь не умереть от недостатка кислорода, ответил Се Лянь. — Боже, не помри прямо тут, — заботливо протянул бутылку с водой Ши Цинсюань, мысленно ставя галочку напротив пункта: не предлагать другу по ночам смотреть дорамы. И неважно, что уже через минут пятнадцать он об этой галочке и не вспомнит. — Спасибо, — успел улыбнуться Се Лянь, прежде, чем махом выдуть половину бутылки. — Да лишь бы на здоровье, — улыбнулся в ответ Ши Цинсюань, и чуть привстал, поправив юбку, которую Се Лянь, ожидаемо, еще не видел в гардеробе друга. А себя пришлось поправлять уже во время лекции, ибо профессор появился через минуту, а Се Лянь был, мягко говоря, потный и растрепанный. Еще бы тут быть как на подиуме, когда на сборы у него ушло сегодня не более десяти минут. Наверняка под глазами синяки не меньше, чем у их старосты, а на голове гнездо, которое он пытался привести если не в божеский, то хотя бы в приличный вид. Парочка омег рядом смерила его каким-то странным сочувственно-ехидно-пренебрежительным взглядом, поправила свои идеально уложенные «локоны», на уход за которыми наверняка тратятся половиной зарплаты родителей, и аккуратно почесали глаза, чтобы не дай боже – что для них станет концом света, – не стереть случайно макияж. Се Лянь мысленно закатил глаза на этот жест и наконец расправился с волосами – которые длиной доставали уже чуть ли не до задницы, и без ухода на хреналион юаней были шикарными и мягкими, – завязав часть в пучок, оставив половину свободно растечься по спине, и принялся записывать за профессором. — Каким по счету занятием сегодня будет практика? — спросил Се Лянь, когда наконец закончилась первая «совершенно не нудная» лекция. — Следующим, Лянь. Следующим… — со вздохом ответил Ши Цинсюань. И таким же вздохом ответил и Се Лянь. С первого же дня студентов обрадовали, что каждый день будет проходить практическое занятие, чему те, конечно же, несомненно были счастливы. До момента знакомства с преподавателем. Омега в возрасте – тот самый преподаватель, – мог бы без проблем командовать взводом в армии, но он что-то забыл в их университете на должности профессора по классическому изобразительному искусству, что будет вести у их группы это самое классическое первое полугодие, до зимних каникул. Ему постоянно все не нравилось, а идеального студента, по его мнению, глаза мужчины еще ни в жизнь не видели. Он придирался к каждой детали и каждой маленькой незначительной черточки, от чего альфы в университете прозвали того истеричкой. Омеги не разделяли такого пренебрежительного прозвища, хоть иногда и были согласны. Он с первого же дня «построил» студентов, дал понять, что не потерпит во время занятий, и разъяснил, что было можно. Можно было, например, дышать, а все остальное под вопросом. На самом деле, мужчина многого не требовал, но из-за характера студенты боялись лишний раз пикнуть. Но самое главное его правило – чтобы каждый студент сидел четко на выверенном ему на первом же занятии месте. Никто собственно не ослушивался. Се Ляню нравились практические занятия, он полностью погружался в рисование и не замечал, как бежит время, в отличие от скучных лекций. — Твой желудок молит о помощи, — ткнул пальцем Ши Цинсюань прямо в пупок другу, от куда только что донесся китовый звук. Они собирали вещи со стола, когда Се Лянь схватился за живот, пытаясь заглушить жалобные звуки желудка, что хотел есть видимо больше, своего владельца. — Говорю же – проспал, — с красными щеками ответил Се Лянь. Ши Цинсюань лишь помотал головой да жалобно, как и звуки из чужого желудка, зыркнул на друга, понимая, как и Се Лянь, что ни до магазина, ни до столовой они не успеют, ибо перерыв между первой и второй, даже здесь, небольшой. Се Лянь уже настроился на голодовку еще на ближайшие полтора часа, и мысленно молил желудок не подставлять его, и не урчать в кабинете, где безусловно будет гробовая тишина, нарушаемая лишь звуками чирканья грифа карандашей и шепота преподавателя над ушами студентов, к которым подойдет дать совета. Однако, что было удивительно, но во время занятий преподаватель не была против, если студенты тихонько слушали в наушниках музыку в одном ухе, или же пили кофе с перекусом, лишь бы не отвлекались от рисования. Преподаватель хоть и был строг, но понимал – студентам тоже тяжело, и не все успевают отдыхать или есть. В такие моменты молодые люди терялись – деспот их преподаватель или ангел. В любом случае, Се