The Marquis's New Clothes

Гу Юнь просыпается медленно. Он догадывается, что это раннее утро по лёгкому ветерку на лице. Сон задерживается в его венах, и кровь его чувствует вялость от лекарств. Простые обезболивающие. Ничего, что поможет его глазам и ушам. Чэнь Цинсюй только вчера сняла железные пластины, и даже с обезболивающим, больно сидеть. Он осторожно двигается, тихо дыша, в то время как больные мышцы тянутся об уставшие кости — до того, пока он не чувствует слабые вибрации знакомых шагов. Затем он собирает все силы, чтобы сесть прямо и позвать: “Зачем кому-то беспокоить меня так рано?” Он едва слышит свой собственный голос. Он знает, что дядя Ванг должно быть почти что кричит, когда он слабо слышит ответ: “Его Величество пригласил Вас во дворец на завтрак.” Гу Юнь все еще не привык, что Его Величество, это Чан Гэн. —Очень хорошо,—отвечает он, игнорируя странный трепет в животе.—Принеси мне еду, прежде чем мы пойдём.—Императорский завтрак или нет, это шанс пятьдесят на пятьдесят от того, намерен ли Чан Гэн кормить его завтраком или съесть его на завтрак. Движение воздуха на его коже. Дядя Ванг что-то кладёт на кровать, достаточно близко, чтобы оно упиралось в руку Гу Юня. “Его Величество также послал подарок.” Гу Юнь ждёт, пока дядя Ванг уйдёт, прежде чем протянуть руку, чтобы осмотреть подарок: шёлк, шёлк, больше шёлка, холодного между пальцами.

***

Больше чем что-либо ещё, новая одежда ощущается дорого. Шёлковая блуза едва ли на коже. Просто слабое давление на его плечах, от пояса вокруг талии, где он затянул это. Рукава, тяжёлые от слишком большого бисера и вышивки, постоянно соприкасались с руками. Он даже не может сказать, какого цвета это, и может надеяться, что это не слишком уж ярко. Он думает о руках Чан Гэна вокруг его талии. Вокруг запястьев. Хуо Тун встречается с ним во дворце и идёт с ним во внутрь. Прямо перед ним, не трогая, так Гу Юнь может следовать за его движениями, не выглядя, словно его ведут. Война едва кончилась. Новый император едва коронован. Никто не должен знать, насколько слеп Маркиз Аньдинхоу. Он идёт быстро, игнорируя вереницу болевых ощущений от лодыжек до колен и бёдер. Он хорошо знает костяк этого дворца, и он может сказать, что они идут не по общественному двору. Гу Юнь бывал в личных покоях императора много раз, но почему-то сейчас воздух чувствуется иначе. Менее смертельно и опасно. Он чувствует каждый порыв ветра и сквозняк от открытых дверей из-за новой шёлковой мантии, и впервые в жизни желает, чтобы одежда была не столь тонкой. Поверхность меняется под ногами, и он узнаёт приёмную комнату перед спальней императора. Он оставляет Хуо Туна позади и шагает вперёд, когда чувствует изменение давления воздуха. Он не слышит, как дверь открылась, но слышит, как она захлопнулась за ним. Темнота и тишина. Пьянящий аромат успокоительного. Гу Юнь подчиняется самому глубокому инстинкту в крови и становится на колени перед императором. Конечности плавно принимают нужную позу. Его колени внезапно горят, но ему всё равно. Его разум чувствует себя далёким от пламени боли.. Исполнение поклона концентрирует его. Коленоприклонство всегда было обещанием послушания. Иногда действием от отчаяния. Только редко — из преданности. Теперь он обещает не только свои силы, но и сердце. Лоб прикасается к полу, холодная поверхность, вибрирует от шагов. Ему больно, но он остаётся на коленях, когда кто-то приближается, а затем останавливается. Рядом с ухом есть ощутимое тепло. —Цзы Си,—голос его тихий. Если бы он был дальше, Гу Юнь не услышал бы его. Тёплые пальцы призрачно гладят край подбородка. —К Вашим услугам,—отвечает Гу Юнь и улыбается, когда прикосновение Чанг Гэна становится дрожащим от его слов. Всё снова стабильно. Подол халата касается колена Гу Юня. Он звучит устало, когда говорит: “Я скучал по тебе, Цзы Си.” —Ваше Величество,—слова застревают между зубов. Он говорил их всю свою жизнь, но теперь он едва мог произнести их.