Океаны и снега

***

      Скажите Юте закрыть глаза и описать картину, возникшую перед темнотой его сомкнутых век, и он с робкой, мечтательной улыбкой, весь отдалённый от внешнего мира, ответит: океан.       Океан, вода которого блестит под лучами солнца, сиянием этим так и маня коснуться своей глади. Океан, скрывающий слишком много тайн во тьме своего дна. Океан, способный как завлечь, так и поглотить.       Спросите Юту о его любимом времени года, и он, не колеблясь, скажет: зима. На вопрос почему, он отмахнётся с привычной для всех добродушной улыбкой, найдёт оправдание в виде праздников и пожмёт плечами: «Сочельник. Рождество. Новый год», будто бы пытаясь скрыть настоящую причину. Будто бы на самом деле есть что-то ещё. Что-то глубже.       Если сильно надавить, его улыбка станет чуть фальшивее.       «Всё вот так вот просто», и ничего, кроме этих слов, больше не покинет его рот.       Когда Юта в хорошем расположении духа, он может выдать чуть больше.       — Больше всего в зиме я люблю снег, — как-то однажды сказал он Маки, разглядывая сугробы за окном их Техникума. Его слова звучали почти искренне, почти как правда, однако лишь наполовину.       Маки долго разглядывала пейзаж, а после будто бы неодобрительно покачала головой.       — А я вот ненавижу снег, — фыркнула она в ответ, и тут же отвернулась, чтобы сильнее закутаться в свою кофту. Тогда, вместо привычной строгой юбки, на ней были штаны. В прошлом году в их здании и правда имелись проблемы с отоплением, вызванные дальним расположением школы от города, а также малой известностью самого учебного заведения. Директор Масамичи тогда сказал, что постарается урегулировать этот вопрос. Он не соврал, и с тех пор у них больше не было подобных проблем. — Мало того, что мороз, так ещё и скользко. Ещё хуже то, что у этого придурка белые волосы! Мне хватает его дерьма во время занятий, а тут ещё это напоминание…       Юта слушал возмущения Маки, чуть смущённый тем, насколько сильно разнились их взгляды. Он лишь неловко рассмеялся, решив умолчать об истинном корне своей любви.       Она бы не оценила такого признания.       Маки сама сказала, что ненавидит его.       — Любишь же ты ворчать, — просто пошутил он, вызвав гнев с её стороны.       Она ударила его своим бо прямо по голове, и он больше не осмеливался что-либо ещё ей говорить.       Юта в самом деле любит снег, и всё своё путешествие в Африке он провёл, находясь в бесконечной тоске. Однако, засыпая, он видел не падающие на землю снежинки, а трепет белёсых ресниц и взгляд глаз, напоминающих ни то бескрайний океан, ни то лазурный небосвод.       «Когда Годжо-сенсей плачет, наверное, они всё же больше походят на море», — крутилось в голове у Юты каждую ночь пред тем, как его тело погружалось в сон.       Когда Годжо-сенсей плачет, его глаза походят на море.       Эта мысль не покидала его и тогда, когда сенсей внезапно навестил его в Африке, прервав их диалог с Мигелем, не покидала его и тогда, когда он возвращался обратно в Токио.       Она жужжит до сих пор, как назойливая муха, как засевший в мозге червь, пожирающий его мозжечок.       Годжо-сенсей никогда не плачет. Сильнейшим, наверное, не позволено плакать, но Юта представляет его слёзы, и от этого у него тяжелеет не только в груди, но и в штанах.       Когда он касается себя, кольцо на его безымянном пальце горит.       Его мысли — хаотичные, спутанные, блуждающие где-то на грани между реальностью и вымыслом. Он думает о венах на руках Годжо-сенсея, о его блестящих губах, о вкусе его бальзама и о том, как дёргается его кадык, когда он сглатывает. Он думает о его широких плечах, о его тонкой талии, и о том, как здорово было бы коснуться внутренней части его бёдер своим ртом.       