Замки в небе

      — Анонимная записка, предназначенная тебе, а не мне, Орион.       Клочок бумаги, наспех написанный, перешел из рук Апо в руки Майла и был прочитан вслух: «Возвращайся домой, без промедления. Предупреди своего брата, что нападение на Монгкул неминуемо со стороны Северного моря. Поторопись — у тебя есть самое большее три дня до рассвета войны».       День — всего один день — от расцветающего рассвета солнца, поднимающегося к цветущему зениту и опускающегося к угасающим сумеркам, когда гонцы на лошадях помчались ко дворцу Монгкула со словами предупреждения для передачи.       Корабли уже отплыли, колеса судьбы по выбору мужчин приведены в движение.       Но в лучах тихого дня грелись король и королева, все еще жившие в простые времена, еще не отягощенные оглушительными возгласами ужасного вторжения войны.       Идущие рука об руку, чтобы встретиться лицом к лицу друг с другом на их собственном, самом уединенном поле битвы.       — Ты уверен? — Мью все еще сдерживался — все еще был напряжен — даже когда мышцы дрожали почти до судорог, а мерцающий пот от секса, заливал простыни под ним. — Скажи мне в последний раз, чтобы я знал, что это реально.       И эти слова прозвучали снова:       — Сцепись со мной. Дай мне свой альфа-узел. Я хочу… хочу от тебя ребенка.       Потому что Сиэль покинул свою комнату, Мэй и бронзовый кувшин, чтобы тем утром плыть шагами грез и глазами транса к своему мужу.       Сделать его отцом.       Это было скорее жестоко, чем красиво, как иногда бывает с труднопроходимыми, каменистыми маршрутами природы…       Зрачки Соляриса расширились, затмив радужную оболочку на оттенок темнее, до черноты, как смоль. Зубы стали острее, сердце бешенее, поскольку, наконец, он был полностью освобожден.       Член набухает внутри его королевы, проникая глубоко внутрь, затем происходит сцепка среди хаоса гортанных стонов, чтобы излить свое семя и сущность души в уютное лоно Сиэля.       Мокрое месиво из пота и спермы капало на простыни, кафель и половицы в течение нескольких разгоряченных, лихорадочных часов. К третьему узлу полилась кровь.       Предки древних людей преклонялись перед животным внутри себя. Рычание альфы сквозь стиснутые зубы «Не двигайся… оставайся… на месте», затем хныканье, визг, тяжелое дыхание от боли или удовольствия — границы размыты — переходящее в рычание в ответ омеги, когда, наконец, Мью попытался вырваться.       Да, снова Мью — человек вернулся. Вспышки фиксации на полубессознательном, измотанном омеге, по мере того как проходило время, и старший приступал к рутинному нежнейшему последующему уходу.       — Обними меня за шею, Сиэль.       Поднимает его осторожно, без усилий, пока он стелил на матрас свежие мягкие полотенца. Затем опускает его обратно, чтобы он отдохнул. Прижимание носом, закрытые глаза, теплое щекочущее дыхание и нежные рассеянные поцелуи, распространяющие то сияние, которое возникает только от того, что тебя обожают.       И в это сияние вплетался аромат моря. Не грохочущие волны, а бесконечная синева самой спокойной и глубокой лагуны. Туоксу, наконец, приручен своим хозяином. Выпущен, чтобы успокаивать, питать, лелеять.       — Ааааахх, — Галф узнал в этом блаженном вздохе свой собственный. Он… парил. Он был полон прекрасного, любящего света и в то же время легок, как шампанское, когда полностью отдавался своему альфе. Просто позволить воде удержать его, убаюкать, доверяя ее врожденной плавучести, чтобы удержаться на плаву…       Мью деловито вылизывает свою жену дочиста с головы до ног, водя тряпкой по следам языка.       Затем отодвинул засов на двери комнаты, чтобы она приоткрылась лишь с неохотой, с напряженными, негромкими инструкциями для Наронга, который стоял на страже. Послан со срочным королевским поручением к доктору Пхаваттакуну альфой, чрезмерно заботливым до гордой мелочности, через несколько часов после сцепки. Никто — никто — не мог приблизиться к его только что спаренной омеге.       Радиус сияния только для его глаз.       Итак, несколько мгновений спустя, когда слуга вернулся с ромашковым лосьоном и целебными свечами из корня арники, терпеливое лечение проводил сам король. Он единственный, кто смягчал жгучее шипение, вздрагивания, прикусывание губ своей пары, когда лечили внутренние и внешние слезы.       — Я здесь, моя маленькая королева, у меня есть ты. Тише, дорогой.       И когда все было чисто и безопасно, Солярис, наконец, лег позади Сиэля, успокаивая его на своей сильной груди, а ладони, словно магниты, ласкали его животик.       — Ты слышишь меня, Галф?       Ответа не последовало, Красавец действительно спал или все еще был в трансе? Просто дуэт сонного, ровного дыхания. Вдох и выдох, как одно целое. В умиротворении, как будто ничего другого не существовало помимо них там, в гнезде…       Весеннее солнце к тому времени уже клонилось к вечеру, рисуя все жемчужно-пастельными красками, когда из яичной скорлупы вылупились птенцы цвета примулы с пушистыми перьями. Когда рождаются кремово-белые ягнята, вываливаясь из утробы овцы. Когда небесная синева барвинка целовала яблочно-зеленые пастбища в долинах, и под ласкающими пальцами альфы, и под нежной кожей омеги, как и повсюду вокруг, жила жизнь.       Их занятия любовью, их рождение ребенка. Ребенок, созданный их любовью.       — Это чувство, — последние слова короля, которые он пробормотал вполголоса, когда, зевнув, погрузился в дремотные объятия своей королевы, уютно устроившейся рядом, — то, которое сияет… Теперь я знаю, как это называется: Счастье.       И он этого не видел, но Сиэль улыбнулся в его объятиях.