—Не прошло и полдня. Пальцы Чанг Гэна очень нежны на ушной раковине. “Даже час слишком долог.” Он сегодня в настроении, Гу Юнь может сказать. Точно не в плохом настроение. Но в непредсказуемом. Его колени болели. Его бедра. Они одни, и обычно Чан Гэн поднимает его вверх. Сегодня Чан Гэн оставляет его на коленях с прямой как стрела спиной. Его пальцы скользят по уху Гу Юня, в волосы. Там тянут, и щёлкает металл, когда он снимает корону для волос Гу Юня. Гу Юнь поднимает подбородок, когда волосы падают за его за плечи. “Мои волосы не радуют Ваше Величество?” Давление на его руке. Падение рукава. Нежные пальцы скользят по волосам, совсем не касаясь кожи, но всё ещё так тепло. “Она была так аккуратно вплетена,—говорит Чан Гэн, словно невзначай.—Кто-то ещё явно помог тебе с ней.” Ах. Возможно, ему придется дать дяде Вангу месяц отдыха загородом. Для его здоровья. “Я думал, тебе понравится, что ты можешь всё очень тщательно растрепать.” Пальцы в его волосах слабо дрожат, а затем исчезают. Чан Гэн шевелится, а потом сильные кисти рук поднимают его вверх. Гу Юнь пытается не морщится, когда его болящие суставы растягивают. Он не может бороться с головокружением от слишком быстрого подъёма — даже тьма плывёт — и он качается в хватке Чан Гэна. Его сердцебиение едва ощущается. Слишком быстро. Чан Гэн не отпускает, когда Гу Юнь восстанавливает равновесие. Его руки сжимают предплечья Гу Юня, горячие через тонкий шелк новых мантий. Тепло разливается по его телу, и пространство между ними уменьшается, так как Чан Гэн приблизился. Он тянет вышитый воротник, так что ткань теряется о шею. —Ифу,—вздыхает Чан Гэн, губы ласкают кожу прямо над воротником.—Ты выглядишь хорошо в красном. Гу Юнь замирает. Смотрит вниз, вытягивает руку, пытается заглянуть в темноту. Он не знал, что одежда была красной. Чан Гэн схватил его за вытянутую руку и провел пальцем по костяшкам. “Ты выглядишь ещё лучше, когда ты краснеешь.” Внутри Гу Юня всё трепещет. Всё путается между смущением и любовью. Он вытягивает другую руку, чтобы тыкнуть указательном пальцем в грудь Чан Гэна. “Ты обманом заставил меня идти через столицу в свадебном костюме?” —Конечно, нет.—Чан Гэн звучит слишком самодовольно.—Это просто красное одеяние, Цзы Си. Только если… —Совершенно нет,—прерывает Гу Юнь. Он немедленно сожалеет, когда хватка Чан Гэна ослабляется, и губы отрываются от его шеи. В некотором роде он всегда будет чувствительным мальчиком, Гу Юнь должен признать это. Он вздыхает, и бормочет, пока не сможет прижать ладонь к щеке Чан Гэна. Поднимает его подбородок для приближенного зрительного контакта.—Ты не можешь просто жениться на мне, к твоему удивлению. Мне нужно хотя бы за неделю это заметить, чтобы я смог приготовиться. Чан Гэн поворачивает голову и целует ладонь Гу Юня. Гу Юнь может почувствовать улыбку на коже. “Всего неделю? Позволь мне дать тебе годы.—Он снова целует ладонь Гу Юня, открывая губы, задерживаясь на коже.—Я женюсь на тебе по всем правилам, когда это всё закончится. Когда я закончу с этой должностью, и я не буду обременён ничем или никем, кроме тебя. Тогда я сделаю тебя по-настоящему моим.” —Чушь,—говорит Гу Юнь, румянец всё горячее.—Ты никогда не делал ничего ‘по правилам’ в своей жизни. Чан Гэн просто смеётся. “Мы это ещё посмотрим.” Прежде, чем Гу Юнь может возразить, мир опасно наклоняется. Он сжимает плечи Чан Гэна, пока сильные руки поддерживают спину и колени. “Чан Гэн,—ругается он. Но Чан Гэн больше не действует нежно. Он смеётся, звук, прозвучавший сквозь тело Гу Юня и проникающий в распущенные волосы Гу Юня. “Как невежливо—бормочет он.