***
Мальчик, которого впоследствии он назвал Сильвером, оказывается не таким раздражающим, каким рисовало ему воображение. Более того, он — настоящий соня: ощущение создаётся, что уснуть может не то что на любой горизонтальной поверхности — на вертикальной тоже, едва к ней прислонившись. Сперва Ванруж честно думал, что тот перерастёт, ведь детям свойственно спать долго, но нет — ничего не меняется. Не меняется, когда Сильверу исполняется пять. Не меняется и тогда, когда на торте, — ужасно приготовленном, к слову, но Лилия, видит благородная Фея Шипов, правда старается, — оказывается десять свечей. Ребёнок улыбнётся скромно, прежде чем пламя задуть, а затем взгляд устремит на своего названного отца. Ответная улыбка фейри будет похожа на паралитическую гримасу отравленного «вороним глазом», но Сильвер, светлая наивная душа, этого даже не заметит. — Отец, — простое слово, знакомое всем живым существам, бьёт тупым предметом по затылку. Лилия ненавидит детей, не любит и порождение Рыцаря Рассвета. С чего бы? Какие тут могут быть исключения? — Ты обещал, что я смогу ходить за ягодами и на охоту самостоятельно, как только подрасту. — Всё так, Сильвер, — Ванруж изящную ладонь, облаченную в перчатку, кладёт на светловолосую макушку. — Но ты же помнишь, что это может быть опасно? — Я помню про терновые лозы, — мальчик кивает, не отводя от названного отца преданного взгляда. Уважает, доверяет. Любит. Для Лилии это, наверное, хуже всего. — Про трифолиату, шиповник и диких зверей тоже. Я буду очень осторожен, обещаю. Ты и так очень много делаешь для меня. Улыбка начинает вызывать у бывшего Правого Генерала боль в мимических мышцах. Мысли о том, что он выращивает мальчишку, как телёнка на убой, пульсирует в висках, разгоняет кровь по телу, колючим тёрном обвивается вокруг его сердца. Существо перед ним — невинное и хрупкое, Лилии ничего не стоит сделать надрезы на крупных сосудах Сильвера, произнести заученный наизусть текст заклинания, позволяющего продлевать феям жизнь, а затем оставить там, где ему было уготовано место изначально — на Аллее Воспоминаний. Там, где стоят сотни красивых статуй обманутых душ. Обескровленных, обречённых гнить под слоями гранита, но таких изящных, что глаз нельзя отвести. Ванруж гладит ребёнка по голове, невольно любуясь тем, как краски заходящего солнца золотят обычно бесцветные пряди. «Заря теряется в шёлке волос...» Мужчина, заточенный в теле озорного юноши, одёргивает руку, как ошпаренный, чем вызывает даже не недоумение — беспокойство со стороны Сильвера. — Отец? — мальчик таращит на него крупные глаза, напоминающие больше драгоценные камни, нежели что-то привычное людям. Серо-голубые, переливающиеся аврорным фиолетовым. Такими же, как были у его биологического отца. — Ты в порядке? — Да, — вернуть своему лицу привычно доброжелательное выражение лица не составляет никакого труда. — Просто подумал о том, что дикие звери могут тебе навредить и... Его приёмный сын сползает со стула и, не почувствовав подвоха, обнимает фейри, оказывая немую поддержку. Ещё и фыркает так смешно, словно маленький ёж, когда длинные чёрные пряди щекотно проходятся по его носу. Чувства, невиданные ранее, дикие, инородные, как клетки опухоли, скребут по костяной клетке рёбер, и Лилии честно хочется выть. Он украл этого ребёнка ради того, чтобы отомстить Рыцарю Рассвета, — с бонусом, правда, в виде собственной выгоды, — за смерть его принцессы. Не для того, чтобы он стал ему вторым неродным сыном. И уж точно не для того, чтобы подавлять в себе глубокий страх за то, что когда-то Аллея Воспоминаний перестанет быть тайной для Сильвера. Лилия не хочет признаваться даже самому себе, но впервые за долгое время он чувствует себя настолько запутанно. Сомнения начинают течь ядом по венам, и это нельзя назвать хорошим знаком.***
Обманывать мальчишку было легко и последующие годы, а вот Маллеуса — нет: он заподозрил неладное ещё тогда, когда первый раз увидел, что Лилия обучает подопечного искусству владением меча. Сейчас Сильверу уже пятнадцать, и пора неизбежного нависает над его опекуном голодным псом, готовым вот-вот броситься и перегрызть глотку. Ванруж редко бывает не уверен в своих решениях, но сейчас он и правда не знает, что делать — всё слишком запущено. Он беспечно пустил всё на самотёк, и сделал тем самым только хуже. В первую очередь, Сильверу, во вторую — себе самому. Стоп. С каких это пор он ставит благополучие человека выше собственного? — Ты изменил планы, — не спрашивает — утверждает, материализуясь в воздухе из светлячков ядовито-зелёного цвета. Несмотря на относительно