То, что зовется снами

Дилюк на коленях — настоящее произведение искусства, и Аякс, не понимающий ничего в этих современных картинах и скульптурах, отдал бы всю свою месячную зарплату, если бы кто-то изобразил, как в растрепанные рыжие волосы вплетается его собственная широкая ладонь, как трепещут ресницы полуприкрытых глаз, на уголках которых скапливаются слезы наслаждения, как алеют от смущения и возбуждения щеки с едва заметными веснушками ближе к носу, и, самое главное, как пронырливый язычок обводит покрасневшую головку его члена, губами немного вбирая ее в рот. Чайльду кажется, словно его бросает в жар от одного лишь подобного вида Дилюка — что уж говорить об остальных ощущениях. Пожар словно охватывает все его тело, не давая вдохнуть или выдохнуть: ему тяжело дышать, думать, существовать в принципе, когда Дилюк так умело заглатывает член, стоя у его ног на коленях, и выглядит при этом так, будто сие действо было мечтой всей его жизни. Тарталья знает — Дилюку происходящее нравится не меньше его самого: член в боксерках выпирает уж слишком очевидно, а пот, скатывающийся по обнаженному торсу, заставляет кожу соблазнительно блестеть, и Чайльд мысленно борется с собой, чтобы не прервать самый восхитительный минет в своей жизни и просто прикоснуться к Дилюку если не языком, то хотя бы кончиками пальцев, заставив того стонать во весь голос, поддаваясь каждому прикосновению навстречу. Тарталья настолько уходит в собственные ощущения и мысли, что ненароком забывает: они с Дилюком не единственные, кто присутствует в этой комнате. — Получаешь удовольствие, Чайльд? — низкий голос Чжун Ли заставляет Аякса вздрогнуть, а кожу покрыться мурашками: ему всегда до безумия нравилось, как их шеф звучит наедине с ними — медленно, плавно, до одури властно. Тарталье кажется, словно Чжун Ли имеет над ним какую-то мифическую силу — одно лишь его слово, и он бросит все на свете, лишь бы просто быть рядом, иметь возможность слушать рассказ о чем угодно на свете, даже если это никак не будет связано с сексом, или прикоснуться к его прекрасно сложенному телу с намеком на нечто большее. — Да, сяньшэн, — сбивчиво отвечает Аякс, едва не срываясь на стон, когда Дилюк проводит языком по члену особенно удачно. Видимо услышав начавшийся диалог, он поднимает взгляд на них и, не отрываясь от своего дела, начинает наблюдать за тем, как Чжун Ли вплотную подходит к Тарталье со спины. Запустив ладонь в рыжие волосы, он оттягивает его голову назад, заставляя удивленно охнуть, но послушно отклониться назад. Дилюк не может видеть, но зрачок в васильковых глазах расширяется, а щеки начинают гореть как от лихорадки. Само собой, Чайльду происходящее нравится. — Непослушный мальчишка. Я же сказал тебе дождаться меня, — строго произносит Чжун Ли прямо ему на ухо, от чего Тарталья тихо всхлипывает и немного ерзает, будто пытаясь уйти от чужого контроля. Пальцы в волосах сжимаются сильнее. — Стой смирно, Аякс, — звучит практически ласково, но, если знать Чжун Ли чуть лучше, можно понять: Чайльду угрожают. Дилюк отстраняется с причмокивающим звуком и начинает лениво водить по влажному от слюны и смазки члену рукой — ему действительно интересно, что будет дальше: он с удовольствием продолжает наблюдать за разворачивающейся перед его глазами картиной, стараясь не упустить ни единой ее детали. Они знают — Чжун Ли в гневе страшен, и оттого их «представление» становится лишь занимательнее. — Итак, Аякс, я слушаю. — Я… Дилюк предложил, и я, — ему не дают закончить: Чжун Ли, потерявший терпение и интерес к неуверенному блеянию со стороны Тартальи, оставляет на светлой коже первый укус. Чайльд рефлекторно дергается и старается отстраниться от источника боли в плече, но Чжун Ли держит крепко, заставляя Тарталью оставаться на своем месте. — Дождаться меня пообещал ты, Аякс — не Дилюк. Поэтому и спрос с тебя, понимаешь? — не убирая руки с рыжих волос, он проводит другой ладонью по бедру Чайльда, как будто пытаясь распространить свое влияния на все его тело. — Заслужил ли ты награду после этого? — спрашивает, словно у нерадивого ребенка, и Дилюк хмыкает про себя: только Чжун Ли может заставить Чайльда подчиниться; только с Чайльдом Чжун Ли ведет себя настолько властно. Нет, конечно