Get me through the night

      В гримерной Slipknot стояла непривычная тишина. Все из-за того, что их привезли сюда и выгрузили в самую рань, хотя выступать им, на секундочку, аж предпоследними. После грандиозной попойки, что была вчера в честь открытия фестивального сезона, хотелось отоспаться хотя бы немного, но у организаторов были свои планы, пойти против которых не получилось даже у Шона. Но он честно попытался, дело чуть до драки не дошло, кажется, но похмельная слабость сделала свое дело – клоун сдался, и вот они здесь. Куковали уже второй час: кто-то успел скурить половину пачки сигарет, кто-то спешил догнаться до вчерашней кондиции, а кто-то молча выяснял отношения, стреляя друг в друга неоднозначными взглядами. Шон, наворачивая круги по комнате, точил зуб на организаторов, продумывая план мести. Крейг внимательно за ним следил, кажется, считая километраж его ненависти.       Джои пристальным взглядом проскользил по афише с расписанием выступлений, зацепившись за название группы, которая открывала сегодняшний день фестиваля. Это не ошибка, это гребанная неизбежность – не меньше. Да, это он. Человек, имя которого Джои так старательно пытался стереть из своей памяти два последних года. И до этого момента он считал, что у него неплохо получалось, во всяком случае, погрузившись в работу, он стал тратить существенно меньше времени на прогулки по недрам собственной памяти, где почти за каждым поворотом поджидал он. Вот только стоило увидеть знакомый набор букв и цифр, как все чувства и мысли, небрежно распиханные по стеклянным баночкам и расставленные по расшатанным полочкам рухнули, разбиваясь и усыпая своим содержимым все вокруг. И теперь он был заключен в этот круг из воспоминаний, перемешанных с осколками и пылью – не прорвешься, как ни пытайся.       Джои чувствовал на себе взгляд слева – оттуда, где на диване курил вторую сигарету подряд Пол. Друг не вмешивался, но старался контролировать, понимая, что от Джои в принципе можно ожидать чего угодно, особенно сейчас, в общей давящей атмосфере.       Но как бы Джои ни пытался одернуть себя и вырваться из оцепления, он не мог, все глубже погружаясь в мрачные мысли, сверля афишу уже успевшим потерять фокус взглядом и едва сдерживая подкатившийся к горлу комок из досады и дурных предчувствий. Венздей совсем рядом. Кажется, вот-вот на сцену выйдет. Прямо, налево, через дверь, еще немного прямо – и сцена, а на сцене он. Совсем близко. По спине Джои пронеслась неприятная дрожь, рассыпаясь крупными мурашками по всему телу, он прикрыл глаза, вспоминая, каким был Венздей, когда они виделись в последний раз. Как крепко он обнимал, даже не догадываясь, что прощаются они не на время отпуска, как договорились, а навсегда. Он обнимал так, словно чувствовал. А может, и вправду чувствовал или догадывался. В конце концов, Венздей был тем самым человеком, который знал Джои наизусть и без запинки мог прочитать любой его жест даже в кромешной темноте. Единственное, чего Венздей не знал и вряд ли мог даже предположить – именно он, совершенно неосознанно, оказался тем, кто надломил Джои. Тем, кто пробрался настолько глубоко, что ненароком вскрыл самые болезненные гнойники, выпуская наружу скрытое от чужих глаз темное нутро Джордисона.       Никому не удавалось подобраться к настоящему Джои настолько близко. Кроме Пола, но Пол не считал это привилегией, он никогда этим не пользовался, не провоцировал и тем более не предавал.       Предательство – это именно то, что ощутил Джои, когда однажды между делом узнал, что бывший товарищ по группе сколотил свой сольный проект и преспокойно занялся записью альбома, вместо того, чтобы смиренно ждать, пока Джои освободится и сможет снова засесть с ним в студию. Наверное, это было глупо и не имело ничего общего с рациональностью, но по ощущениям – будто сигарету о сердце затушили, и это при том, что Джои уже тогда сам решил, что никакого совместного будущего у них не будет – ни в творчестве, ни вообще. Проводя один за другим сеансы экзорцизма, вытравливая из собственной души, если таковая вообще имелась, демона по имени Джозеф Пул, Джои пытался убедить себя, что ему все еще никто не нужен. Что он ему точно не нужен. Джои старательно