—Как ты должен назвать нас?” —блядь. Гу Юнь не ожидал, что императорское местоимение вызовет в нём такой прилив вожделения. Так вот во что они играют сегодня утром? Гу Юнь не уверен, является ли это более или менее странным, чем то, что его называют ифу— —Ваше Величество,—на этот раз это не инстинкт. Это обожание. Его голос становится медленным и чувственным.—Как ваш поданный может служить Вам? Теперь я стар и немощен, я только разочарую Вас только на поле боя. Движение. Дым от благовоний становится сильнее. Чан Гэн несёт его дальше в свои покои. “Мы уверены, что Вы сможете что-нибудь придумать.” —Ну, раз уж ты отказываешься жениться на мне...—Гу Юнь наклоняет голову, вытягивая шею, не забывая о длинных волосах, спадающих ему на шею. Его голос повышается, поддразнивая.—...Я могу быть только твоей наложницей. Он ожидает, что Чан Гэн покраснеет или запнётся. Но Чан Гэна становится всё труднее поддразнивать; он просто говорит: “Это доставило бы нам удовольствие,—и опускает Гу Юня на кровать. Гу Юнь никогда не лежал на такой мягкой кровати. Матрас прогибается под ним, а простыни вздымаются вокруг него, как облака. Кровать прогибается ещё глубже, когда Чан Гэн забирается на неё, положив руки по обе стороны от его головы, обхватив коленями одно бедро. Кончики пальцев касаются его губ. Они проникают во внутрь, лишь легкий привкус солоноватой кожи на его зубах, на его языке. —Ты наш,—шепчет Чан Гэн. —Мы переведём тебя в крыло императрицы и запретим входить туда всему и каждому. Мы не хотим, чтобы тебя кто-нибудь ещё видел. Гу Юнь не может ответить должным образом. Императорские пальцы покоятся у него между зубами, и у него перехватывает дыхание от собственнического жара в голосе Чан Гэна. —Даже без слуг,—продолжает Чан Гэн.—Мы сами принесём тебе еду. Мы подметём пол, застелим твою постель и вынесем тебя в сад, чтобы тебе не пришлось касаться земли, когда зацветут цветы. Они будут так сладко пахнуть в твоих волосах. Его пальцы отрываются от губ Гу Юня, и Гу Юнь собирается заметить, что императоры не готовят, когда Чан Гэн садится. Его руки опускаются на талию Гу Юня, он дёргает за тонкий вышитый пояс, и внезапно— Давление слишком велико. Боль пронзает его насквозь, и он не может подавить вздох. —Ифу?—страстный императорский голос Чан Гэна мгновенно затихает. Голос у него молодой, взволнованный.—Это уже чересчур, я не должен был… О, чёрт возьми, нет. Гу Юнь дрожит от жара с головы до ног. Он не позволит такой мелочи, как восстановление после смертельной опасности, снова встать на пути секса. Гу Юнь обхватывает его рукой за шею и удерживает на месте. Не обращает внимания на напряжение в плече, надеется, что Чан Гэн не почувствует, как дрожит его рука. “Ты пригласила меня на завтрак,—твёрдо говорит он.—Не смей оставлять меня голодным.” Наступает пауза. Тяжёлый вздох. Гу Юнь на мгновение боится, что Чан Гэн отстранится и будет настаивать на том, чтобы они просто отдохнули вместе. Например, позавтракали или, что ещё хуже, вздремнули. Ответом Чан Гэна является дыхание на его губах и обжигающий поцелуй. Осторожные руки на его плечах и талии, такой нежный, когда он проникает в рот Гу Юня. Гу Юнь старается изо всех сил. Его сердце бешено колотится за рёбрами, а кровь приливает к телу. Он не может дышать. Не хочет этого делать. Руки Чан Гэна горячие сквозь тонкий шелк, и Гу Юнь чувствует себя более обнажённым, чем если бы на нём вообще ничего не было. Чан Гэн отстраняется достаточно, чтобы выдохнуть: “Ты такой красивый, когда выглядишь таким.” Гу Юнь не успевает спросить, каким таким, прежде чем Чан Гэн снова завладевает его ртом. Чан Гэн медленно раздевает его между поцелуями. Каждый слой тонкого шёлка ниспадает подобно лепесткам, унесённым весенним ветерком. Это длится целую вечность, каждое прикосновение шёлка обжигает его чувствительную кожу. Он так привык к