«Но всему предшествует печаль и Тьмы партеногенез в её божественном начале Ледяная колыбель — это кров Для рождённого из проклятой утробы Без души Дитя Ветров» pyrokinesis «Богиня гроз»
Небо ясное, озаряется ласковыми лучами Гелиоса. Тучных облаков почти не видать, изредка выползают по утрам, также быстро расползаются к полудню, когда жара становится невыносимой. Пустеют городские улицы, поля, все прячутся по глинобитным домикам, хорошо сохраняющие прохладу, находят укрытие в тенях густых зарослей, или собираются у фонтанов. День за днём цветут поля, зреют плоды, первые сборы уже были принесены на алтари олимпийцев. На земле путников покрывает веселящийся Гермес, принимая их дары у своих святилищ. Почувствовать его благословение можно было запросто: если вокруг витает противный ужасно приторный запах финиковой воды, или самих фиников, значит почтил своим присутствием. На морях же благоволит смертным Нерей со своими прекрасными добрейшими дочерями. Игривые братья-ветра им помощники, любят дуновениями и ласками пускать рябь по водной глади. Порой морские богини выныривают, усаживаются на скалы, гребнем расчёсывают длинные волосы друг другу. Проплывают мимо рыбацкие лодки, галеры одинокие, или торговые, выстраиваемые в целый караван, мужчины опасливо подходят, диву даются. А они им заливисто смеются, руки светлые вскидывают и машут приветливо. Не спутать их с коварными сиренами, песни манящие не поют, на корабли не запрыгивают. Среди морских дочерей, краше всех Фетида. Волос её каким угодно тёмным цветом лился, в глазах сама водная гладь сверкала, точно солнцем тронуто. Кожа её столь белая, что от мрамора, вычищенного не отличить. Губы будто лентой алой украшены. Всё она песни поёт, с обитателями морскими играется и на камне любит полежать, тело молодое погреть. Услада для глаз всех смертных и бессмертных. Только с красотой этой и характер жуть какой непростой. Вот её можно было и спутать с сиреной, разве что вместо крыльев хвост отращивала, моряков в воду утаскивала, но не топила никогда, так, всего лишь пугала. Но больше всего любилось ей отдыхать в одном гроте. Там, скрытая от чужих глаз, могла и отдохнуть. Особенно в знойные дни, когда под толщей воды полным-полно других обитателей, а хочется побыть наедине, она заплывала сюда. Отсюда открывался вид на высокий белоснежный дворец морской Фтии. На солнце он походил на ненастоящий, будто украшенный мелкими-мелкими жемчужинками. Здесь же, в тишине и под тихий плеск воды, любила из того же жемчуга ткать украшения, вплетать в них маленькие ракушки, которых на поверхности не увидишь. - Что ты здесь всё время одна, дщерь моя? – устало, хрипло обращается Нерей к Фетиде, неспешно заходя в грот. – Ежели беда какая случится? Мне досюда плыть и плыть. Фетида, до этого развалившись на песчаном берегу грота, быстренько подскакивает. Отдыхала, запрятавшись от жаркого Гелиоса. Дотянуться бы до него, ухватить за крепкие плечи и стащить с колесницы прямиком в тёплое море. Остыл бы хоть немного. - Какая беда, отец мой многомудрый? – игриво склоняет голову набок, вокруг Нерея принимается крутиться, голову задирает, сияет вся. Нравится ей это место. Милее дома будет. – Нет такого дурака, который бы решил мне зло причинить. Нерей тяжело вздыхает, за дочерью всё пытается присмотреть, улыбается слабо, на посох крепкий опирается. - Знаю, но всё равно переживаю. Фетида тут же перед ним замирает, улыбается. - Не переживай. Мне также известно, что ты сумеешь меня защитить, - руками тонкими обвивает отцовскую шею, виснет на ней. Нерей крепко дочурку обнимает, по спине гладит. Не в том он почтенном возрасте, уже более молодым богам место уступает, сам