После будней

Ещё годов, наверное, с пятидесятых у Матвея была дача за городом. Вокруг лес и тишина, а внутри всё постепенно обновлялось, чтобы соответствовать времени. В очередной раз именно сюда они и приехали своей небольшой условной семьёй. — И запомни, Коленька, никакой работы. — Улыбчиво наставлял Тумов. — Мы приехали отдыхать. Коле идея не понравилась. — А напиться до беспамятства от внутреннего бессилия можно? — Обречённо с заднего сидения спросил Максим. — Тоже нельзя. Мы везём немного алкоголя, чтобы расслабиться, а не уйти в запой. Иртышский застонал разочарованно. Томск припарковался около ворот, но не давал команды выходить из машины, выполняя довольно долгий ритуал по загону транспортного средства в гараж. Уже после полной остановки он радостно приказал: — Несём вещи в дом! Переполненный счастьем он выглядел довольно контрастно на фоне двух очень недовольных членов семьи. — Матвей, у нас действительно была необходимость ехать сюда? — Еле-еле Омск поднял пакет с бутылками. На большее его не хватило. — Ну конечно, — бодрячком подхватывая мясо и угли, ответил он. — На прошлой неделе мы копали картошку, так что на этой можно отдохнуть. Коля просто прошёл мимо, сразу поднимаясь на второй этаж в комнату, когда-то давно признанную его собственной. — О, Максюш, прихвати фрукты ещё. Максим посмотрел так, словно его попросили спасти человечество. *** Уже через полчаса ни жив ни мёртв Иртышский сидел у только-только разгоревшегося мангала. От сильного жара углей ему было плохо, от поддувающего в спину прохладного осеннего ветра ещё хуже. Вот дёрнул же чёрт отказаться от нарезки фруктов и овощей. Откосить, как это сделал Коля, не вышло. И вот, сквозь мирное потрескивание, и отдалённый стук ножа, и шум воды с открытого окна в кухне раздался гудок другой машины. Вместо радости предстоящей встречи Омск напрягся. Цока каблуков не последовало. Максим резко вспомнил, что это не зал для совещаний, здесь можно появиться и без особого официоза. Тихо и мирно из-за угла появилась Татьяна. В непривычных для себя джинсах и простенькой белой футболке она словно была кем-то незнакомым. На фоне статной Турской он всегда выглядел тускло. Она была идеальна и требовала от других того же. Иртышский до сих пор помнил, как в далёком 44-ом, когда Тюменская область только образовалась, он бросил всё, чтобы поглядеть на коллегу. Тогда Тюмень, что удивительно, не выглядела такой же тощей, как он сам, и в целом словно для неё не было войны и работы, только время для себя. С тех пор много воды утекло, но общая ситуация не поменялась. Своей комплекции Омск не особо смущался, его скорее напрягала разница в авторитете и идеальность Турской. Татьяна, придерживая свою чёрную кофту, незаметно подошла, пугая Максима. — Добрый день, Максим. Как твои дела? — Она положила ладонь на плечо, обозначая своё присутствие. Вздрогнув от прикосновения, Иртышский обернулся. Скорее всего, испуг был заметен для Тюмени. — Н-нормально. — Уверен? Ты бледный. — Бесстрастно продолжила она. — Это из-за перепада температур. — Стыд нарастал. Татьяна кивнула в знак доверия. — Ты не видел Матвея? Однако не успел Омск ответить, как из дома вышел, вытирая руки полотенцем, Томск. — Ах, Танечка, ты всё же приехала! Проходи, положи свои вещи, где хочешь. — Весьма по-джентельменски Тумов забрал кофту и, придерживая по старой традиции девушку за локоть, повёл в дом. Максима не покидало чувство, что он вновь облапошился, даже помощь свою предложить не смог. По сравнению с ним Матвей был идеален. Он словно был создан для Турской, а она — для него. Несмотря на то, что с Тюменью никто из них никогда не встречался, она словно была недостающим элементом пазла для галантного Тумова. Отвратное чувство. Максим отвернулся к мангалу, методично помешивая угли, чтобы отвлечься. *** Стол был накрыт. В углу комнаты стоял старый коньяк, привезённый Турской. Коля спустился, помогал с сервировкой, а теперь сидел, разбирая какие-то бумаги, которые он взял с собой. Матвей много раз попросил его убрать документы и отдохнуть телом и душой за трапезой, но как и всякий трудоголик, Сибиряков его