Замки в небе

      К тому времени, когда первые подснежники возвестили о том, что природа обрела надежду на переход от зимы к весне, прорастая из луковиц сквозь мерзлую черную землю, чтобы расцвести под слезами тающих сосулек, экономка Мэй на собственном горьком опыте научилась стучать и ждать, прежде чем войти в королевские покои.       Впервые это случилось с королем, когда он глубоко зарылся лицом между бедер королевы во время ужина. Далее сцена в ванной, плитка, скользкая от плещущейся воды, а вздохи: «Жестче, альфа, да!» вырисовывались в прерывистых вздохах конденсата в насыщенном паром воздухе. И, наконец, дворцовая служащая, бросающая стопку свежевыстиранного постельного белья на пыльный пол, когда она развернулась на каблуках, чтобы убежать, закрыв глаза руками, после того, как наткнулась на пару в середине траха, диком и исступленном на скрипучем столе короля, пальцы ног Сиэля скрючились, лодыжки обхватили сильную, раскрасневшуюся шею его мужа.       Это был месяц взаимной телесной одержимости. Надлежащее, запоздалое физическое исполнение брачных клятв от ледяного холода до обжигающего жара — достаточно, чтобы заставить покраснеть даже самое официальное пергаментное свидетельство о церемонии в своем охраняемом ящике.       Мью открыл блаженство своей жены, когда его поцеловали. Взлелеянный, с приторно-томным, завораживающим взглядом, чувственным вкусом. Губы искусаны до крови в порыве страсти. И поцелуи сзади, когда он дрожал от оргазма на языке альфы.       В то время как для омеги стало открытием то, что наряду с грубым сексом во всех отношениях, больше всего на свете его муж любил прикасаться к его животику. Погладить, расплющить, ущипнуть или облизать — все, что угодно, это была его любимая часть тела.       И младший был не настолько наивен, чтобы не понимать причин этого. Точно так же, как он столкнулся с фактом, что, когда они занимались любовью, он хотел узел Мью.       Так случилось, что одним ясным, свежим и морозным утром — громко постучав три раза и подождав лишние секунды просто для дополнительной уверенности в безопасности — Мэй вошла в покои королевы и обнаружила, что он сидит, скрестив ноги, на полу ванной, уставившись на медный кувшин.       Его отражение смотрело на него с полированной поверхности, но остекленевшие глаза ничего не видели. Они были далеко, смотрели внутрь себя и назад, на Сиэля… почти год назад… Вдыхает, глубоко выдыхает, затем высвобождается из чужих объятий, чтобы совершить свой собственный, очень личный полуночный ритуал — наполнить кувшин водой и опуститься на колени, чтобы вымыться, насколько это возможно, — избавляясь от капающей спермы Мью. Он не хотел вынашивать ребенка от этого человека больше, чем сам король не хотел видеть, как увеличивается живот его королевы.       Сердце щемит, как ужаленное пчелой, когда он вспоминает прогулку по проселочным дорогам своего самого одинокого диверсионного маршрута предательства.       Это… причиняло боль.       — Ты хочешь стать матерью? — наконец произнес Галф, все еще глядя прямо перед собой.       Мэй опускается рядом с ним на кафель ванной, обдумывая свой ответ, прежде чем ответить:       — Возможно, когда-то и хотела. Но мои дни принадлежали короне с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать. Полжизни в этом дворце — такие мечты давно увяли.       — Ты действительно смогла отпустить?       — Экономки не выходят замуж, моя королева. Мы не создаем семью, а прислуживаем ей. Это не означает «смогла», а «обязана». Точно так же, как для вас это работает в совершенно противоположном направлении…       — В любом случае, наши тела нам не принадлежат. Мы обязаны, — горько, как послевкусие рубинового грейпфрута на оставленном подносе с завтраком.       И когда служанка бросила взгляд на Галфа, она смогла ясно разглядеть в нем все еще юного мальчика. В этот момент открытой душевной уязвимости ему было не больше двадцати одного года.       — Я больше не знаю, что правильно, — прошептал он, пока одинокая слеза тихо скатилась по его щеке.       — Потому что вы не хотите ребенка? — рука Мэй инстинктивно обвивает его плечи. Нежно, по-сестрински.       Но…       — Нет… — омега поднимает на нее полные эмоций глаза. — Потому что я хочу.       Выражение удивления промелькнуло на всегда спокойном лице старшей, прежде чем она собралась с силами и с широкой улыбкой вытерла выступившие слезы краем аккуратного передника.       Тихо:       — Тогда почему вы плачете?       И правда, почему? Галф пытался рассуждать рационально, пытался преодолеть подобную сентиментальность и изложить свои мысли точно, сжато. Но быстро потерпел неудачу и вместо этого выпалил беспорядочный, шмыгающий носом сопливый монолог без паузы даже на вдох.       — Это просто базовая омежья биология или я ослеплен туоксутом? Если я не хотел этого тогда, почему сейчас? И Солярис тоже, утыкающийся носом в мой живот, заставляющий меня страдать от желания выносить его ребенка. Неужели мы всего лишь шахматные фигуры, разыгранные великими кукловодами на клетчатой доске судьбы? Тогда… какие мысли принадлежат мне? Какая любовь принадлежит мне?       Мэй с нежной фамильярностью массирует узкие плечи напротив — задумчиво, пока:       — Я не могу притворяться, что понимаю все, о чем вы говорите, Сиэль, но могу я спросить?..       — Продолжай.       — Было ли у вас желание завести детей до того, как вы поженились?       Галф застенчиво и низко склонил голову, теребя выбившуюся нитку хлопка между тонкими пальцами.       — У меня нет воспоминаний о моей матери и мало настоящей связи с кормилицей, с которой меня отослали из дворца. Это естественно, не так ли, что в глубине души я хочу ребенка, которого могу назвать своим собственным, ребенка, которого я должен лелеять и защищать. Любить так, как я еще не любил, — раз за разом завязывая и развязывая черную нить на своем тонком запястье — туго, слишком туго, из-за чего она натирала нежную кожу…       — Но когда нас заставили быть вместе, Соляриса и меня, все это стало немыслимым. Этот человек ненавидел меня до мозга костей. Да, я омега, но у меня все еще есть гордость — я не просто ходячее, бездумное чрево. Как я мог смириться с тем, что он станет отцом наследника через мое тело, когда этот мужчина даже не смотрел мне в глаза, стоя рядом со мной на нашем брачном благословении? Ни один ребенок не должен рождаться по контракту, какой бы королевской ни была его кровь. Пусть люди ненавидят меня, вешают, называют бесплодным, сломленным или проклятым Иезавелью, если им угодно.       — Ш-ш-ш, тише, ваше величество, не говорите таких вещей вслух, — Мэй разрывает нить, чтобы обхватить обе руки своим спокойным прикосновением, продолжая шептать: — Вначале было трудно, вы оба были загадками друг для друга. Вы так молоды, а он вел спартанский, уединенный образ жизни. Но сейчас? Я наблюдала, как король рос с тех пор, как ему было всего шестнадцать, чтобы стать лидером и мужчиной, которым он является сегодня. И за все эти годы я никогда не видела, чтобы он обожал кого-то так, как вас, Сиэль. Никто другой не смог бы даже приблизиться к нему, чтобы зажечь его глаза так, как это сделали вы. Как вы думаете, почему он ждет? Ставит на карту будущее своего королевства и собственные побуждения внутреннего альфы, чтобы уважать только вашу свободную волю?       — Ты хочешь сказать… он ждет моего слова… Выбор за мной…       — Я говорю, моя королева, что его сердце уже выбрало вас единственной матерью для его детей, что бы ни случилось. Так что все, что остается обдумать, — это станет ли он отцом для ваших детей…       Речь не идет о королях и их королевствах, королевах и их обязанностях, дворцах, народах и их наследниках.       А о мечтах двух влюбленных, заново пишущих свою собственную историю.       И когда Галф закрыл глаза — утренний солнечный свет мягко пробивался сквозь занавешенный вуалью дверной проем, согревая босые ноги и руки, поблескивая на изгибе старого медного кувшина, — он увидел это, желание своего сердца.       Мью наклоняется, чтобы поцеловать его в пупок, большие руки мягко оглаживают кожу, когда с каждым вдохом и выдохом живот омеги увеличивается от их ребенка.