всё реже подношений получает. Минует ещё немногим десять циклов, когда окончательно забудется и обратится лишь в подводное течение. Хотелось бы ему до этого момента дочерей своих пристроить, чтобы защиту сильную имели, опору крепкую. - Постараюсь, знаешь же, как берегу вас, - улыбается, отстраняясь. А девушка вновь под руку куда-то юркает, вокруг оббегает и на песок усаживается. Продолжает перебирать жемчуга, уже будто не обращая внимание на отца. – Но, не недооценивай смертных, Фетида. Порой они бывают опаснее стихийных бедствий. - Они и есть эти бедствия, отец. Но смотря на них, вижу лишь рыбам равных, что в уму, что в быту, - улыбается самонадеянно. Длинные тёмные волосы спадают на бледное лицо, а из-под них блестят синие глазища подёрнутые хищным блеском. – Да наглости не хватит, невесту Зевса обидеть. Нерей проходит к крупному камню, присаживается рядом и опять тяжело вздыхает. Печаль и сомнения наперебой тронули старческое лицо, болезненной тревогой в груди оседая. Меньше всего ему хотелось такого женишка любимой дочери. Не бывает всё так просто, никогда. Если же Гера приревнует, так страдать и Фетиде, и детям её. - Уж хотел бы, чтобы эта участь тебя избежала, - тихо отзывается Нерей, наблюдая как дочь перед глазами начинает мельтешит: влево, вправо, в воду бросится, занырнёт и обратно вынырнет с новыми ракушками. Блестят глазища светлые, улыбка краше всех улыбок будет. - Участь быть невестой Великого Горгона и породить от него дитя, новое божество, что отца своего превзойдет во всём? – с усмешкой вопрошает, словно, не видя в том беду, морское украшение на серебряной нити поправляет у себя на шее. Грустно вздыхает царь, склоняя седую голову и потряхивая ей. Смирению и скромности дочь его не обучена. На иных мог он прикрикнуть, а на неё взглянет и сердце замирает. - Страшусь не только я, дитя мое. Счастье это никому не принесёт, - Нерей знает о чём говорит. Он стар. Ужасно стар, даже для богов. Нерей родился вместе со всем живым, когда ещё олимпийцы не заняли свои места в золоченых залах Олимпа. Старец видел, как зарождалось море, как появлялись и погибали титаны. Видел восхождение трёх единокровных братьев. И совсем скоро ему предстоит кануть в небытие, вернуться к началу, к лону Великой Матери. Фетида не желает слушать отца по своей молодости, наивности. Её характер не уступает упрямству и мстительности Геры, только как бы Нерей не любил дочь, а всё же она не входит в состав олимпийцев, и, если между ними наверху нет мира, что уж говорить об их отношениях к тем, кто вне Олимпа. А ещё он беспокоится из-за смертных. Полюбилось же его дочери именно этот тусклый сырой грот, откуда под нужным углом открывается вид на величественный белоснежный дворец, расположенный на возвышенности и сверкающий в лучах Гелиоса: с утренней зарёй золотится, а на закате переливается розовой медью. И живущие смертные в приморской Фтии не внушают доверия. Как прекрасно всё с одного только вида, так страшно в своей сути. Большинство из них беженцы из других полисов: скитальцы, обнищавшие, убийцы, разбойники, озверевшие воины, но все ищущие раскаяния и свой новый дом. В итоге обретают его в рядах, воинствующих мирмидонян. А уж эти, необузданные вояки, на многое готово и плевать хотели на богов. Фтия. Её владения простираются на юго-востоке Фессалии. Славится своим спокойствием, несмотря на контингент, выгодным положением, рельефом и торговлей. Прежде основана была Эаком – отцом знаменитого Пелея. Из какой-то рыбацкой деревушки преобразилась в славный город. Нынче его сын правит этими землями. Мирмидоняне, те самые помилованные и прощенные, верно служат ему, да и представить лучше царя нельзя – к