же, между ними тоже бывают некоторые… моменты, однако простое наблюдение за взаимодействием этих двух заставляет пальцы на ногах подгибаться, а член в трусах дергаться — слишком уж красиво они смотрятся вместе. — Я понимаю, сяньшэн, — послушно мямлит Чайльд, чувствуя, как стимуляция со стороны Дилюка постепенно сходит на нет, а хватка Чжун Ли слабеет. Точно. Сейчас его наверняка накажут. Его заставят смотреть. — Тогда ты так же понимаешь, что не заслужил участвовать в сегодняшнем сексе, — Чжун Ли не спрашивает — он констатирует факт, заставляя Чайльда обиженно заскулить. Аякс любит, когда все внимание уделяется лишь ему одному, и Чжун Ли, прекрасно помня об этой его особенности, использует это знание, когда ему вздумается. Моменты, требующие от Тартальи полного подчинения, которое он активно игнорирует, как раз относится к подобным ситуациям. И не сказать, что Чжун Ли не прав — Чайльду же происходящее нравится не меньше, если не больше, чем всем остальным. Однако внимание все равно хочется вернуть обратно, завоевать их обоих сразу: и Дилюка, и Чжун Ли назад, — заставить смотреть лишь на себя; любить, хотеть и наслаждаться. Оттого потеря тепла с двух сторон сразу ощущается особенно остро. Чжун Ли и Дилюк всегда целуются по-особенному, не медленно, но в своем темпе, целиком отдаваясь не столько чувствам, сколько деталям. Оттянутая зубами нижняя губа, ладонь на щеке, прикрытые в удовольствии глаза, рука, крепко обнимающая за талию, локон волос, непослушно выбивающийся из-за уха — каждая мелочь заставляет общую картину становиться до безумия горячей, и Тарталья, севший на кровать, наблюдает за ними с искренним удовольствием. Аякс знает — ему запрещено прикасаться к себе до тех пор, пока Чжун Ли не даст свое разрешение, но как же, черт возьми, ему этого хочется. Дилюк, плавящийся в умелых, нежных руках Чжун Ли, выглядит соблазнительно и неприлично красиво: неудивительно, что Чжун Ли всегда растягивает их прелюдии, когда дело касается Дилюка — в конце концов, наблюдать за тем, как тот постепенно теряет свое внешнее безразличие, а затем и самоконтроль от одних лишь ласк руками и языком, вызывает в душе настоящую бурю, заставляя желать его лишь сильнее. И Чжун Ли, судя по всему, целиком разделяет мнение Чайльда по этому поводу, продолжая неторопливо выцеловывать каждый миллиметр его тела. Чжун Ли же, такой собранный и властный, всегда обращается с Дилюком, как с настоящим сокровищем, чего никогда не делает с Чайльдом. Конечно, он действует по-разному с каждым из них, потому что знает, насколько те разные и как сильно отличаются вещи, от чего они плавятся; знает, куда именно следует надавить, чтобы услышать горячо желанные стоны или увидеть удовольствие совершенно иного уровня. Тарталья не завидует нежности, каждый раз возникающей между Чжун Ли и Дилюком — он ей искренне наслаждается. То, как Чжун Ли заставляет Дилюка трепетать всем телом простыми поцелуями и прикосновениями в особенно чувствительных местах, то, как у Дилюка дыхание спирает от одного лишь взгляда янтарных глаз, на дне которых желание давно переплелось с любовью, то, с какой стороны эти двое раскрываются лишь друг с другом, заставляет Чайльда возбуждаться гораздо сильнее, желая стать третьим в их дуэте. — Пожалуйста, сяньшэн, я больше не могу, — скулит он, когда Чжун Ли запускает ладонь под резинку трусов Дилюка и начинает медленно доводить того до исступления простыми движениями пальцев. Тарталья хочет быть рядом, он хочет так же ощущать чужие прикосновения на своей разгоряченной коже и поцелуи на губах: он хочет их обоих здесь и сейчас. — Чего ты не можешь, Аякс? — деланно безразлично спрашивает Чжун Ли, продолжая медленно водить рукой по члену Дилюка. Тот от приятной ласки тихо простанывает и прижимается к нему всем телом, лицо пряча в шее. Их маленький Дилюк всегда так падок на ласку и нежность, что не может оставить их безразличными. — Оставаться в стороне. Прошу, позвольте мне присоединиться, — отчаянно просит Чайльд, взглядом мечась от одного к другому. Если бы он мог сравнить Чжун Ли и Дилюка с чем-то, то это, пожалуй, была бы клубника в горьком шоколаде: такая же вкусная и так же прекрасно сочетается друг с другом, даря языку непередаваемое