Такова была моя участь с самого детства...

Впрочем, счастливое время имеет свойство, надо сказать, весьма неприятное. Оно рано или поздно проходит, почти не оставляя от себя и следа. Несмотря на то, что к тому моменту мне едва пошел шестой год, я все же могу сказать с уверенностью, что уже в то время я понимал, что грядет что-то очень нехорошее. Это не было случайно или намеренно услышано мной от кого-либо из взрослых, скорее особое детское чутье подсказало, что есть в этом что-то неправильное и чересчур несправедливое. Хотя можно ли говорить о какой-либо справедливости, когда речь идет о болезни матери? В то время моя жизнь стала меняться, не столь значительно, однако появившиеся в расписании занятия танцами меня, как маленького ребёнка, отнюдь не порадовали. Поначалу интерес возник, но через пару занятий мне уже совершенно не хотелось тратить на это свое время. Куда любопытнее для меня и моего детского воображения было гулять на улице или играть в детской, когда погода не позволяла вывести меня на свежий воздух. Да и для какого ребенка это не было бы куда более лучшим занятием, чем изнурительные танцы со строгим учителем? Вот только эти взрослые совершенно не хотели этого понимать! Я до сих пор помню, как один раз мне пришлось бегать по дому и прятаться, лишь бы от меня отстали со своими бесконечными занятиями. Веселье мое продолжалось недолго: идти все же пришлось, к тому же мне крепко тогда досталось от отца. Кажется, тогда он заставил меня сидеть у себя и читать. Никаких прогулок или игр, что меня совсем расстроило. Убило окончательно всякое настроение и то, что читать я умел к тому моменту не слишком хорошо, а потому пришлось занимать себя весь оставшийся день лишь воображением. Это был самый длинный и нудный день за все мои прожитые пять лет. Зато это напрочь отбило у меня желание натыкаться на отца во время своих забав или шалостей, а потом у в будущем я старался не проходить мимо его кабинета, либо миновать его очень тихо. За всеми своими навалившимися изменениями, коих я принимать абсолютно не хотел и шел против них бунтом, я не сразу успел заметить, что маменька стала выходить к нам из своей комнаты все реже и реже. Лишь тогда, когда уже пошел второй день сряду, как она не встречала меня с утра за завтраком, не спрашивала, как мне спалось и что снилось, я все же решил поинтересоваться у дядьки, а потом и у отца, что же с ней случилось. Сколько я себя помню, она каждое утро задавала одни и те же вопросы, а после с мягкой улыбкой слушала все, что бы я ей не лепетал ровно до тех пор, пока мою детскую болтовню не прекращал отец, заставляя сесть на место. Он предпочитал порядок и дисциплину, а потому ослушаться его было невозможно. Хотя, кажется, против этого утреннего разговора он почти ничего не имел. Я не отрицаю и того факта, что так на него влияла мама. Она всегда сглаживала его излишнюю строгость, так мягко и ласково что-то ему говорила, на что он лишь вздыхал и становился хотя бы немного благосклоннее к чему-либо. Я давно уже замечал за ней такую черту, что все самое плохое и злое она легко оборачивала так, что оно уже становилось самым обычным и понятным, если не совсем уж хорошим. — А мы разве не будем ждать маменьку? — я поднял взгляд на отца, пытаясь отыскать в серьезном выражении его лица хотя бы что-то, что могло бы придать мне уверенности. Разговаривать с ним, когда он был не в духе я побаивался, ведь сидеть снова целый день в комнате перед книгой мне не хотелось. Надо сказать, что и весь остальной дом старался лишний раз не попадаться ему на глаза, так что не одному мне, кажется, доставалось. — Не будем. — вполне спокойно, хотя и с металлическими нотками в голосе произнес он, по которым я сразу понял, что он напряжен более, чем обычно. — А почему не будем? Завтрак, ранее и без того не интересовавший меня, теперь и вовсе остался забытым на тарелке. Такой отцовский тон стал меня нешуточно пугать. — Тебе все вопросы позадавай.. Она у себя. Ей нездоровится, вот и не выходит. — А скоро ей станет лучше? Можно я к ней пойду? — Еще чего. У тебя занятий не хватает днем? Я скажу, чтобы тебя заняли чем-то полезным. Не до тебя ей сейчас. — А когда будет лучше? Когда мама придет? — Откуда же я могу знать, когда ей станет лучше? Не задавай глупых вопросов, а ешь. Я отвернулся, опустив взгляд в тарелку. Аппетит пропал окончательно, но, чтобы не нервировать его лишний раз, я все же стал ковырять еду в тарелке. Такие новости меня мало радовали. Мне даже представить было сложно, чтобы мама хотя бы раз болела. Разумеется, бывало такое, что ей нездоровилось, но уже на следующий день все бвло зорошо и вставало на круги своя. Когда это стало происходить все чаще, а теперь ее и вовсе второй день не было, я начал переживать. Еще и отец так холоден и напряжен, будто бы и вправду случилось что-то более серьезное, чем просто "нездоровится". Хотя мне, просто ребенку, конечно, этого никто объяснять не станет, ведь я по их мнению, все равно бы ничего не понял, а только стал бы непременно путаться под ногами с вечными расспросами. Потому, все же заставив меня съесть все, отец отправил меня к себе заниматься своими делами и не мешать ему. Он поручил уже дядьке занять мое время то одним, то другим, лишь бы я просто что-то делал и не приставал к нему. В тот день мне даже не хотелось гулять. Каждый раз как я смотрел на дом, я направлял свой взгляд на мамины окна, надеясь увидеть ее там. Однако за ними каждый раз не было никого, что заставляло меня лишь вздыхать и ждать еще. Еще и еще, но никто там так и не появился, даже мельком не показался силуэт, который я мог бы хоть и ошибочно, но принять за маму и успокоиться. Теперь, зная лишь о ее дурном самочувствии и совершенно не зная, когда я смогу снова ее увидеть, мне стало непременно нужно пойти к ней. Еще сильнее, чем ранее, ведь меня все равно тянуло к ней, хоть мы и перестали видеться столь часто. Теперь она все больше давала мне свободы, занимая свое время чем-то другим. Как никак, маменька прекрасно понимала, что рано или поздно это должно было случиться, и ее присутствие в моей жизни должно уменьшаться, а потому лучше начать раньше, чем позже, когда я уже совершенно к этому привыкну. Весь оставшийся день я украдкой, но старался послушать, что говорят все остальные в доме, о чем там переговариваются дядька с папенькой, посмотреть в сторону маминой комнаты в надежде увидеть, как она оттуда выйдет и скажет, что все хорошо, и волноваться мне не стоило. Однако ничего узнать мне так и не удалось, а мама из комнаты так и не появилась. Спать я ушел в тот вечер без привычного поцелуя в лоб и ласкового пожелания приятной ночи, с которым мама отпускала меня каждый раз. Надо ли говорить, что спалось мне дурно в ту ночь?