Встретимся во снах

      Алое атласное платье; скромные движения; изящные очертания точеной фигуры вдруг сменяется кромешным мраком. Плавный женский силуэт стягивается в одну маленькую точку и исчезает также внезапно, как и появился. Эта девушка кажется знакомой, но Диме не под силу контролировать сны. Или ему лишь кажется? Он бы определенно хотел взглянуть на ту рыжеволосую незнакомку вновь, рассмотреть её получше, угадать черты, но ощущение беспомощности выше. Он снова просто зритель.       Тьма вокруг пустая. Не холодная, не горячая, но в следующий миг мириады звезд вокруг загораются и таят, превращаясь в кипяток, обдающий приятным жаром. Что-то черной липкой смолой вырастает из пола, сочась из стыков и швов холодных стеклянных плиток. Нечто, похожее на чистую нефть, потоком тянется ввысь, образуя фигуру.       Тяжелая обувь, звездный силуэт из белых шнурков — первое, что он видит. Судя по ракурсу, стоит на коленях. Поднимает взгляд выше; облегающие черные джинсы, подчеркивающие худые длинные ноги; цепь по бедру; кожанка, под ней что-то абсолютно темное струится по телу и заканчивается на шее. Похоже на скопище черных, чешуйками отливающих зеленым змей. Но стоит сосредоточить взгляд и нечто живое и копошащееся сразу превращается в обычную деталь одежды.       Неужели очередной кошмар? Но ведь он давно покончил с маргинальной и рискованной жизнью, думает трижды перед тем, как сделать и редко чем кроме работы занят. Казалось бы, обрывки прошлого более не должны его преследовать, а кошмары, напоминающие безумные трипы, остались в далеком юношестве. Но существо перед ним, отталкивающее и притягательное, с глазами секущего мрака, — выглядит чудовищно завораживающе. Напоминает красочный, самый первый приход.       Трудно понять, куда оно смотрит и почему так пугающе долго молчит. Существо голову медленно опускает вниз, теперь уж явно сосредотачиваясь на Диме. Хищно скалится, обнажая клыкастый ряд белоснежных зубов, облизывается голодно.       — Странный у тебя вкус, — сообщает некто, с каждой буквой приобретая более явные человеческие черты, — Все эти кольца, цепи, браслеты с шипами… Почему у кого-то на такое встает?       Парень, на вид лет двадцати пяти, задумчиво осматривает свою одежду и лишь после, вновь возвращает приковывающий взор на свою очередную жертву.       — Впрочем, сойдет, бывало и хуже.       Незнакомец поправляет кудри, манерно взбивая их и скидывая с лица. Подходит ближе, так, чтоб Дима оказался аккурат между его ног, смотрит сверху властно. В светлых глазах все читает, каждую грязную мыслишку видит, подмечает и улыбается довольно. Есть где разойтись. Поднимает двумя пальцами за подбородок, рассматривает, глядит то ли с нежностью, то ли с покорностью, дотоле ему непривычной. Впрочем, за темными склерами это неочевидно и лишь ухмылка выдает намерения.       — Ты можешь сделать со мной все, что пожелаешь, — звучит отчетливое признание тронутым хрипотцой голосом.       Для Нюберга это последний взмах флага, дотоле внутри кипело, приближая это лаконичное «фас»: он жадно обхватывает ладонями бедра, талию гладит, подушечками пальцев сжимает, тянет и роняет незнакомца на себя. Усаживает сверху, нетерпеливо пальцами стягивает плотную ткань джинс и трусов, царапая нежную кожу отросшими ноготками. Пару швов на животе гладит, ямки ниже к тазу, поднимая футболку выше. Велит в зубы взять край её, чтоб вид поинтереснее открывался.       Глеб от такой прыти опешил, но виду не подал: сжимает коленями тело под собой, извивается, позволяя ладоням ласкать его. В Диме, точно в сундуке с сокровищами, таится сумасшедшее количество энергии, которой можно накормить целую стаю инкубов. И этот, в ожидании размахивая хвостиком-пиком, уже и сам готов накинуться, нетерпеливо насытиться до конца, облизав донышко.       — Осторожнее, — сетует сквозь тяжелое придыхание, облизывается. Но кокетничает: чуть приподнимается, трется о пах, каждый раз опускаясь во всеобъемлющие прикосновения, — Нравишься. Смелый ты, с такими-то грязными желаниями…       У Димы руки горячие, обжигающие. У всех смертных такие руки, это в них обличительное. Давненько не было столь лакомого кусочка, с которым Глеб мог бы таять в унисон, не изображая наслаждение. Люди слабые, склонные к похоти, выпить их жизненные силы для инкубов что сок из трубочки, но здесь все совсем иначе. В пороке похоти этот смертный преуспел, словно поцелованный самим развратом. Это пробуждало неподдельный интерес.       Любовник из него хороший, старательный: вбивается внутрь хоть и грубо, но методично, пока хватает сил и позволяют непривыкшие к нагрузке мышцы. Узкое горячее нутро под его размерами идеально расширяется, принимает, но по-прежнему внутри все сжимается, пульсируя. В этом сне, видимо, законы физики и анатомии не работают. Или работают иначе, как утрированное порно, как то, что можно увидеть в нарисованных мультиках высокого рейтинга. Дима быстро смекнул, что сейчас исполняются все его грязные желания. Верней, некоторое их количество, что он позволяет себе подумать при незнакомце. Но с каждым хлюпающим толчком, с каждым залпом громких протяжных стонов, эхом отзывающемся в темной пустоте, дверца потайных фантазий приоткрывается все шире.       Незнакомец, теперь уже находящийся снизу, блядско раздвигая ноги, в определенный момент начинает всхлипывать. Чуть погодя и вовсе переходит в жалобное хныканье. На его лице гримаса боли и удовольствия, он поджимает пухлые, налитые малиной губы, стыдливо закрывает лицо руками и глядит исподлобья. Прячет слёзы, крупными каплями сбившимися у уголков. Дима придерживает его ногу под коленями, помогает разводить шире, вторую давно себе на плечо закинул. Любуется сотней эмоций стыда и возбуждения на чужом лице. Глеб хрупким совсем кажется, уязвимым, глаза больше не залиты черным, совсем бусинки стали, особенно в блеске слез.       — Тебе больно? Ты поэтому плачешь? — холодно обращается Нюберг. Впервые ощущает, как голос его словно питоном вытягивается откуда-то изнутри, плотной вуалью ложась на поверхность сознания. Будто он что-то сказал под толщей воды, но не напускал в легкие этой черной мути.       «Потому что тебе это нравится» — хочется ответить Глебу. Но ему, как инкубу, все еще нужно прикладывать усилия.       — Больно, — хрипит жалобно сквозь отвратительно пошлые и звонкие стоны, — Ты слишком грубый.       — Прости, — шепчет, склоняется к лицу и невесомо целует искусанные в экстазе губы. Целовать этого парня — нечто восхитительное, непередаваемое словами, — Ты красивый. Даже слезы тебе к лицу.       — Шучу, но, трахаешься охуенно, — парень поменялся в лице, дрожащие губы искривились в нагловатой ухмылке, а от мокрых дорожек на щеках не осталось и следа. Опешивший Дима, с его совино-непонимающей физиономией, явно рассмешил, — Мы еще встретимся.       Кипяток, обжигающий губы и язык в мокром поцелуе, стекает по уголкам рта, становясь ледяной, родниковой водой. Дима открывает глаза, но больше не видит перед собой парня. Позади раздается тихий, еле различимый цокот. Он оборачивается, ощущая, какими ватными стали движения, а пространство словно обрело состояние болотистой жижи. Вдали кот. Черный кот. Пронзительно мяукнув, животное нырнуло в одну из стеклянных плиток в полу и исчезло, оставив за собой белую вспышку.       Тяжелые веки, в сопротивлении, поднимаются резко, давая свету подпалить края широкого зрачка. Сердце колотится со страшной силой, руки после сна слабые. Дмитрий еле удерживается сидя, резко вскочив в собственной кровати. Всего лишь сон. Ощущения были слишком реальными, а пост-чувства остались такими же сильными, как и во сне.       Не покидало голову ощущение, что ему уже где-то доводилось видеть этого кудрявого парня. Более того, что-то внутри подсказывало, что они действительно скоро встретятся вновь.