юный для фей возраст, кронпринц оказывается достаточно проницательным. Он усаживается на массивной ветке дерева рядом со своим телохранителем, некогда заменившим ему отца. Если бы у Маллеуса спросили, кто является самым близким ему существом — бабушка или Лилия, — он без колебаний выбрал бы второго. — Что заставило тебя изменить решение? — Ку-фу-фу, — Ванруж наматывает локон на палец и невольно ёжится от пробирающего ветра; листья на кронах деревьев давно жухнут от дыхания ранней осени. — Никто ведь не говорил, что я хочу отойти от своего первоначального плана до конца. На примете существует множество фей, которые захотели бы выйти за Сильвера замуж. Ритуал Благословенного Бракосочетания всё ещё в силе. — Не ври хотя бы самому себе, — Дракония, кажется, даже не замечает ветра, играючи касающегося его угольно-черной рубашки. — Ты привязался к нему, хотя раньше я за тобой не замечал подобного. Лилия царапает язык продолговатыми клыками, но решает не рыть себе могилу раньше времени — молчит. У него есть буквально пару секунд, прежде чем придумать ещё одну ложь, в которую не поверил бы никто, включая его самого. — Я отношусь к нему так же, как и ко всем предыдущим, — он поворачивает голову к будущему королю Терновой Долины и дарит одну из самых игривых улыбок в своём арсенале. — Даже думал о том, как будет выглядеть его изваяние после смерти. Оно будет самым красивым из тех, что уже там стоят. Собственные слова прожигают трахею, тлеющими угольками падают в лёгкие, мешая дышать. «Думал». В прошедшем времени. Одна мысль о том, чтобы навредить Сильверу, душат его и мелкими волнами поднимают панику. Всё происходящее давно начало напоминать клубок спутанной пряжи. Дракония не глуп и зрением плохим наделён не был — видит колебания телохранителя, но не давит сильнее. Только знать даёт, руша иллюзию обмана, как карточный домик: — Я не скажу бабушке, — в зелёных глазах спокойствие, без цепкого холода, без королевской жёсткости. Лилии почему-то кажется, что мальчик, — на самом деле, давно прекрасный юноша, но он не может смириться с мыслью, что Маллеус вырос, — будет в разы снисходительнее и добрее своих предшественников. Лучше бы молнией в него запустил, как это делали Маллефиция и её дочь, чем смотрел на него так. — Что бы ты ни решил в конечном итоге, я буду на твоей стороне, но помни — время почти на исходе. Тебе следует определиться с его судьбой как можно скорее. — Не скроешь от него ничего, ты погляди, — Лилия фыркает в смешке и протягивает ладонь к лицу коронованного принца. Позволяет себе дерзость: за щёку теребит, как дитя малое, потому что уверен — Маллеус ему разрешает подобное. Не при Маллефиции, конечно же, но Ванруж и сам не стал бы переступать черту под её пытливым взором. — Ты вырос слишком умным. Надо было ловить тебя по пути в заброшенную библиотеку. Дракония перехватывает длань телохранителя и пару мгновений держит её в своей в жесте безмолвной поддержки. Знает прекрасно, что подобное поведение — защитная реакция на стресс, ничего более. Едва ли Маллеус размыкает губы, чтобы что-то сказать, как слышит голос вышедшего на крыльцо небольшого домика Сильвера. — Отец, ужин готов, — оповещает он, кажется, даже не обратив внимания на сидящего рядом с Лилией кронпринца, что озадачивает: мальчик всегда соблюдает этикет даже в коротком общении с Драконией. Причина подобной невнимательности обнаруживается не сразу — потомка величественных фей-драконов рядом с ним на дереве и след простыл. И когда успел только? — Идёшь? Последние крохи уверенности в том, чтобы принести похищенного юношу в жертву, — не важно, каким именно из двух способов, — испаряются вслед за покинувшим его Маллеусом. «Тебе следует определиться с его судьбой как можно скорее», — эхом отдаётся в черепной коробке бывшего Правого Генерала. Лилия вздыхает, вновь улыбку на лицо натягивает и с присущим для созданий ночи изяществом спрыгивает с массивной ветки. — Иду. Удавка ответственности затягивается на его шее всё сильнее.***