внушал себе, что совершенно не загибается от дефицита присутствия Венздея в своей жизни, что не скучает по его сказочно идиотским шуткам и подъебам без повода, по его голосу, по глубоким, отдающим золотом на солнце, глазам. По бледной коже, усыпанной веснушкам, которые он так упорно пытался скрыть. По привкусу металла от украшения в его губе…       Предательство – это то, что совершил Джои по отношению к самому себе, позволив дать слабину и о, ужас, почувствовать что-то глубже, чем поверхностное дружелюбие и рабочую заинтересованность. Почувствовать что-то настолько человеческое, что даже противно. Нет. Не противно. Страшно.       Но что-то внутри так отчаянно любило страдать, что тянулось к причине страданий, словно клочки откровенной школьной записочки к намагниченной расческе. Вот так, почти мазохистически, тянулось к катализатору внутренней войны. Тянулось к Венздею. И ладно бы, будь это просто влечение – его можно оборвать, если очень сильно захочется, Джои уже делал так и ни раз. Правда, дурацкий обрубок его чувств всякий раз отрастал вновь, как чертовы головы у Гидры, и болел, чего уж скрывать, далеко не фантомно. Что-то глубоко внутри саднило и умоляло простить и себя, и Венздея, хоть и последний, по справедливости, не был виноват ни в чем, кроме как в том, что одним своим существованием умудрился развалить выкладываемую годами прочную кирпичную стену.       «‎Кому ты врешь, дурак, ты ведь уже простил, только вот признаться себе никак не можешь», – предательски откликнулся на внутренние порывы голос разума.       «Себя – нет», – отрезал Джои.       — Мелкий, ты там норм? – Тейлор, кажется, оказался единственным, кому притихший Джордисон показался чем-то подозрительным. Не считая Пола, но тот не был уверен, что уже пора вмешиваться – Джои выглядел так, будто выстраивал в голове линейную комбинацию из вероятностей и был близок к вычислению коэффициента благоприятного исхода. Проще говоря – отвлекать его сейчас не стоило, во избежание принятия поспешных решений.       — А? Да. Пойду проветрюсь, – состроив совершенно отстраненное выражение лица, Джои поднялся с дивана, гремя выставкой металлолома на своей шее, подобрал со стола предоставленную менеджерами в качестве извинений банку энергетика и стремительно вынырнул из гримерки, сам до конца не понимая, куда и на кой черт его вообще понесло.       Вслед за ним вылетел обеспокоенный Пол – оставлять Джои наедине с неразрешенным уравнением в голове было опасно, он это знал, к сожалению, по печальному опыту. Обычный человек мог бы прибегнуть к формулам, упрощению или, на худой конец, методу подбора. Но не Джои. Метод Джои – это вскрыть собственную черепную коробку чем-нибудь остро-заточенным, позволить содержимому вытечь и тыкаться потом туда грязными пальцами в поисках значений всех неизвестных. Полу было не впервой залатывать последствия научных экспериментов друга, но доводить до этого в очередной раз не хотелось. Тем более – по такому поводу. Конечно, Пол почти сразу догадался, что спровоцировало Джордисона уйти в себя. Вернее, кто. Так уж вышло – Грей был единственным человеком, знающим обо всех сложностях Джои, связанных с его бывшим другом, и именно он однажды в очередном пьяном разговоре озвучил, что, по-хорошему, им с Венздеем пора мириться. Он видел, как Джои тосковал, хоть тот и старался не подавать виду. А если припирали к стенке – резко все отрицал. Вот только Пол прекрасно знал, что чем сильнее Джои что-то отрицал, тем сильнее он пытался убедить в этом самом чем-то в первую очередь себя. Поэтому, где-то после четвертого шота, Пол, жмурясь, озвучил следующую мысль:       — Я же вижу, что ты его простил давно. И как скучаешь тоже заметно, Джои, ты можешь заливать кому угодно, но только не мне. Может, хватит мальчика-то мучать? А себя, Джои?       — Да он уже забыл меня, – даже не попытался поспорить. Парировал и влил в себя очередной шот, даже бровью не поведя.       — Мне так не кажется.       — А я это знаю. Разговор в ту ночь так не склеился, в отличие от пары легкодоступных девиц, быстро сместивших весь фокус внимания на себя. А других возможностей поговорить на эту тему до сегодняшнего дня больше и не выпадало.       