людям своим относится, как к семье: всегда выслушает, примет и рассудит, отличается милосердием, мудростью. Они же его верные слуги, граждане, бесстрашные воины, которые сравнимы со спартанскими. Низкорослые деревья, растущие в садах и на склонах гор, усыпаны плодами фиников, фиг и яблок. На витиеватых зелёных лозах, словно огромные бусины, нанизаны спелые ягоды винограда. Пасутся овцы и козы, сильные лошади топчутся по земле, отгоняя своими лохматыми хвостами назойливых мух. Основная деятельность всё же неизменна – рыболовство и сбор прочих морских даров. В порту полно кораблей, а у прибрежных домов всегда уйма лодок, сети сушатся. Торговля здесь также идёт славно. Нерею, Посейдону и Гермесу регулярно приносятся дары, святилищ их полно, видать потому всё ладится. Местные жители пусть и добрые, и отважные, и весёлые, а всё же чужаков не шибко жалуют. От того, только прибывшие могут почувствовать на себе множество взглядов и в общении встретиться с хорошо выстроенными стенами, непреклонными не перед чем. Но прибыв во второй и в третий раз, уже становишься добрым другом: с радостью на стол во дворе накроют, вина вместе разольют, расспрашивать станут, да ещё с собой подарков надают столько, что попробуй унеси. Чужих не любят, но друзей, как семью берегут. Меж этих толп людей, меж невысоких домиков несётся юный Евдор. Светлый хитон облепляет стройное, подтянутое, загорелое тело, тёмные волосы собраны в хвост кожаным жгутом. - Извините. Простите, - сын Гермеса легко взлетает по ступеням, мельтешит между прохожими, едва тех задевая. Какая-то старушка оборачивается, грозит сорванцу кулаком и сплёвывает на землю. Ух, молодёжь пошла! Евдор бросает взгляд через плечо, смеётся и дальше бежит, прямо к царю. Уже давно гостит у Пелея, тот охотно его принял и держит рядом, поручения доверяет различные. Иногда не шибко важные, но много ли нужно юноше с горячей кровью? Дворец, возведенный на возвышенности, сделан светлым мрамором, внутри всё украшено белыми и голубыми тканями, расставлены высокие вазы, на которых росписью запечатлены подвиги героев и богов. Залы просторные, коридоры прямые, заплутать тут и незрячий не сможет. Окна большие, балконы все устремлены на залив, распахнуты настежь двери, позволяющие гулять солёному ветру. Всё внутри дышит сдержанной роскошью. Служанки в светлых хитонах и гиматиях слоняются туда-сюда. Серьги звенят в ушах, волосы собраны в простые причёски, их звонкая трель разговора напоминает щебетание птиц. И к этому щебетанию прислушивались грозные мирмидоняне, те немногие, что снуют по дворцу и присматривают за его безопасностью. Главный зал, призванный служит для аудиенций, крупных пиров и сонмищ, огромен и занимает большую часть всего мраморного великолепия. В нем же восседает Пелей. Скучающий взор тёмных глаз обращен в сторону распахнутого окна, где солёный ветер мягко трепыхает полупрозрачную узорчатую ткань. Людей сегодня мало, дел было всего лишь до полудня. А как управился, так сам поддался приятному, не слишком жаркому дню и более ничем заниматься не пожелал. Мужчина уже в возрасте уже, но пока не в преклонном. В нём ещё дышит сила, отголоски бурной молодости, при этом сглаживая острые углы характера накопившейся мудростью, житейским опытом. Он устало потягивается, шею сильную разминает. В короткой, но густой тёмной бороде, виднеются первые серебристые признаки приближающейся старости. Всё у него есть, о чём только мечтать можно: власть, деньги, женщины, мнимое спокойствие – мнимое лишь по тому, что никто никогда покоя в Элладе не знает, всегда что-нибудь да приключится – война ли, походы ли, просто дедушка Зевс позабавиться решит. Воины Пелея - славные