Замки в небе

      Он не должен был так себя чувствовать, он знал, что не должен. Но за месяцы гула войны улыбка Апо никогда не сияла ярче. Он практически сверкал — собственная армия смотрела на него с гримасой содрогания и озноба, когда распущенные языки называли его маньяком:       — У нашего короля жажда крови, посмотрите, как он ухмыляется, даже когда его пронзают копьем. Эсен отличается от своего отца по происхождению, в этом можно не сомневаться.       Никто не подозревал, что это были не психотические, садистские переживания, которые так разжигали его душу, а скорее единственный, кто просыпался, скакал верхом, сражался, убивал и спал рядом с ним.       Клянусь богами, Майл не только выводил его из себя, но и выебал. До тех пор, пока, от мальчиков до мужчин, от врагов до любовников, не расцвели самые прочные любовные отношения вопреки всем намерениям и разногласиям. Как пушистые, красивые кустики на нависающей прибрежной скале, что-то живое среди серых сланцев, эти выносливые маленькие цветочки цвета морской волны.       И когда летним утром Апо дочиста вымыл свое тело в ручье ниже лагеря — кожа блестела от прикосновений пресной воды, как ослепляющий изумруд росы, мшистая лесная подстилка вокруг — он с удивлением осознал, что подпевает пению птиц.       Издавал ли он такой звук раньше, в этой жизни? Он становился положительно развязным. Что дальше?       Но ему понравилось это ощущение, эта неожиданность.       Ему нравилось, что Орион просто был рядом, когда он искоса поглядывал на самое пустынное поле боя. То, как настоящий смех достигал темных, тончевиватовых глаз от шуток, которыми они обменивались между собой, то, как он распознавал, улаживал — успокаивал — внутреннюю анархию, которая делала душу вялой со дня его рождения, то, как от малейшего прикосновения у него дрожали колени и возникало желание.       Черт возьми, ему понравилось, как человек из Монгкула отдал ему морковку из однообразных вечерних горшочков, приготовленных военными, и, в свою очередь, забрал ненужные хрящи…       — Чему вы улыбаетесь, совсем одни, ваше величество? — внезапное вмешательство заставило короля Эсена резко обернуться с чувством вины расшалившегося ребенка, застигнутого на месте преступления при краже банок с медом из королевской кладовой…              — Морковь!       Он проблеял это слово, затем закатил глаза в ответном презрении к самому себе.       «Черт возьми», — внутренне простонал он.       — Морковь… что?       Лорд Орион сбрасывал свою одежду на берегу реки, затем погружал украденную статную фигуру Адониса в прохладные, прозрачные потоки, когда он приглаживал ладонями гладкость мраморной кожи, прежде чем запустить пальцы в прилизанные черные пряди.       Апо сглотнул. От хмыканья до глотания, с совершенно нехарактерным для него самоосознанием.       И когда лес начал просыпаться — сапфировые стрекозы скользили по ряби бассейна, медведи гризли поднимались, зевая в пещерах, узорчатые ящерицы претендовали на самые солнечные камни для предстоящего летнего дня, — Майл вышел поприветствовать своего партнера.       Брызгая водой, чтобы смыть засохшую кровь с раны на невидимом углу левого плеча бусабана, вытирая подушечкой большого пальца пятна грязи от ранних струпьев — проклятия, исходящие от пациента без сознания, — затем наклоняясь, чтобы ухмыльнуться в ухо стоящему рядом:       — Должен ли я ревновать к моркови, а? Должен ли я совершить набег на торговую палатку и разрубить всех этих надоедливых маленьких оранжевых ублюдков на тысячу кусочков с мстительной яростью моего королевского меча?       — Наставить рога моркови, милорд. Как унизительно.       — Хотя… Я думаю, что нет. Корнеплоды могут быть сладкими, но только я знаю, какого истинного деликатеса жаждет король Эсен…       Улыбки встретились, когда Апо обернулся через ноющее плечо, чтобы поцеловать своего дразнящего милорда. Затем поворачиваются вокруг оси, пока мокрые груди не прижмутся друг к другу, сильные руки не обнимут, несмотря на ворчание и рывок стремительного течения.       В те дни их поцелуи становились все медленнее. Так же, как их разговоры при луне затягивались, объятия становились крепче, а сердца бились сильнее.       — Что, если кто-нибудь придет?       — Даже если бы они увидели нас, неужели ты думаешь, что они когда-нибудь поверили бы собственным глазам?       Потому что два альфы не могли влюбиться друг в друга, не так ли?       Король Солярис, напротив, в те самые солнечные дни видел только тень и мрак.       