От заката до рассвета

      Если бы кто-то хотя бы год назад спросил Андрея Петровича Ухватова о том, какому месту на этой земле принадлежит его сердце, он бы уклончиво ответил, что не знает, так как всерьёз не задумывался об этом. И вряд ли при этом покривил бы душой. Он, бесспорно, любил родной Петербург, и ему казалось, что город отвечал ему взаимностью. И, если вопрос о любимой локации подразумевал обязательный гипотетический туда переезд, то нет, никуда переезжать он бы не хотел. Но обычно редко кто называет родной город, в котором, даже самом удивительном и красивом, для коренного жителя всё уже стало будничным и примелькавшимся. Когда задаются такие вопросы, предполагается, что в качестве ответа будет названо место, в котором ты бывал, и которое тебя совершенно покорило, или же то, в котором всей душой ещё только мечтаешь побывать. У Андрея Петровича же такого попросту не было. Если бы кто-то всего год назад спросил об этом, то услышал бы именно такую выкладку, но год назад никто не интересовался подобными вещами, а сейчас…сейчас тоже никто не спрашивал, но он неожиданно узнал этот ответ сам для себя. Он впервые понял, как это – ощущать, что ты бы хотел навсегда остаться в каком-то месте, в этом месте, на берегу живописного студёного тёмно-лазурного озера, будто специально так уютно притаившегося в окружении могучих вековых карельских сосен, и никогда его не покидать. Но был один нюанс и к тому же весьма существенный. Ему бы хотелось остаться навсегда не просто в определённой локации, а вообще – в этом дне, проведённом здесь. И если вопрос с постоянным нахождением в заданной точке пространства ещё можно было бы как-то, хоть и не без сопутствующих проблем, решить, то зафиксироваться в одной точке времени явно было делом невыполнимым. Но к чему размышлять на такие сложные темы? Этот день ведь ещё даже не закончился. Вот она, эта временнáя точка, пока что можно безо всяких условностей насладиться ею сполна и даже постараться продлить её до состояния небольшого отрезка. Ухватов усмехнулся сам себе, поняв, что без рефлексии всё равно не получается и перевёл взгляд со стоявших на низком столике запотевших недопитых бокалов с вином на мангал, проследив стремительный взлёт искр от догорающих углей, поднятых внезапным резким порывом свежего вечернего ветра, и склонил голову чуть вбок, мягко прижимаясь щекой к Жениной макушке, удобно устроившейся на его плече. Женя курил, полулёжа спиной на его груди, и тоже наблюдал за полётом искр. В очередной раз, когда он собирался опустить руку с сигаретой, Андрей перехватил её за запястье и поднёс к своим губам, затягиваясь прямо из Жениных пальцев. Правда, сразу же закашлялся. – Фу, ну и гадость. – Не-не-не, – засмеялся Комаров, возвращая сигарету, и затянулся сам. – В семье курить должен кто-то один, иначе весь бюджет на сигареты уйдёт. Ты цены на них видел? – Видел, я же тебе их покупаю периодически. И у меня ощущение, что мы уже практически на грани разорения. Но ты прав, наверное, курение – это единственное, что я не хочу делать вместе с тобой, – заключил Андрей, вдыхая запах его волос, и снова обнял рукой поперёк груди. – Эй, ты же мне всего пару часов назад клялся, что «в горе и в радости»! – притворно возмутился Женя. – Про умышленное и преднамеренное нанесение вреда собственному здоровью посредством употребления никотина там не было ни слова, не пытайся найти лазейку и создать прецедент. – Наградил же Бог мужем-юристом, а! – ворчливо-восхищённо пробормотал Комаров. – Твой Шибанов сказал бы, что напротив – наказал. И я тебе пока ещё не муж, ты можешь передумать в любой момент. – Шибанов не мой – это раз, он может говорить всё, что ему вздумается – это два, – Женин голос звучал строго, как у преподавателя на лекции. – Тобой меня наградили, пусть я даже не знаю, за что именно, но оспаривать это не позволю никому. Поэтому, я никогда не передумаю – это три. – Совсем никогда? Даже, если я убью кого-нибудь? – Кого? – фыркнул Комаров. – Не