мирмидоняне, страха не знающие, верные ему, крови не требуют, напились уже в ранние годы, когда бесчинством занимались; Фтия процветает, не зависит ни от кого, но и помехи не создает; простой люд живёт и славно им всё. Одно только сердце Пелея тревожит, тут уж не поделать ничего. Нет, поделать можно, разумеется. Ведь сам уважением среди соседей пользуется, да и титул позволяет, но всё не то это. - Проско, нет больше никого? – у верного слуги спрашивает. - На сегодня всё, мой господин, - отвечает пожилой раб. На том и порешив, оставив свой венец и жезл, царь покидает зал. При его дворе много детей, те от военачальников, от друзей близких, людей придворных. Есть и брошенные, оставленные умерщвлёнными или погибшими родителями. Мечты о семье и детях слишком поздно пришли в его жизнь, когда жены не стало, а дочь давно покинула отчий дом и с ним знаться не хотела. Эти же ребятишки, преимущественно мальчики, обучаются во дворце, чтобы после стать крепкой опорой Фтии. Кощунственно взращивать прислугу и воинов себе под стать, но едва ли за пределами мраморных стен их ждала лучшая жизнь. Вот только, кто взрастит наследника? Царь без сына – слаб, добыча лёгкая и желанная. Мимо Пелея проносится свора оголтелых детей, смеются, даже не замечают правителя. Тот их провожает тёплой улыбкой, мягким прищуром светлых глаз. Многомудрый муж тяжело вздыхает, минует прямые коридоры, залы, выходит в свет дня и спускается на побережье близ дворца. Взглядом окидывает морские просторы, невольно вспоминает о днях, когда довелось скитаться в изгнании, честь восстанавливать, ещё много раз её порушить, а после занять свое законное место. Вода игриво плещется, издали доносится приятный смех. Полюбился морским нимфам берег Фтии, из раза в раз их и видят, и слышат. Некоторых особо невезучих моряков на берег выбрасывали, спасая от неминуемой гибели в синих водных пучинах. А в ответ, два раза в декаду им приносились щедрые жертвы, и трогать, а уж тем более убивать или пытаться изловить морских дев, строго-настрого запрещалось. Как бы прекрасны не были, пусть лучше помогают, чем потом мстить начнут. Пелей улыбается, вслушиваясь в смех, подставляет лицо солнцу. И всё же этот голос отличался от множества других, его хорошо слышно только здесь, только на этом месте, только в этот час. Иногда смех сменяется мелодичным пением, иногда даже можно увидеть, девичью фигуру у ближайшего грота, что возникает светлым обнаженным силуэтом и скрывается в воде. Царь подходит ближе, ощущая мягкое ласковое прикосновение тёплых волн к ступням. На этот раз к берегу что-то прибило. Мужчина опускает взгляд, замечая удивительный дар моря – серебристая нить, на которую нанизаны маленькие-маленькие ракушки и переливающийся жемчуг. Сын Эака наклоняется, поднимает украшение, на уровне лица, рассматривает. Уж точно не крабы-рукодельники подобное сотворили, и не вредные дельфины. Красиво на солнце переливаются, сверкает. Мужчина улыбается, наматывает нить на крепкую загорелую кисть. - Господин! Господин! – слышится юношеский голос. Евдор сбегает по склону, ещё чуть-чуть и кубарем покатится: запинается, через камни не то перепрыгивает, не то перелетает. И ведь есть же ступени. Пелей щурится, внимательно следит за тонкой фигурой. - Осторожнее! – предупреждает. А тот опять спотыкается тут же, но не падает. Подбегает, запыхается. На обгорелых щеках, горит румянец. Дышит тяжело, руками в колени упирается. Царь подходит к нему ближе, на плечо опускает тяжёлую руку: – Случилось чего? Пятки издалека сверкали. Евдор смеётся, головой кивает. - Гости прибыли, - отвечает, как только переводит дух А Пелей думает, какие-такие гости, раз неспокойное