Астральная проекция нашего счастья

Колокольчик над головой бьётся об собственное пузо, на влюблённом французском нашепчивая о родном госте. Дверные петли скребут на уши, с восковых свечей слетает пепел и пыльца: они тоже таят в себе великие чувства, но этот язык пока не разобрали даже самые старые эльфы. — здравствуй, Феликс — хозяин музея-лочуги только на голос отзывается, белобрысая копна взимается, словно воздушным шариком натерли. Глазки захлопали как крылья колибри. Феликс все бросает, об древесный пол стучаться разношёрстные камни и сушёные фрукты — стучаться, чтобы призвать души предков, якобы гляньте: Феликс раскалывается от счастья при виде другого паренька, порадуйтесь за него, одобрите то, что между ними вскипает! — приветик, Хенджин — Феликс мурчит в грудь Хенджинову: громко как большие кошечки в их загадочных, светящихся и нотных лесах. Туда и в правду иногда заскакивают всевозможные ноты, высокие по обыкновению скачут по листьям, фотосинтез перекрывают своими песнями, а вот те что низкие изредка так высоко взбираться захотят, им лучше как кузнечикам в травах леса прятаться, своими брюшками почесывая землю волшебную. Феликс точно высокая нота, Хенджин больше на низкую кличет. — ты сегодня слишком рано, я даже не успел кашеварить чего съедобного для тебя — Феликс вырывается из худощавых лап Хенджина как корни старого дуба — говорят этот дуб служит для болтливой совы домиком, туда в гости иногда заплывают рыбы кои. Феликс подбегает к тыквенным кастрюлькам, керамически гремя крышками в поисках вкуснятины — совсем ничего… даже крошек для фей не осталось — — всё в порядке, я же к тебе не только питаться прихожу — Хенджин расползается в сотнях подушках, набитые перьями цыплят и крыльев бабочек на таком же плюшевом кресле, вздыхает грузно и по-обычному комнату осматривает. Из зеркала пока не всплывают руки женские, видать дама опять занята своими прозрачными брюликами, поэтому из зеркала машет руками только сам Хенджин. Или это из зазеркалья ему машет другой, только по внешности родной Хван, а внутри у него иная история, чужие мысли, другая любовь. Почти впритык со столом-грибком держится за потолок винтовая лестница, на ней разновидности колбочек и скляночек: прозрачные и яркие, густые как в болотах грязюка и песочные как на пляже, в них танцуют лепестки ромашек, всплывают шмелиные крылья и кусочки клубники на дне размокают. Боже правый, а тот самый столик заполнен столькими финтифлюшками, что подталкивает размышлять о чистоплотности Феликса. Но если прищуриться и закрыть правый глаз, наконец можно будет увидеть организованность: в прозрачной, будто и совсем несуществующей вазе хранятся те самые камушки, что сейчас разбросаны звездами по полу. Там в остатках лишь рубиновые и икристые, но и те под солнцем переливаются цветами бледными. Закрутка из долек арбуза, без единой косточки, те наверняка уже покоятся на грядках Со, он-то любит с подобным возится. Зачем-то рядышком стакан с песком океаническим, там тоже пару камней и лепестки цветов. Уже почти выгоревшие свечи, совсем высокие и большие в банках, благовония — причина почему у Феликса пахнет всегда по дымчитому-вишневому. Ожерелья, книги, клыки да бисер. Чем больше глядишь на всю эту цветастость, тем сильнее кажется, что есть тут какой-то свой порядок, но совсем неизведанный Хенджинову уму. Так и с Феликсом — его легче не понимать совсем, чем предугадать что сотворит в следующий час. Поэтому так Феликс цепляет. Его чушь разобрать сможет разве что мертвый жук да нитки из рваных рубах. Из стены уже родные мухоморы вывернули свои шляпки — каждую зиму они вновь прячутся в деревянные изгороди, пока не пройдут все белоснежные месяца. Сейчас их колпачки в белые крапинки держат очередные свечи, а ещё иногда там хранятся баночки-кроватки для фей. У Феликса полно подружек с чайную ложку, и те часто любят связывать крошечные косы и бисер как браслетики или как туфельки использовать. А ещё на потолке, под летнее дыхание кружится гербарий