—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—
Он раздраженно плюхнулся на металлическую балку, накрытую толстым шерстяным полотном, чтобы холод не слишком жалил таз. Уголь потрескивал в баке, только набирая жар. На языке сладкий вкус пепла и дрянного виски — Вульфвуд пытается согреться и изнутри, и снаружи, кутаясь в одежку и подбирая ноги под себя. Пальцы еще не окоченели, но близки к этому: пощипывало, тянуло. Даже измененное тело не всегда справлялось, особенно в эти времена года. Долгие, бесконечно тянущиеся. Он, конечно, после мог бы разгуливать и дальше в рубашке да пиджачке, игнорируя прохожих, крутящих пальцы у виска, но ближайшие месяцев восемь лучше не вылезать из внутренней куртки, парки и поверх — на всякий случай — еще и наружную штормовую накинуть, обмотав лицо несколькими шарфами с какой-то навороченной штукой для отвода влаги. Он хмуро и с завистью наблюдал, как Вэш, вечно жаркий и улыбчивый, подкидывает случайно собранный мусор в бак. Дохнуло огнем, искры едва не долетели до коленки Николаса. Сегодня он на шаг ближе к нежеланию быть обычным человеком. Минута за минутой. Паникер жует что-то из запасов, перекидывает через края цистерны решетку и ставит топиться снег в подкопченных кастрюльке и котелке. Вульфвуд смаргивает пот и протирает запотевшие линза плотно прилегающих очков — точно такие же носит Вэш, да и в целом любой скиталец, чтобы глазные яблоки не затвердели от мороза, как пугают заботливые мамы детей, — только сейчас осознавая, что стало жарко. — Тонгари, ты чего такой горячий костер растопил? — тихо возмутился он, будто боясь перебить шуршание спокойных ветров. — Раны болят? — Нет, — покачал головой Вэш, нагло усаживаясь рядом, заставляя подвинуться. Он вытянул шею, сдвигая ткань с носа и подбородка, подставляя лицо под щиплющий воздух, чтобы, вдохнув полной грудью, поморщиться от зябкого мороза. Пахло не смертью, а попытками обустроить уют на недружелюбной планете: дым, гарь, сажа, железо; треск угля и глубокое дыхание соседа по несчастью; он вслушивался в наречие ветра и упивался этим. — Тогда зачем? — брюзжал Николас, упрятав термос с горячительным под наружную куртку. Но у Вэша грудь ныла, спину скручивало, фантомно ощущались изломанные кости, свербило в носу словно не от минусовой температуры, а что вот-вот, и хлынет кровь, и будет все красное, красиво впитает в снег, как бывает у обычных людей от изнеможения. Или у него от рассеченного лица из-за хлесткого удара. Или — от шальной пули в брюхе. Вэш наизусть знает наречие поветрия такого же красного и яркого посреди белых далей, каким был сам Вэш в его дурацкой парке с множеством карманов и утяжками-ремнями на рукавах. И — эй! — не то чтобы особо дурацкой: мобильно и тепло, просто слишком броско по скромному мнению Вульфвуда. — Случайно, — тихо отозвался Паникер, оправдываясь. Вульфвуд пару секунд посмотрел на жмурящегося Вэша, упрямо молчащего о правде и напевающего в отвлечении несусветицу, на легкие морщинки на неподвижных веках под глазами, на дрожащие уголки губ, удерживающие улыбку. Лжет. «Мм-м, м-м-м»: продолжает напевать сквозь сжатые губы Вэш, мотая головой от плеча к плечу, разминая суставы шеи. Николас не сделал вида, что поверил. Повернулся, глянул на трескающийся бак, на степенно закипающую талую воду, и по детски обиженно прошипел: — Пиздабол. — Возможно, — моментально ответив, не стал упираться Вэш. Вульфвуд предпочел посидеть тихонько, пока плант, в совсем человеческом порыве, протягивает конечности, вытягивает ноги и руку из плоти и крови, ближе к теплу. Совсем по-человечески довольно вздыхает, скидывает сапоги и растирает пальцы. Совсем как человек. Будто не он несколько часов назад остановил пулю, отрастив чертово крыло — перо? — что это?! — от которого снег тает и пар валит, точно из драконьей пасти. Вэш никогда не объяснялся, а Вульфвуд объяснений не