***
Аль-Хайтам клянётся себе, что выглядит как полный идиот. Если сначала он пытался хоть как-то убедить себя в обратном, то теперь он точно был уверен в том, что Кавех слишком неправильно влияет на него, особенно когда ловит на себе взгляд Фаранак — матери виновника вечного беспокойства аль-Хайтама. Ну конечно. Достаточно сложно было не заметить то, с какой концентрацией смотрел секретарь на то, как блондин играет со своей милой сводной сестрой по имени Лайла. И выглядит при этом до чёртиков привлекательно, так, что у аль-Хайтама аж взгляд мутится. — Аль-Хайтам, милый, ещё чаю? — опять ласковый голос вырывает из мыслей, но на этот раз он принадлежит матери Кавеха, и невольно Хайтам понимает, от кого такой же заводящий и до безумия манивший тон был у архитектора. — Что-то беспокоит? Может, принести чего-нибудь? — Э-э… — протягивает неопределённое аль-Хайтам, насильно отрывая взгляд от светлой макушки, так внаглую привлекавшей к себе внимание. — Да, мам, нам двоим ещё чаю, — встревает в разговор Кавех. Женщина мягко хихикает, и — мать вашу — Хайтам опять неосознанно проводит параллель между голосом блондина. — Хайтам бывает стеснителен, поэтому я попрошу за него. Мне побольше сахара, а ему лучше не класть. С этими словами, так беззаботно им брошенными, Кавех временно оставляет сестрёнку наедине с альбомом и фломастерами, что входили в число подарков, привезённых с собой, подходя к столу. Минуя аль-Хайтама, он аккуратно треплет того по чуть растрепавшимся волосам, и Хайтам серьёзно не понимает, в чем проблема. Он никогда не был из тех людей, которых легко было застать врасплох или смутить, но снова видеть такое поведение — сбивает с толку. И аль-Хайтам клянётся — покрасневшие кончики ушей уже давно бы выдали его, если бы не были прикрыты волосами. Как так-то? Аль-Хайтама, который обычно равнодушен к каким-либо жестам со стороны других людей, именно голос и прикосновения Кавеха заставляли тело содрогнуться под волной мурашек, ничей другой. И самое ужасное — блондин, похоже, нисколько не смущался подобному, будто бы так себя ведет каждый второй человек на этой планете. Ничего, кроме короткого кивка в знак согласия, Хайтам выдать не смог. Опять он погружается в раздумья, заполненные в большинстве своём прекрасными золотистыми волосами, глазами, сверкавшими будто рубины, элегантностью и обаянием, от которого ноги подкашивались; заполненные одним человеком — Кавехом.***
Аль-Хайтам не замечает, как во рту оказывается приятный вкус темного шоколада, хотя, вроде бы, к макарунам, заказанным в каком-то кафе, где они сейчас сидели вчетвером, он так и не притрагивался. Замыленный, расфокусированный взгляд проясняется, возвращая секретаря в реальность, рисуя перед собой Тигнари и Сайно, увлеченно что-то рассказывавших о так называемом Нотр-Дам-де-Пари, в котором успели сегодня побывать. Глазами ища Кавеха, аль-Хайтам замечает слева от себя знакомый силуэт, как обычно привлекавший своим выразительным взглядом. Архитектор заинтересованно слушал, придерживая одной рукой трубочку, из которой пил какой-то розоватый — вероятно, клубничный — коктейль, а в другой держа надкусанный темно-шоколадный макарун. — Да, в Соборе, конечно, было интересно, — аль-Хайтам улавливает частички разговора, но не смотрит на Сайно, который сейчас говорил. Взгляд слепо смотрит в алые омуты, в отражении которых, казалось, можно было увидеть знакомые игривые и нагло привлекавшие чужое внимание искорки. — Но с куда большим интересом я бы отправился в Парижские катакомбы. — Ни за что, — отрезал Тигнари, отпивая горячего эспрессо из своего стаканчика. — Я лучше утоплюсь в Сене, чем полезу в место вроде этого. — Да брось, — фыркает в ответ Сайно, глуша мягкий смех Кавеха, на который тут же переключается аль-Хайтам. Он замечает, как блондин теперь смотрит на него и протягивает ко рту макарун, вкус которого, похоже, до этого и был на языке. — Во-первых, сегодня уже точно не успеем туда, а во-вторых, если ты так не хочешь, то купание в Сене тоже звучит заманчиво. — Кошмар какой-то, — Нари закрывает лицо руками, откидываясь на спинку стула, и беспомощно стонет под аккомпанемент хихиканья. Аль-Хайтам тянется за сладостью, отчего-то чувствуя, как на лице невольно проступает румянец, однако её резко отводят в сторону, а сам Кавех, — да чтоб вас — опять пикантно улыбаясь, прищуренными глазами глядел в чужие малахитовые. Он опускает руки и внимательно сверлит взглядом руку, вновь подносящую макарун к губам. Пара секунд нерешительных переглядок то на печенье, то на Кавеха, и аль-Хайтам подаётся вперед, чтобы обхватить оставшийся кусочек губами. На языке появляется свежий привкус шоколада, и на душе тоже на пару секунд становится сладко. Однако среди всей этой сладости будто бы замешаны крупинки соли, заставлявшие занять мозг мыслями, которые, в целом, и так уже долго не покидали его, а именно раздумья о странном влиянии блондина на него. В любом случае, отчего-то секретарь не был против — каким бы странным и вызывавшим подозрительные мысли не было поведение Кавеха, подобные жесты отдавали теплом в груди. — Ладно, я всё равно хотел предложить посетить вчетвером площадь