из сушёных лимонов — они раскачиваются словно под чьей-то командой, юлят под шёпот коренной, лесной народ. На каркасе одном выструганы руны, если судить по рассказам, то символы эти явились после рождения Феликса. Он ещё тогда глазеть по-человеческому не мог, только чужой мир обычного взрослого видал. А руны эти означали не так много в пространстве, но так много в смысле. «Дом. Любовь. Вечность». Феликс наконец заканчивает массивной подошвой набивать пол по кругу, усаживается прямо на Хенджина, только по другой диагонали — голова со светлячками в волосах на один подлокотник, тонкие как стебли мяты ножки на другой. — сколько времени? — Феликс шуршит одежкой, земляные брюки исшиты в белую клетку, рубашка совсем пожелтела, словно налёт на зубиках, громоздкий кардиган цветом напоминал рыжий мех у трехцветных кошек, а одна из пуговицы, которые Хенджин сам прошивал сквозь писки и красные подушечки пальцем, почти отвалилась. — до конца света — пару тысяч лет — тихонько отвечает Хёнджин. Феликс вздыхает: — м-да, маловато — Хенджин пальцами чешет лобную долю Феликса, все насекомые разлетаются, а глаза закрываются. — помнишь как мы у речки, пытались поймать ёна чтобы ему жемчужину вернуть? — Хенджин следит за цитрусом на потолке, угукает тихонько — он нас позвал к нему в реку, говорит его дочери соскучились по нам — — сходим — голова Феликса дёргается — когда хочешь? — Хенджин смотрит на веснушки, точно как хлопья в тарелке с молоком, съесть их так же тянет. Всего Феликса хочется в желудке спрятать, устроить ему там вечный покой и побольше мелочи всякой накидать, чтобы не скучал — не сегодня точно, тебе вставать скоро — кличет Феликс. — мне некуда вставать, я всегда свободен — Феликс долго отмалчивается, жуёт ответ как ириски. — нет, Хенджин, тебе нужно на работу — — что? — Хенджин открывает глаза. Перед ним белоснежное бельё, всё в складках и где-то даже сложенное вдвое. Хван туловище поднимает, осматривается, и понимает. Конечно же, это был сон. — боже — нашёптывает под себя, когда будильник начинает звуковым волнами выбивать перепонки. Поход в ванную, на узкую кухню за кофе, обратно в спальню теперь-то за костюмом. Рубашка, брюки, галстук, пальто, хлопок двери, забитый автобус, офис, кресло. И вот офисный планктон в желудке кита-корпорации. На каждом мимо прошедшего Хвана есть штрих код на лбу. И у Хенджина имеется, без него здесь никак. Копировать-вставить. Из его лица выдвигаться ящичек с бледными пергаментном, на нем мелким шрифтом, как двоичный код, вбит каждый пропуск, прокол, ошибка. Трещит телефон. Время обеда. Хенджин хрустит костями и упаковкой рамена, терпеливо ждёт когда косточки наконец-то лопнут. Ну и вода вскипит конечно же. Громкий голос приближается, постукивая смехом и звенят ключами. — и ты представляешь, мне теперь всё переделывать, просто потому что Минхо захотел другой шрифт — это Чанбин. Он очаровательный в своей громкости и активности, кажется он самый главный зачинщик всех тех мероприятий, которые Хенджин предпочитает просидеть только первый час, а после отмахнутся головной болью, тошнотой, не кормлеными зверятами, забытой не выключенной плитой… — вот Чани-хён ближе к народу простому, это видно, а если бы Минхо был у руля, давно бы передохли всем отделом — дверь открывается — о! Хван, а ты уже тут! — — здравствуйте, Чанбин-хён — Хван не поворачиваться лицом и не кланяться к человеку, что на целых несколько лет и званий выше его — это вверх бескультурства! Но что поделать, кипяток в лицо Хенджин не преднамерен получить. От своих же рук уж точно. — что в этот раз ешь? Я вот себе такую вкусняшку мясную взял, может быть обменяться захочешь? — Чанбин и еда это пожалуй та самая пара со стажем в двадцать лет: счастливы, здоровы и в сексе все тоже отлично. — всё по стандарту, острый рамен — где-то за спиной Чанбин начинает ворчать что это не то! А вот у него то! Что же, это тоже довольно привычно, зная предпочтения Чанбина, угодить ему можно чем угодно, но только не по второму