Признаки жизни

Горизонт заволокло и где-то хлопнуло окно. Похуй кто, но дай мне свет: бог или оптоволокно.

Симку Петя выбрасывает еще во Внуково, прямо перед посадкой. Новая жизнь, новый город, новые явки и пароли, чтоб никто даже случайно душу не разбередил и не заставил сомневаться в правильности своих решений. Чтобы взбешенный самоуправством отец не строчил гневные отповеди капсом в вотсап, а мать тихим печальным голосом не просила не рубить вот так с плеча. Чтобы Нина, в очередной раз переборщив не с красным уже, а с какой-нибудь синькой покрепче, не рыдала в трубку, крича, что он мудак и распоследняя скотина. Чтобы никто из старых корешей не попросил как-нибудь подогнать пару граммов и не захотелось до усрачки полететь по всем старым адресам, где можно достать. Или по новым, один хер - не сложно найти, если знаешь, где примерно искать. Чтобы снова не вмазаться ненароком, потому что в прошлый раз это едва не кончилось полной жопой. Вернее, вообще чуть не кончилось. Совсем, окончательно и бесповоротно. Глупо, нелепо и бесславно - пробитой башкой в зассаной подворотне. Тогда Петя, изрядно обосравшись и постояв на самом краю, резко умнеет. Полгода, чтобы руки после черепно-мозговой не ходили ходуном, почти год в добровольном и дохуя осознанном рехабе, дабы по старой памяти не искать утешения на белой дороге, а потом - еще несколько месяцев на то, чтобы подчистить хвосты, и вот он, уже бодро вынырнув из кишки телетрапа, задумчиво разглядывает бесцветно-серое питерское небо. Столько раз прилетал сюда, в северную столицу в нетерпеливом предвкушении кутежа - расслабиться, со старыми приятелями тусануть и упороться до отключки, - а сейчас идет извилистыми пулковскими коридорами и не чувствует ничего. Совсем ничего, будто лампочку какую-то внутри выключили. И, казалось бы, именно этого Петя и хотел, дав по съебам из Москвы, но все равно ему здорово не по себе от собственного равнодушного похуизма, а еще от того, что весь этот тщательно спланированный побег не кажется сейчас триумфом над прежней жизнью. Скорее наводит на мысли о невесомости. Уже не там, но еще не здесь. И какое оно, это самое “здесь” - тоже пока вообще неясно. Сколько бы Петя не готовился к этому дню, реальность все равно застает его врасплох. Он ждал облегчения, а получил хуй пойми что. Свободу, что ли? С привкусом наебалова, дурацкой растерянности и ощущения нереальности происходящего. Будто вот-вот проснется с тяжелой дурной головой и в стотысячный раз будет клясться всем, кто готов повестись на это дерьмо, что вот этот раз - точно последний, что больше никогда, а потом снова удолбается до невменоза. И так по кругу, как пони на арене цирка. Но морок все не спадает, и Петя, все увереннее шагая по коридору к зоне прилета, понемногу начинает робко верить, что ему удалось сбежать если не от себя самого, то хотя бы от привычной и располагающей ко всякой хуйне жизни. Новую сим-карту покупает уже почти на выходе из аэропорта в какой-то оверпрайснутой стекляшке, вовремя сообразив, что без нее до города придется добираться на автобусе, как простой смертный, а не на комфортабельном убере. И начиная новую жизнь вот прямо сейчас, к таким подвигам Петя совершенно не готов даже ради шоковой терапии над собой, особенно с багажом. Хрен знает, сколько раз он умудрится заплутать в переходах незнакомого метро, и пусть ключ от квартиры ждет Петю в почтовом ящике с кодовым замком, добраться до конечной точки хочется все же чуть пораньше полуночи. День и без того был длинным и муторным. Озябшими пальцами Петя едва не роняет айфон, одновременно пытаясь закурить и вытащить из корпуса чертов лоток скрепкой, но все же справляется с горем пополам. Телефон подхватывает сеть моментально и шустро находит поблизости свободную тачку всего-то за восемьсот деревянных - сладкие питерские цены, в Москве за такой километраж да еще и из аэропорта в центр ушлые таксисты просят минимум вдвое больше, - и Петя, немного уняв сменивший апатию мандраж, с удовольствием затягивается. И когда ныряет в теплый салон черной камри, закинув чемодан в багажник, уже окончательно осознает, что все, назад действительно дороги нет. Он тут не в отпуске, чтобы на Думской покутить, не в командировке, чтобы на той же Думской от души раздать пиздов вконец охуевшим торчкам с местными коллегами, а насовсем. Вот сейчас доберется до