Ничего не говори

Это вызывает невероятную феерию, к которой он, разумеется, готов с самого начала. Вопрос вообще стоит только в том, сколько она продлится, и, конечно же, волна ажиотажа сносит и его, и ту группу, из которой он позорно сбегает. Дазай вообще главный позорник, когда дело касается ответственности. Особенно, когда она слишком сильно душит. Особенно, когда появляются вещи приоритетнее и в моменте важнее. Особенно, когда эта ответственность затрагивает кого-то еще. Особенно… Много всех этих «особенно» неожиданно сдавливают шею, как петля, не дают сделать ни вдох, ни выдох. Куча этих самых «когда» сейчас противно оседает на языке, не сплевывается и не сглатывается. Смелое заявление, которое Дазай дает на сцене, выливается в адский переполох, и разобраться в этом равно сломать себе голову. Его социальные сети еще никогда так не ломились от комментариев, личных сообщений и отметок. Ода задумчиво чешет щетину, упершись взглядом в потолок и отстукивая ногой в такт навязчивой мелодии из ноутбука. — И все-таки… — Даже не начинай. Сакуноске демонстративно закатывает глаза на резкое парирование и скользит взглядом по другу, что сутулится над листами, то активно пишет, то перечеркивает и пишет заново. — Нет, я скажу. Дазай, ты не можешь выпускать песни. — И с какого это хуя? — он не отрывается от своей писанины, только ощутимо недовольно откидывает темные волосы со лба. — С хуя Мори Огая, с которым у тебя контракт. И в случае чего он тебя по кругу пустит. Я ума не дам, почему ты вообще свалил и не потрудился разрулить ситуацию. Не мне тебе рассказывать, как он решает вопросы с предателями. — Ты давно так грубо общаешься, Ода? Я просто устал. — Эти сказки будешь рассказывать своим коллегам, которые все еще могут в это поверить. — Ты противный. Ода цыкает, встав с кресла, и в очередной раз подходит к другу, заглядывая через плечо и внимательно вчитываясь в текст. Он не теряет надежды разобрать чужой почерк и узнать-таки, что Дазай пишет который день с таким остервенением. — Расскажи, что ты делаешь. — Отвянь. Дазай пишет. Много раз переписывает, и переписывает, и переписывает. Перезаписывает, редактирует, корректирует. Меняет музыку, текст, строение, рифмовку. Никогда еще с таким остервенением он не хотел заключить в одну композицию и мысль, и эмоцию, и черт его знает что еще. И пусть эта работа ни в какое сравнение не идет с тем, что он делал раньше для группы «Портовая мафия», он все равно пытается сделать что-то абсолютно новое для себя абсолютно понятно. Только вечно звучит как-то не так. — Там сейчас только мертвый не говорит о тебе. — Ода говорит это, листая ленту в телефоне. Действительно, с чего бы. — Я сбросил уже около тысячи звонков от Накахары. — он продолжает, но не встречает никакой реакции от друга. — Что случилось, Дазай? При упоминании этого имени его знатно пробивает, только это уходит от внимания Сакуноске, который слишком погружен в чтение последних новостей. И это, безусловно, к счастью. Лишних вопросов и без того было хоть отбавляй. — У меня закончилась ручка. Когда Ода выходит, Дазай наконец выдыхает. Он со скрипом отрывается от дивана, разминая затекшую шею, спину, плечи и кисти. Игнорирует собственные мысли и, подхватив с собой расчерченные листы, выходит на балкон курить. Он никак не может привыкнуть к планировке новой квартиры, однако, из плюсов — больше никто не шпыняет его за курение в комнате, но привычка слишком свежа и жива. Он бегает глазами по тексту, а губы, когда не заняты сигаретой, беззвучно следуют за ними. Дазай проговаривает новую песню про себя и впервые не хочет выкинуть все, над чем работает. Ему кажется, что это может звучать вполне сносно. Когда Сакуноске возвращается в квартиру, он заканчивает со сведением музыки и контрольно проверяет, что все звучит так, как ему нужно. — Мы должны это обсудить, Дазай. — Что конкретно ты хочешь обсудить, сладенький? — Кончай. — М? По столу хлопает пачка с новыми ручками, и Осаму благодарно кивает. В этой покупке уже нет такой необходимости — она была только в паузе, в десятиминутном перерыве от непрекращающихся вопросов по поводу состояния, решения, обдумывания или его отсутствия. Крошечный перерыв, который позволит не держать себя в напряжении и хотя бы мгновение не