Догнав друга, Пол мягко прихлопнул его по плечу, обозначая свое присутствие.       — Ты же к сцене?       — Бля, а по мне так заметно? – съязвил, сдавая свое взвинченное состояние с потрохами. В качестве жалкой попытки занять себя хоть чем-нибудь в преддверии неудобного разговора, он щелкнул открывашкой небольшой серебристо-синей баночки и сделал пару глотков, шипя и морщась – теплый.       — Да ты бы видел себя со стороны, дружище, – Пол не планировал наседать. А Джои не планировал отвечать, продолжая гасить мерзкую, но все же спасительную жидкость.       Пронеся это молчание через бесконечные коридоры гримерных помещений и задворки фестивального поля, они оказались за сценой – так, что можно было подглядывать через невысокий, чисто символический, забор и кулису. Вообще, им можно было даже подняться и слушать хоть прямо со сцены, с их-то бейджиками. Только не в этой Вселенной уже, видимо. Джои сделал несколько шагов поближе к забору, притворившись, будто бы просто не хочет травиться дымом подожженой Полом сигареты. Пол, впрочем, уважительно отнесся к столь глупой отмазке и позволил мелкому остаться наедине с очередным потоком воспоминаний. Главное, что он на виду.       Джои оценить благородный поступок друга уже не успел, совсем потерявшись в своих чувствах, стоило ему только услышать, как знакомый до каждого полутона голос исполнял одну из их общих песен. И как бы Джордисон сейчас ни отрицал очевидного, как бы ни противился своим чувствам – губы, пусть и беззвучно, но вторили Венздею, пропевая строчки куплета и совершенно игнорируя тот факт, что теперь кто-то другой переплетается тембрами со специфичным, но цепляющим голосом вокалиста. А вот оставить без внимания лажающую гитару было сложнее. Джои поморщился, возвращаясь в здесь и сейчас. Влив в себя остатки энергетика, он откинул банку в висящий на заборе черный пакет – в такие обычно трупы упаковывают.       — Мог бы найти и получше музыкантов, – он демонстративно плюнул, возвращаясь на несколько шагов назад, к Полу.       Песня закончилась – толпа приняла ее шумно; разгоряченные вопли и овации быстро подхватил усилившийся ветер, разнося и заполняя этой энергетикой все пространство вокруг. Надо же – а ведь это только открытие первого фестивального дня. Джои чуть не позволил себе дернуть уголками губ, изображая улыбку гордости за бывшего коллегу. И позволил бы, если б Венздей не завел в микрофон свою фирменную шарманку, гласящую, что он «любит бухать, любит горячих цыпочек, но больше всего прочего любит вставлять в свою речь многозначительное "ебать"». Джои не смог противостоять всплывшим воспоминаниям – он знал эту подводку наизусть во всех ее бесчисленных вариациях, настолько, что даже по начальным интонациям в голосе мог угадать, какой из вариантов друг решит обыграть сегодня. А еще они всегда пели эту песню вместе, отрываясь и хулиганя, накрываясь с головой их собственной волной и разделяя ее с балдеющей толпой. Толпе, правда, было невдомек, каких масштабов цунами скрывалось за выставленным вперед зонтом с красноречивым изображением. Но так даже и лучше, в конце концов, это была их личная химия.              Порыв ветра погладил прохладой по щекам. Вслед за воспоминаниями на поверхность всплыло жуткое чувство вины, которое он гасил все эти два года – оно было куда страшнее Мегалодона, Ктулху и Несси вместе взятых, и, выйдя на берег, предрекало Джордисону неминуемое крушение.       — Ты докурил? Пойдем отсюда, я не могу.       — Погоди, может все-таки?... – Пол откинул потушенную сигарету в тот же трупный пакет и, наклонив голову набок, вопросительно посмотрел на друга.       — Не могу, – отрезал Джои, понимая, что прямо сейчас он терял, вероятно, последний шанс помириться со все еще близким, чего таить, человеком.       Вернувшись в гримерку, Джои постарался отпустить свои мысли, закопавшись в привычную рутину: выпил пару банок пива, поцапался с Шоном на тему того, как лучше отомстить унизившим его клоунское достоинство организаторам – так, чисто для настроения; прикорнул на плече у Пола, восстанавливая хлипкое иллюзорное внутреннее равновесие. Между всем этим он успел подметить, как стрелял глазами в Кори отчего-то в последнее время заметно поникший Джим. В целом, день прошел вполне дежурно, не считая засевших на подкорке мыслей, от которых хоть беги, хоть не беги, один хер – сожрут, переварят и выблюют, не желая оставаться с ним одним целым.       