божественное дитя неслось с самого порта. - Менетий, рад тебя видеть! – царь Фтии выходит встречать своего старого доброго друга. На лице широкая счастливая улыбка, от усталости и нагнанной лени не осталось и следа. Во время изгнания, много раз выручал приятель, то приютит, то накормит, то укроет. А как славно участвовали вместе в походе с остальными аргонавтами! Пелей, как и его народ, не забывает добрые дела. Теперь уже не он к другу наведывается, а тот к нему. Да и какой друг, брат названый! - Позабыл уж, как ты выглядишь, Эакид. С последней нашей встречи, кажется, ты стал крепче и старее, - громкий бас наполняет зал, отскакивая от высоких стен. Помнит Менетий его ещё в числе аргонавтов – хлипкий, юный, задиристый до ужаса. Жизни с Пелеем не было, а сколько гордости в том плескалось – полная чаша. Шипел на всех, рычал, напоминая загнанного в угол одичавшего щенка. Сейчас с псом не сравним. Сам Менетий с ним примерно одного роста, такой же загорелый, борода разве только длиннее будет, в ней ещё седин нет, хоть тот и старше Пелея. Только стройный, сухой, напоминает вытянувшийся кипарис. А голос звучный, сильный! Откуда только берётся… - Зато тебя и первое, и второе обошло! – смеётся Пелей. Заключает друга в крепкие объятия, стискивает его, по спине от души хлопает. Сразу шумно во дворце становится, голоса громкие, низкие, заполняют собой всё пространство. Двое друзей удаляются по широкому коридору, обмениваясь шутками и колкими фразами, вспоминая былое. По такому случаю быть гулянью и веселью. Ближе к вечеру закатили пир со всей широтой фтийской души. Если праздновать, так праздновать. А если ещё и друг, то гулять будет не только весь дворец, но и улицы, расположенные у его подножья. Друг царя – друг всего полиса. В главном зале, ещё днём пустующем, собрались все храбрые воины, знать, с ними их взрослые сыновья. Славные мужа стали между собой вести беседы. Приглашены были и флейтистки, и танцовщицы – все те птички, что обычно чирикают в женской части дворца. Они не особо привлекают Пелея, но глаз радуют, как всякого, кто любит смотреть на красоту. А до их прихода были отосланы мальчишки, не достигшие двенадцати лет, юны ещё, чтобы до конца празднования здесь находиться. Их около материнскими взглядами провожали немногочисленные гетеры. За длинными столами разливается вино, изрядно опьяневшие возлегли на вытянутые резные клиния увенчанные золотыми и серебряными узорами. Тут и Пелей, и Менетий, и Диор, и сын его Автомедонт, и Евдор – полубог и множество-множество других. Евдору только недавно дозволилось оставаться до конца празднеств, потому тот своего не упускал: пил во всю, льнул к гетерам, также быстро отлипал и трезвел, если ловил неодобрительный взгляд Эакида. Сейчас же на его каштановых волосах красуется венок из цветов, а одна из женщин плетёт ему маленькие тонкие косы. - Дорога спокойная была, не считая короткого штиля, - размеренно беседуют друзья. Пелей голову набок склоняет, кивает: – Потом у самых твоих владение волны пошли, ветер задул. Чудеса. - А занимаешься чем? – чудесам Эакида уже не удивить, знает всё про свои и земли, и воду, и небо. - Всё одно, торговлю веду. Рабы земли вспахивают, сад небольшой держим с женой, - пожимает плечами. Очередной гогот вызывает у друзей улыбки, они подхватывают его, вторят. Вновь возливают вино, несут новые закуски. Танцовщицы в тонких одеяниях снуют тут и там, во всю заигрывая с опьяневшими мужчинами. Праздник, однако, сохраняет свою лёгкую атмосферу, не грозясь превратиться в дикую вакханалию по случаю празднования дня Диониса. - Новостью с тобой поделиться хотел. Моя-то, сына мне родила, - наклоняясь к Пелею, говорит ему