проигнорировал. Татьяна доставила на стол тарелку с шашлыком и села. Следом за ней сел и Матвей. Выглядывая из-за угла, словно нашкодивший кот, Иртышский никак не мог заставить себя сесть с ними. Заприметив две проблемы, Томск собрался решить их одновременно. — Коленька, милый, сходи за Максимом, а то он что-то не приходит. Раздражённо вздохнув, Новосибирск откинул бумаги на стул и пошёл на поиски, нашёптывая расчёты под нос. — Максим? — Заметив трясущейся от тревоги Омск, он выгнул бровь и наклонил голову. Все мысли о том, что надо бы, наверное, поинтересоваться, что случилось, выветрились из его головы так же быстро, как и оказались там; он тряхнул своей чёлкой и буднично продолжил. — Ты есть идёшь? Иртышский кивнул, сглотнув вязкую от страха слюну. Выбора уже не было, на попятную встать нельзя. Два раза вдохнув и один выдохнув, он всё же набрался смелости и пошёл за Сибиряковым в гостиную. — Ох, Таня, брось! У нас всё хорошо. Не без приключений, конечно, но всё в порядке. Турская вела себя необычно расслабленно и даже умудрялась шутить. — Мотька, верю. — Несколько саркастично сказала она, всё так же улыбаясь, показывая, что это просто шутка. — А на работе как? Максим тихонько занял своё место и съёжился, силясь исчезнуть. Коля напротив продолжил изучать бумажки. Омску бы, честно, общения с кем-нибудь кроме своего партнёра, сына и язвительных коллег, но он просто не мог заговорить с Татьяной. Они были соседями, он знал нескольких её братьев и сестёр, а также детей, однако со всех встреч уже давно трусливо бежал. Ему не хотелось видеть, как кто-то цветёт и пахнет, пока он загнивает и воняет. Раньше, помнится, он тоже был красавец. В прошлом веке он уже общался со многими, но потом, годах в восьмидесятых, здоровье резко подкосилось, и все контакты пришлось оборвать. — Максим, ты чего молчишь? — Из неприятных мыслей его очень резко вырвала Тюмень. — Расскажи, как дела идут. С миллионом жителей и нефтеперерабатывающим заводом скучно быть не может. По телу вновь прошлась липким комом тревога, и оно вмиг ослабело. — Модернизация… идёт. — Турская смотрела с любопытством. — Завода в смысле. Дрожащий голос надломился, и Максим замолчал. — Так это же чудесно! Надо уточнить про поставки нефти в твой регион. — На телефон ей позвонили, и мелодия звучала успокаивающе на момент. — Простите, это срочно. Она вмиг посерьёзнела и отошла ответить на звонок. Иртышский выдохнул, особо паники не убавилось. Профессионализм Турской почти ущемлял его, и он в очередной раз убедился, что жизнь его не любит, а люди вокруг презирают. На его тощее бедро опустилась рука. — С тобой всё хорошо? Ты бледнее, чем обычно. — Матвей выглядел обеспокоенным. — Да… — Омск пособирал слюну во рту, чтобы смочить напрочь пересохшее горло. Он прокашлялся. — Да, всё нормально. Тумов прищурился, словно не веря, однако просто похлопал по коленке и лучезарно улыбнулся, повернувшись к вошедшей Тане. — Такие вопросы, как мне кажется, должны решаться без моего вмешательства. — Она раздражённо потёрла переносицу. — Да, до свидания. — Звонок завершился. Она добрела до своего стула и вздохнула, как только села. — Смертные иногда такие несамостоятельные. — Ага, все отчёты на меня скидывают, хотя с большей частью из них разобрались бы и сами, — подал голос Коля из-за своих бумажек. — Ох, да, Татьяна Васильевна, можете мне тут немного помочь? Тут новая формулировка, ввели недавно, я ещё не разобрался, а тут как раз импорт с вашего севера. — Да, конечно. — И она принялась читать все эти бумажки. В этот момент даже Матвей казался каким-то причастным, спрашивая, не нужна ли помощь ещё с чем-нибудь, и один только Максим сидел, осознавая свою бесполезность. Он-то в бумажках не особо смыслил. *** К ночи даже непьющие Коля с Матвеем оказались раскрепощены достаточно, чтобы болтать уже на откровенно заумные темы без применения терминологии. Жаркий спор завязался вокруг торфяников и пожарных служб. Как очень старые города, Тюмень и Томск, понятное дело, имели на это куда более углублённые точки зрения. Совсем ещё молодой Новосибирск никак не отставал, предлагая всё новые