сочетание двух совершенно разных вкусов — сладости и горечи. От этой мысли Аякс судорожно облизывается — как бы он сейчас хотел попробовать их обоих. — Дилюк, — Чжун Ли говорит уже тише, ласковее, практически шепча тому в краснеющее ухо. У Чайльда от подобного внутри все приятно сжимается: какие же они все-таки прекрасные, — как ты думаешь, нам стоит простить Аякса и позволить ему присоединиться к нам? — когда Дилюк приподнимает голову и едва заметно кивает, Тарталья ощущает настоящую волну облегчения. Его не оставят за бортом. Не в этот раз. Чжун Ли, видимо поймав эту его эмоцию, довольно улыбается уголком губ: все идет точно по его плану. — Что ж, так тому и быть. Отстранившись от Дилюка, Чжун Ли кивает тому на кровать, и тот, поняв без лишних слов, подползает к Тарталье, заставляя его лечь на спину. Вид на Дилюка снизу не менее прекрасен, чем сверху, и Аякс пользуется этой возможностью, чтобы провести ладонью по груди выше, прямиком к шее. Дилюк от прикосновения плавится, но продолжает выполнять молчаливый приказ Чжун Ли, выражая свое наслаждение лишь прикрытыми глазами и немного сбитым дыханием. Чайльд знает: Дилюк готов и примет их обоих хоть сейчас, — но Чжун Ли все равно заставляет его встать на четвереньки так, чтобы задница оказалась чуть приподнята. Руками он удобно упирался по бокам от головы Тартальи, и Чжун Ли, убедившись в том, что его молчаливый приказ был исполнен, приникает к заднице Дилюка языком. Тарталья, чтобы не чувствовать себя бесполезным, чуть приподнимается и увлекает Дилюка в поцелуй, ловя первый его стон прямо своими губами. Их поцелуи отличаются от поцелуев с Чжун Ли, и Аякс каждый раз теряется от той страсти и скорости, которые ему дарит Дилюк. Целоваться с ним, словно падать в кипящую лаву — горячо до безумия, но опасно для жизни. Дилюк и так постоянно кусается, намереваясь перехватить ведущую роль, а когда сзади его при этом тщательно вылизывает Чжун Ли, поцелуи то и дело прерываются стонами, делая их рваными, резкими, от чего у Аякса внутри все завязывается тугим узлом возбуждения. Если бы можно было сгореть от всего происходящего на месте, он бы, наверно, так и сделал. Когда Чжун Ли решает, что Дилюк достаточно готов, у Тартальи от стояка уже звезды стоят перед глазами, а во рту пересыхает настолько, что возникает ощущение, будто бы он не пил воду неделями. Но прекращать начатое не хочется — хочется лишь дождаться разрешения Чжун Ли и войти в Дилюка: медленно, сладко, — а после ускориться и довести своих партнеров до пика. Как же сильно ему нравится быть с ними вот так. — Сначала войдешь ты, Аякс, а затем, когда Дилюк привыкнет, я. Вы меня поняли? — Тарталья кивает два раза просто на всякий случай и, получив такое же молчаливое согласие со стороны Дилюка, заводит руку между их телами. Дилюк склоняется ниже для удобства и чуть выпячивает задницу, когда ощущает член Чайльда сзади. Тот не может войти сам, и поэтому отдает прерогативу Дилюку насадиться самостоятельно. Тот действует небыстро, дабы не травмировать себя, и постепенное проникновение ощущается, как сладкая пытка, секунда за секундой сводящая их обоих с ума. Когда Аякс, наконец, целиком оказывается в Дилюке, у него едва не сносит крышу от того, каким горячим и податливым тот оказывается изнутри. Тарталья не делает лишних толчков и вообще никак более не двигается: Чжун Ли сказал, что войдет сразу после него, а это значит, ему нет нужды совершать лишних движений, — однако всем своим нутром наслаждается откровенной близостью. Ему давно не было так хорошо. — Когда будешь готов, кивни, — судя по интонации, Чжун Ли обращается к Дилюку, и тот поджимает губы, а затем, недолго думая, кивает, как и было велено. — Я готов, — Дилюк мало говорит во время секса, оттого его голос кажется непривычно хриплым. Чайльд от его звучания хочет кончить ещё больше. Пальцы на бедрах Дилюка сжимаются сильнее. «Ничего, сейчас Чжун Ли войдет и…» — мысли Тартальи прерывает томный стон, донесшийся сверху: кажется, началось. Если с одним членом внутри Дилюка просто узко и приятно, то с двумя определенно охуенно и по-настоящему крышесносно — по-другому и не скажешь. Аяксу от мысли о том, что сейчас они оба с Чжун Ли находятся в Дилюке, действительно становится