Юта задаётся вопросом, будет ли тело самого Годжо Сатору дрожать от возбуждения и способно ли оно вообще на такое? Был ли он хоть когда-нибудь настолько возбуждён?       Юта закрывает глаза, дыхание его неравномерное и тяжёлое. В темноте перед своими сомкнутыми веками он видит уже не океан, а море: солёную воду в невозможно яркой, сияющей лазури, и белоснежные пески.       Светлые ресницы Годжо дрожат в его воображении, и он мечтает окрасить их собой, сделав их ещё белёсей.       Рике бы это не понравилось, думает Юта, после того, как кончает; кольцо сжимает его палец почти осуждающе, обжигает его кожу почти ревностно. Может быть, ему всё это чудится.       Рике бы это не понравилось, повторяет Юта, но Рики больше нет. Есть только её тень, проклятие, что она оставила после себя, как напоминание об их клятве. «Мы будем вместе навеки-вечные».       Рики нет, и Юта не хочет размышлять о том, что теперь он отчаянно цепляется за Годжо. За своего учителя, за своего дальнего родственника…       За сильнейшего в их мире мага.       За первого, кто протянул ему руку.       Маки сказала бы, что он потерял рассудок. Все его друзья так сказали бы.       Однако Юта больше не боится их осуждения, не боится смотреть им в глаза. Он уже давно не пугливый, стеснительный мальчик, прячущийся за юбкой своей подружки.       Юта научился убивать: убивать без тремора рук, без жалости и без сожалений. Его меч не знает пощады, когда он разрезает очередное проклятие или выжившего из ума шамана, пропитывая землю грязной кровью.       И в этот раз он убьёт Гето Сугуру. Убьёт, чтобы сенсею не пришлось.       Ведь сильнейшим нельзя плакать, и Юта уважает решение своего учителя.       Годжо не будет лить слёз, но Сатору может.       После спасения Годжо, они почти его не видят.       Юта чувствует, как почти сходит от этого с ума: он скучал по нему весь год, проведённый на чужом континенте, и даже тогда, когда сенсей стоял прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, во всей красе — без бинтов, без чёрной повязки, что скрывали его глаза, в дурацких, невообразимо дорогих очках. Он казался таким неправильным на фоне этой деревни, подобный снежному ангелу в пустынной глуши; его глаза весело сверкали, выглядывая из-за очков каждый раз, когда он слегка наклонял голову, чтобы покрасоваться или игриво подмигнуть.       Юта скучал по нему, когда возвращался в Токио, скучал, когда спасал-убивал Итадори, скучал, когда сражался в колонии номер один. Юта скучал по Годжо-сенсею, и скучает по нему до сих пор.       Годжо стоит перед ним, а Юта всё ещё не может его коснуться. Стена между ними невидимая, но ощутимая и прочная — намного прочнее стали.       С бесконечностью Годжо Сатору сложно бороться.       Поэтому Юта просто улыбается.       — Можете рассчитывать на меня, если понадобится помощь, — говорит он мягко, наблюдая за тем, как Годжо получает пинок от Инумаки. Его слова наверняка теряются среди голосов других, смешиваясь с ними в безумную какофонию звуков.       — Ага!       Сенсей смеётся, выглядя абсолютно счастливым, таким живым, когда его вечно бледные щёки едва заметно румянятся. Он отвечает не кому-то конкретному, а всем: каждый желает сказать ему пару добрых пожеланий на удачу. Конечно, Юта не особенный.       Он переводит взгляд на часы, игнорируя то, как сжалось его сердце.       Скоро начнётся бой.       Юта прикрывает глаза. На внутренней стороне его век выжжен декабрьский лёд и кристальный иней чужих ресниц.       Он возненавидит Сочельник, если сенсей погибнет.       Океаны и моря высохнут, снег перестанет блестеть. Мир остановится и побледнеет.       Юта не выдержит ещё одной потери.       Его ладонь тянется к мечу — острый клинок его катаны всегда готов к мести.       Годжо уходит.