Обещание

Она никогда не верила в бога. Ровно так же, как не верила и в ад. Но последние полгода заставили её неверие пошатнуться, рассеяться, словно мираж. Ведь жизнь в вампирском особняке справедливо можно было назвать адом на Земле. И дело тут было не столько в боли и унижениях, сколько в постоянной слабости и апатии, которые стали её верными спутниками ещё месяца два назад. Она медленно угасала и хорошо понимала это. Она не испытывала ненависти. Ни тогда, ни сейчас. В какой-то степени она даже наслаждалась происходящим. Благодаря жизни здесь она узнала, что боль в небольших количествах может быть приятной, а унижение и стыд — возбуждающими. Тот, кто помог ей сделать это открытие, уверял, что причина в том, что она, как и все люди, по природе своей не больше, чем животное. Но она не верила. Ни одному слову не верила. Верить сладким речам этого существа было бы опрометчиво и глупо. Так же, как и пытаться найти в них правду, чем она, тем не менее, занималась во время их бесед. Она изначально считала затею провальной, но, к своему удивлению, со временем научилась находить если не правду, то что-то максимально близкое к ней. Он говорил, что слова врут. Что честным может быть лишь тело. А после наглядно это демонстрировал. Она была не против. Причём с самого начала. Она не считала секс ни чем-то мерзким, ни, тем более, сокральным. Невинность потеряла рано. Ему было плевать, что её радовало. Помимо занятий сексом они много разговаривали. В основном о боге. И оба сходились во мнении, что это лишь выдумка глупых и слабых людей. Хотя она наотрез отказывалась признавать, что человек ничем не отличается от животных. Она всегда с особым рвением и пылом настаивала, что у человека есть если не душа, то хотя бы понятия чести и морали. Он смеялся и спрашивал, где же были её честь и мораль, когда она извивалась под ним на алтаре или когда читала вслух Новый Завет, позволяя ласкать себя. Она, ничуть не смущаясь, пожимала плечами и отвечала что-то вроде: «Моя честь умерла ещё в приюте». На этом обычно спор и заканчивался. Она испытывала особое удовольствие, находя правду в его словах. Или хотя бы действиях. Быстро поняла, что вслух он не произносит её почти никогда. Но если делает это, то с лица спадает улыбка, а глаза становятся такие тёмные, что цветом напоминают уже не свежую траву, а ночной лес. Даже голос у него будто меняется: становится ниже, исчезают эти игривые интонации. Слов он роняет меньше, и звучат они проще. Эти моменты всегда её радовали. Она любила читать людей. И надеялась прочитать его. Сама не знала зачем. Его яркая маска манила, вызывала желание сорвать её, обнажить суть. А он не позволял, всегда ловко уходя от серьёзных разговоров. Она злилась, но старалась это скрывать — знала, что он питается не только кровью, но и эмоциями. Её спокойствие удерживало его рядом, поэтому она продолжала притворяться.