требовал. Лишь находится рядом, будто это самый обычный день. Будто не из-за его перевоплощений они избегают ближайших таверн, городков и небольших поселений, ныкаются во фьорде меж двух ледовых скал. Николаса не пожирал ни огонь разочарования, ни ненависти, как он мог подумать. Сквозила злость, усталая, долго тлеющая, что никак не могла погаснуть, дожирая пепел и прах. Впрочем, если откровенно? Он просто вел себя как ушлепина и даже самому Вульфвуду было противно от себя. А Вэшу хоть бы хны. Скалы из льда, обрамляющие долину, тянулись так высоко, что их венцы терялись среди облаков. Плато, в котором они сидели, было довольно уютным, не пускало капризные шторма и в целом… нет. Подозрительно. Опасно — их лагерь легко окружить, также легко обнаружить. Мнительному Николасу Д Вульфвуду было тяжело заставить себя усидеть на месте, тем более без оружия, оставив каратель позади. Но будто бы у них был выбор, где остановиться и куда уместить тень собственного корвана. Конечно, это будет в изломе мира. — У тебя вода сейчас выкипит, Тонгари, — заметил Николас. Вэш встрепенулся, полез прямо в перчатках, сбросив варежки, к котелку, одернул руку и потряс. Глянул на боковину посудины — кусочек ткани от перепадов температур прилип и, словно задумавшись на секунду, упал в огонек. Вульфвуд усмехнулся, покачал головой и отошел к палатке, оставляя того одного воевать с запасами воды. Проверил противоштурмовые оттяжки, к которым он подвязал каратель, шаркнул, поправляя нижний пол, и прошел в тамбур, предупредительно крикнув на пороге: — Я в палатку! Ты тоже не задерживайся. Вэш немедленно ответил «Хорошо!».—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—
Колени тряслись как от исступленной боли, порожденной бессилием. Терзают сомнения: холодные голубые луны не возжелали освещать округу, совсем спрятавшись, и ночи стали гораздо холоднее, злее. Николас изначально не верил обещанию Паникера, и все же он нездорово задерживался. Это не было новостью или неожиданностью: не сосчитать было, сколько раз Вэш Паникер засиживался, приходя лишь поздно ночью или, наоборот, вскакивал посреди и куда-то ретировался до утра. Вульфвуд глянул на градусник, зацепленный за внутренний намет из суровой бязи: «-59° F», и это внутри палатки. Он заново зажег керосиновую лампу и осторожно уместил ее в центре на небольшом и невысоком раскладном столе, а потом воровато перекрестился, чтобы не дай Боже сегодня удача не пошла против него, не взбунтовалась и не устроила здесь пожарище. Оставил прогреть место и даже не для себя — дожили, Николас Д Вульфвуд. Накидывая на свои плечи одеяло, он выглянул из палатки, застегивая оба входа и неприятно ежась. — Вэш?! — раздраженно позвал тот. Тиш да гладь; никого. Вечно расстилавшийся в фьорде туман и непроглядная тьма ночи не позволяла видеть протоптанные ими же дорожки, и Вульфвуд, чертыхаясь, увязал по колено в сугробах, шагая широко и вразвалку, оглядываясь вокруг до рези в глазах. Шел снегопад, тихо стенал ветер. Отыскать не прятавшегося Гуманоидного Тайфуна оказалось даже проще, чем идти по следу раненного беса: тот сидел на окраине лагеря и курил чужую — Николасовскую — сигарету. Рука Вэша стерегла слабый огонек, он сделал судорожную затяжку, следом закашлявшись. Сидел, скинувший верхнюю одежду, оставаясь в одном нательном. Ноги, обнаженные, в снегу, волосы, ресницы и брови в инее — взявшийся конденсат. Невыносимый, словно наказывает сам себя. Тонгари глянул на Вульфвуда краем глаза и стряхнул что-то со своей щеки. На белый снег упало такое же светлое нечто. Перо ли? Отросток? Вульфвуд отрывисто, хрипло усмехнулся и небрежно накинул на его макушку и плечи тяжелое одеяло. Сигарета потухла. Вэш запрокинул голову назад, снизу-вверх глянул, медленно моргнул. Мимика сложная, пустая, он не улыбался. Вверял настоящие эмоции, что происходило так редко. Слова застряли в глотке, поселились