думать. Про «не думать» это он верно подумал. — Я хочу понять. — Ода, дружище, а кто не хочет? Собственное бессилие наваливается на Дазая невыносимо тяжелым грузом, когда в квартире возникает пауза. Ему сложно объяснить последнему человеку, который остается на его стороне, как и почему он проебался. Другого слова для себя Осаму в данном случае подобрать просто не может. — Ты хочешь сказать, что импульсивное объявление на сцене о твоем уходе из Пи-эМ не имеет никакого логического подкрепления в твоей голове? В жизни не поверю. Дазай крепко сжимает зубы. — Ода Сакуноске, скажи мне, что тебе от меня надо? — Понять. Если бы он сам себе мог позволить взвыть, то, видит Бог, он бы сделал это. Заодно вцепился бы пальцами себе в волосы и рвал бы, пока не останется ни единой волосины на бестолковой пустой голове. — Ты лезешь туда, куда тебя никто не просит лезть. — Не еби голову, Дазай. — Спрашивай. — Что случилось у тебя с Портовой Мафией? Проблема в Мори? Ему хочется рассмеяться, но ситуация не позволяет. — Мори пусть горит в аду вместе со своей группой. Ситуация куда серьезнее, мой друг. Одасаку неотрывно следит за Дазаем, практически не моргая и точно отслеживая каждое изменение в его лице — сейчас тот улыбается, строя из себя черт знает что. — Я крупно въебался, Сакуноске. И он рассказывает. Ну конечно, он рассказывает, потому что топить в себе одну и ту же мысль который месяц подряд перестает быть возможным, и теперь весь спектр чувств и эмоций пробивается из каждой плотно или не очень закрытой дыры. Разумеется, он рассказывает душещипательную историю про то, как его покорили чужие глаза буквально с первый встречи: глаза, что абсолютно не похожи на те, что он видит в зеркале каждое утро — горящие огнем, живые, громкие. Рассказывает так, будто сочиняет поэму, с ходу импровизируя и окатывая метафорами и эпитетами. — Так, стоп-стоп-стоп. Дазай, я что-то не вразумил. — Одасаку останавливает его буквально на полуслове. — Ты че, с кем-то из группы перепихнулся что ли? — Чего? Твою мать, ты услышь, о чем я тебе. Убедившись, что Сакуноске может воспринимать информацию, Осаму наконец открывается. Впервые за все время он рассказывает кому-то, а не отражению в зеркале, о том, как странно и страстно заинтересован в ком-то, кроме себя и музыки. Что есть некто, зацепивший и сердце, и душу, и даже тело. (На этом моменте у Оды удивленно вытягивается лицо, потому что он до этого вообще не был уверен в том, что Дазай может быть заинтересован в сексе — настолько его никогда не волновал этот вопрос). — Это все звучит сладко и замечательно, но я откровенно не понимаю, как это может быть связано с твоим бредом в маниакальном безумии. — Ты мне ни слова не даешь вставить. К сожалению или счастью, в момент зарождающегося пожара все оказывается очень взаимно. Между двумя участниками завязывается первый ни к чему не обязывающий разговор, плавно перетекающий в постоянное общение на репетициях и вне их. Ничем особенным это никому не кажется, ведь Дазай бывает слишком (иногда даже слишком очень слишком) социально активный, а новый человек в их застоявшейся компании появляется не каждый день. Они сближаются по-настоящему быстро. Никто из них не понимает, как их чисто приятельские отношения на работе выходят за пределы студии звукозаписи и перетекают сначала в малоизвестные ресторанчики на окраине, а после по квартирам друг друга. Чувства, рожденные из чистого интереса, перебираются в абсолютно другую плоскость, и тут уже Осаму пребывает в бесконечной эйфории от того, как лихо сменяются позы его личной жизни. — Так ты все-таки переспал. — Ужасно, Одасаку! — Дазай вроде даже возмущен. — Я тебе говорю о чем-то настоящем и искреннем, а ты все переводишь в отвратительную пошлость. — Было? — Было. Все, завали. Розовые очки держатся на переносице ровно до звонка Мори, после разбиваются стеклами внутрь. Любимый босс напоминает про этот-самый-чертов-контракт, согласно которому участники группы не вступают в какие-либо отношения романтического характера друг с другом. Он, конечно, не говорит об этом напрямую, только прозрачно намекает, уточняя у Осаму, помнит ли он все пункты договора, который подписывал при вступлении в Портовую Мафию. Дазая изначально это не напугало — уж он умеет обходить