кругу. В это плане Хенджин иногда грызёт себя: а почему он не может слезть с этого рамена? Он же тоже хочет попробовать что-то новое, почему каждый раз давит на педаль тормоза? И почему скрип шин стал из-за этого роднее? — всё никак не пойму как ты ешь что-то на столько острое — внезапно в глазах и ушах замирает не живое с живым. Останавливаться скрежет стрелок на бледных часах, лапша перестаёт впитывать специи, связки Чанбина наконец высыхают от постоянного говора. Каждый раз такое. — ой, Ёнбок-хён, простите, не заметил вас — каждый раз он крадётся кошачьими лапами, словно змея сливается с густой травой, его не то что поймать, заметить не успеешь. — да ну хватит меня хёном называть, ты же старше — Хенджин клеиться к собственной чашке: — а вы старше по званию — Ёнбок выдыхает на фоне возмущений Чанбина об остроте и каким чудесным экспериментом это может быть, но кажется это слушает только он сам. — у тебя случайно нет того, что могло бы остудить остроту? — Хенджин секунду думает. Следующую обдумывает. Ещё следующую засматривается на чужие, но такие родные веснушки. Наконец просыпаться. — нет. Пожалуй, совсем нет — — очень жаль — совсем мельком улыбается, говорит Чанбину что ему нужно к Сынмину и совсем тихо закрывает дверь. Это было… немного необычно. В обычном сценарии они бы как обычно проигнорировали друг друга, единственной точкой соприкосновения был бы и останется Чанбин. В этот раз что-то свернуло голову. Странное чувство. Хенджин ест под монолог Со, возвращается работать, смена заканчивается, опять полный автобус, хлопок двери, шуршание одежды, холодная постель, мысли о Феликсе. В этот раз Хенджин стучится громче, так сильно хочется в дом чудесный. Феликс открывает запыханно, видать его огры недавно обнимали. Они мастера кости внутри смешивать, поэтому феечки и пикси их немного побаиваются, поэтому только за пальцы их и хватают. — ты уже здесь?! — Феликс затягивает в рот домишки, тут же разворачивая лицом к деревянному зубу — я ещё не всё сделал! Стой так пока не скажу — Феликс вновь убегает, слышно как ботиночки стучат и грохочут тонким шёпотом. Неужто не вовремя пришёл? Гости уже были? — а что именно не сделал? — Хенджин смотрит в окошко дверное. Там все белое, словно ребёнок не нарисовал фон к своему рисунку. — всё не сделал — с каких-то банок слетает крышки, что-то трескается звонко и колеблется в воздухе — спасибо девочки, в долгу не останусь — слышится колокольные ответы, шуршание и тишина — …поворачивайся — Хенджин кружит на пятках, стоит лицом к макушке и глядит совсем невинно. На зайку похож — он диких лисиц здесь не видал, поэтому и животного страха совсем нет. Ему бы погрызть вкусняшек что Феликс варганит и завалиться пушистым брюхом вверх. — так что не доделал? — Феликс глаза по округе ведёт, за кроличью лапку хвать и тянет к… ванне? — откуда у тебя ванная взялась? — — огры помогли — Феликс плечом крутит и ставит Хенджина напротив ванны. Маленькая совсем, разве что ноги поместятся, или пара кустов мяты и голубики — внутрь посмотри — Внутренности керамического блюдца были чудными. Дна не было видно совсем, словно вместо воды она была залита дымом северным. В этой дымке плавали очередные лимонные дольки и разноцветные бутоны с зелёными листьями. Даже уместились пара болотных кувшинок, в которых Феликс излюбленно катал насекомых. — почему вода мутная? — — зеркальная дама помогла — Феликс минуту молчит — а ещё молока туда налил, чтобы острота пропала — Хенджин хохочет: — правда? Молоко? — это он тогда не догадался? Блондинчик яростно трясёт головой и из него опять высыпаются летучие малютки и семена одуванчиков — выглядит чудесно солнце, но зачем оно тебе? — — как зачем? Заползай — от Хенджина непониманием сквозит, Феликс выдыхает с лепестками и блестками — вот всегда ты такой, всегда самому нужно всё делать — Феликс впритык встаёт, ручки вытягивает. Хенджин летит бумагой в ванну. Сначала копчиком бьётся. Плюхается в мутную воду, на цветы и фрукты, а он словно кота водой