Ближе к вечеру Джои даже показалось, что он уже и смирился с тем, что упустил возможность поговорить. В конце концов, он совершенно не представлял, как подступиться, и с чего вообще начать этот разговор. А более всего прочего – он боялся. Чистый, первобытный, непритворный ужас пронизывал его до костей, стоило только подумать о том, что будет, если Венздей его простит и примет обратно. Быть принятым было равно уязвимости. Позволить Венздею себя принять – и неминуемо открыться в ответ – это все равно, что вручить ему в руки кувалду, предварительно добровольно вытащив пару кирпичиков из своей стены. Такое вот совместное творчество – ломай не хочу, хоть в осколки разнеси. Поэтому, возможно, даже к лучшему, что разговора уже не будет.       К моменту выхода на сцену, Джои смог взять себя в руки, как ему казалось, полностью. Как ни крути, а выступления и работа – это то, чему он всегда был готов отдаваться всецело, даже если и был опустошен. Уйти в минус, играя в такой группе, как Slipknot, было сродни чему-то невозможному. Фанбаза – сумасшедшая, и всю свою неиссякаемую энергию всегда отдавала без остатка, так, что им только и оставалось, что впитывать, задыхаясь и обливаясь потом. Настроившись на равноценный энергообмен, музыканты пачкой вывалились из гримерной и галдящей толпой захватили коридор. Джои шел в центре, по левую руку от Тейлора, который, казалось, специально шел медленней, чем обычно, чтобы не догонять открывающих их дружный отряд гитаристов. Да что у них там произошло? Размышляя о возможных причинах разлада, Джои чуть не умер на месте, когда заметил стоящую впереди фигуру, подсвеченную ядовитым светом ярких ламп. Тонкий, высокий, облаченный во все черное, Венздей переминался с ноги на ногу, нервно перебирая дреды и поглядывая на окруживших его музыкантов. Джои растерялся настолько, что позволил защитным реакциям взять над собой верх и... снова убежал. Снова от себя. Просто взял и притворился тупым и слепым, сделал вид, что вообще ничего не замечает и очень увлечен Тейлором и его драмой с Рутом.       Однако, стоило им повернуть за угол, как на хрупкие, пусть и только с виду, плечи Джои обрушился не меньше, чем весь мир. Он почувствовал себя самым последним трусом на планете, и тут даже подбадривающий взгляд Пола и его тяжелая рука плече не смогли помочь. Вряд ли тут вообще что-то еще было способно помочь. Венздей наверняка хотел поговорить – иначе у него просто не было других причин ошиваться в этой части коридора, да еще и спустя столько часов после их выступления. Любой нормальный человек уже бы либо напился с друзьями, либо уединился с девчонками. Ну, на крайний случай – дрых бы в ближайшем мотеле. А Венздей… А Венздей никогда и не был нормальным, этим он Джои и зацепил. Такой же покоцанный и абсолютно прекрасный в своих странностях. Сейчас он из-за этого и пострадал.       «Если ты боялся, что упустил последний шанс, то вот сейчас точно да. Так что расслабься, Джордисон, ты ведь этого и хотел? Независимость и одиночество – удел воистину сильных людей, а ты теперь не меньше, чем золотой чемпион по тяжелой атлетике. Только вместо штанги – тяжесть собственных проебов. Забавно получилось, да?» – вот так его подбодрил внутренний голос уже перед самым выходом на сцену. А дальше – сумасшедшая толпа, захлебывающаяся криками, яркий свет, рассекающий своими лучами привычный сценический пейзаж; надрывный, сегодня будто бы особенно, вокал Тейлора и пара разъебанных палок от особо рьяной игры. Так изувечить алюминий может только первобытная агрессия – и сегодня в барабанщике ее было в избытке, в равной пропорции с обидой на себя же.       Первозданный хаос в гримерке после концертов был привычным делом. Оно и понятно: девятеро и без дополнительных стимуляций ебанутых лбов, словивших общий кайф, за секунду переключиться обратно в постконцертную реальность не могли. Для этого существовал определенный ритуал: скинуть маски, перебеситься, кому-то побегать по стенам, кому-то сразу влить в себя чего покрепче, кому-то срочно покурить. Кто-то предпочитал просто методично смывать черноту грима с лица – и Джои сегодня решил присоединиться именно к ним. Погрузившись в процесс под фоновый шум согруппников, он невольно провалился в очередной виток саморефлексии стоило ему только взглянуть в глаза собственному отражению.       — Э, какого хуя? – возмущенный вопль Криса смешался с грохотом отлетевшей в стену двери.       И вправду – какого хуя? Джои оторвался от зеркала, вздрагивая от знакомого голоса, позвавшего его по имени. Он звучал совершенно отчаянно – и вряд ли кто-то, кроме Джои, был в состоянии узнать в этом тоне откровенность, граничащую с мольбой о помощи. Развернувшись и сделав несколько шагов на голос, Джои не то, что не успел ничего ответить, он даже рассмотреть друга не успел – из дверного проема в гримерку влетел огромный горшок с искусственным деревом, приземляясь и разбиваясь в нескольких сантиметрах от Джои. А в самом коридоре уже и не было никого, кроме звуков возни и удаляющегося тяжелого дыхания. Первым сориентировался и бросился в погоню за нарушителем их хаоса Сид, следом за ним рванул Крис. Кори откровенно ржал, видимо, представив, что бы было, если бы горшок все-таки попал в цель. А вот Пол… когда Джои встретился с его теплыми глазами, Грей молча уверенно кивнул, словно одобряя ту мысль, которую Джои для себя еще не сформулировал, но уже заранее решился исполнить. Кивнув другу в ответ, он сорвался с места и побежал, ориентируясь на звуки возни из коридора.       У выхода на улицу были обнаружены смеющиеся дурными голосами Сид и Крис. На закономерный вопрос Джордисона, они указали ему в сторону охватывающего территорию фестиваля леса, куда им еще с утра организаторы настоятельно рекомендовали не ходить, видимо, во избежание пьяных разборок с немецкими деревьями. От одного только взгляда на темную полосу высоких лесных зарослей Джои стало не по себе. Если Венздей в самом деле сбежал туда, то дело – дрянь, но выхода нет, а гипотезу проверять нужно незамедлительно, пока он не ушел в самую глубь. Чертыхнувшись, Джои жестами изобразил согруппникам свои намерения – для перестраховки, чтобы, если что, знали, где искать его пропавшее бледное тело. А дальше он побежал. Побежал прочь от шума галдящей толпы, от грохота закрывающей первый день фестиваля группы, от приходящих в себя друзей. Побежал за ним. Побежал, чтобы, возможно, впервые в жизни не убежать от себя.       Под покрывалом вступающей в свои права ночи лес пропитался мраком. Деревья, словно влюбленные в луну жрецы, заслоняли своими массивными ветвями ее постель от посторонних глаз, позволяя довольствоваться разве что совсем бледными просветами, от которых едва ли был какой-то толк. Здесь не было слышно даже отголосков фестиваля, привычное жужжание гитар сменилось оглушительной тишиной и изредка хрустящими, словно хрупкие кости, опавшими ветвями под ногами Джои. Он больше не бежал, он пробирался вглубь, ища в каждом шорохе присутствие Венздея. А тот, словно почувствовав, рассек давящую тишину отчаянным воплем. Совсем близко. Сердце Джордисона рухнуло, останавливаясь и резко разгоняясь обратно настолько, что ни один тахометр в мире не смог бы измерить эти обороты. Он и сам бы не смог. Смерив тьму решительным взглядом, Джои сделал шаг навстречу ей.       — Эй, чувак, какого хрена? — вырвалось само собой, стоило ему только увидеть Венздея, лежащего под искривленным толстым стволом дерева, — ты жив вообще? — голос предательски дрогнул. Тяжелое осознание якорем перевалилось через борт мыслей Джордисона, медленно утягивая за собой на дно – это он довел друга до такого состояния. Это из-за него, из-за его идиотских поступков, из-за его страхов и нерешительности Венздей сорвался. Он своими руками принес его в этот неживой лес и выбросил под самым страшным деревом, обрекая на верную гибель. Только зачем вернулся на место преступления? Убедиться, что жертва полностью морально уничтожена, что ей остаются считанные часы? По-садистски посмаковать свою победу? Или посмотреть, наконец, правде в глаза?       — Джо, ты меня слышишь? — Джои опустился на колени, ощутив, как через ткань джинс его колени обвила стылая влага. Положив руку на спину друга, он медленно провел по ней снизу-вверх, улавливая его дрожь. Венздей молчал. Джои же молчать больше не мог.       — Джо, прости меня, — он вздохнул, отводя потемневшие от расширенных зрачков глаза в сторону и только сейчас отмечая, что корни деревьев здесь торчали прямо на поверхности, в самом деле напоминая рассыпанные кости, — я не должен был исчезать. Но я это сделал. А знаешь, почему? Да потому что я не привык к близости, понимаешь? Для меня это все – угроза, постоянная тревога о том, что мне всадят очередной нож в спину, что я сам расслаблюсь и потеряю хватку. Перестану быть собой. Я испугался, Джо, испугался, как только понял, что ты стал значить для меня чуть ли не больше, чем я сам для себя, — лежащие на спине Венздея руки ощутили его участившееся дыхание. Хотелось верить, что он слушает, — я ушел, чтобы не ушел ты, глупо, да? Придумал идиотскую причину для обиды, внушил ее себе и дулся, упиваясь этим самообманом. Вот только все равно не получилось, как видишь. Не получилось забыть тебя, не получилось залатать дыру в пробитой стене...       Венздей слабо шевельнулся, неуверенно двинувшись навстречу источнику исповеди.       — Джо! — Джои обвил очнувшегося друга руками и подтянул повыше, устраивая его у себя на груди. Оперевшись спиной о широкий ствол дерева, он крепче прижал Венздея, обнимая двумя руками, словно пытаясь укрыть от сгущающейся над ними тьмы.       — Надо же, — тихо откликнулся Венздей, в его голосе звучал неподдельный интерес, разбавленный нотками боли и напускного равнодушия, — и чем я заслужил такую искренность?       — Джо, пожалуйста, — заполнив легкие влажным воздухом, Джои тяжело выдохнул, — ты имеешь полное право на меня злиться, я заслужил. И растение то дурацкое тоже заслужил, жаль, что не попало. Прости, это нервное, — он прикусил губу, запрещая себе свести серьезный разговор к шутке – это еще один способ защиты. Глупый и совершенно не помогающий, как правило, — мне тяжело об этом говорить, я сейчас через себя переступаю, понимаешь? Мне правда очень тошно от себя и своих поступков, я... был неправ. Я не должен был принимать решение за двоих, причинять тебе боль, я...             — Хватит, — уже смелее отрезал Венздей, будто пытаясь повторить подвиг Джордисона по обрыванию чувств на корню. Только вот у него с выдержкой и самообманом не ладилось совершенно – заледеневшие пальцы, вопреки приказам мозга, отчаянно вцепились в замок сомкнутых на его груди ладоней, почти сразу же получая ответное прикосновение – Джои накрыл его руки своими.       — Сильно замерз? — он наклонился, прикасаясь щекой к открытой бледной шее Венздея.       — Не знаю, — не соврал, ненадолго замолкая в попытках собрать разбежавшиеся мысли в кучу, — Джои?       — М?       — Забери меня, — прозвучало почти как мольба, остро врезавшись в сердце и говорящему, и адресату.       Сердце Джои пропустило еще один удар, безошибочно считав в тоне друга то, чего он так боялся – прощение. Зажмурившись, он обессилено уронил голову, упираясь лбом в плечо Венздея и давясь подступившим к горлу комком. Какая там кувалда – он двумя простыми словами разнес стену не просто на рыжие кирпичные осколки, а сразу в труху, не оставляя ни единого шанса на восстановление. А Джои и не захотел бы восстанавливать – это он понял, как только на его голову легли длинные тонкие пальцы, зарываясь и прикасаясь, казалось, напрямую к тревожащим мыслям. Прикасались, выводя на коже головы витиеватые узоры, словно магические символы, рассеивающие заполонившую сознание тьму. Джои выдохнул, приподняв и повернув голову, чтобы заглянуть Венздею в глаза – сейчас он впервые не видел в них угрозу, не хотел отвернуться, не хотел сменить тему. Не хотел убегать. Замерев и, кажется, почти не дыша, он безотрывно изучал их тепло, больше не боясь обжечься.       — Иди сюда, — Венздей не выдержал первым. Скользнув ладонью с головы, он медленно провел ею по щеке Джои и, слегка притянув его ближе, осторожно приник к мягким, будто созданным для поцелуев, губам, тут же захлебываясь взаимностью. Привкус металла откинул их обоих в прошлое, словно и не было этих двух изматывающих лет взаимных пыток. В то прошлое, в котором они еще были друг у друга.       В то прошлое, которое прямо сейчас становилось настоящим.