ILY

      Большинство дней в жизни каждого человека проходят незаметно. Они не то чтобы серые и унылые, но и не такие, чтобы чем-то запомниться. Обычные. И это нормально. Человеческая психика любит повторение, любит рутину, любит свою зону комфорта. Все новое для нее — стресс, и неважно, позитивным событием это считает человек или негативным. И когда череду похожих друг на друга дней разбивает что-то другое, особенное и яркое, это ощущается иначе. Как цветок ромашки, пробивающийся через асфальт. Как что-то, что ты запомнишь один раз и на всю жизнь. У каждого есть такие дни. Может, именно они первыми пронесутся перед глазами за мгновение до неминуемой для каждого смерти. Кто знает? Что Чонин точно знает, так это то, что этот день он пронесет с собой через всю жизнь. В его сердце было отдельное место, которое он выделил уже давно в нервном предвкушении. Чонин не знал, будет ли это место когда-то все же занято или так и останется пустым, заставляя ощущать неприятное послевкусие от мысли о том, что он так и не смог. Теперь же он уверен, что один из дней, которые сделает его сердце более теплым и цельным, настанет. И этот день — сегодня. Чонин окончил Джульярдскую Школу два года назад. Он был тем самым учеником, которому преподаватели пророчили большое будущее, вызывая натянутые улыбки или надменные взгляды одногруппников. Чонин никогда не верил этим хвалебным словам, хотя очень хотелось. Он делал все, чтобы они стали правдой, чтобы никто в нем не разочаровался. Один из его главных страхов — быть тем самым подающим надежды музыкантом, который в итоге будет играть максимум в джазовых Куинса, где не проходит и недели без драки между пьяными посетителями. Поэтому он не любил все эти комплименты в свой адрес. Они не подбадривали его, а только закапывали глубже. Может, он в итоге не справится. Может, он станет позорищем для своей семьи, разбив сердца всех родственников, которые с детства говорили, что у него природный талант к музыке: “Не знаю, в кого он у вас такой, но играет потрясающе”. Родители всегда верили в него, помогали на протяжении всего пути, в том числе финансово. Чонин вырос в семье такого материального уровня, где поехать в отпуск больше двух раз в год не ударит по семейному бюджету. От этого только хуже. Выросший в достатке, он не ожидал всех финансовых проблем, что обрушились на него еще студентом, когда он решил, что пора слезать с родительской шеи. Зарплаты для пианистов без имени были не то что смешные, они были оскорбляющие человеческое достоинство. Тогда, он может поклясться, Чонин точно ощутил вес дамоклового меча чужих ожиданий над своей головой. Тогда, подгоняемый страхом, он начал искать пути, чтобы быть не только умным и талантливым, но еще и не живущим от зарплаты до зарплаты. Медленно, но верно, он начал пробираться вверх по карьерной лестнице, делая себе имя поначалу хотя бы в узких музыкальных кругах. Так его заметили и начали приглашать сыграть на мероприятиях. На одной из свадеб к нему подошел один из родственников молодоженов, мужчина лет пятидесяти, и предложил первую постоянную работу. Это был ресторан, но, к счастью, не в Куинсе, а в Стэйтен-Айленде. Проработав там год, он смог позже устроиться в роскошный ресторан уже на Манхэттене, где его могли попросить сыграть не только что-то успокаивающее и романтичное, но и позволяли иногда выйти за рамки привычного репертуара подобных заведений. Тогда Чонин чувствовал, как выпускает всю душу, воспроизводя на клавишах небольшие работы собственного сочинения. Их было немного, потому что писал он только в редких случаях, когда посещала муза, но каждым дорожил по-своему. Именно в один из тех дней месяца, когда ему можно было добавить к привычным композициям что-то свое, к нему подошла женщина средних лет в облегающем черном платье и предложила работу на частной вечеринке какого-то бизнесмена. Цифры, напечатанные на экране телефона ее изящной рукой, позволили бы Чонину наконец достичь того уровня комфорта, к которому он привык с детства. В Корее он был бы даже богаче родителей, но жизнь в Нью-Йорке уж очень дорогая. Сара, как она тогда представилась, сказала, что если он хорошо справится, то сможет забыть о своей работе в ресторане. Она пообщала, что обеспечит его клиентами, готовыми щедро заплатить. Благотворительные снобские мероприятия, закрытые