своей съемной микрооднушки на Кирочной и, не разбирая вещей, упадет спать, наверстывая проебанный в последние пару дней режим. А наутро уже будет думать, как все-таки жить эту новую жизнь. Начнет с завтрака в какой-нибудь кафешке поблизости, затем прогуляется по округе, разведав, где ближайшие магазинчики, желательно круглосуточные, а после - чем черт не шутит, проведет выходные перед выходом на службу как нормальный человек, шарясь по музеям и попутно понемногу обживаясь на новом месте. Величавый дом, который он видел на фотках с “Циана”, нависает над Петей серой громадой, когда он вытряхивается из такси и, забрав чемодан, на мгновение застывает в нерешительности. Красиво, блядь, хоть и немного гнетуще. Веет безнадегой, а еще - возможностью слегка прикоснуться к истории. И да, Петя, конечно, то еще быдло, если по совести, но в Питере ему всегда, даже по глубокой упорке чудилось, будто бы давно минувшие дни застыли в моменте, а сам он - проваливается в бездонный провал безвременья. Кто жил тут, ну, скажем, сто лет назад? Хуй знает, да и поебать как-то, но одна только мысль, что даже век назад тут кипела какая-то своя жизнь, повергает Петю если не в трепет, то, как минимум, в какое-то подобие уважительного пиетета. Нынешним новостройкам столько не выстоять, нынешние новостройки не сохранят в своих толстых стенах столько канувших в забвение историй и не будут повергать в трепет будущих неофитов. Через сто лет бетонные коробки этого времени из говна и палок рассыплются прахом, а такие вот монстры, как эта мрачная махина, все так же будут стоять на своем месте, хоть трава не расти. Петя шагает в арку, громко скрежеща колесиками чемодана по плитке, сворачивает направо и обмирает. Изнутри двор-колодец уже не выглядит так так презентабельно, как с тщательно отреставрированного фасада. Желтые, изрядно обшарпанные стены с пятнами штукатурки, местами - деревянные и давно прогнившие рамы на окнах, а еще - стойкий запах не то ссанины, не то какой-нибудь безвременно почившей старушенции, на чьи квадраты в центре так и не слетелись по незнанию алчные наследнички, не то чего-то, что на два два восемь потянет, если не полениться. Но Петя, разумеется, ленится. Не его это больше головная боль, поэтому он, поморщившись, находит нужный подъезд, открывает дверь по коду и, отыскав нужный почтовый ящик, выуживает из него ключи. Третий этаж здесь - совсем невысокий даже с чемоданом на горбу, и, ввалившись наконец в квартиру, Петя выдыхает с облегчением. Стоит в кромешной темноте минуты две, а затем, пошарив по стене, зажигает свет, морально готовясь, что и квартира окажется совсем не такой, как на красивых и многочисленных фотках. И с этим, слава всему сущему, все-таки проносит. Крошечная и тесная, студия все-таки точно такая, как он и ожидал - чистая, свежая и будто бы со страниц глянца сошедшая. Убогая по квадратам, особенно после петиной московской квартиры, зато нафаршированная всем, чем только можно и нельзя. Ровно такая, как и на фотках. Ровно такая, чтобы было где спать и где помыть жопу с мылом, не опасаясь, что кончится горячая вода. Самое то для аскезы и бюджета. Скинув ботинки и повесив пальто на крючок, Петя ничком падает на кровать и длинно выдыхает. На душ сил уже не находится - кончились все в мытарствах по аэропортам и такси, и хочется, действительно, вырубиться прямо сию секунду, не заморачиваясь о поисках блистера с таблетками. А потом, утром, проснуться совсем другим человеком - бодрым, полным сил и преисполнившимся в собственной самостоятельности, - и пойти жрать какой-нибудь там английский завтрак в дохуя инстаграмной кафехе, которую подскажет гугл. План отличный, просто замечательный, вот только сбыться ему не суждено, потому что уже сильно заполночь телефон, по привычке брошенный рядом с подушкой, внезапно оживает. Петя нашаривает его почти машинально, туго соображая со сна, и, только уже приняв вызов, осознает: можно было и не дергаться. Звонят явно не ему. Этого номера никто попросту не может знать, а, значит, стоило бы вырубить звук, перевернуться на другой бок и хуй забить, но Петя уже прижимает трубку к уху, годами надрессированный быть на связи двадцать четыре на семь даже по самой дикой упорке, а сбросить звонок тупо не додумывается. Сонный мозг не одупляет, что так тоже можно, и он зачем-то продолжает сжимать пальцами телефон