в зобу вместе с чем-то обжигающим — Вульфвуд вынужденно молчал. Ждал. У Вэша лицо, словно береженное для своего смертного одра, и теперь преждевременно раскрывшееся Николасу. Застывшее во вдохе время оказалось заикой — и Паникер, встрепенувшись, кинул окурок в сугроб, схватил одеяло за два края и обернулся в него, быстро улыбнулся широко-широко, как будто поспевая за одной известной ему гонкой. Вульфвуд дождался, но не знал, хорошего ли. — Сегодня мы два полуночника? — сказал Вэш вместе с жарким, исходящим паром заливистым смехом, пока он натягивал обувь на свои ноги. Обычный человек бы быстро окоченел и лежал бы в бреду, но, даже будь ты бесовитым ангелом, смысл настолько себя не щадить? Захотелось дать ему затрещину. Да, черт с ликом ангела. Но вместо нее, скрестив руки на груди, Вульфвуд поинтересовался: — Не замерз, идиот? — Эй! Не обязательно оскорблять, — насупился Вэш. — Но да, немного. — Ты еще и револьвер не взял, да? И все же Николас замахнулся, когда Паникер вжал шею в плечи и растянул губы в форме «о», будто только вспомнив об этой важной мелочи. Вместо подзатыльника он, передумав, опустил пятерню, закованную в варежку, в промерзлые волосы Вэша, агрессивно и не щадя взъерошивая. — Ой-ой-ой…ну что я могу сказать в оправдание? Помилуй, батюшка! — Ну и дур-р-рак ты, Тонгари, — зуб на зуб не попадал. Николас устало фыркнул, покачал головой и молча развернулся, побрел обратно к палатке, ступая там, где он уже оставил следы. Позади хрустел Вэш, перепрыгивая вослед. Поскользнулся на лежалом, плотно сбитом — снежинка к снежинке, в лед перевоплотился, — и попал в сугроб по грудь, ножками бяк-бяк, не выбраться. Вэш вскрикнул, мол, убивают, спасите-помогите. Вульфвуд вздохнул, вытащил горе-всесильное-столетнее-существо за шкирку, как песца, поставил на ноги и зло повернул обратно, промахиваясь уже сам по собственным отпечаткам, успевшим чуть заместись косым снегопадом вперемешку с градом. Вернулись. Верх палатки припорошили хлопья снега и, немного, крупицы льда. Такой же комок града, чуть поболее и увесистей, попал с руки гневной толпы в голову Вэша. Тогда он и Вульфвуд разошлись со страховщицами, естественно только ради их блага. Ну и зализать раны, само собой. Душевные. И самую малость спасти мир — планы пока зреют, но без этого никуда. От бытовухи не отвязаться. Чтобы избегать какое-то время городов, пока слухи не улягутся и не погибнут под весом других притч во языцех о Гуманоидном Тайфуне, пришлось потратить денег, много денег, которых, отнюдь, нисколько не было жалко. Сколько долларов они вбухали на это чудо, позволяющее такому бездарному преступнику как Вэшу путешествовать? Не менее двух сотен: прикидывает Вульфвуд. Сначала он сетовал, бубнил и ворчал, но здесь и сейчас счастлив сидеть, не чувствуя, что еще пару секунд и он к чертям отморозит не только почки, но и зад. От сырости и задувания снизу предохраняет прорезиненный пол, подвернутый снаружи вверх под карниз и плотно там прошнурованный. Помещение не сказать, что просторное, и с однушкой точно не сравнится, но сюда вмещаются два взрослых амбала и крестообразный пулемет с человеческий рост. Ну не чудеса ли потерянных технологий? То-то же. Вэш обтерся полотенцем и, отогревшегося, его повело на поболтать. — Пройдем вдоль фьорда, там будет спуск вверх и — ура! — выйдем на дорогу, от которой к Августу близко. Там такие вкусные пончики, ням. Я, честно, так устал от сухпайков и бесов, а ты, Нико? Ведь нет ничего более священного и восхитительного, чем мягкая, кремовая, рыхлая начинка и сахарная глазурь или посыпка сверху. Ммм-м… Балакая с притворной развязностью, Вэш тихонько перебирается все ближе и ближе, отодвигает даже стол, слегка кивает головой, махая оттаявшими, теперь мокрыми волосами. Подбирается, как хитрый дворовый песец — ни то ли чтобы украсть из тарелки еду, ни то для ласки, ни то чтобы