все подводные камни, который наставляет Мори Огай. Настораживает другое — его босс вскользь упоминает о том, что будет очень печально, если чья-то карьера в группе разлетится в пух и прах, ведь он так любит своих мальчиков. — И ты зассал. — Ну разумеется, я зассал, Одасаку. Прикинь, что могло бы быть, если информация про отношения всплыла бы наружу. Мори бы нас на вилы поднял за тот скандал, который мы учинили. Я бы уничтожил чужую карьеру без шанса на восстановление. — Меня больше беспокоит вопрос о твоей чести, Дазай. Ты не можешь влюблять в себя всех подряд, обещать счастье до гробовой доски, а потом пропадать со всех радаров без каких-либо объяснений. Воцаряется ничем не рушимое молчание. Каждый на мгновение думает о своем. — Я должен кое в чем признаться тебе, друг. — Добей меня. — Мне кажется, я гей. Ода смотрит на Осаму как на последнего идиота и сначала не может сказать ни слова, чтобы отметить, как он его не удивил. — Дазай, в вашей группе буквально одни парни. Я догадался. — Нет, ты не понял. — Осаму вскидывает руками. — Мне кажется, что я совсем гей. — Ну да, это меняет дело. После непрямых угроз Мори все идет как-то… не так. И дело даже не в том, что скандалов становится больше (их и так более чем достаточно), а в том, что Дазай закрывается. Больше нет местами грубых подколов и шуток на репетициях, когда все валятся с ног со смеху, разговоры становятся короче, а вместо улыбки на лице Осаму появляется отстраненно-задумчивое выражение. Попыток «поговорить и выяснить, в чем же дело» становится несчетное количество, только ни один из них не открывает глаза. Дазай реально зассал. Засунув и свои, и чужие чувства в задницу, он начинает активно избегать любого контакта, звонки сбрасываются, совместные ночи сходят на нет. Два самых ярких представителя группы Портовая Мафия рассыпаются на мелкие песчинки, оставляя после себя только их понурые копии. А потом Осаму дает объявление на концерте о собственном уходе из группы и поспешно ретируется, чтобы избежать нежеланных вопросов. — Иногда твой идиотизм поражает даже меня. — Зачем я вообще тебе об этом рассказал. — Дазай протяжно воет, возвращаясь к своим листам. — Эта песня — мое извинение. — То есть обсудить все это с ним ты не хочешь? — Я не хочу слышать то, что он будет мне говорить. Они снова молчат, и каждый думает о своем. Пока Ода пытается обмозговать то, что его друг вообще ему только что рассказал, пока сам Осаму ковырялся в своем ноутбуке. — Кто бы мог подумать, что подлец-Дазай будет спасать чужую карьеру ценой собственного сердца. Мне никто не поверит. Ода уходит домой, оставляя своего друга наедине со всей этой историей, потому что выводок детей ждать точно не будет. Уже стоя перед входной дверью, он обещает зайти завтра и предостерегает насчет необдуманных и импульсивных поступков, получая в ответ что-то в духе «да, да, хорошо, проваливай уже» под легкий смех и бурное выталкивание из квартиры. Как только Осаму остается один, он вытаскивается на балкон вместе с ноутбуком и, подкурив сигарету, запускает тот-самый-трек. Воздух сразу наполняется легкой игривой мелодией с привкусом табачного дыма. Дазай залипает на вид из окна, чарующий огнями ночной Йокогамы. «Я уйду и не вернусь. Я уйду, а ты не жди.» Ненавязчивый текст хорошо вписывается в музыку. Задорный фон на контрасте с разрушающими эмоциями, сложенными в песню, заставляет сердце в груди сжаться и залепетать. Он подпевает сам себе. «Я уйду, теперь мы квиты. Я уйду, ты не смотри.» Дазай старательно избегает мысли о том, что вырвал душу и себе, и безумно дорогому для себя человеку. Он старается не задумываться о том, как его уход повлиял на второго солиста группы, как он, должно быть, метал по квартире оставленные вещи, как запивал собственные эмоции вином и проглатывал горькую обиду. «Я уйду, и карты биты. Ничего не говори.» — Ничего не говори. — подпевает Осаму, заходя на свою страницу в социальных сетях. Он игнорирует огромное количество сообщений и сразу заходит к себе на стену, нажимая при этом создание новой записи. Прикрепив к посту песню, Дазай подписывает ее «Впервые в жизни буду выпускать песню трезвый.» и добавляет какой-то смеющийся смайлик. Жмет «Опубликовать». Он плотно сжимает губы, видя первый лайк от Чуи Накахары.