Бастилии или просто пошататься по каким-нибудь там Латинским кварталам, — хмыкает Сайно, легонько касаясь подушечками пальцев плеча Тигнари, который, кажется больше не играл замученного ужасными каламбурами человека. — Что думаете? Хайтам и вправду задумался. Удивительно, что он смог сфокусировать мысли на чём-то, не являвшемся симпатичным светловолосым архитектором. Вообще людные места никогда не были ему по душе, но он уже точно знал, что пойдёт, ведь Кавех определённо согласится пойти… — Нет, прогуляйтесь без нас, — допив коктейль и выпустив трубочку из алых губ проговорил Кавех. — У нас были свои планы. Аль-Хайтам хмурится, особо не придавая значения разочарованному вздоху, а после кошмарной и неуместной шутке про тайные свидания, которые совершенно — аль-Хайтам мысленно повторяет это слово раз сто — ими не являлись, однако вовсе не выдаёт своего незнания «своих», как выразился блондин, планов.***
— Серьёзно? — выдыхает аль-Хайтам, скользя взглядом вверх-вниз по всемирно известной достопримечательности, на которую ежегодно приезжают посмотреть миллионы людей. — Думал, ты не любишь что-то настолько заезженное. Нет, он не отрицал, что Эйфелева башня действительно была красива в сумерках Парижа, уже зажигавшего свои огни. Да и в целом, учитывая, что по своему собственному желанию он вряд ли захочет снова слетать сюда, стоило посетить настолько популярное место. Людей было много, и такое многообразие громких звуков и голосов, а также визуального шума создавала ощущение дискомфорта. Аль-Хайтам чувствует, как волны гула толпы захлестывают его, топя и утягивая на дно. Однако выбраться помогает касание чужой мягкой ладони и такой же бархатный голос. — Да, заезженно, но.. — Кавех интригующе тянет, глядя на секретаря из-под ресниц. — Мне кажется, было бы упущением побывать в Париже и не посетить его самое романтичное место, верно? Сердце пропускает удар. Романтичное? Он сказал это? Аль-Хайтаму не показалось? Могут ли эти слова значить то, что Кавех и вправду говорит двусмысленно? Что есть в них намек на что-то? Аль-Хайтам ругает себя за то, что позволил мыслям опять начать заволакивать мозг, отрезая от реальности и погружая в раздумья о чужих словах. Ведь обычно Хайтама не так уж это и волнует и он привык воспринимать слова в их первоначальном смысле. Но стоило ему чуть побольше пожить с Кавехом, как вдруг привычные выражения заиграли новыми пикантными оттенками, причём такое происходило в разговоре лишь с одним человеком. — Хотел кстати спросить тебя, — многозначительная пауза становится достаточно напряжённой, чтобы привлечь внимание. — Мне кажется, или ты флиртуешь? Кавех на некоторое время притихает, пристально глядя куда-то сквозь аль-Хайтама, а после вдруг выдавая смешок: — Тебе кажется, — блондин метает взгляд, полный искорок, и аль-Хайтам знает точно — он попал. Попал в самую грудь, засев так глубоко, что ничем не выскребешь, что уже не остановишь так отчаянно разгоравшееся внутри пламя. — А мне кажется, что не кажется, — хмыкает аль-Хайтам, чувствуя себя до безумия уязвленным. Сейчас казалось, что весь мир затих, сосредоточившись на их разговоре, состоявшем из молчаливых переглядок. Лишь где-то на фоне слышалась живая музыка — уличные музыканты выступали, как привычно видеть, положив перед собой открытый чехол, чтобы получить немного за игру — даже она приглушалась немым молчанием. — Вот как, — тянет Кавех, но конец фразы тонет в смешке. Он подходит ближе к аль-Хайтаму, и их взгляды пересекаются. Блондин скрещивает руки на груди, одной потянувшись к золотистому волоску и начав накручивать его на палец. — А тебе что-то не нравится? — Не нравится, что ты так беспардонно играешься. Даже сейчас, — беззлобно проговорил аль-Хайтам, чуть нахмурившись. — Хочешь, чтобы я перестал? — игриво ухмыляясь, Кавех — бесстыжий, не иначе — подушечками пальцев пробегает по темному осеннему пальто секретаря, слегка касаясь оголенной части теплой шеи и вызывая лёгкую дрожь. — Нет, — несмотря на действия со стороны архитектора, аль-Хайтам остаётся невозмутимым. Его ладони аккуратно ложатся на чужую поясницу, подтягивая тело к себе. Кавех в удивлении распахивает карминовые глаза и хлопает ресницами, в непонимании глядя на все такое каменное лицо напротив. Он отворачивается в сторону, морща нос от смущения, но не прячась, подобно пятнадцатилетней девчонке, когда её пригласил в кино предмет воздыхания. — У меня к тебе есть предложение, — губы аль-Хайтама трогает ухмылка. Он чуть наклоняется, одну из рук перемещая на мягкую, тёплую щеку Кавеха, сразу выдавая свои намерения. — Ты говорил, что было бы упущением не посетить самое романтичное место Парижа, да? Видя кивок в качестве согласия, секретарь продолжает: — Так что ты думаешь насчёт того, чтобы упустить возможность поцеловаться в самом романтичном месте Парижа? Я могу… Он не успевает договорить, как губы Кавеха прижимаются к его собственным. Его по-детски раскрытые, карминовые глаза переливались в свете ярких огней, будто бы разжигая пламя внутри всё сильнее. Аль-Хайтам не отстраняется — он прекрасно понимает, что такой бессовестный — откровенный — флирт Кавеха ему очень нравится.