Когда Сильверу приходит приглашение на поступление в Колледж Ночного Ворона, Ванруж не может этому не обрадоваться: — Зеркало Тьмы признало тебя способным волшебником, — он берёт ладони приёмного сына в свои и склоняет голову набок, глядя с лёгким прищуром. Вот он, шанс на спасение. Не его, разумеется — Сильвера. Будет лучше, если он уедет и забудет сюда дорогу, не будет больше жить в одном доме с чудовищем, некогда посмевшим выкрасть его из настоящей семьи и допустившим мысли о том, что он мог быть следующей жертвой для одного из ритуалов — Кровавого или Благословенного Бракосочетания. — Прими мои поздравление. — Спасибо, — время идёт, а улыбка у мальчишки всё такая же скромная. Похвалу он принимать если и умеет, то явно с очень большим трудом. — Я… мне есть, что сказать. Лилия пытается сделать вид, что слова его вовсе никак не напрягают, но Сильвер замечает, как захват чужих рук самую малость усиливается, а плечи распрямляются так, словно к позвоночнику прибивают металлические пластины. — Говори. — Ты упоминал, что также получал приглашение, — начинает издалека, но последующее предложение оглушает, словно раскат грома в тихую летнюю ночь. — Возможно, мы могли бы поступить туда вместе? Фейри боялся этих слов так же сильно, как трипофоб встречи с безобидным лотосом. Непутёвое дитя, почему же он в упор не желает выбираться из лап чудовища? Почему не хочет сбежать от убийцы? Почему… Потому что не видит в нём бездушного монстра. Для него Лилия — любящий отец, который не навредит осознанно, семья, обволакивающая шалью заботы, тихая колыбельная, нежным бархатом скользящая по слуху и способная успокоить за долю секунды. — Ку-фу-фу, — даже привычное хихиканье получается более нервным, чем хотелось бы. — Я и в Колледж? Что там делать такому старику, как я? Моё время давно упущено. «Беги же, не заставляй меня чувствовать себя более скверно». — Прости, — Сильвер отводит взгляд и деликатно высвобождает руки из аккуратного захвата чужих пальцев. — Я не хотел как-то задевать тебя. Просто в последнее время ты выглядишь взволнованным. Подумал, возможно, смена обстановки могла бы помочь тебе почувствовать себя лучше. Мужчина стискивает руки в кулаки, непроизвольно впиваясь покрытыми чёрным лаком ногтями в ладони. Его названный сын не спешит бросаться обвинениями, не обязывает делиться с ним тревогами и печалями, потому что знает — если захочет, то обязательно о них поведает. Его бренная и насквозь прогнившая душа не заслуживает рядом такого человека, как Сильвер. — Пока ты будешь собирать свои вещи, — фейри нарочно тянет с ответом, будто собираясь озвучить пакость, — я подумаю над твоим предложением. И правда, отпущу тебя, а ты пустишься во все тяжкие: будешь сладким объедаться, с русалками свяжешься, со зверолюдьми какими подерёшься. Юноша глаза свои и без того крупные выпучивает от столь карикатурного описания его жизни в колледже и осмеливается даже возмутиться, пусть и не так экспрессивно, как могло бы быть: — Отец, я разве давал тебе повод стыдиться меня? — Сильвер хочет, было, попросить прощения, если совершил проступок, за который его опекуну пришлось краснеть, но замолкает, видя появившееся во взгляде напротив веселье. Вздыхает с улыбкой. Даже в этих дружеских подколках было уже что-то до боли родное, поэтому он ни капли не сердится. — С твоего разрешения, пойду собирать вещи. — Давай, кыш отсюда, — Лилия прогоняет его с деланной старческой ворчливостью и скрещивает руки на груди. — И вещи складывай так, чтобы не пришлось их потом по несколько раз переглаживать. От собственных слов на смех пробивает ещё больше: просит Сильвера быть опрятнее, а у самого в комнате такой хаос царит, что если не зацепишься за что-нибудь и не упадёшь, то это будет безоговорочной победой. Мальчишка шутку явно оценивает, но предпочитает ничего не говорить. Комната пустеет, потому что каждый из них по собственным делам разбредается. Бывший Правый Генерал прихватывает с собой ножницы, спрятанные в одном из многочисленных ящиков, прежде чем скрыться в уборной. Останавливается возле зеркала, рассматривает красивого мальчишку в отражении и отмечает единственный изъян, портящий картину — усталость, пеленой осевшую на рубиновой радужке. Пожалуй, это единственное, что могло бы запросто выдать его истинный возраст. Ванруж хмыкает от отвращения к самому себе, заводит правую руку назад, к затылку, и тянет за шёлковую ленту. Волосы, до этого собранные в хвост, тут же струятся по плечам, чернильными водопадами ниспадают по груди и спине, доходя до поясницы. Однажды в шутку Малленоа даже бросила с привычным ехидством: «У тебя очень красивые волосы, Лилия. Обещаешь, что не срежешь их, пока будешь верен мне?» Он прекрасно понимал, что это — очередная её шутка, приправленная долей провокации, поэтому хмурится, привычно бурчит, но всё же обещает. Феи от слов своих никогда не отказываются, поэтому Лилия с искренней горечью перехватывает ножницы удобнее, оттягивает длинную прядь, создавая натяжение, и скользит по ней лезвиями, заметно укорачивая. Затем в ход идёт вторая, третья. «Надеюсь, ты когда-то простишь меня, Малленоа. Похоже, род Рыцаря Рассвета был произведён на свет, чтобы побеждать».