вместо того, чтобы тапнуть по экрану и спать дальше до будильника. - Юля? - раздается из динамика мужской голос. Тихий, очень удивленный и словно бы обнадеженный. Петя протяжно вздыхает, душераздирающе зевнув и клацнув зубами, а потом бормочет невнятно: - Петя. Номером ты ошибся, дядь, спокойной ночи, - и, не дожидаясь ответа, отключается. Вот же срань, а так хорошо отрубился, просто волшебно, но хуй там теперь уснешь. Петя почти ждет, что этот ночной доебщик, ищущий какую-то Юлю, наберет его снова, и вот тогда-то Петя обязательно выскажет ему все, что думает по поводу неурочных звонков в - еб твою мать, почти половине третьего, - но телефон вопреки ожиданиям молчит. И вот так сразу не скажешь - то ли запал у мужика кончился, то ли все-таки извлек из глубин памяти верную комбинацию цифр. Откровенно говоря, Пете поебать, но теплилась у него все же робкая надежда хоть кого-нибудь покрыть хуями за гудящую теперь от недосыпа голову, и кого - как не виновника внезапной побудки. Снов он, конечно, давно не видит, кончились все, но сладкий коматоз забвения от таблетки адаптола и до самого звонка будильника Петя привык охранять ревностно в последние месяцы, однако мужик больше не звонит, и приходится говниться про себя. Не набирать же ему просто ради того, чтоб вылить ушат дерьма на голову. Совсем идиотизм какой-то. Петя тяжко вздыхает и, осознав, что уснуть заново уже точно не выйдет, выбирается из кровати. Слоняется в четырех стенах, как неприкаянный, меряя шагами небольшую квартирку, рассеянно хлопает дверцами пустых шкафов на кухне и, психанув, открывает на телефоне карту, чтобы выяснить, где тут ближайший ночной ларек, потому что кофе хочется нестерпимо. Короткая прогулка до соседнего дома отлично прочищает мозги, а кофе из понтовой свеженькой кофеварки окончательно возвращает душевное равновесие. Петя пристраивается за крошечной стойкой, медленно цедит обжигающий деготь из кружки и неожиданно осознает: все, вот это его новая реальность. Ни шагу назад, даже если очень захочется обратно под мамкину юбку и брезгливый отцовский взгляд в свою привычную просторную хату в Хамовниках. В оглушающей ночной тишине старого питерского фонда он внезапно ловит полнейший штиль, и это здорово, что хочется разрыдаться, как сопливая девка. Петя боялся, что одиночество будет давить на мозги, нашептывать, что он в очередной раз облажался, но вместо этого ему чуть ли не впервые в жизни комфортно с собой наедине. Не хочется забыться, не хочется стать кем-то другим и сбежать, куда глаза глядят. Да, просто не будет - это факт. Петя привык к комфорту, привык быть все время кому-то нужным и к тому, что друзья-приятели ему в рот заглядывают. Но где они все были, когда Петя с пробитой башкой валялся в Вишневского? Правильно, все так же задорно упарывались по клубам, но уже без Пети. Где была Нина, которая клялась в вечной любви и несла какую-то хуету про энергетический купол? Избавлялась от их с Петей ребенка и вполне оправданно ненавидела его, как самую распоследнюю мразь. В госпиталь к нему приходила только мать, да и то, с такими душеспасительными беседами, что лучше бы и вовсе там не появлялась, потому что от каждого ее слова натурально тошнило до блевоты в облупленную дежурную утку. В той, прошлой жизни, которая закончилась на Рочдельской, Петя был даже более одинок, чем сейчас, и только пройдя через чистилище, смог получить второй шанс, которым собирался воспользоваться по полной. Ведь именно для этого и даются вторые шансы? Покончив с кофе, остаток ночи он разбирает свои немногочисленные вещи и где-то под утро, забрав у сонного курьера коробку с пиццей, принимает волевое решение не выжидать два дня до указанной в рапорте о переводе даты, а прямо после завтрака направиться в местное управление полиции. Отдел по борьбе с оргпреступностью, конечно, после московского наркоконтроля такое себе удовольствие, можно сказать, нихуя не левел-ап, как и любой перевод в Питер из столицы, ну да и хуй с ним. Главное, что тут с немалой долей вероятности на него не будут смотреть, как на блатное чмо, в свободное от работы время фестивалящее так, что впору в в кутузку тащить вместе с прочими долбилами и толкачами, а не обмывать очередные преждевременные звездочки. Сюда, в Питер, петина слава, кажется, не добралась. Не вырвалась за пределы трешки отцовскими стараниями, потому