обиженно укусить. Судя по разговорам, в планах первое. — Их круглая форма с маленьким отверстием…сочность… Заколдованный его сладким полушепотом, Вульфвуд притих и замер, когда Вэш забрался под чужое одеяло и теплую свою руку — невзначай — положил на сокрытую несколькими слоями одежд талию. Николасу верно чудится, но он ощущает, как горят его внутренности, скручиваются в узел кишки, а потом, — рука ползет выше, — как Паникер перебирает его ребра, заползает в легкие и согревает дыхание касанием изнутри. Покалывает. Вэш придвинулся чуть ближе, чтобы продолжить болтать, будто сам с собой: — Безмерно скучаю по безупречным пончикам от безупречной тетушки, — и робко, почти вопрошающе, кладет голову на чужое плечо. — Ты меня слушаешь? Николас встрепенулся и положил руку на щеку планта, отпихивая нерадивого чуть подальше в вялой попытке сторожить свои границы. — Ты каждый раз вместо молитв или мантр начинаешь возносить пончики? — Да, — просто ответил Вэш, выпрямляясь, и вдруг выпалил следующее: — Может, в кости? — Ага, так и знал… Погоди, что? — Кости. Сыграть. Вульфвуд усмехнулся и глянул на лампу. Тускло и странно мерцает керосиновое пламя: точно морщится, точно от холода дрожит и прячется оно. Тает холод, съедаемый огнем. Он поправил одеяло, укрывая ноги Паникера. Лукавый — вот он кто. — На что? — спросил Николас. — На интерес? Воодушевленный ответным невдумчивым кивком, Вэш выпутался из тепла, полез в карманы походного рюкзака, выудил оттуда льняной мешочек с двенадцатигранными кубиками и высыпал шесть штук прямо на спальный мешок Николаса поверх его запрятанных коленок. А после, достав блокнот и ручку, вернулся, как примагниченный, под бок Вульфвуда. Бессильно стелется синеющее пламя из лампы, дрожит и падает, и гаснет тихо — виноват некачественный, разведенный спиртом керосин. — Ну, — Вульфвуд увесисто хлопает Паникера по холке. Смотрит: почернел его затылок особой не человеческой сединой и волосы, некогда светлые, пшеничные, теперь же дикими лохмами вздымающиеся на голове столь разными оттенками, будто намеренно, но неумело покрашены. «Красиво» — подумал Николас и, откашлявшись, продолжил: — Ты затеял, ты и кидай первый. — На сколько ходов хоть? — поджав губы, Вэш взял в обе ладони три кубика, взболтал и кинул на ровный пол. Просто, честно и ленно. — Пока не устанем? — Пока не устанем? Хех, хорошо сказано, — Вэш убрал выпавшую десятку, самое большое число, и глянул на два других кубика. Хотел записать в блокнот, но чернила застыли. Поднес под еще теплую керосинку, обождал, и вписал цифру тринадцать, оставив кляксу. Вульфвуд улыбнулся и кинул свои кости.—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—
Сегодня должна быть терпимая ночь: так думал Вэш. Ведь вчера было хорошо, и в эту минуту тоже не должна была подкрасться беда. Но пагубные события дня наслоились на прошлое, наложились на захороненное, и, не ведая, его скрутило. Сила, тяжёлая и неуправляемая, обвила жгутами сердце, гоня не кровь — электричество — по венам. Вспыхнула кожа голубым, лазоревым, перемигивались узоры, и Вэш хватался за грудки, распахивал в бреду куртку, касался от мороза ноющих до невыносимости шрамов — оставить их был его выбор, лишь его, но как же нестерпимо. Выступили наросты, точно перья или шипы, будто насильственно, и Вэш жалобно и громко завыл; звенящей, острой, как отчаяние, нотой ворвался этот вой в монотонную, угрюмо покорную тишину ночи, разбиваемую до этого лишь легким стуком града по двойной округлой крыше палатки. Вой двоится, наслаивается, становится хором призрачных проповедников, тихо прорезает время и прослойку вселенной. Вульфвуду казалось, что это стонет и рвется к свету сама беспросветно-вечная зима, борется огонь и вечно мерзлое нутро планеты-не-для-людей. Он понимал и не мешал: так по человечески, и одновременно с тем слишком иномирски выглядит Вэш, разряжающий атмосферу