свадьбы и вечеринки для бизнесменов и селебрити — это будет его новой хорошо оплачиваемой работой. Если покажет, что он того стоит. — Не подумай, твоя игра мне очень понравилась, но дело в том, что не все созданы для такой работы, — сказала женщина, задумчиво поджав губы и в очередной раз пробегаясь по Чонину оценивающим взглядом снизу вверх. — Особенно нервозные и нетерпеливые. Но ты, как я вижу, не такой. Так что, если понравишься и не будешь высовываться, то через несколько лет можешь оказаться одним из пианистов, выступающим в Карнеги Холле, — ее накрашенные красной помадой губы приподнялись в улыбке. Так Чонин узнал, что все его любимые пианисты, выступавшие в самых престижных концертных залах Нью-Йорка, попали туда только благодаря ниточкам, которые подергали те самые сильные и богатые мира сего. Все же, еще эти толстосумы любят выходить в свет с женами и детьми, слушая великую классику, и все два часа шедевров Рахманинова делать вид, что им правда очень нравится. Никогда не страдающий от нужды постоянно быть в центре внимания и от этого более уверенный в том, что он отлично подходит для работы, Чонин согласился на предложение Сары. Следующую неделю он повторял составленный под ее руководством сет-лист так часто, что, когда оставался в тишине, ему казалось, будто эта музыка все еще играет где-то рядом. И наконец сегодня тот самый день, когда у него есть шанс взлететь по карьерной лестнице, переступив сразу через несколько ступенек к мечте играть любимые произведения в концертных залах по всему миру. Может, когда-нибудь он сделает это и в Сеульском Артхолле, где семнадцать лет назад его детское сердце нашло то невыносимо прекрасное и родное в музыке давно умерших людей, которое ведет его по жизни и по сей день. Это мероприятие и правда похоже на закрытое, для узкого круга людей. В небольшом зале элитного ресторана, расположенном на сто первом этаже небоскреба, людей не так уж и много, не больше пары десятков. Можно даже мельком услышать часть их разговоров. Чонин теперь знает, что его сегодняшние клиенты занимаются торговлей оружием. И, если он верно понял, это чей-то день рождения. Из тех, кто не выглядит за сорок, здесь только Чонин и два парня официанта, постоянно ходящих с подносами. Так что это кто-то из этих серьезно выглядящих даже в праздник мужчин. Чонину немного не по себе от понимания того, чем они занимаются, но уже поздно. Поспавший не больше трех часов, он не ощущает и доли усталости, играя уже вторую часть сет-листа. Вкладывая всю душу, Чонин одновременно старается не перегнуть палку, потому что за предыдущие пару лет работы он научился чувствовать общую атмосферу пространства. Большую часть времени нужно играть так, чтобы не отвлекать людей от их разговоров, но иногда можно и даже нужно напомнить о том, что в зале еще есть он и его рояль. Иначе за что они платят? Да и каждому нравится думать, что он ценитель прекрасного. Скоро будет как раз такой момент, когда ему нужно ненадолго привлечь к себе внимание. Еще один лист нот в его голове, и следующий, знаменующий кульминацию второго рахманиновского концерта для фортепиано с оркестром, будет именно тем, где он увеличит и скорость, и громкость. Так все эти толстосумы заметят его, послушают около тридцати секунд, приостановив разговоры, вежливо поаплодируют с уверенностью в том, что его сюда пригласили не зря, и какая прекрасная музыка была. Только чтобы забыть о ней через секунду, обсуждая детали возможной сделки по поставкам из Китая. Чонин начинает ускоряться и переходить к заветному окончанию, когда впервые совершает ошибку, пробегаясь пальцами по соседним клавишами. Никто не замечает этого, потому что крики испуганных из-за прозвучавшего выстрела людей перекрывают всю музыку. Пальцы Чонина, немного подрагивающие, замирают над клавишами, оставляя следующий такт повиснуть в воздухе так и не прозвучавшим. Выбитая выстрелом дверь впускает около десяти новых людей. Вооруженные до зубов, они выглядят как ниндзя в своей полностью черной одежде, которая не стесняет их движений, благодаря чему они быстро заполняют собой все пространство. Оглушенный не прекращающимися выстрелами, напуганный так, что еще чуть-чуть и он испытает свой первый опыт выхода из тела, Чонин может полагаться только на зрение. И он видит, как пол заполняется телами, которые