***

— Ну только не снова, стервочка! — наигранно недовольно тянет вампир. — Давай угадаю. Сначала ты попробуешь перевести тему, а когда я не куплюсь на это, либо исчезнешь, либо снова сведёшь всё к сексу и измучаешь так, что я не то что задавать вопросы — просто думать не смогу. Я же права? — она смотрит пристально, в упор, но ни глаза, ни голос ничего не выражают. — И тогда я снова притворюсь, что ничего не заметила. Он усмехается: — Что же тебе не устраивает? — Я хочу знать, что тебя гложет. — Меня гложет отсутствие твоего внимания. — он тянется к ней, кладёт руку на щеку, нежно поглаживая большим пальцем. — Стервочка, мне без тебя так, так одиноко и тоскливо… Ты стала такой холодной в последнее время. Она убирает его руку. — Брось. Ты же понимаешь, что я имею в виду не это. Сам меня расспрашивал о жизни в приюте, а о себе ни слова. К тому же, такими как ты, — она бросает на него многозначительный взгляд. — просто так не становятся. Патологический лжец с какой-то фиксацией на сексе и религии. Ты прямо находка. Он смеётся тихо, отчего смех напоминает мурчание кота. — Такой, какой есть. Тебе разве не это во мне нравится? — Не только это. И не столько. — Тогда что же? Она в задумчивости отводит глаза. — Ты интересный собеседник. Мне нравится говорить с тобой о боге. И о музыке. Да вообще обо всём. В приюте так ни с кем было нельзя. За сомнения в вере там и высечь могли, а музыка… Тем бедным девочкам никто не рассказывал о Листе или Шопене, например. К тому же, ты потрясающе играешь. Я так в жизни не смогу. — она вдруг тушуется. — И голос у тебя приятный. Когда говоришь, льётся словно мёд. Хотя я ненавижу мёд. — усмехается. — Символично, не находишь? Он повторяет её усмешку. — Проще говоря, у меня рабочий язычок, умелые пальчики и сладкие стоны. Она кривится. — Вот об этом я и говорю! — взмах рукой. — Вечно ты всё сводишь к… к этому. — А что, разве я не прав? — Лайто! Ты же знаешь, что я не об этом! И вообще, этим своим дурацким вопросом ты снова от темы ушёл. Ты никогда не рассказывал мне ничего о своём прошлом. — Ты тоже в этом плане была немногословна. — пожимает плечами, изображая недоумение. — Раньше этого тебе было достаточно. — Вздыхает, задумавшись. — Может тогда в вопросы поиграем? Ты мне, я тебе. Только чур отвечать честно. — А чтобы не отвечать на вопрос, нужно исполнить желание оппонента. — подхватывает и улыбается немного шире обычного. Что-то задумал. — Пойдёт. — кивает она. — Но два раза подряд такой способ нельзя использовать. Я первая.Что у тебя за отношения с религией такие? Я хочу сказать, я понимаю, что ты не веришь в бога. Я даже с тобой в этом солидарна. Но судя по тому, что я видела и слышала… тебе как будто нравится рушить веру тех, кто попадает сюда. Будто ты какое-то извращенное удовольствие от этого получаешь… Он сперва задумывается, потом пожимает плечами. — Просто это весьма забавно, наблюдать за их сомнениями. За тем, как их вера постепенно превращается в отчаяние. — И это всё? И даже секс на алтаре только ради этого? — Секс на алтаре в основном ради секса. К тому же, ты разве не чувствуешь то же самое? Эту эйфорию, когда покушаешься на что-то святое в глазах других. Когда сознательно попираешь заповеди. В воздухе повисает молчание. —… Я поняла тебя. — Теперь мой вопрос! — он снова тянет фразу нараспев и выглядит в этот момент совершенно счастливым. — Как так вышло, что ты не веришь в бога, хотя росла при церкви несколько лет? — Хм… — она подпирает рукой щеку. — Скажем так. Нет в мире места, которое способно отвратить от бога лучше, чем храм. И нет людей, способных заставить ненавидеть веру сильнее, чем религиозные фанатики. Тебя устроит такой ответ? — Более чем. — Хорошо, тогда… Тебе когда-нибудь разбивали сердце? Он медлит с ответом. Мелькает мысль воспользоваться правилом желания, но он понимает, что такой поступок всё скажет лучше слов. — Да. — Бедняжка. — она делает сострадательную гримасу, какие делал обычно он, когда особенно сильно кусал её. Вампир никак не реагирует, задаёт следующий вопрос: — Как ты потеряла девственность? Она опускает взгляд, сжимает ткань платья. — Ну конечно, на что ещё можно рассчитывать, играя с тобой? Удивлена, что ты не задал этот вопрос первым. Перед ней встаёт неприятный выбор: разбередить старую рану или выполнить какое-нибудь омерзительное в своей похабности желание. Помолчав немного, она мямлит: — Не по своей воле. Она поднимает глаза, всматриваясь в его лицо, но то ничего не выражает. Впрочем, привычной ухмылки там тоже нет. — Умоляю, только не говори, что тебе стало жаль меня. — давит усмешку. — Я просто удивлён, что ты решила ответить. — его тон остаётся приторно-сладким, но улыбка так и не появляется. — Знаю я твои желания. Проще уж так. — она берет паузу, прежде чем спросить. — Кто была та женщина, что разбила тебе сердце? Он ухмыляется, в глазах загораются весёлые огоньки. — Ревнуешь? — Ты же знаешь, что нет. Не уходи от ответа хотя бы в рамках игры. — Она была вампиршей. — Очень содержательно… — иронически ворчит она. — Просто кому-то нужно задавать более конкретные вопросы. — довольно улыбаясь, подмечает вампир. — Ты боишься смерти? Она задумывается, прижимая теперь уже обе ладони к вискам. — Наверное да. Хотя я боюсь даже не смерти. Скорее я боюсь, что смерть — это не конец. Что когда я умру, я просто останусь одна в какой-то чёрной пустоте на веки вечные… ну, или буду гореть в аду, мучаясь от боли. А сама смерть меня не пугает. Что ты испытываешь ко мне? Он притворно вздыхает, прикрывая глаза. — Ох, стервочка, как же так? Ты же обещала не влюбляться в меня. — снова тихо смеётся. — Ну конечно же я люблю тебя, стервочка! Люблю так, как умеет только вампир. Ты очаровательна, особенно когда злишься… ну и когда кончаешь. — Опять ты путаешь чувства и физическое влечение. Это не то, что меня интересует. Давай так… если отбросить в сторону всё, что связано с сексом, кто я для тебя? Вампир недолго хранит молчание. На сей раз он действительно выглядит серьёзным. — Занятный собеседник и хороший слушатель. Она улыбается и от этого её бледное лицо словно оживает. — Сыграешь мне, когда закончим с этим? — Вообще-то сейчас моя очередь задавать вопрос, но для тебя всё, что угодно. Ты влюблялась когда-нибудь? — Да, — отвечает без раздумий, но лицо опять ничего не выражает: ни смущения, ни сожаления. — Как давно произошёл инцидент с той женщиной? Сколько лет тебе тогда было? — Это уже два вопроса. — На первый можешь не отвечать. — Чуть меньше, чем тебе сейчас. — он продолжает улыбаться, но в глазах как будто застывают льдинки. По её лицу пробегает тень удивления. — Ой, только не говори, что тебе стало жаль меня. — специально копирует её интонации. — Жаль. Правда жаль. Какое-то время оба молчат. Она снова смотрит в пол, он — на неё. — Ты влюблена в меня? Вопрос порождает новую паузу. — Я не знаю. Ты мне нравишься. Но не уверена, что это можно назвать влюблённостью. Он кивает, принимая такой ответ. — Почему ты ни разу не ушёл от ответа с помощью желания, хотя у тебя была возможность? Такое ведь как раз в твоём стиле. Он делает вид, что задумался, смотря вверх и немного в сторону. — Ой, я ведь совсем забыл об этом! Как хорошо, что ты мне напомнила! Какое у тебя желание, стервочка? — снова эта хитрая улыбка. Она вздыхает. — Поверить не могу, что из всех моих вопросов самым неудобным для тебя оказался этот. Ладно… — она убирает руки от лица, выпрямляется, стараясь заглянуть ему в глаза. — Это даже не желание, скорее просьба. Когда я… в общем, когда меня не станет, не отдавай меня Канато. Не хочу быть куклой. Плевать, что ты со мной сделаешь, хоть на части мой труп разорви. Он издаёт смешок и заправляет прядь волос за ухо. — Я и не думал, что твои чувства настолько сильны, стервочка. И неужели ты считаешь, что я способен так жестоко поступить с твоим прекрасным телом? Я разочарован. — театрально вздыхает, изображая обиду. — Это был лишь пример. Один из вариантов. Вообще, я бы предпочла быть сожжённой. Незачем моими останками червей кормить. Он смеётся, прикрывая рот рукой. — Я тебя услышал. Будет исполнено. — Пообещай. — острый взгляд словно вонзается прямо в душу. — К чему это, если ты говоришь, что не веришь ни единому моему слову? — склоняет голову набок, якобы в недоумении, но на лице застывает всё та же ухмылка. — Просто пообещай. Тогда, может быть, поверю. Он принимает прежнее положение, заглядывает ей в глаза. — Ну хорошо, — в голосе звучат неуместно весёлые торжественные нотки. —обещаю, что выполню твоё желание.