и так быстро согревающий воздух вокруг себя. Повернулся другим боком от планта, но абстрагироваться не вышло, сколько ни гипнотизируй тент. Николас принял полусидячее положение и прикусил зубами перчатку правой руки, высвободил кожу. Степенно достал сигареты, закурил. Затянулся, обождал еще немного. Хныкает, воет и скулит. Вэш стал походить совсем уж на зверя, обросшего иглами. Вульфвуд сжимает челюсти, губы, мнется бумага сигареты. Он ожидал боли, когда протягивал обнаженную руку к этому корчащемуся существу и ожидание оказалось верное — предчувствие убийцы не обманывает. Словно касаешься раскаленной электрической конфорки плиты со сломанными тэнами: сначала бьет током до судорог пальцев ног, икр, самой руки, а потом жар, столь сильный, проникающий в самые кости. Он рычит «д-да блять», но Николас не может оторваться, проходит по колючим наростам пальцами, раздвигает их и касается плеча. Боли, как таковой, на самом деле нет — это фантом, ощущение. Рука невредима, но, сука, жжет. Вэш же, кажется, не очень, загнанно дышит и что-то бормочет. Вульфвуд делает глубокую затяжку и встряхивает Паникера. — Земля вызывает Тонгари. Тонгари, прием, — громко говорит он, избегая взгляда на самого Вэша. Потолок палатки, тент, стол и разбросанные баулы: куда угодно, но не на него. А он лежит, сжавшись в комок, и весь помещается на двух аршинах пространства. Ладонь Вульфвуда сжимает крепче, ослабевшие пальцы недостаточно сильно впиваются сквозь одежду. — Можно? — отчего-то спрашивает он существо, далекое от этого мира, находящегося в своем кошмаре. — О тупица, — это он о себе, мотая головой. Николас довольно жестко убирает колкие перья, распахивает куртку и осматривает. Вроде не ранен, тогда чего он так хватается за брюхо? Перекатывая сигарету из одного уголка губы в другой, он перемещает руку Вэша в сторону, морщится, вновь видя ужасные лоскуты шрамов на чужом теле и кладет руку на его рубец, и ниже, вкручивая и вдавливая пальцы под пупком. На боль Вэш не отреагировал, но вой прервался полузадушенным кашлем. Затих, дрожит. Существо устало? — Знакомо, Тонгари, — ворчит он дрожащим от ощущения постоянно кусающего его тока голосом, — правда, не в таких масштабах… Вульфвуд поправляет его нижнюю куртку, запахивает. За глубокий вдох докуривая, он выбрасывает бычок в банку-пепельницу, поправляет тяжелое одеяло на них двоих и обнимает жалящее, жаркое Нечто. — И зачем я говорю с идиотом в отключке, — усмехается он, привыкая к ощущениям. Ласка тоже не помогла, как и кнут. Лишь со временем Вэш сам успокоился, а на голове непроизвольно стало на пару черных волосков больше.—⋆˖⁺‧₊☽◯☾₊‧⁺˖⋆—
— Я не… нет! — простонал Вэш, задыхаясь, и проснулся на одно мгновение, и увидел зоркую темноту бесконечной северной ночи. Пропали и сияющие узоры, и наросты, похожие на перья и иглы. Он поежился и попытался подняться, пройтись, подышать недружелюбным морозом, слиться с холодом, но его лишь крепче обхватили сильные руки в толстых одежках, окольцевав талию, и Николас недовольно рыкнул на него прямо у уха, прижавшись потом губами в плечо. Вульфвуд всхрапнул и двинулся, тыкаясь носом в боковину шеи Вэша. Николас не спал — это Паникер замечал по дыханию и деревянности его тела. Вэш пытался вобрать все в себя, запечатлеть в воспоминаниях момент раз и навсегда. Жар, давление и даже близость Вульфвуда. Для них двоих нечасто случалось быть настолько рядом. — …обычно ты не такой ласковый, — пробормотал он ему, перевернувшись лицом к Вульфвуду, в челку цвета ночи и запахом гари. Сердце вздрогнуло, бухнулось вниз и дёрнулось, но невыносимая усталость, обвивая худыми руками, чуть сдавила шею. Веки дрожат; спутанный поток мыслей. Николас глянул и закрыл глаза, лишь крепче обнимая Вэша, вновь пряча лицо под шеей Вэша, обдавая того дыханием от глубокого выдоха. — Что-то не нравится? — Да все в порядке… И тепло, незримое тепло.