Лянь не сможет воспользоваться этой добротой преподавателя, ибо перекусывать ему нечем, потому он надеялся, что его не выгонят, если необходимую тишину нарушит звук умирающего кита. Так получилось, что им позволили самим выбрать место за мольбертами, что полукругом в несколько рядов стояли в кабинете. Студентов в группах было от пятидесяти человек, потому и количество мольбертов соответствующее, но более никому не позволялось менять места. Се Лянь с Ши Цинсюанем естественно уселись рядом, во втором ряду, чтобы остаться незамеченными, когда тихо перешептывались, но чтобы было хорошо видно композиции в середине кабинета. Возле каждого мольберта сбоку был многоярусный столик, чтобы студенты могли удобно разложить вещи и инструменты. Художественные альбомы большого формата студенты покупали сами, каждый себе по бюджету. Некоторые не скупились и приносили каждый день по новому холсту. Ши Цинсюань на это смеялся и называл таких павлинами, ибо то, что они рисовали на этом занятии – не стоило того. Профессор заранее сообщал, какие материалы необходимы в тот или иной день. Сегодня был день акварели, потому Се Лянь на ходу по пути в кабинет решил убедиться, что положил в рюкзак необходимое. Альбомы они оставляли в специальном шкафчике под каждую группу, чтобы не носиться с этими махинами каждый день, но вот краски и остальное оставлять не решались, ведь приберут добро к рукам. Облегченно выдохнув, порадовавшись, что умудрился не забыть необходимые материалы, Се Лянь вошел в кабинет вслед за Ши Цинсюанем, что живенько и во всех подробностях рассказывал о прошедшей распродаже, на которой вчера и купил новую юбку. — А потом эта коза такая: «Ну ты же парень». Хуярень! Я омега, какого черта ты сучка решила надавить на меня тем, что уже лет так пятьдесят неактуально?! — всплескивая руками и кривляясь на словах от «козы», рассказывал парень. — Ты так и сказал? — смеялся Се Лянь. — Нет. Я еще добавил, что она уродина, и эта юбка ее не спасет. Уже вдвоем и во весь голос, чуть ли не задыхаясь чайкой, смеялись парни вместе. Се Лянь кое-как унял приступ истерического смеха и уже собирался усесться за мольберт, но глаз зацепился за предмет на столе. Приподняв бровь, омега взял в руки шоколадку, что одиноко лежала на нем, видимо, забытая кем-то. Игнорируя новый вой голодного желудка и скопившуюся слюну, Се Лянь честно хотел вернуть чужую вещь на место, и даже совершенно не сверлил бедную упаковку голодным взглядом. Ни в коем случае. Не успела в голове разыграться битва добра со злом, как зрение выловило еще одну деталь, что была под злополучной, или же божественно дарованной, шоколадкой. На столе лежал обрывок листа из тетради, что Се Лянь поднял следом, вчитываясь в строчки, что необычаемо-ужасающим почерком складывались в послание, которое не сразу удалось разобрать. Но он смог. Смог и тут же зарделся, резко вскидывая голову, крутясь из стороны в сторону, пытаясь выискать… Что-то. — Лянь, ты чего? — увидел Ши Цинсюань странное поведение друга. — Да… вот, — протягивая обрывок, не переставал смущенно озираться по сторонам Се Лянь. — «Не забывай заботиться о себе, Се Лянь», — сперва скривился Ши Цинсюань, только глянув на иероглифы, что могли тягаться с древними письменами – тоже ничего не понятно, но очень интересно, а после прочел поглядывая на красное лицо друга и шоколадку в руках того. — У-у-у, какая прелесть, — просиял он, растягивая губы в какой-то странной умилительно-дьявольской улыбке. А Се Лянь не знал, что ответить. Он был до одури смущен, и до такой же одури благодарен этому неизвестному человеку. — Отвечаю – это альфа! — громким шепотом пропищал Ши Цинсюань. — Колись, кому крышу успел снести? — С ч-чего ты взял? — все никак не поборов смущение, спросил Се Лянь у, почему-то, чересчур взволнованного друга. — Ну, либо влюбленный омежка, — хмыкнул Ши Цинсюань. — Но то, что этот человек к тебе неравнодушен – даже не стоит отрицать. Какой левый будет делиться с незнакомцем едой? Пф-ф. Никакой! По фактам. Даже добавить нечего. Се Лянь наконец уселся на свое место, все продолжая оглядывать заполненный кабинет, пытаясь выискать чьи-то глаза. Но это было сложно сделать среди пятидесяти человек, когда эти самые глаза не пытались выдать себя. Внутри что-то тихонько ёкнуло и разлилось сладостью и теплом, вместе с откусанным кусочком шоколада, что не только даровал его желудку желаемое, но еще затопил сердце благодарностью.