шинам* и железным повязкам, гипсу и обезболивающим кремам, что забыл, каково это — быть человеком без доспехов. Просто обнажённая кожа, вся его кровь, разгорячённая прикосновением возлюбленного, ярко проявляется на коже. У него болит спина, когда Чан Гэн приподнимает его наполовину, чтобы вытащить руки из рукавов. Гу Юнь не может сдержать шипения от боли, усиливая хватку на плечах Чан Гэна. Чан Гэн замолкает, но не останавливается. Прижимается влажным поцелуем к горлу Гу Юня, затем укладывает его обратно на кровать. Он уже снимает штаны, когда хватает Чан Гэна за руку. “Сними и ты свою тоже.” Чан Гэн колеблется. Снова целует ключицу Гу Юня, на этот раз сильнее, достаточно сильно, чтобы оставить след. Но эта маленькая ранка не отвлекает Гу Юня, который поднимает руки Чан Гена вверх. —Я хочу тебя всего,—говорит он. Чанг Гэн стонет. Когда он отодвигается, чувствуется внезапный холод. Гу Юнь пользуется отсутствием, чтобы перевести дыхание, согнуть колени по другому, чтобы облегчить боль. Он вдыхает. Сладкий аромат благовоний наполняет его лёгкие, и он вспоминает, что это покои императора. С тех пор, как он себя помнит, дворец вызывал у него смешанные чувства. Долг и любовь. Верность и страх. Каким-то образом всё становится неважно, когда Чан Гэн ползёт по его телу и снова целует его. Гу Юню не нужно думать, не нужно взвешивать каждое своё слово, не нужно опасаться ножа в спину. Он может просто отдать себя своему императору, тело и душу. Он прикасается к груди Чан Гэна. Вместо императорских одежд он чувствует шрамы. Гладкая и рваная кожа, сшитая болью. С силой. Он делает глубокий вдох, приподнимается и целует Чан Генга в плечо. “Вы тоже прекрасны, Ваше Величество.” Он ничего не видит, но знает, что это правда. Чан Гэн толкает его обратно на кровать. “Не двигайся,”—шепчет он в грудь Гу Юню. Затем он скользит вниз по телу Гу Юня, и это самый трудный приказ, который Гу Юню когда-либо приходилось выполнять, оставаясь неподвижным, когда Чан Гэн целует его выше пупка. Ниже. Влажные губы и острые зубы впиваются в каждый дюйм его нежной кожи. Он всегда был чувствительным, с тех пор как зрение стало болезненной роскошью. Прикосновения Чан Гэна усиливаются ещё больше, пока он не начинает дрожать от малейшего дуновения на своей коже. Чан Гэн стягивает штаны с бёдер, и прикосновение шёлка к его члену заставляет его вздрогнуть. —Мы сказали не двигаться,—говорит Чан Гэн, прижимая руку к животу. Гу Юнь скулит почти беззвучно. “Да, Ваше Величество.” Он заставляет себя держаться неподвижно, пока Чан Гэн стягивает одежду с его ног. Затем он оказывается полностью обнажённым под Чан Гэном, остро ощущая, как между ними дрожит нагретый воздух. Воздух меняется как раз перед тем, как руки Чан Гэна опускаются на колени, скользят вверх по внутренней стороне бёдер и раздвигают его ноги. Он напрягается от боли при растяжке, но на этот раз Чан Гэн не отступает. Просто ждёт, пока мышцы Гу Юня расслабятся под его прикосновением. Когда боль утихает, Чан Гэн снова двигается. Единственное предупреждение Гу Юня — это жар дыхания перед тем, как чужие губы встречаются с нижней частью его члена. Гу Юнь выгибается с криком, но не может далеко отдалится. Неповиновение невозможно, когда Чан Гэн так крепко держит его бёдра. Гу Юнь бессилен что-либо сделать, кроме как извиваться, когда Чан Гэн целует его ствол, а затем медленно, влажно облизывает головку. Гу Юнь размышляет, что у Чан Гэна действительно все задом наперёд с ‘император-наложница’. Он не собирается жаловаться, когда Чан Гэн прижимает его к себе и обхватывает ртом его член. Гу Юнь чувствует себя тяжелее, чем когда-либо в своей жизни. Его руки теребят изысканное шёлковое постельное бельё — он портит императорские простыни, как неуважительно, — но он не может удержаться от того, чтобы не