побрызгали. Одежда тут же впитывает в себя всю влажность, все блёстки клеятся к коже, бутоны кораблями врезаются друг в дружку и в бортики. Стихийное бедствие. Рот Хенджина не успел задать и вопрос, а что это, собственно, было, как рядом с плеском в лицо тонет сам утопитель. Щуриться улыбкой, а слепит то как. Вода медленно перестаёт штормить, всплывают тонущие лепестки, молоко искрит. — и что это было?.. одежду не жалко? — Хван вздыхает вишневыми косточками. На него уперто взбирается кувшинка, видимо приняв за каппу местного. Даже немного обидно. — какая разница, все равно высохнет — кувшинку заменяет Феликс, влажная ткань теперь ощущается ещё тяжелее, стоило Феликсу на груди разложится маковым полем. Но от этого почему-то… легче. — какая разница… — выдыхает Хенджин. Какая разница. Её нет, этой разницы. В этом мире разницы не бывает. –…все равно высохнет — продолжает зачем-то Феликс, накладывая фиолетовые листья на белую рубашку Хенджина. Строит какую-то руну, жаль Хван выучить не успел, знал бы хоть на что его заклинают. Нужно будто записать перьями грифонов, они всё сделают за пополнение их сокровищницы золотых монеток и корон. Тихие всплески от надрывистых движений, дыхание лета и скрежет блёсток на зубах. Хенджин влюблён в это. До дурашливости вскружен всем этим пухово-волшебным — желание расщепится на молекулы в каждой вещичке этого чудного домика, поселится в каждой баночке, в каждом камушке и лепестке превышает желание просыпаться. Влюбленность в Феликса похожа на любовь к воспоминаниям: ты хранишь эту сладость только для себя, прячешь за молчанием и укрываешь его в новыми, скудными в своем обличии днями. Но каждый раз, когда любая вещь напоминает о нём, когда просто так вспыхивает мысль о нём — лёгкие заполняются сладкой ватой, дышать становится страшно без сладкого запаха, под кожей чешет до глупости сбивчивое счастье, разнося мурашки по всему телу, а в голове становится совсем-совсем пусто, будто и мира рядом с ним никогда и не было. Не мешало бы прижать совсем близко, чтобы уж точно никто не украл. — спасибо что ты рядом — Хенджин клюёт в лоб Феликса, тот моргает часто, не понимает своей открытой душой — ты самое лучшее, что было в моей жизни — — не говори так — Феликс пинает под бок, из-за смеха расплываются все руны, чьи-то уши разгораются до цвета красных роз, а тихие смешки всё продолжаются — чего смеёшься? Хватит я сказал! — ещё один недовольный толчок, вода покидает борт, оставляя на полу останки мутных медуз. Хенджин так влюблён в это, боже правый. — ты сегодня чересчур… чересчур — роговицы врезаются в чужие глаза цветом корицы и зефира, протяжно долго осматривают каждую каплю на лице, каждый волос сонце-цветный, каждую рыжую точку на щеках и носу. — приму это за комплимент — Феликс хихикает, сталкивается своим носом с Хенджиновым, замирает. — в следующий раз, пожалуйста, пойми — вопрос о смысле этой фразы сталкивается с чужими, нет, с губами, что роднее своих. Хенджин просыпается. С грохочущем сердцем, вздутыми лёгкими и пустотой. Молочной влаги нет. Тёплого тела рядышком тоже нет. — боже — вздыхает. Поход в ванную, на узкую кухню за кофе, обратно в спальню теперь-то за костюмом. Рубашка, брюки, галстук, пальто, хлопок двери, забитый автобус, офис, кресло. Однобокие лица окружают все пространство вокруг, дышать почти нечем. Стук клавиатуры здесь вместо фоновой музыки, он слышан даже там, где хотелось убежать от него. Копировать вставить. Кажется Ли опять недоволен его проделанной работой, сквозь электронное письмо, что ему прислали — сквозит нравственностью и синдромом бога. Что же, опять. Трещит телефон. Время обеда. Хенджин хрустит костями и упаковкой рамена, терпеливо ждёт когда косточки наконец-то лопнут. Разваренная лапша, чужие голоса шепчут о своём. Обед закончился. Хенджин возвращается работать, совсем скоро смена закончится, затем опять полный автобус, хлопок двери, шуршание..... — здравствуй, Хван — кошачий говор каждый работник узнает из сотни тысяч. Приговор