идеи и активно критикуя действующее лесное законодательство. Омск пытался вклинить несколько своих слов, но среди трёх очень начитанных городов с лёгким налётом ораторского искусства он мерк, а прокуренный голос тонул среди шумных речей. Одна лишь радость — он мог неконтролируемо пить. А пил он всё подряд: водку, шампанское, вино, отысканное в подвале дачи, и даже привезённый коньяк. Опьянение наступало отвратительно быстро, и Максим старательно делал вид, что он ещё хоть сколько-нибудь трезв, когда Матвей на него смотрел. Наконец, Татьяна совершенно увлеклась молодой сибирской столицей, попросив показать ей новые проекты для города и планы на Академгородок. Вдвоём они поднялись наверх, а по дороге слышно было только Колю, так воодушевлённо рассказывающего про свою работу, что более вдохновлённого человека в этот миг на земле просто не было. Так они с Тумовым остались наедине. — Максим, ты сам не свой. — Сразу с козырей пошёл он. — Что случилось? Затуманенный разум ничего адекватного, конечно, не смог выдать. — Ой, Мотя, отъебись, а. И без тебя тошно. Глаза Томска расширились от удивления. Даже в те времена, когда… В общем, что бы ни происходило, так грубо Максим никогда ему не отвечал. Сначала Матвей решил пойти обычным путём: — Не злись зазря. Точно ничего тебя не беспокоит? Иртышский разозлился. — Отстань! Отстань, отстань, отстань! — Он швырнул стакан в порыве гнева, и тот разлетелся на много маленьких осколков, оставив влажный след на старых обоях. — Вот где ты был, когда мне нужна была помощь?! — Голос охрип почти сразу. — Вот пока тебе не сказать чего-то, что заденет твои честь и достоинство, тебе плевать на меня! — Нет, что ты, я же очень о тебе волнуюсь… — И именно потому, что ты волновался, болтал с Таней и послал за мной Колю..! — От крика заболело горло, и Омск, урывками вдыхая, закашлялся. В доме тишина стояла почти гробовая. Агрессия Максима заполняла Матвея постепенно, но он решил не дожидаться, когда всё станет совсем плохо, а действовать. Своим самым жутким взглядом, что только был у него в арсенале, он приковал Иртышского к заляпанной стене, заставив сменить злость на страх. Тут же Омск пробило забытой в море алкоголя тревожностью. — Моть? — Тебе не стыдно? — В глазах собеседника застыл немой вопрос «за что?» — Как у тебя только совести хватило накричать на члена своей семьи? Холодный тон злого Тумова совершенно обескуражил Максима. В горле встал ком, щёки вспыхнули от стыда и смущения, и он почувствовал, как потихоньку собирается знакомое напряжение внизу. Едва слышно он ответил: — Стыдно… Томск немного подобрел, подмечая, что метод работает. — За что? — От властного тона и алкоголя Иртышский поплыл. Он сполз по стене к самому полу и часто задышал. — За то… что накричал на тебя. — Возбуждение свалилось как снег на голову, а может, стало заметным только когда горячее тело соприкоснулось с холодной поверхностью линолеума. — Хорошо, что ты признаёшь свои ошибки, милый. — От приятного тона Тумова резко потянуло низ живота, и напала нежность. Омск не сдержался, прильнул к ноге, скрытой в старых брюках, и потёрся щекой о фабричную ткань. Он выглядел, как покорный пёс, и пьяные глаза лишь дополняли это зрелище. Нежность переменилась на желание прощения, и дрожащей от волнения рукой Иртышский потянулся к чужой ширинке, поглаживая половой орган сквозь плотную ткань. Боже, что же он делает. Член охотно отзывался, и Максим расстегнул молнию и пуговицу, спустил трусы и явил для себя в первую очередь сочную головку. Слюна так и потекла, а вместе с ней и тревожность вышла на новый уровень. Подключилась лёгкая тошнота, и, зная, как грубо они обычно занимаются оральным сексом, он отложил эту идею. Стыдно было теперь и за то, что не сможет сейчас как следует доставить удовольствие. Хотя Матвея, кажется, это ни капли не заботило: он наблюдал и не мешал, лишь касался невесомо подушечками пальцев корней светлых волос. Алкоголь выветривался медленно и неприятно. Приятная звенящая пустота в голове тягуче перетекала в боль и тёмные мысли. Но это происходило до той степени неторопливо, что Максим не смог бы