что, разговаривая по телефону с будущим начальством, Петя не учуял ни враждебности, ни брезгливости. Только любопытство и здоровый интерес к паре крупных внедрений, опыт которых мог бы пригодиться на новом месте. В ОБОПе, особенно питерском, опера, имеющие понимание, как работают крупные наркосети, весьма в цене, и это сыграло Пете на руку при рассмотрении кандидатуры. Именно это, похоже, и помогло получить место быстро и без лишних проволочек. Отпуск по состоянию здоровья слишком затянулся, как на петин вкус, и покидая стены чистенького и дохуя понтового рехаба, он уже совершенно четко понимал: как раньше нельзя, иначе - пиздец. Нужно было по-новому, нужно выйти из зоны комфорта и взять наконец ответственность за свою жизнь, чтобы вечно с пеной у рта не винить во своих всех бедах кого-то еще. Кого-то, кто на самом деле, чаще всего и не при делах вовсе. Подполковник Сурков щедро дал ему такую возможность, не копнув слишком уж глубоко, изучая московского идиота, вздумавшего релоцироваться подальше от столичных зарплат и столичных же стремительных повышений. Удовлетворился коротким объяснением, что с влиятельным отцом тесновато в одном городе, и подмахнул бумажки, сто пудов радостно потирая руки. И Петя был ему за это благодарен. Петя был готов пахать на износ, лишь бы оправдать оказанное доверие, впервые в жизни приходя на службу реально за тем, чтобы работать, а не затем, чтобы штаны бездарно просиживать да ловко подсовывать по карманам вес на рейдах, насасывая на внеочередное. Главное, чтобы подальше от прошлого, и, быть может, ему все-таки удастся стать кем-то, на кого удастся посмотреть в зеркало без отвращения. Когда-то у Пети был острый ум и неуемная жажда заниматься чем-то поинтереснее отлова торчков, одним из которых он очень быстро стал, попав в наркоконтроль. Кто знает, вдруг получится и тут все заново начать, а не двинуться по накатанной? Если бы не отец, Петя бы сейчас максимум капитаном был, готовящимся получить майорские звездочки, но этого, увы, уже не откатить, как ни старайся, зато можно попытаться наконец в кои-то веки делать свою работу по совести, а не дроча на статистику. Да и башка будет забита чем-нибудь постоянно, потому что эта ночь отлично показала - мало уехать от своих проблем на несколько сотен километров, нужно еще и смириться как-нибудь, что, как раньше, уже не будет. Не сразу, конечно, но у него обязательно получится. Папка с документами на перевод - первый к этому шаг. Второй - помыться наконец и привести себя в порядок после перелета и бессонной ночи. Тик-так, время уже к восьми, когда Петя, гладко выбритый и немного посвежевший после душа выходит из квартиры и спускается по лестнице вниз, прикидывая, в какую сторону нужно идти, чтобы добрести до метро. От мимолетного воспоминания о теплом кожаном салоне кадиллака на мгновение становится одновременно ностальгически горько и тошно до комка в горле. Можно было бы перегнать или транспортной отправить, но уезжая из Москвы, Петя жег мосты, и не единожды битый верный танк нашел себе нового хозяина за пару недель до покупки авиабилета. Еще вчера Петя думал, что вообще обойдется теперь без тачки, пусть лучше бабки приятно греют душу на депозите под процент, но сейчас становится кристально ясно - без колес в Питере он просто не переживет эту зиму. Слишком привык медитировать примерно полчаса по пробкам, а не толкаться в метро. Слишком привык ходить без шапки и с октября по апрель форсить в осенних легких ботинках, а не исполнять тройной тулуп на скользкой плитке даже в говнодавах на тракторной подошве. И вот от этого, как ни крути, отвыкать не хочется вообще даже во имя великой цели. Так что, стоит задуматься о чем-то попроще, понеприметнее и подешевле - не ради понтов или чтобы телок клеить, а тупо чтобы возить свою жопу на службу и обратно. Тупо чтобы хоть немного чувствовать себя человеком, а не ссыльным аутсайдером, опустившиймся до плебейской рутины. Ветер такой, что глаза слезятся. Петя ежится, смаргивает влагу с ресниц и, упрямо шагая по тротуару вперед, поднимает повыше воротник. К плечу прилипает грязный пожетлевший лист, безвозвратно пачкая рукав свежекупленного темно-серого пальто. Так Петербург, кажется, говорит ему “привет”. Так Петербург, похоже, принимает его в свою сырую октябрьскую рутину. Первый же день на новом месте выпивает из Пети все соки. И