***

Дальше игра как-то не ладилась. То ли все интересные вопросы кончились, то ли от ответов уходить стало слишком трудно. В любом случае, сейчас оба сидели в комнате шляпника: он — за роялем, она по правую руку на небольшом расстоянии. — Сегодня как обычно? Она кивает. — День выдался приятный, значит «Кампанелла», я полагаю? — Не угадал. — Ох, неужели наша игра всё-таки тебя расстроила? — Нет. Я довольна. Просто немного… в смятении. Он ничего не отвечает, только усмехактся, занося руки над клавишами. Звучат первые аккорды Революционного этюда. Она всегда просила одно из этих двух произведений в зависимости от настроения. Он не возражал. Она не спрашивала, не надоело ли ему играть их по несколько раз в неделю, но в глубине души надеялась, что нет. Она наслаждалась каждым мгновением этой музыки, ведь за фортепиано он тоже был честен. Касаясь клавиш, его пальцы действительно не лгали. Она чувствовала, как через бурлящие аккорды он выражал свою боль. Ту боль, на которую, встав из-за инструмента, не выкажет даже намёка. Она то восхищённо наблюдала за движениями длинных пальцев, в тайне завидуя, то закрывала глаза и просто слушала, слушала, слушала… Ей почему-то вдруг подумалось, что когда она умрёт, больше не сможет слушать, как он играет. И от этого стало так тоскливо…

***

В последнее время она была совсем плоха. И он, видя это, заходил к ней всё чаще. Он больше не касался её так, как раньше. Не пытался склонить к близости. Только сидел рядом, что-то спрашивал, говорил, гладил по волосам. И его слова сливались для неё в единую прекрасную мелодию. Он понял, что рассудок подводит её, и потому стал делать то, чего никогда раньше себе не позволял — ночевать с ней в одной постели. Он просто появлялся вечером в её комнате, обнимал, наблюдая, как она засыпает, а потом засыпал и сам. Ей это нравилось, хотя она в полной мере уже не могла оценить смысл этого жеста. Она постоянно жаловалась на холод. Точнее даже не жаловалась — просто тянула к нему руки, желая обнять и прильнуть к груди, наивно полагая, что в вампирском теле найдётся немного тепла. И он позволял ей это. Сам обнимал, прижимал ближе, кутал в одеяло. Иногда он относил её к себе в комнату, укладывал на кровать и играл, как раньше. Он мог играть ей часами, пролистывая сборники произведений Шопена и Листа. Как-то она упомянула, что особенно любит именно этих двух композиторов. Однако сейчас она почти не реагировала, только улыбалась, прикрыв глаза. Теперь, слушая его игру, она быстро засыпала. Звуки фортепиано дарили ей какое-то необъяснимое спокойствие и умиротворение. А мелодии её «колыбельных» с каждым днём становились всё более мрачными, отчаянными.