заметить это, пока пальцами осторожно собирал выделившуюся смазку и пачкал в ней головку. Матвей упёрся ладонями в стену, по обе стороны от высыхающего пятна, чтобы в случае чего не потерять равновесие. Он, конечно, относился к столу трезвенников, но в момент, когда любимый так смущённо и пристыжено смотрел на его член, словно видел впервые, Тумов боялся упасть. Спустив до лодыжек чужие брюки вместе с трусами, Омск вновь восхитился органом своего почти мужа: средней длины и толще обычного. Да, подобное входило в него просто великолепно, словно было создано специально для этого… От одной только мысли о том, как прекрасно почувствовать заполненность во рту или в заднице, Иртышский едва не кончил. Срам ему, просто срам. Но он ухватился рукой за ствол, начиная медленно водить вверх и вниз, хотя с его ракурса больше было похоже на влево-вправо. Обилие предэякулята он размазал, чтобы лучше скользило, но его было настолько много, что он стекал с яиц на пол или оставался тёмными пятнами на пошарпанных спортивках. Максим поднял тяжёлые веки на лицо Матвея и заметил, как внимательно его изучали, думая, что он сделает в следующий момент. Волнение тут же взлетело до небес. Когда за тобой наблюдают, то становится трудно что-то выполнять. Так и вышло: в следующий же момент рука соскользнула к всеобъемлющему ужасу Иртышского. — Ничего страшного. Продолжай. От того, что фраза была словно разделённой, а не целой, Омск испугался, что сделал что-то не так. Лицо совсем разгорелось. Чтобы как-то компенсировать свою ошибку, Максим стал двигать ладонью очень быстро, увеличивая нажим. Сверху он слышал только рваные вздохи. Собственное возбуждение стояло камнем, начинало болеть, но ему казалось, что если сейчас он решится ублажить ещё и себя, то никакого одобрения от Матвея в жизни больше не получит. Когда рука уже заболела, Омск почувствовал пульсацию, а затем взглянул на Томск, не прекращая движений. На лице его как будто бы были написаны вселенские страдания, но розовые щёки и приоткрытый рот отводили от этой мысли. Когда блестящие от похоти медовые глаза встретились с его болотными, Максим оробел, возвращаясь к своему занятию, однако едва он повернулся, как в его лицо стрельнуло потоком горячей спермы. По губам скатилось несколько солоноватых капель, попадая на кончик языка, и от стыда за свой внешний вид Иртышский позорно кончил в штаны. После мощного оргазма, пока они оба пытались отдышаться, Омск больше не смог держать себя в сознании и отключился. *** Утром Матвей пришёл на кухню довольно поздно. За столом уже сидела не так давно проснувшаяся Таня в чёрной шёлковой ночнушке и болтала с Колей, пока Сибиряков убирал осколки стекла. — Доброе утро. — Поздоровался Томск, остальные ему просто кивнули. Встав к шкафчикам, Тумов начал искать чай. — Матвей? — Услышав в ответ «ась?» Новосибирск продолжил. — Сделай мне кофе. — Конечно, милый мой. — О, и мне тогда. — Отозвалась Турская. — Без проблем, Тань. Дальше на кухне повисла неловкая и очень неприятная тишина. Когда Матвей сделал своим коллегам кофе, а себе чай, то поставил их на стол и сел со всеми вместе. Кофе оказался слегка горячим, поэтому Тюмень отставила его остужаться, решив задать самый важный вопрос: — Что у вас вчера произошло? Томск почти поперхнулся чаем. Сглотнув, он ответил: — Немного повздорили, нестрашно. У Максима бывают такие… периоды. — Периоды? — Скептично подняла бровь Таня. — Когда он истошно кричит и просит отстать? А потом резко становится тихо, и через какое-то время ты просишь нас помочь унести его пьяного на второй этаж? — Это просто он так перекладывает ответственность за свои загоны на других. — Поглощая кофе из своей огромной кружки, отозвался Сибиряков. — Напьётся, покричит, а потом ходит как зомби и всех вокруг шугается. — А, поняла. А вы его к психотерапевту записать не пробовали? — Ему он доверяет ещё меньше, чем нам. — Снова ответил Коля. — Пусть он лучше научится вовремя это хотя бы Матвею выговаривать, а потом уже можно будет и про терапию поговорить. Сверху Максим грохнулся с кровати и быстрым шагом куда-то пошёл. Как они догадались — блевать в