вот ей-богу, знал бы прикуп - попросился бы, сука, не в ОБОП, а в участковые, наплевав на звание, но теперь-то поздно уже. Теперь-то уже отступать некуда - подписанный рапорт завизирован и отправлен в кадры, дело за малым - забрать завтра утром свеженькое, еще пахнущее краской удостоверение и жетон да наведаться в оружейку. Получать табельное отчего-то не очень хочется - Петя еще слишком хорошо помнит ту стылую ноябрьскую ночь, когда макаров оказался совершенно бесполезным, вселив на какое-то жалкое мгновение надежду на лучший исход, - но прослыть фриком на новом месте с первого же дня тоже не хочется. Ни один опер в здравом уме не откажется от ствола, потому что это очевидный повод для пересмотра профпригодности или, как минимум, парочки бесед со штатным мозгоебом, поэтому приходится держать рожу кирпичом и послушно кивать. Да, товарищ подполковник, так точно, товарищ подполковник. Все будет в лучшем виде и в кратчайшие сроки. Пете всего-то нужно пару раз сгонять на ведомственный полигон, чтобы вспомнить тяжесть холодной стальной рукояти в ладони, и совсем не нужно, чтобы в голову подполковнику Суркову закрались хоть малейшие подозрения о том, что петина справка от комиссии о допуске к оперативной работе, полученная несколько месяцев назад - ебучая липа. Последняя липа в его головокружительной столичной карьере, которую подмахнули даже без петиного ведома, но все же. Прежнее начальство, видимо, очень рассчитывало, что после этого Петя радостно вернется в поля, но Петя попросту зарылся в бумажную работу, не слишком-то доверяя себе, а потом и вовсе смотал удочки. Плакать о нем, конечно же, никто не стал; уговаривать остаться и ставить палки в колеса - тоже, иначе бы Сурков его попросту сейчас взашей выпер, если бы знал про прежние делишки. И по-хорошему, не стоило бы начинать с пиздежа в новом коллективе, однако Петя совершенно уверен - у него получится доиграть эту враку до конца, как по нотам, и нигде не облажаться. Чуть-чуть стараний, немного усилий и пара вылазок из кабинета - и вот он уже и сам не сможет вспомнить, почему мысль о табельном в наплечной кобуре казалась такой неуютной. Почти два года - это, конечно, нихуевый такой отпуск, за который вполне можно все навыки растерять даже опытному оперативнику, но Петя, несмотря на то, что всю свою жизнь ментовку ненавидел чуть ли не на клеточном уровне, никогда не был тупым рукожопом. Да, по служебной лестнице через ступеньку он скакал, конечно, благодаря батиным связям, но годовую статистику набивал вовсе не томным взмахом ресниц. Мог въебать от души или заломать какого-нибудь вкрай охамевшего дегенерата без помощи кордебалета в черном камуфляже. Приходилось даже как-то стрелять на поражение на одном из последних крупных задержаний и нихрена рука не дрогнула. Горюнов его просто врасплох застал той ночью. Упоротого, уверенного в собственной безнаказанности и не ждущего подвоха. Поэтому - и только, - ему почти удалось отправить Петю в расход. Больше Петя такой оплошности не допустит. Он с той самой ночи - вот же ирония, - ходит чистеньким, как свежие, только-только вытащенные из бельевого ящика трусы, а вспомнить чуть подзабытые навыки проблемой не будет. Главное, чтобы по первости обошлось без какой-нибудь жести, пока не пообвыкнется и не вспомнит в тире, как десять из десяти выбивать. После утренней летучки, на которой Петя чувствует себя не то первоклассником на линейке, не то породистой сукой на собачьей выставке, когда подполковник представляет его новым коллегам, удается потихоньку ускользнуть на перекур. И то ли в отделе все такие зожники ебаные, то ли тактичные дохуя, но следом никто не увязывается. На улице моросит мелкий дождь, руки чуть трясутся, а Петя, завернув за угол, шумно выдыхает. В принципе, все не так уж и плохо. Ни враждебности к столичному слишком зеленому для своих погонов майору, ни подчеркнуто навязчивого дружелюбия никто не выказывает, а значит, быть может, с новыми сослуживцами удастся сварить какую-нибудь не самую дрянную кашу. Больше всего Петя опасался, что кто-нибудь из свежеиспеченных коллег не поленится дернуть столичных знакомцев или пробить его по внутренним базам чисто по приколу, и вот тут-то бы точно полезло наружу какое-нибудь говно. Однако прохладная и вежливая заинтересованность всех тех, кто сидел с ним за столом еще десять минут назад