извиваться под губами Чан Гэна. Чан Гэн справляется с этим лучше, чем он имеет на это право, прилагая все усилия с безжалостной самоотдачей. Гу Юнь вздрагивает, когда его член почти беззвучно скользит мимо языка Чан Гэна вниз по горлу. Кажется, что Чан Гэну не нужно дышать. Посасывание и жар воспламеняют нервы Гу Юня, притягивая всю его кровь к члену. Удовольствие такое лучезарное, что он как будто снова может видеть, миллиарды ярких звезд танцуют перед его незрячими глазами. Чан Гэн сглатывает и сжимает его бедра так сильно, что Гу Юнь ещё несколько недель будет чувствовать отпечатки его ладоней. Он придавлен и беспомощен, и у него нет ни малейшей мысли о побеге, он полностью во власти своего императора. Его император. Эта мысль обжигает его вены, как цзылюцзинь. Он чувствует этот смертельно-сладкий аромат, когда он проникает в горло Чан Гэна. Он снова падает на мягкую кровать, грудь тяжело вздымается, голова кружится. Чан Гэн медленно отрывается от его члена. Последнее скольжение его губ по головке Гу Юня почти невыносимо. Затем Гу Юнь чувствует лёгкое, как перышко, прикосновение к внутренней стороне своего бедра — снова губы Чан Гэна. Чан Гэн прокладывает дорожку поцелуев вверх по телу Гу Юня, каждое прикосновение нежнее шёлка. Он нежно ласкает Гу Юня. Как будто он что-то ценное, а не просто оружие, от которого можно отказаться, когда он станет слишком слабым, чтобы им пользоваться, или слишком сильным, чтобы ему доверять. К тому времени, когда Чан Гэн добирается до его шеи, Гу Юнь снова задыхается, делает крошечные неглубокие вдохи. Когда он дышит слишком глубоко, у него болят ребра. Чан Гэн крепко целует точку, где бьется пульс. Рука Гу Юня зарывается в его волосы, тянет, но не отталкивает его. Член Чан Гэна горячий и твёрдый, прижимающийся к бедру Гу Юня. Он рычит у шеи Гу Юня: “Мы хотим тебя.” У Гу Юня перехватывает дыхание. Он закидывает ногу на бедро Чан Гэна и сводит их вместе. Он говорит: “Тогда возьмите то, что принадлежит Вам.” Чан Гэн дрожит над ним, затем двигается. Раздаётся звон стекла, за которым следует знакомый аромат. В некотором смысле, это самый простой император, которому Гу Юнь когда-либо служил. Всё, что ему нужно сделать, это, блядь, лежать здесь, пока Чан Гэн раздвигает его ноги и начинает готовить его. Император и здесь невероятно скрупулёзен. Он проводит несколько минут, просто растирая пальцами дырочку Гу Юня — даже не надавливая, просто разогревая масло, втирая его в свою чувствительную плоть. Гу Юнь пытается расслабиться, но он слишком остро ощущает каждое ощущение. Не только пальцы, трущиеся о него, но и жар бёдер Чан Гэна между его бёдрами. Запах пота Чан Гэна, сладкий и пьянящий, смешивается с благовониями. Он не слышит дыхания Чан Гэна, но чувствует его пульс везде, где они соприкасаются, всё быстрее и быстрее, и он знает, что Чан Гэн так же возбуждён и в нетерпении, как и он сам. —Вы такой медлительный,—выдыхает он, затем, задыхаясь, продолжает,—Ваше Величество. Чан Гэн наклоняется ближе, так что они соприкасаются бёдрами и грудью, и его губы прижимаются прямо к уху Гу Юня: “Мы будем делать, так долго, как нам заблагорассудится.” И он это делает. Наконец он проталкивается внутрь, но мучения Гу Юня не заканчиваются. Всего один палец уже кажется ошеломляюще огромным. Как будто Чан Гэн проникает сквозь него насквозь, помечает его изнутри. Гу Юнь запускает руку в распущенные волосы Чан Гэна, чтобы приблизить его лицо, пока этот палец медленно выходит и слишком медленно входит внутрь. Он затягивает Чан Гэна в беспорядочный поцелуй, в то время как второй палец проникает внутрь. Так долго, как нам заблагорассудится. Гу Юнь не может сказать, сколько времени прошло, но к тому времени, когда Чан Гэн считает, что он готов, он дрожит от желания. Он снова болезненно возбуждён