Менетий, почти в самое ухо тычется. Удивлённо вскидывает брови фтийский царь. Смотрит на него, улыбается. Только недавно на его свадьбе гуляли – на самом деле давно, но воспоминания свежи до сих пор. Супруга его, кажется, Филомела, славная женщина, красивая, скромная. Хорошая партия, для совершенно непоседливого Менетия. - И только сейчас об этом говоришь?! – Пелей вскидывает руки в коротком возмущении, да в лёгком пьянстве не замечая, как проливает на пол вино. - Тебя увидел, так и позабыл, - голос низким становится, утопает в густой бороде. Хитрый прищур карих глаз впивается в светлое лицо Пелея. - Дурак старый! – гогочет мужчина, хлопая друга по плечу. Руку задерживает, крепкие пальцы впиваются, чуть встряхивают Менетия, заставляя и того заулыбаться, засмеяться. – Выпьем за сына! Кубки взмыли вверх, проливая вино на стол и пол. Мужи все встрепенулись, женщины тоже. И не так им важно за какого сына пьют, главное ведь повод. Между присутствующими опять скользнули полуобнаженные танцовщицы, сверкая золотыми украшениями и слегка звеня ими в такт музыке. Лёгкий звон утопает в общем шуме застолья. - Как назвали хоть? – голос опять становится тише, беседа ведётся лишь между ними двумя. - Патрокл, - усмехается мужчина. Пелей кивает, славное имя. Не может не радоваться за Менетия, с которым и море по колено будет, и перун Зевса не так страшен. Дети – это счастья, это наследие и гарантия, что тебя не забудут. Пелей не искал славы и не мечтал быть увековеченным во фресках, скульптурах или росписи глиняной посуды. Он хотел, чтобы его дело продолжили, чтобы Фтия процветала, люди были счастливы и мир между эллинами держался как можно дольше. - Тебе бы тоже пора жениться, да наследником обзавестись, - сидя уже в обществе друг друга на балконе, молвит Менетий. Праздник остался где-то позади, продолжающийся под громкую музыку, смех и звон драгоценностей. Над Пелеем и гостем тёмное полотно небосвода, усеянного россыпью звёзд. Селена игриво улыбается полумесяцем, отражаясь в темноте вод. Доносится звонкий смех из зала, заставляя на миг обернуться. Опять Евдор перебрал. Старые друзья после долгой разлуки вновь могут говорить, как прежде. Разве только взрослее стали… нет, старее. Взрослеют мальчишки, а они уже давно в таком возрасте, что каждый день приходится думать о тёмном царстве Аида и что останется после них, когда погребальный костёр остынет. - Ты же знаешь, что после случившегося с Антигоной нет во мне ни любви, ни желания любить, - голос вмиг сделался охрипшем, Менетий хорошо различает ноты боли. Не любит Пелей прошлое обсуждать, возвращаться к нему тяжкими болезненными думами. Ладно, если это их приключения весёлые, застолья, или же, как они от дочери конюха бегали. Но ненавидит мыслями возвращаться в тот день, когда ненароком убил отца Антигоны. Проклинает решение свое искать спасение у царя Акаста. Угораздило нарваться на его жену ненормальную с языком длинным. Распустила пакостные слухи, обвинила Пелея, мол, снасильничал. Поссорила всех со всеми. Если бы не Хирон, то сгинул бы тогда среди разъяренных кентавров. А когда узнал, что случилось с Антигоной… Антигона. Её имя идёт об руку с болью. Как узнал, что она повесилась, посчитав, что муж её так низко пал, предал, опозорил, так впал в беспамятство. Кажется, очнулся, когда Иолк в огне потонул, а царь и жена его были казнены. Прилюдно. Пелей ещё живыми протащил их по горящему городу, привязав к колеснице, заставил признаться в клевете, а после отрубил головы и запретил хоронить. Кровь их на его руках, но и кровь Антигоны – его вина. По локти утоп, а-то и по самую шею. С тех пор, много женщин у него было, но не к кому любви не питал. Всё