доказывала, что операм из питерского ОБОПа кристально поебать, что там за свежее мясо подвезли, лишь бы работы наконец стало чуточку поменьше. И это иррационально успокаивает. Внушает надежду, что здесь, быть может, не придется изо всех сил выебываться, только чтобы оправдаться за фамилию. Что здесь, чем черт не шутит, получится просто выебываться, но абсолютно заслуженно и хорошо делая свою работу. Ну, если Петя, конечно, не переоценил свои силы. Ближе к обеду становится понятно, что страшилки про бандитский Петербург, так никуда и не рассосавшийся с девяностых, оказываются не просто страшилками, а двумя коробками с висяками, которые Пете радостно вручает Сурков. Мол, на, ознакомься, майор, какой херотой мы тут занимаемся, но слишком не закапывайся, потому что на повестке дня совместная с убойным заказуха, о которой речь на летучке шла. И Петя знакомится. Сначала с бесчисленными папками, а потом и с новыми коллегами, разбежавшимися утром врассыпную, а сейчас начинающими подтягиваться обратно в кабинет. Из прилегающей к отделу крошечной кухни тянет свежим кофе и какой-то сдобой, а еще слышатся тихие разговоры и - подумать только, - приглушенные смешки. Не то отчет от криминалистов оказывается таким смешным, не то тут и впрямь принято если не дружить, то хотя бы приятельствовать. И Петя, пораскинув мозгами, поднимается из-за стола, а после в несколько шагов доходит до дверного проема, замирая на пороге в нерешительности. Прежде он везде и всегда был желанным гостем, теперь эту привилегию придется заслужить. Он почти ждет, что разговоры стихнут, но неожиданно один из двух угрюмых амбалов - капитан Серебряков, кажется, - машет ему рукой и, сосредоточенно жуя какую-то маслянистую даже на вид гадость, кивает на свободный стул. В отделе - два капитана, лейтенант и один младшой, только-только выпустившийся с юрфака, видимо, чисто для комплектности. У всех - как на подбор, - говняный черный юморок и почти болезненная любовь к жирным дешманским пончикам, которые они дружно и с истинно петербуржским снобизмом кличут пышками. А еще все они, что удивительно, смотрят на Петю, как на манну небесную, а не как на заезжего и нахрен никому не упавшего гастролера - ну еще бы, наверное, навоображали себе, что у него парочка внеочередных за особые заслуги перед отечеством и раскрываемость, как у Шерлока Холмса, блядь, - а Петя и не знает, что им на это и сказать. Ну, разве что, хуй. Хуй вам, ребята, а не толковый майор, потому что этот - торчал по клубешникам и на первом, пиздил торчков и задорно бегал в бронике по заброшкам вместе с ребятами из “Грома”, а вот головой работать не привык. Этого придется еще поучить слегка, как искать вещдоки, а не рассовывать их по чужим карманам и себе в ноздри. Въезжать в курс дела получается не то что со скрипом, а буквально с воем и желанием собрать манатки, извиниться и покинуть помещение. Вот тебе перестрелка местных банд, вот какая-то темная история с непонятно откуда берущимися нелегалами, а вот ребята, промышляющие буквально рэкетом, как в лихие девяностые - и это только то, что прямо на повестке дня, потому что всем уже поперек горла, особенно подполу. И это не считая утреннего, горячо обсуждаемого на летучке инцидента с ящиком гранатометов, который убойка совершенно случайно нашла накануне в квартире одного из своих подозреваемых. Только теперь Петя, пожалуй, начинает понимать, как же скучно он жил, если прежде самой остросюжетной байкой со службы у него была кулстори про двух героинщиков, отстреливавшихся от спецназа холостыми вперемежку с боевыми патронами прямо в переполненном клубе. А еще - осознает, что теперь у него, кажется, таких баек, да поостросюжетнее, скоро накопится вагон и маленькая тележка. Жаль, некому будет рассказать. В свою квартирку на Кирочной - домом ее назвать не поворачивается пока ни язык, ни мозг, - Петя возвращается словно выжатый лимон, мечтая заточить прихваченный по пути фо-бо и сто часов стоять под душем с пустым взглядом. Он аккуратно вешает пальто на крючок, расшнуровывает усранные в хлам осенней питерской кашей ботинки, а потом, как-то резко сдувшись, мостится жопой прямо на обувную полку. Этот день выпивает из Пети все соки, но все же есть повод собой немного гордиться - сегодня ему ни разу не захотелось вот прямо всерьез послать все нахуй и взять обратный билет в Москву. Не