знаю, мало ли, – делано задумался Андрей. – Того же Шибанова, например. Он точно доведёт меня однажды. – Ты мне обещал, что на сто пятую не пойдёшь. – Может наступить состояние аффекта. – Ну это сто седьмая, до трёх лет всего. А там, может, учтут все твои заслуги и смягчающие обстоятельства, вроде систематических издевательств или постоянных оскорблений со стороны самого потерпевшего, и ещё меньше дадут. Я дождусь, буду тебе в тюрьму апельсины носить, – заверил Женя. – Апельсины? – Ухватов рассмеялся. – То есть, пытки в ФСИН – не байки? – Проверять не советую. Ты подумай, я тебя предупредил, если что. Но ты не станешь никого убивать, это ясно, так что и своё решение менять поводов у меня не предвидится. А твою сепарацию от меня в вопросе нанесения вреда собственному здоровью посредством употребления никотина я тебе, так и быть, с удовольствием прощу. Комаров улыбнулся, потянулся вперёд, чтобы выбросить бычок в пепельницу, и снова улёгся затылком ему на плечо, запрокидывая голову и легко касаясь губами линии его нижней челюсти. – Здорово тут, да? Надо почаще выбираться. Природа, тишина, никакого шума с улицы, никаких соседей на голове. И ужин на огне, – размечтался вдруг он. – В принципе, – Ухватов задумчиво провёл раскрытой ладонью по его щеке, лбу, пропустил сквозь пальцы его волосы. – Можем дом купить, не здесь, конечно, поближе к нашим конторам, а то на работу не намотаемся и на бензине точно обанкротимся, и готовь себе на огне хоть каждый день. – Смешно, – Женя хмыкнул ему в шею. – Я себе это представляю. – Ну вот и представляй дальше, чем лучше представишь, тем меньше мороки нам потом с отделкой будет. Я не шучу, если что. Комаров сел ровно, упираясь одной рукой в сиденье плетёного садового дивана, и изумлённо посмотрел на него. – Ты серьёзно? Прям дом? Прям настоящий? Наш? – Абсолютно серьёзно. Прям наш настоящий, – тепло улыбнулся ему Андрей. – Почему бы и нет? У меня там после раздела имущества нормально так осталось, или посмотрим, может, добавить надо будет, смотря, что нам понравится и в каком районе. Давай только с более первоочередными делами разберёмся, а потом подумаем, хорошо? – Нет, – Женя напряжённо свёл брови. – Если брать, то надо до регистрации. – Почему именно до? – Андрея такая поспешность немало удивила. – Ты куда-то торопишься? – Ну, чтобы это потом... – Комаров слегка замялся. – Чтобы это потом не было совместно нажитым. – Же-ень, – у Ухватова даже сердце зашлось, захлебнувшись этой бескорыстной умильной заботой и трогательной пронзительной неосознанностью собственной значимости. – В этом же и вся суть, в совместности. Мне одному, без тебя, просто дом не нужен. Я хочу именно наш общий с тобой. Он притянул его к себе, укладывая обратно на своё плечо, и поцеловал, чувствуя, что, кажется, глазам снова стало горячо и мокро. Женя потом так и остался лежать, задрав голову и глядя наверх, где над ними на фоне чернично-розоватого неба качались вековые сосны и пролетали редкие припозднившиеся на ночлег птицы. Они оба молчали, но Ухватов знал, что сейчас они вместе смотрят на одно и то же, и думают тоже об одном – о том, каким же этот день был переломным, о том, сколько всего они прошли, чтобы он наступил, о том, как же хорошо им вместе в этом конкретном моменте, и вообще – в этой жизни. В их совместной жизни. Андрей на ощупь, не отводя взгляда от неба, нашёл Женину руку, медленно поглаживая большим пальцем кольцо. – Я сейчас, наверное, повторюсь, но… – начал он. – И я тоже тебя очень люблю, – ответил Комаров, не дождавшись окончания заявленной мысли. Ухватов счастливо улыбнулся, точно понимая теперь, что они действительно думали об одном всё это время, и речь не только про сегодня, перестал разглядывать первые появившиеся на небе, ещё блеклые, звёзды, чуть откинул назад голову, чтобы уткнувшемуся лицом в его шею Жене было удобнее, и расслабленно закрыл глаза. От первого разговора до этого дня, от этого дня и дальше. Отныне и на всю жизнь – только вместе.