невыносимо жарко, и он впивается в кожу Дилюка ногтями сильнее, дабы удержаться от поспешных действий. Терпение. Ему нужно терпение, иначе Чжун Ли снова его накажет. — Я начинаю двигаться, — тем временем предупреждает Чжун Ли, и Тарталья, не успев толком ответить, ощущает, как новая волна острого удовольствия прокатывается по его позвоночнику, заставляя немного вскинуть бедра навстречу, а спину — выгнуться. Ближе. Сильнее. Он хочет больше. Секс с Чжун Ли похож на приятную пытку, с Дилюком же напоминает борьбу; с двумя же сразу смахивает на американские горки. Медленно и быстро; резко и плавно; тихо и громко; нежно и грубо. Аяксу кажется, что от столь противоречивых сигналов он сойдет с ума, а потому ему не остается ничего, кроме как полностью сдастся во власть ощущениям и довериться собственному телу. В какой-то момент все смазывается в одну нескончаемую пелену удовольствия, состоящую из прикосновений, толчков и всевозможных звуков. Тарталья не знает, стонет он или Дилюк; уже не понимает, целует ли его Чжун Ли на самом деле или это простые додумки его больного подсознания, и кто прикасается к его телу; шлепки кожа о кожу заставляют рассудок помутиться, а ощущение приближающейся разрядки по-настоящему теряться в происходящем. Он краем уха слышит, как Чжун Ли шепчет Дилюку на ухо, какой он молодец и как хорошо справляется; мутным взглядом наблюдает за закатывающимися от наслаждения глазами Дилюка и поджатыми губами Чжун Ли; руками вслепую чувствует нежную кожу, а всей душой тянется к ним обоим, словно желая слиться в единое целое. Аяксу кажется, что его разорвет на атомы от бесконечного удовольствия, которого с каждым мгновением становится все больше. Очередной стон слетает с губ Тартальи, и Чжун Ли, наклонившись прямиком к нему, ловит его губами, а после целует Дилюка через плечо, словно передавая сладкий звук из уст в уста. У Тартальи внутри все сводит от всепоглощающей нужды. Он кончает раньше, чем успевает их предупредить. А через мгновение открывает глаза. * — И что это, блять, такое было? — первое, что произносит Тарталья, проснувшись в собственной кровати и осознав, наконец, что, в конце концов, произошло. Простыни насквозь пропитались потом, а член в трусах болезненно стоит, напоминая Аяксу о содержании его же собственных сновидений. Он переспал с Чжун Ли и Дилюком. С ними обоими. Сразу. Просто немыслимо! И почему ему вообще снится подобная похабщина? «И это при живой девушке, — вздыхает Чайльд, пытаясь привести мысли в порядок после действительно бурной ночи. — Нужно будет купить Люмин цветов и извиниться, что ли. Она, конечно, не поймет за что, но, черт, эта херня меня пугает», — размышляет он, надеясь, что член от более-менее отвлеченных мыслей опадет сам собой, и ему не придется доводить себя до разрядки мыслями о сексе со своими друзьями. Однако этого не происходит. Обрывки сновидения мелькают перед глазами так, словно все это на самом деле случилось. Мягкие губы Дилюка, властный голос Чжун Ли, два горячих члена внутри у первого… Все это кажется настолько реалистичным, что член Чайльда дергается еще раз, как заявляя о необходимости подрочить. — Ужасно, — Тарталья громко вздыхает и массирует переносицу двумя пальцами. Ну что за геморрой, честное слово? И это в его-то возрасте? — Хорошо, что Люмин сегодня не ночевала здесь, иначе вышло бы неловко, — бурчит себе под нос Аякс, сдаваясь и послушно запуская руку под резинку трусов. Он резко выдыхает через нос, когда ладонь смыкается вокруг ствола, а большой палец оказывается на головке. — Ничего страшного не случится. Я просто подрочу. Все хорошо, — успокаивает Тарталья самого себя, постепенно задавая темп движениям руки. И как он будет смотреть в глаза Дилюку и Чжун Ли? Видимо, с божьей помощью. Чайльду практически не нужно ничего вспоминать: картинки вплывают сами собой, заставляя разводить бедра шире, пальцы на ногах поджиматься, а рот приоткрываться в немом стоне. Ему не требуется много времени, чтобы довести себя до разрядки: в конце концов, влажные сны всегда приближают его к оргазму, — и совсем скоро Аякс подводит себя к самой грани. Чайльд кончает с именами своих коллег на губах и мыслью, что, возможно, он был бы не против увидеть подобный сон еще раз.