всерьез, разумеется, захотелось раза три или четыре, но то, что он, стиснув зубы, даже не открывал “Авиасейлз”, а просто мысленно воображал, как охуенно было бы пялиться на мягкие облака в иллюминаторе по пути домой и продолжал тем временем скрупулезно вчитываться в датированные позапрошлым месяцем рапорты, Петя уже считал большой своей победой. Это трудно - начинать с нуля, когда тебе почти тридцать. Впервые, пожалуй, в жизни стать никем - просто опером, перед которым распростерлось непаханное поле какого-то сомнительного говна и у которого за спиной не маячит папочка-генерал. Но вместе с тем - это и интересно до жопы. Вывезешь, Петь, или с поджатым хвостом будешь ныть, что к такому тебя не готовили? Конечно же, не готовили. Растили в теплице, как шахматную фигурку двигали по доске, раскидывая пешки в стороны, но когда ты уже однажды постоял над пропастью - уже не страшно остаться одному и без этой невидимой отцовской руки. После той ночи на Рочдельской Петя уже был один. Сначала в кромешной темноте, из которой пульсирующими кругами по всему телу расходилась боль, потом в почти всегда пустующей палате реанимации, когда не было сил даже руку поднять с постели, а после - в элитной дурке где-то на забытой богом окраине Подмосковья, где он учился заново расставлять приоритеты в жизни и строил наполеоновские планы о том, как бы половчее дать по съебам от своего прошлого. Что ж, у него получилось, кажется. Теперь, главное, не проебаться по привычке, потому что второго шанса может и не выпасть. Больше не будет чит-кода и опции вымарать все неприглядное говно из личного дела. Он сам по себе отныне - отрезанный ломоть и неблагодарный долбоеб, но кроме этого тот, кто наконец дышит полной грудью и рассчитывает только на себя. Поднявшись на ноги, Петя неожиданно даже для себя улыбается полубезумно и, меняя планы на лету, открывает дверь в ванную. Фо-бо соблазняет запахом, но усталость в теле такая, будто он не в отделе весь день жопу просиживал, а вагоны разгружал, и в голове возникает простая и честная мысль - если сейчас пожрать, то уснет Петя там же, где и отужинал. Осоловело опустит голову на столешницу - и все. Поэтому он поспешно ополаскивается и лишь потом, обмотав полотенце вокруг бедер, устраивается за кухонной стойкой с бумажным пакетом из вьетнамского ресторанчика. Время к полуночи уже - вот же срань, это всегда теперь так будет? - и после душа хочется лишь упасть в кровать, но Петя, помятуя о том, что сегодня беззастенчиво продолбал обед, все же торопливо ссыпает лапшу, мясо и зелень в бульон и принимается за свой поздний ужин. Он успевает влить в себя примерно половину поллитровой миски и окончательно осоловеть, когда телефон, лежащий на столе, оживает. И в первый момент, хочется, конечно, застонать от безысходности и послать все в жопу, но потом в голову приходит неожиданная и какая-то новая совершенно мысль - могут ведь из отдела звонить, а этих, в отличие от зелени из прежнего славного ФСКН, так просто не проигнорируешь, - и он с громким стоном бросает обреченный взгляд на экран. А потом замирает, так и не донеся ложку до рта. Это не с работы, номера коллег Петя скрупулезно, хоть и без особого энтузиазма записал - мало ли, в какой момент пригодятся, - однако цифры все равно кажутся знакомыми, будто где-то Петя их уже видел, и притом совсем недавно. Шестеренки крутятся нехотя, лениво и со скрипом, а потом все же щелкают, и Петя раздраженно закатывает глаза. Ну точно, вчерашний чепушила, ищущий свою телку. Назойливый мудак, в котором жажда попиздеть просыпается аккурат тогда, когда все нормальные люди либо уже спят и видят десятый сон, либо вот-вот нырнут под одеяло, добравшись до вожделенной кровати. Ну или, на крайняк, фестивалят в каком-нибудь клубешнике без стыда и совести и уж точно не трезвонят по старым номерам, а пьяно или удолбанно трахаются с кем попало в випке или в сортире. И поначалу Петя не собирается брать трубку вообще - слишком заебался, чтобы доказывать, что нет, он не новый ебырь его бывшей, и нет, никакой Юли тут нет и не было никогда, а потом неожиданно даже для себя быстро касается зеленой иконки на экране и включает громкую связь. На этот раз на том конце воображаемого провода молчат, лишь слышно тихое и слегка сбивающееся дыхание, и Петя, пожав плечами, тоже отчего-то не заводит беседу. Нахер надо, да и сил совсем