время возвращаясь мыслями к своей любимой, и сколько всего не успел сказать. - Так не в любви же дело. Фтия твоя, процветает. Нет места покойнее и слаще. Желающих покуситься на неё не находится, только в радость гостить у тебя, - чуть спешно говорит Менетий, выдёргивая своей болтовней из тёмного омута памяти. Сидит расслабленный, загорелую кожу свет Селены ласкает. Взбит хитон, съезжает расшитый дорогими нитями гиматий, фибула на честном слове держится. Волосы взъерошенные и тёмные теряются в ночи. Взгляд пытливый. - Только вот беда, друг мой. Рано или поздно, а кто-то пасть раскроет. Покуда нет за тобой наследника – найдётся смельчак, - вздыхает Менетий, вновь кубок к полным губам подносит, отпивает немного: - Например, Атрей. Хмурится Пелей. Знаком он ему, а потому раздражение до костей пробирает. Воплощение всего низкого и дикого, что только может быть в человеке. Боги от него отвернутся. - Они с Фиестом никак трон поделить не могут? - пальцы меж собой трёт, задумчиво и мрачно на друга взирает. От этих двоих ожидать можно чего угодно. - Боюсь, что очень даже могут. Атрей почти уж вытеснил брата. А он страшнее всех будет. Задумал все царства объединить под правлением одного, - также безрадостно отвечает Менетий. Мигом вся радость от встречи и вечера проходит. Ощущает, как по спине дрожь идёт, покалывает неприятно. Ненадолго в Элладе мир воцарился и спокойствие. Вечно найдётся кто большего захочет: - Назовётся басилеем, станет править единолично. - Под его-то задницей? – фырчит. - Ну, я бы сказал, что властной рукой, - усмехается. - Но вероятнее всего, именно под задницей. Смеются хрипло. Менетий спокоен, ему бояться нечего. А вот Пелею есть что терять, он - царь, это его земля, выстраданная и заслуженная. Зная нрав друга, понимает, что тот скорее в собственной крови захлебнётся, чем перед кем-то голову склонит. Надо быть идиотом, чтобы ссориться с Пелеем, но такой же идиот пустит всё на самотёк, зная, что может сотворить Атрей. - Я беспокоюсь за тебя, друг. Потому и говорю, укрепиться надо, союзников найти, наследника заделать, - совсем на шёпот переходит, будто боится, что услышат: - Был в Микенах, и скажу, лучше начать торопиться. - Знаю, - задумывается. Второй рукой неосознанно запястья касается. На нём сверкает украшение, что недавно на побережье отыскал. Кожу приятно греет. Придётся жениться, а после отбытия Менетия, поискать надёжных союзников. Хотя бы те, с кем торговые отношения неплохо сложились - Итака, Аргос. В последнем, правда, до сих пор неспокойно, но люди там надёжные. Спартанцы своему слову верны, с ними тоже можно иметь дела, Тиндарей стар, но умён. Да и Атрея там не шибко жалуют. Менетий к нему навстречу наклоняется, крепкие пальцы в волосы запускает и к себе притягивает, лбами сталкиваются, глаза в глаза смотрят. Сложно от очередной улыбки удержаться. - Но ты понятия не имеешь, как я скучал, - улыбается царю, хитро-хитро щурится, ерошит волосы на затылке. Пелей в ответ запускает, также к себе притягивает. Смех разливается над вольной Фтией. Плещется игриво море, облизывая скалы и мягкий песок. Тёплый ветер сменяется ночной прохладой, давая отдохнуть от дневного зноя. Долго ещё старые друзья так сидели, беседу вели. Их гогот слышала молодая богиня, восседающая неподалеку от берега на высоком камне, окруженный водой. Их смех, звуки музыки, есть в этом что-то манящее. Пальцы коснулись шеи и не обнаружили на ней украшения. Потеряла, когда после разговора с отцом отправилась играться с дельфинами. Жалко, оно ей нравилось. Ночь ясная, яркая. Морфей и Гипнос, покидают дневное убежище, пролетая над постелями людей и зверей, даруя им сладкие сны. Иных постегают