окрашивают белый мрамор в алый цвет. Теперь этот цвет на клавишах и его пальцах, все еще застывших в сантиметре от рояля. Как будто художник встряхнул кисточкой, выпуская сотни мелких капелек краски в фрустрации из-за того, что картина не получается. — Эй, ты. — Чонин переводит взгляд с упавшего прямо к его ногам трупа на человека, который секунду назад и выстрелил. — Почему остановился? Какая-то его все еще чудом живая рациональная часть мозга задается вопросом, что здесь делает парень, который, судя по виду, старше Чонина максимум на пару лет. Все присутствующие здесь бизнесмены были как минимум с проплешиной на голове или морщинами, как максимум, выглядели так, будто им не помешало бы таскать с собой капельницу с витаминами. Последнее, что можно было ожидать, это человека, который выглядит так, будто решил заскочить сюда после подиума на неделе моды. Чонин понимает, что это, должно быть, лидер ворвавшейся банды, раз он единственный одет в черный костюм и такую же темную шелковую рубашку, а не боевую форму. Более того, этот брюнет с длинным маллетом единственный, кто улыбается, явно получая удовольствие от происходящего хаоса. — Как тебя зовут? — не переставая довольно ухмыляться, спрашивает парень. — Ч-Чонин, — пытается как можно быстрее ответить он, но челюсть и язык так плохо сейчас слушаются, что звук изо рта выходит только после пятисекундной задержки, за которую он в принципе пытался вспомнить свое имя. — Ян Чонин. — Мило, — ухмылка переходит в улыбку, которая создает небольшим складочки вокруг глаз. — Чонин, сыграй для меня лучшее из того, что знаешь. Мы с ребятами только начали нашу светскую вечеринку. Чонин вздрагивает, вспоминая, что вокруг есть кто-то еще. Он даже не заметил, какой гипнотизирующий эффект оказал появившийся рядом человек. Поворачивая голову в сторону, он видит, что из всех гостей, для которых он играл последний час, в живых остались только два мужчины, которые сейчас сидят за столом со сжатыми челюстями и острыми взглядами, сфокусированными поверх головы Чонина. Вокруг их стола стоят все остальные новоприбывшие. Половина из них держит пистолеты напротив голов двух сидящих мужчин. Рассмотреть больше не дает ладонь, крепко сжавшая его челюсть и поворачивающая голову обратно. Чонин упирается взглядом в парня рядом. Хочется сглотнуть, но во рту как будто не осталось и капли влаги. До него только сейчас доходит, что он попал в эпицентр вооруженных разборок за власть на оружейном рынке. Если бы у Чонина был рядом человек, который знал типичные расценки на рынке труда для музыкантов и крутился внутри этой индустрии, то он бы сразу сказал ему, что стоит бежать и никогда больше не связываться с Сарой, если хочется сохранить за собой возможность спокойно спать по ночам и не отваливать часть полученных денег психологу, который при первой же встрече поставит диагноз “Посттравматическое стрессовое расстройство”. Потому что подобные высокие цены бывают только у одного вида бизнесменов. Тех самых, которых даже не ищет полиция, так как с их зарплатой и простой человеческой любовью к деньгам очень легко принять взятку у мафии, которая таким образом коррумпировала большую часть отделов Нью-Йорка. Да, этот день он точно запомнит. День его смерти. Лучше бы остался работать в ресторане хоть до скончания, уж тогда точно более долгой, жизни. — Не смотри туда и не переживай, — говорит господин ворвавшегося клана, если Чонин все верно понял. Самое неудачное время об этом задуматься, но он все же спрашивает себя, как этот парень, смотрящий на него сверху вниз так, будто они делят общий секрет, может быть настолько молодым и при этом уже управлять преступной организацией. — Если мне понравится, я тебя не убью, — говорит он заговорщическим тоном, легонько похлопывая Чонина по щеке той рукой, что держала подбородок секунду назад, и уходит в сторону стола, где собрались оставшиеся живые люди в зале. Чонин выдыхает весь воздух из легких через рот, чтобы успокоить себя и, что важнее, свои руки, которыми ему нужно сыграть так, будто это вопрос жизни и смерти. Буквально. Поочередно сжимая и разжимая пальцы, он дотрагивается до гладких клавиш, чтобы аккуратно вытереть капли крови с них. Чонин знает, что будет играть. Он без понятия, какую музыку предпочитает тот, кто решает дела своего опасного бизнеса грязными