***

      День полета на крыльях альбатроса, на юг королевства, где совсем другой дуэт Тончививатов и Трайпипаттанапонгов делили постель — сплетение мускулов цвета золота и слоновой кости, когда Эсен и Орион растянулись, как боги, жующие яблоки с какого-нибудь пейзажа эпохи Возрождения, купаясь в розовом, елисейском сиянии своей собственной неповторимой красоты и секса.       Альфа-король кормит своего альфа-любовника виноградом прямо с ветви виноградной лозы, затем заползает к нему на колени, чтобы сесть верхом и оседлать его член — все еще расслабленный сзади после предыдущих эскапад — пока он всасывает липкий, подслащенный солнцем фиолетовый эликсир, рот в рот, как кровавый источник жизни вампира.       Перевернуться на подтянутый живот и жестко трахнуться в постели, пятна от фруктового сока вскоре присоединились к молочной эссенции мужчин, когда каждый громко кончил, с тем, что осталось в уставших яичках.       — Когда же… ты позволишь мне… сцепиться с тобой, По? — Майл надувает щеки, выравнивая прерывистое дыхание.       Король переворачивается на спину поверх грязных простыней и смотрит на него сверху вниз немигающим, непреклонным взглядом с жестким выражением лица.       — В тот день, когда ты позволишь мне трахнуть тебя, Майли.       Редкие бабочки, пробудившиеся ото сна из-за неожиданного союза на крыше той зимой, так и не улеглись обратно спать, поскольку король и лорд, жаждущие прикосновений друг друга, взлетали только выше, все выше и дальше от ограничительных сетей общества.       Тогда они все еще называли это похотью, возникшей из коконов непрекращающихся подростковых поддразниваний — но в роковые секунды наступит поворотный момент, когда оба, возможно, начнут понимать, что это нечто большее…       Настойчивый стук в дверь палаты. Эсен открывает, закутанный в халат. Затем повернулся с бледным лицом к мужчине, который поднялся, чтобы обхватить его сзади за талию.       — Анонимная записка, предназначенная тебе, а не мне, Орион.       Клочок бумаги, исписанный наспех, перешёл из одной руки в другую и зачитался вслух:       «Возвращайся домой, без промедления предупреди своего брата, что нападение на Монгкул неминуемо со стороны Северного моря. Поторопись — у тебя есть самое большее три дня до рассвета войны».