нет. Свой лимит пиздливости на сегодня Петя с непривычки исчерпал еще часам к пяти, а желание снова чесать языком пока не вернулось, поэтому он, душераздирающе зевнув, молчит тоже. Прихлебывает аккуратно, чтобы не облиться ненароком, уже подостывший бульон и все прикидывает, когда же кончится терпелка у этого чудилы и почему он все никак не начнет свои вчерашние заходы с поисками какой-то там Юли, но из динамика все так же доносится только негромкое дыхание и, кажется, нервные шаги. Так продолжается где-то пару минут, а потом звонок обрывается, и Петя, медленно пережевывая лапшу и тупо пялясь на погасший экран, гадает, что бы все это могло значить. На солевого не похож, те обычно пиздец какие буйные, на сумасшедшего - вроде бы тоже, иначе бы по-любому завел вчерашнюю шарманку про свою Юлю-пиздюлю, потому что психи чаще всего одной итерацией не ограничиваются. Да и голос прошлой ночью был нормальным. Вполне обычным, немного севшим не то со сна, не то от долгого молчания или легкой простуды. Приятным даже, Пете всегда такие нравились, вот только удивленным слишком, будто бы этот доеба вообще не ожидал, что на звонок ответят. Будто бы был уверен, что давно по этому номеру в ЧС болтается, и как-то даже растерялся, не в силах собрать мысли в кучу. История, простая и древняя, как сам мир - кто-то любит, а кто-то нет. Кто-то мается, а кто-то, легко выбросив все из головы, идет дальше. Петя не раз бывал по обе стороны баррикад, но чаще, конечно, уходил без сожалений и без оглядки, поэтому страдания этого нелепого чмошника сочувствия вызывают мало. Скорее раздражают, положа руку на сердце. Рассуждая логически, Петя быстро смекает, что чмошник вовсе не ошибся номером, иначе бы не позвонил снова. Он точно знал цифры - набирал из контактов или по памяти, - а значит, когда-то этот номер действительно принадлежал какой-то Юле. Примерно полгода плюс-минус был не в сети, а потом Петя купил его, выцепленный из карантина, в Пулково и этим самым открыл портал в ад. В свой личный, с особым котлом, в который бесконечно будет звонить какой-то чокнутый мужик и хриплым порнушным голосом просить к телефону Юлю. Или не просить. Надоест же ему когда-нибудь, в конце концов? Петя хмыкает, отодвигая от себя опустевшую миску, а потом почти весело думает: а ну как припугнуть этого сталкера статьей за преследование? Сообщить проникновенно, что в ментовке работает и по ночам предпочитает спать, а не слушать чье-то сосредоточенное сопение в трубке. Может, даже сделать неведомой Юле царский подарок и наплести с три короба, что симку она включила исключительно для того, чтобы сдать своего воздыхателя в мусарню по причине заебал. А потом понимает, что слишком лень вклиниваться в чужие шашни, слишком нахуй не упало решать чьи-то проблемы - он ведь не мать Тереза, блядь, - и быстро гонит от себя эти мысли прочь. Какое ему вообще дело до этой девицы и ее придурочного поклонника? Да никакого, ровным счетом. Может, позвонит да перестанет. А если нет, то Петя попросту его в черный список кинет, когда станет совсем не смешно уже, и дело с концом. Ясно же, что мужик - просто банальный долбоеб, который тупо не понимает слова “нет”, и скрываясь от которого неведомая Юля даже номер не поленилась сменить. Наверное, еще и переехала вдобавок, чтоб пороги не оббивал. Возможно, на Луну, чтобы не дай боже случайно не столкнуться на улице. Петя знает таких, к сожалению, не понаслышке, и страшилки с заявой в ментовку вряд ли тут что-то решат. Серьезный разговор по-мужски - тоже. Остается только ждать, у кого терпение кончится раньше. Тем более, как бы Пете не хотелось убедить себя в обратном, ему дико любопытно, какая ужасно драматическая история кроется за всеми этими звонками. Гилти плэже, как в замочную скважину подсматривать. Только поэтому он и оставляет все, как есть. Только поэтому он, засыпая, безотчетно почти гадает, что там за Юля такая, что от нее у мужиков конкретно рвет чердак. И только лишь поэтому, почти уплыв, сонно думает: а что там за мужик такой, который даже спустя столько времени все никак не может утешиться и, увидев номер в сети, уже через несколько часов обрывает его с отчаянием утопающего. А потом голову накрывает муторным забвением, и становится как-то поебать. Чужие проблемы легко и непринужденно растворяются в черном бесконечном нигде. И в общем-то, там им и место.