способами, попросту убирая конкурентов с помощью пушек. Но если интуиция, сотканная из опыта около сотни выступлений за жизнь, оценила недавнего собеседника верно, то ему нужно что-то, подходящее тону будущей беседы, но, опять же, не сильно перетягивающее внимание на себя. Как будто он играет саундтрек к сцене фильма. Первая нота второй сонаты для фортепиано Рахманинова ощущается точно так же, как его вступительный экзамен в университет. На тебя смотрят и не смотрят одновременно. Вроде бы можно расслабиться, потому что ты здесь не так уж и важен, но стоит допустить хоть малюсенький промах, и все ранее незаинтересованные взгляды превратятся в убивающие. Только сейчас ему, мягко говоря, еще более нервно, чем в день вступительных. Так, что хочется блевать от скручивающих все тело нервов. Чонин, зная по опыту, что лучшая игра получается тогда, когда весь мир вокруг него уходит темноту и остаются только клавиши перед глазами, пытается раствориться в одном из своих любимых произведений. Сначала кажется, что это невозможно. Уголком бокового зрения он все равно следит за тем, что происходит за столом. Как за столом расслабленно сидит тот парень и ведет свой монолог, который вызывает агрессивную гримасу на лице тех двух мужчин, которые сидят напротив. Чонин постоянно проверяет, не нажмет ли кто-то сейчас на курок, но когда проходит целых пять минут, ощущающихся как пять часов, и любых признаков насилия не видно и не слышно, он начинает все больше уходить в музыку, ища в ней способ избежать реальности хотя бы еще на пару минут, пока все не закончится. Если он сегодня умрет, то его последней игре лучше быть великолепной. Хоть у Чонина и нет аудитории, которая бы действительно слушала. Только он не подозревает, что это не так, и один внимательный слушатель, выросший с детства на одной классике, у него сейчас есть. — Молодец, — слышит Чонин, как только убирает пальцы с клавиш, закончив первую из трех частей произведения. Он и не заметил, когда тихие разговоры на фоне закончились, но никого точно больше не убивали, иначе бы услышал. — Мне понравилось, но, — этот красивый парень наклоняется вниз, и теперь их лица на одном уровне. Чонин, завороженный сосредоточенным только на нем взглядом в миллиметрах от его лица, не замечает дуло пистолета, приближающееся к виску. Зато он безошибочно чувствует, когда огнестрельное оружие соприкасается с кожей головы. Воздух застревает где-то на середине трахеи. — Ты видел и слышал слишком многое, так что, — в комнате раздается щелчок снятого предохранителя. Чонин резко задерживает дыхание, как будто сохрани он его сейчас в достаточном объеме, то даже пуля точно в висок не даст погибнуть. Если сейчас должны были промелькнуть все самые важные моменты жизни, то он их не видит. Ни тех ярких и, как ему казалось, значимых в суете жизни дней. Ни лиц родителей, ни друзей. Ничего. Перед Чонином все еще карие глаза с родинкой под веком одного из них, ровный нос и пухлые губы. Теперь он знает, что не то что перед глазами не проносится вся жизнь, так еще в голове возникают самые глупые и ненужные мысли из всех возможных. Иначе у него нет объяснения, почему он думает о том, что парень, который через мгновение убьет его — идеальный типаж, и, встреться они при других обстоятельствах в каком-нибудь клубе, он попытался бы с ним пофлиртовать с одной очевидной целью. Видимо, все рациональные части его мозга совсем отключились. По крайней мере, он доволен своей последней игрой. Жаль, этого оказалось недостаточно. Хочется начать умолять, говоря, что он может еще лучше, попросить дать второй шанс, но способность говорить, как и дышать, его покинула, осталась только влага, собирающаяся на границе глаза и век. — Расслабься, — хмыкает парень, отдаляясь, чтобы бросить оружие на крышку рояля, создавая в помещении такой громкий звук, что Чонин невольно подскакивает с ощущением выхода из транса. — Я же дал обещание. Так что поздравляю, — но почему-то Чонин не ощущает и малейшей доли триумфа или хотя бы облегчения, а может поклясться, что слышит только звук закрывающейся вокруг него клетки. — Теперь у тебя будет один единственный клиент на всю оставшуюся жизнь, — парень в драматичной манере медленно поднимает руку, показывая на свое лицо указательным пальцем, и приподнимает брови, все также ухмыляясь. — Хван Хенджин.