Вспыльчивый и угрюмый, как малыш, у которого режутся зубки. Отрубая пальцы всего лишь за проигрыш в карточную игру, он удерживался от прямого убийства своих собственных советников в течение множества неприятных моментов.       Конечно, Галеа принял на себя основной удар шторма, Мью прокладывал себе путь на каждом этапе войны, словно какая-то демоническая сила, разящая молнии дюжиной приемов: рубил мечом, колол, перерезал шеи. Ураган запекшейся крови мизери.       — Что это за фальшивая война, кроме гребаного расточительства? — каждую ночь грозил он своим генералам. — Половина их армии — банды наемников — прислушайтесь к иностранной болтовне — и для чего они здесь?       — Сир, Монгкул — первая граница континента. Наше королевство не только богато ресурсами и расположено на видном месте для торговли, но и, если бы мы пали перед Галеей, у них появился бы плацдарм, с которого они могли бы завоевывать все земли вокруг, подобно рядам рушащихся костяшек домино. Король Бун-Нам давно мечтал о нашей стране, но ясно, что Галеа выжидал только для смены короны. Что касается наемников, то они преклоняются только перед деньгами и властью, мы это знаем, — терпеливые повторения.       — Но оборона нашего дворца выдержала осаду, и мы одерживали победы в каждой ключевой битве, удерживали границы наших соседей, даже когда они этого не заслуживали. Что еще мы можем дать?       — Мы должны сражаться в полную силу, пока эта пресыщенная алчность не утихнет и они не отступят за моря тем же путем, каким пришли, ваше величество.       — Ааааррггггххх, — удар грома, который, казалось, отрикошетил и потряс слушающие холмы вокруг, когда Солярис вонзил свой клинок до половины рукояти в гнилостную грязь, отмеченную крест-накрест отпечатками солдатских подошв.       — Порадуйте его, лорд Орион, я думаю, мы не можем постичь его страдания, — тихо проговорил главный лекарь Пхаваттакун в лекарской палатке несколькими вечерами позже, всего в нескольких метрах от того же задумчивого короля с грозно сдвинутыми бровями, нервно обрабатывая рубиновую рану на его щеке.       — Что вы имеете в виду, доктор?       — Союз Соляриса с королевой Сиэль. Я не знаю, как много твой брат рассказал тебе об их связи, но ты, должно быть, уже знаешь, что это не… типично, да?       Утвердительные кивки от младшего брата.       — Кажется, что вся его душа воет, когда они в разлуке.       — Да, хотя не только его душа, но и его альфа тоже, так похоже на..., — но тут лекарь осекся, внезапно полностью сосредоточившись на складывании повязок, когда незамеченный Орион обратил взгляд на короля…       Он выглядел чем-то за гранью усталости, подумал он тогда. Ввалившиеся глаза и изможденный вид, волосы собраны в воинский узел на макушке. Грозный боец, без сомнения, но именно тогда он почувствовал, что боится своего брата.       — Ты думаешь о своей жене?       Майл неторопливо подошёл, чтобы занять место рядом со старшим на лечебной скамье.       Усталый вздох:       — Я не в настроении шутить, Орион.       — Послушай, Сол, разве мы не стали ближе за эти месяцы? Облегчи свое бремя.       Это было правдой — Майл повзрослел, впервые они разговаривали на равных, а не то, что долгое время казалось Мью дисбалансом между опекуном и неуправляемым подопечным.       Между ними возникла пауза, прежде чем старший заговорил, отстраненный в своей неловкости…       — Я знаю, что когда я принимал корону, на коронации я поклялся, что королевство всегда будет на первом месте. Я сын Артита, короля Монгкула. Но почему… — дрожащий голос, — почему… — срывающийся голос, — почему мне кажется, что я разрываюсь надвое?       И впервые за свои двадцать семь лет Майл увидел, как его брат разваливается. Соль слез жалила свежую открытую рану на щеке, когда младший потянулся к нему — повинуясь самому теплому, братскому инстинкту — и обнял, хлопая по спине.       — Это… причиняет боль. Мое сердце болит, брат.       — Я знаю.       Мгновения, проходящие мимо такой сцены, просто удерживая до тех пор, пока удержание больше не стало необходимым.       — Королевский гонец сообщил тебе о безопасности Сиэля — почему бы не написать ему письмо, чтобы скрасить время, пока вы снова не сможете быть вместе?       Мью грубо вытирал налитые кровью глаза и покрытое пятнами лицо от крови, пота и слез тряпкой, которая была под рукой, и продолжал размышлять…       Мог ли он действительно это сделать? Солярис пишет любовное письмо?       И это случилось. Поздно той же ночью, когда ухали совы, бегали мыши, лаяла волчья стая, король Солярис при свете свечи в палатке начал:       «Сиэль, мое небо, моя маленькая королева…»