***

Однажды ночью она открыла глаза, удивительно ясно ощущая его объятья со спины. Она попыталась повернуться: едва ощутимо, но и этого было достаточно, чтобы он ослабил хватку и помог ей. — Хару… — сказал так тихо, что она скорее догадалась, что это за слово, чем услышала его. На губах расцвела улыбка. Её голос сейчас звучал особенно слабо. — Ты вспомнил, что у меня есть имя. Ну надо же. — Тебе лучше? Она не видела его лица, но готова была поклясться: он счастлив. — Я бы назвала это предсмертным улучшением. Знаешь, так бывает, когда люди месяцами лежат, а перед смертью у них вдруг сил прибавляется. Даже появляется желание встать, прогуляться. А через несколько часов они умирают во сне. — Она продолжала улыбаться, видимо, уже приняв факт скорой кончины. — Помнишь, ты мне обещал? — Помню. — он заправил прядь волос ей за ухо и невесомо погладил по щеке. Его холодные касания вызвали улыбку. — Можешь сейчас меня убить, если хочешь. Так будет даже лучше, наверное. — Ты этого хочешь? — Когда это тебя волновали мои желания? — Она усмехнулась, а он ощутил что-то странное внутри: в последний раз сил на препирательства с ним ей хватило примерно месяц назад. — Мне всё равно. Я просто подумала, что тебе может быть тяжело смотреть на это. Хотя, о чём это я? Ты же вампир. Бесчувственное чудовище, что не может любить. Так ведь ты себя зовёшь? Она поморщилась, ощущая под кожей клыки, но тут же расслабилась. Для неё это стало своего рода успокоением, избавлением. Она понимала, что лучше не будет, и просто хотела всё прекратить. — Эй… — внезапно она совсем растерялась, чувствуя мокрые горячие дорожки на груди. — Ты что, плачешь? Она положила руку ему на голову, зарылась в волосы, поглаживая, путая их. — Ну не надо, не надо. Если бы всё кончилось хорошо, ты бы так ничего и не понял. Так что просто отпусти меня. — она слегка надавила ему на голову, призывая продолжить пить. И он продолжил. Хотя уже не хотел. Её кровь ещё давно стала отвратительной на вкус. Никто из его братьев не приближался к ней последние несколько месяцев. Но, что важнее, он чувствовал, как с каждым глотком теряет что-то дорогое. Он не мог объяснить или как-то подтвердить это. Не мог понять, что так сильно ноет и болит в груди. Ведь у вампиров нет ни сердца, ни души. Значит и любить ему нечем, и болеть нечему. Капля за каплей он высасывал из неё жизнь. Не потому, что хотел, а потому, что чувствовал, что обязан. В ней уже давно угасло желание жить. И даже пойди она на поправку, его братья снова захотели бы разделить с ним её кровь. Нет, определённо, время перемен ещё не пришло. Он просто не знал, что мог бы сделать, что должен был сделать. Был ли способ разорвать порочный круг? Да и нужно ли это? Он отстранился, но тут же прижался к её груди, ощущая под ухом болезненную тишину. Тело медленно остывало. Он знал, что сделал что-то не так, но не мог понять что, в какой момент. Пускай она не верила в бога, да и в целом несколько отличалась от тех монстырских девиц, что ему доводилось видеть, в ней не было ничего особенного. Даже кровь оказалась не такой уж вкусной. Но почему-то сейчас там, где у людей находится сердце, у него разрасталась дыра. Как в тот раз, с той женщиной. Нет, не так. Отношения с той женщиной от начала и до конца словно состояли из этой боли. Здесь же было иначе. Оглядываясь назад, он подумал, что в некоторые моменты мог даже назвать себя счастливым. Но почему-то не посчитал нужным сделать что-нибудь, чтобы это счастье уберечь. Сам позволил ему исчезнуть, раствориться и увянуть, словно никому не нужный цветок. Он даже не мог сказать, ощущал ли вину, ведь за свою долгую жизнь разучился испытывать чувства, а следовательно и различать их. Но обещание, данное в тот день, он исполнил. Тело её сжёг в лесу. А прах развеял по ветру.