компании. — здравствуйте господин Ли — Хенджин почти стучит лбом собственный рабочий стол. — есть одно дело к тебе — глаза щурит, словно вот-вот готов прыгнуть как на добычу. Хенджину и не привыкать к подобному — нужно немного задержаться и помочь другим с их общим проектом — пережевывает скулы — если ты свободен, конечно же — — помогу тем, чем смогу — сегодня придётся задержаться с лесным домиком, что же, надо придумать что Феликсу в качестве извинений принести. Он вроде давно сладкое что-то хотел — положитесь на меня — — за тобой придёт Чанбин, он тебе все расскажет — Ли хмыкает, крутиться, уходит. Ладно. Это не должно занять много времени. Чанбин приходит через час примерно, здоровается громко и задорно задаёт сотню вопросов. Всё же он хороший. Громкий, но с плюшевой душой. Они оба входят в зал в своём темпе, но одинаково: Хенджин шлепает длинными ногами совсем медленно, Со же спотыкается об собственные не особо длинные ножки, но скорости ему не отбавлять. Иногда это даже пробивает на смех. В угрюмом кабинете всего три человека — господин Ли, Ким Сынмин и Феликс. Не тот Феликс что во снах, а тот что Ёнбок. Ну и пусть, разве от этого кому-то хуже. — Отлично, все в сборе — Минхо, дай боже он услышит что его даже в мыслях назовут так, реагирует на движение в дверях быстрее собственных слов и мыслей: вот уши и глаза у него всегда готовы к пушечному выстрелу. Как кот лапы вытягивает, тянется за клубком или мясом, и за спиной щёлкает дверным замком. Пантера закрыла клетку изнутри. — Хван, от тебя потребуется немного: нужно всё что мы тебе пришлём в определенном порядке сопоставить в один текст — Хенджин заметил как на его фамилии Ёнбок головой дёрнул. Показалось, или из него опять бисер стеклянный просыпался? — там будет нумерование, не перепутаешь — Чанбин по спине хлопает, из лёгких кажется вылетают лимонные дольки и лепестки. Хенджин вздыхает. Веки натирает. Кивает. — отличненько, за работу, мои поданные — где-то протяжно вздыхает Сынмин. Жаль что Хенджин не отказался. Жаль что сейчас он не с Феликсом. Жаль что копировать вставить не одна кнопка. Тишина влажно давит на руки и глаза — они тонут, дно их тянет всё-таки сильнее света искусственного. — сколько времени? — спрашивает кто-то, пока лампа жужжит майскими жуками и цикадами, вентилятор напоминает дыхание лета, а рядом скрипит кресло-кузнечик. Хенджин не думает, со смешком выдает: — до конца света — пару тысяч лет — Феликс вздыхает: — м-да, маловато — Что? Этот момент напоминал когда побывавшие в морозе и снегу руки пускают под горячую воду: венки слово изнутри вскипают, тебе горячо так, что ты чувствуешь холод ещё сильнее. Тебе хочется руки вывернуть, отдернуть. Но в самом то деле тебе приятно. Ты ощущаешь как плоть рябит под ножками божиих коровок, как руки тонут в одуванчиках, и тебе лишь чудится эта неприязнь. И сейчас, когда Ёнбок с хрупкой, как жизнь паучков надеждой смотрит на Хенджина, его что-то пронзает, что-то такое тёплое, что хочется вырваться. — я выйду ненадолго — ответа не ждёт, вылетает как игла осиная. Не может же быть такого, да? Не может быть что ему снился один Феликс. Разве это всё были не осознанные сны? Или как там на молодежном, шифтануться? Нет? Нет. Это точно просто совпадение. Много же совпадение бывает, пианино на голову упадёт, или например акулы нападают. Это лишь не особо удачное течение обстоятельств — не бывает дождей из пианино, а акул люди вообще не интересуют. Просто совпадение. Не может быть что Феликс в самом деле один. Хенджин тормозит у автомата с батончиками. Он в темноте офисных кабинетов схож на дверь в рай. Светится привлекающие, манит жаждой. А может поговорить с ним об этом? «Привет, Феликс. Погода сегодня так себе, да? Слушай, а я случайно не бывал в твоих снах на протяжении нескольких месяцев? Нет? А в мои ты не попадаешь? Тоже нет? Эх, очень жаль, ладно, пока, мне нужно со стыда сжечь себя на костре» Боже, что за чушь? Хван закидывает мелочь в автомат, пищит кнопка с мучной