и чувствует, как краснеет от лица до груди. Пальцы Чан Гэна выскальзывают из его дырочки, и что-то гораздо большее прижимается к нему. Никакая подготовка не могла бы облегчить это. Гу Юнь делает глубокий вдох и крепче вцепляется в волосы Чан Гэна. Другой рукой он проводит по плечу Чан Гэна, по мягкой коже и рельефным шрамам, больше мышц, чем он помнил, ощущая их раньше. Это внезапное, интуитивное напоминание о том, насколько силен Чан Гэн. Задохнулся ли он от этого или почувствовал, как массивный член разрывает его на части, сказать невозможно. Как бы медленно ни двигался Чан Гэн, этого недостаточно. Они не трахались несколько месяцев — Гу Юн был слишком хрупким — и он к этому не привык. Как бы сильно он этого ни хотел, его тело сопротивляется. Он пытается выровнять дыхание, расслабить тело, когда Чанг Ген разрывает его на части, но не может сдержать вздоха. Не может удержаться, чтобы не вцепиться в плечи Чан Гэна, запрокинуть голову и не захныкать. —Ифу,—стонет Чан Гэн.—Ты такой... Он погружается полностью и остаётся там, дрожа. Он приподнимает бёдра Гу Юня и сдвигается — острая боль пронзает ногу Гу Юня. Он вздрагивает, слишком ошеломлённый ощущениями, чтобы скрыть боль, как обычно. К счастью, Чан Гэн не останавливается, просто ослабляет хватку. Гу Юнь вытягивает ногу в более удобное положение. Тогда он больше не может думать о своих обычных болях, потому что Чан Гэн начинает двигаться внутри него. К такому массивному члену невозможно привыкнуть; внутренности Гу Юня нагреваются от навязчивого трения. Он чувствует себя более горячим, более живым, чем когда-либо за последние годы. Не только давление внутри, но и прикосновение горячей кожи и прохладного шелка, окружающего каждый дюйм его тела, прилипающего к вспотевшей спине. Его волосы прилипают ко лбу, к рукам, каждая капелька, стекающая по виску, напоминает о том, что — он здесь. Он здесь, он жив. Они живы. -Ифу,—Чан Гэн снова замирает. Нежно проводит кончиками пальцев по его ресницам.—Я делаю тебе больно? Блядь. Гу Юнь пытается отвернуть голову, но Чан Гэн держит его за подбородок. Он может только закрыть свои незрячие глаза и надеяться, что они не слишком покраснели. Надеясь, что влага на его щеках — всего лишь пот. Он огрызается: “Продолжай.” Чан Гэн отрывисто смеется. Говорит: “Я тоже тебя люблю”,—и снова начинает двигаться. Ещё несколько толчков — дюжина, сотня — безжалостное проникновение длится вечность и мгновение одновременно. Его собственный член снова размягчился от толчков, и он чувствует, как его ослабевшее тело поддаётся изнеможению, когда Чан Гэн в последний раз толкается и содрогается в нём. Гу Юнь бодрствует и хорошо понимает, чтобы помочь ему с этим. Обнимает его за плечи и целует в лоб. Шепчет у его виска: “Ваше Величество.” Чан Гэн снова вздрагивает, затем медленно отстраняется. Даже в тумане оргазма он достаточно осознает, чтобы рухнуть рядом с Гу Юнем, а не на него. У Гу Юня нет времени пожалеть о внезапном холоде, прежде чем он оказывается в объятиях Чан Гэна. —Я скоро потребую завтрак,—говорит Чан Гэн, проводя пальцами по бедру Гу Юня. Даже сейчас собака недовольна.—Как только ты поешь, мы сможем пойти на второй круг. —Кто бы мог подумать, что у императора так много свободного времени. Чан Гэн просто смеётся. Его голос звучит невыносимо самодовольным. —У нас всегда есть время для нашей любимой наложницы. В следующий раз я хочу посмотреть, как ты выглядишь в зеленом. —Ужасно,—бормочет Гу Юнь.—Это ухудшает мой цвет лица. Он прислоняется к плечу Чан Гэна и закрывает глаза. Здесь нет необходимости притворяться бдительным. Он чувствует себя опустошенным и легким, как никогда, как будто с его сердца сняли груз. Все еще странно думать, что Чан Гэн — император, но прямо сейчас он думает, что смог бы привыкнуть к этому новому режиму.