ванную. Тумов отставил кружку с недопитым чаем в сторону. — Нужно его проверить. — И полез в шкаф за таблетками, а после налил в стакан воды. — Я скоро вернусь. На выходе с кухни его за руку поймала Тюмень. — Матвей. — Он обернулся, хотя по лицу было видно, что он хотел поскорее увидеть Максима. — Можешь не торопиться. Главное убедись, что он в порядке. Томск кивнул и поднялся по лестнице под тяжёлый вздох Турской и последующую монотонную речь Сибирякова. На втором этаже Тумов аккуратно надавил на приоткрытую дверь, и она открылась, являя небольшую, тёмную от задёрнутых штор, комнату. Одеяло валялось на полу, подушка лежала криво, а простынь съехала. Он прошёл внутрь и сел на стул, ожидая возлюбленного. Через несколько минут, дёргая на себе волосы и скуля от боли, вошёл Максим. Сонные его глаза со страхом распахнулись, когда он увидел Матвея, и он уже начал удирать, но Томск взял его за руку, и в этот момент Иртышский понял: он попал. Вместе они сели на только остывшую кровать, и Тумов помог любимому выпить таблетку. Через полчаса примерно должно было стать полегче. — Милый, скажи мне, что всё-таки с тобой вчера случилось? Омск потупил голову, после чего ответил довольно буднично: — Ничего. Матвей вздохнул. Неужели снова нужно вытягивать это клешнями? — Если ничего не происходит, то ты не напиваешься и не кричишь. Я видел, что тебя что-то тревожило, но никак не мог понять, что. Максим поджал губы. Говорить он не хотел. — Скажи, дорогой. Я не стану упрекать тебя, ты же знаешь. Быстро бегая глазами по комнате, Иртышский размышлял, как лучше поступить. Наконец он сдался. — Я… я просто… — Он обречённо посмотрел на Томск, но тот лишь погладил по плечу, в знак того, что он слушает и понимает. — Я видел, как ты болтаешь с Таней и чувствовал себя… лишним. — Ты просто приревновал, ничего страшного. — Матвей хихикнул, словно это и вправду не было чем-то серьёзным. — Если тебе интересно, то мы с Таней никогда не были заинтересованы друг в друге. — Я знаю… дело не только в этом. В «этом» было куда больше проблемы, чем в банальной ревности. «Это», вероятнее всего, копилось годами, и теперь выплеснулось, потому что дальше копить уже просто некуда было. Томск обнял его, поддерживая, напоминая, что он рядом, чтобы помочь. — Я просто… чувствую себя каким-то ущербным на фоне тебя и Тани. Вы умные и красивые, и Коля наш такой же, один я нескладный и глупый, с отчётами даже самому себе помочь не могу. — Он помолчал, набирая воздуха в лёгкие. — Я просто обуза, а не часть семьи. Тумов слушал и внимал. Он даже и не думал, что депрессивное состояние может настолько углубиться. Для Максима разговор определённо давался тяжело. Когда до Матвея дошло, что Омск закончил свою речь, он наконец ответил: — Максюш, вне зависимости от чего угодно ты член семьи, и мы тебя любим. Я понимаю, что Коля, допустим, не демонстрирует это, да и я скуп на эмоции, но мы любим тебя. — Он помолчал, смотря в неверящие глаза Иртышского. — И твоё тело очень красивое, мне нравится на тебя смотреть. А ещё ты очень начитанный, и у тебя дома всё ещё есть кусочек старой библиотеки. Максим смутился. В горле снова стоял ком, в груди тревога, а из глаз вот-вот должны были брызнуть слёзы. Он укусил себя за внутреннюю сторону щеки и впился короткими ногтями в руку. Смотря на всё это, сердце Томска сжалось, и он обнял любимого. Омск не выдержал — разревелся. Он всхлипывал громко, выл, хватался слабыми руками за пижамную футболку Матвея. Ему приятно было знать, что он не так плох, как сам думал, и греться в объятиях первого человека, который его действительно понял. Он был благодарен миру за то, что у него есть Матвей. *** — Как думаешь, у них всё порядке? — Болтая остатками кофе на дне кружки, интересовалась Татьяна. Коля отложил бумаги и прислушался. — Ага, всё нормально. — Сибиряков как-то сразу потеплел в улыбке и вернулся к бумагам. — Зная, через что они оба прошли, я рада, что они нашли друг друга. — Новосибирск удивлённо на неё взглянул. — Когда-нибудь потом я расскажу тебе. Занимайся пока своими бумажками. И Турская, поставив кружку в раковину, поднялась наверх.