булочкой… Феликс же сладости любит, да? Повтор со звоном монет, такой же писк, но теперь со вкусом шоколадного батончика. Надо поговорить. Может если свой страх накормить, он будет добрее. Может быть. Ведь лучше всегда пытаться, чем убегать не пробуя, да? А вдруг Хенджин просто бредит? Может он потерял рассудок? Авария? Возможно детская травма? Сколько лет он уже в коме? Захотелось просто заснуть в коридоре, чтобы спросить его Феликса обо всём, что происходит. Почему тебя два? А почему ты в том и этом мире совсем разные? По какой причине ты разделил себя на два мира? Зачем приходишь именно к Хенджину? — стой — и Хенджин тормозит. Скрипя теми самыми колесами, что теперь просто лопнули. С них хватит. У них нет волшебного мира, где можно передохнуть от склизкого дня, от пыли и вонючих отходов. У них нет спасения, поэтому и у Хенджина его больше нет. — что-то произошло, хён? — упаковки с едой в руках скрипят особо противно, внимание пытаются украсть. Ёнбок изрезанно смотрит, будто ему брюшко вспороли. Он стоит прямо перед дверью, спасаться можно только дав заднюю. Но догонит же, Хенджин на быстрый бег ещё лёгкие не отрастил. — ты долго будешь притворяться, словно ничего не происходит? — Ёнбок зол. Точно рассержен и несколько раздосадован, ему словно очень обидно, и он пытается хоть злобой прикрыть горечь. Выходит из рук вон плохо. И все это льётся, топит по самую макушку Хенджина. Проходит сквозь каждую пору, танцуя с атомами и врезаясь в сердце. Его Феликс не показал бы чего-то такого. Он бы возможно расплакался, если уж совсем обидно, скрутился бы в один из тысячи панцирей улиток, себе под ухо бы рассказывал какой камушек, что значит. Всё-таки не его это Феликс. — извините, но я не совсем понимаю, о чём — — да всё ты понимаешь, хватит из себя идиота строить! — что-то в ушах скрутилось. Это Хенджин в раковину не помещается — это, по-твоему, смешно? Почему ты продолжаешь это игнорировать? — — хён, я не — — я не хён тебе, блять! — колеса слетели с концом. Руны он не успел выучить, значение камней запомнились лишь по виду да цвету — я Феликс, Фе-ли-кс. Почему там ты зовёшь меня так, а здесь хёном? — Ёнбок становится тише. Словно колесо на большой мельнице медленно замирает — почему ты ни разу не подошёл ко мне спросить, а что это, блять, происходит? Почему тянул всегда я, намекал всегда я? Там ты всегда такой тёплый, почему не здесь? Здесь я хуже? Там я лучше? — звон в ушах на миг затих. В голове шуршали фантиками, разной яркости и старости. Где чёртова кнопка стоп? — пожалуйста, ответь мне, иначе и я в правду сошёл с ума — Ёнбок закрывает лицо ладонями, пальцы которых вчера и в правду собирали руны на груди. — я боялся… что это будешь не ты — Ёнбок пальцы не распускает, держится бутоном — боялся что я могу все разрушить, стоит только попробовать — Оба молчат. Молчат о чужом и своём, об открытом для всех и закрытом только для них. Молчат о том, о чем рассказывали только через сны. — прости — Хенджин вываливается душу первым. Стыд грызёт его кости, такое терпеть не хочется. Особенно не хочется, чтобы это кто-то чувствовал из-за него — я должен был подойти раньше и решить всё… спокойной… не так уж точно — — я тоже напортачил и не должен был на тебя срываться, извини — лицо всё-таки раскрывает, кажется слезу мажет по щеке — в последнее время я сильно на этом помешался, поэтому наверное так прорвало — внезапно дёргается, в карман лезет, достаёт что-то — вот, даже это купил — в его ладони лежало пару искусанных, литерных камней, золотой кулон с феей, что меньше ногтя, и много, очень много бисера. Хенджин долго смотрит. Будь он честным с самим собой, пазл не сложился так, как предполагалось. Хотя предполагалось ли вообще? — думаю, нам есть о чем поговорить — Хенджин протягивает батончик в ладонь, бусины стучаться об пол, стучаться, чтобы призвать духов предков, якобы гляньте: сошлись наконец души! — и где будем болтать? — Феликс наконец улыбается. Хенджин выдыхает вишневыми косточками: — в этом мире –