кошмары и дурные знамения. Селена приветливо улыбается с небосвода и машет морской богине. Взгляд Фетиды устремляется к небу. Видит, как одна за другой звёзды рождаются, дабы с приходом Эос вновь умереть. Цикл их вечен, как вечна жизнь богов. Смертные – на то и простые смертные, любить их нельзя, то самой природой противоестественно. Им свойственно свершать множество губительных ошибок, поддаваться страстям и порокам. Иногда ей кажется, что боги бывают немилостивы к ним, подыгрывая людям в их желаниях. Их жизнь и так скоротечна, они должны спешить любить, жить, творить. Пусть творят, чего только пожелают. Известно ей и то, что некоторые смертные столь отличительны, что заслуживают возле остальных богов стоять. Но это редкость. Ужасная редкость. И кто их после помнит? Кто алтари возводит? Кто любит? Тот же Пелей, царь Фтии, которого она из раза в раз видит на одном и том же берегу, когда покидает свой грот. Простой смертный мужчина. Интересный, величественный, пропахший кровью и прячущий это за душистыми маслами. И всё же, когда-то придёт его конец. Нельзя смертных любить, даже если грозятся бессмертным уподобиться. Юной же Фетиде известно, что она приглянулась Зевсу, что желает в свои невесты взять, любовью породить наследие, дабы столь же бессмертное и сильное дитя, было среди богов на Олимпе. Великий из великих. Глаза её живые. Живые, сверкают в ответ самому небосводу. Сверкают и ждут. Она ждёт его.< . . . >
Божественные залы наполнены светом и блеском золота. В самом центре большая высоченная из прозрачного камня чаша, украшенная по бокам золотым сечением. В ней плещется вода, открывающая и показывающая всё, что только пожелают узреть боги. В воздухе стоит свежесть, лишь лёгкий аромат амброзия пьянит. Великолепные сады, разбросанные по склонам Олимпа, цветут и плодоносят, и плоды никогда не гниют, но неизменно все залы и дороги ведут к центральному громадному дворцу, где время от времени собираются боги, повинуясь требованиям Зевса. На балконе стоит высокая женщина с аккуратно собранными волосами, в светлом хитоне, поверх наброшен гиматий. Кожа её отливает жёстким, но благородным серебром, острые черты лица будто высечены из камня. Взгляд холодный, жестокий, разящий не хуже клинка. Красота её строгая, недосягаемая, на женщину эту страшно взгляд поднять. В волосах золотой венок из лавров. - Ты и впрямь намерен зачать с ней дитя? – Гере не нужно повышать голоса, чтобы восседающий на своем месте Зевс, услышал её. Мужчина чуть склонил голову в уставшем жесте, а затем отклонился назад. Сильные пальцы прошлись по тёмным волнам волос, убирая пряди назад. По какой-то причине, новость об этом разнеслась на весь Олимп. Прометей, чтоб его, не умел совсем держать язык за зубами. Следовало указать орлу склевать именно его, а не печень. Что толку, если тот вновь среди богов, освобожденный Гераклом – таким же порождением Зевса. - Я не думаю об этом так часто, как ты, - холодно отрезает Громовержец. По правде, он об этом и вовсе не помышлял. Так может, отдохнуть и развлечься, но не более. Это потом Прометей гаркнул, остальные подхватили и давай трепать, мол Зевс новую супругу себе присмотрел, детей хочет, всё такое. Иногда, быть верховным божеством ужасно тягостно. Взаимоотношения же между Герой и Зевсом едва ли возможно назвать простыми или близкими к супружескому теплу. Гера не из тех, кто будет ласковой и нежной, а Великий Горгон не способен на долгое увлечение одной персоной и быть при этом примерным мужем. Так, или иначе, Она - хранительница очага, Он - метатель молний. Она - мать, Он - отец. Как Гея и Уран. Гере приходится слегка обернуться, дабы видеть краем глаза фигуру супруга. Ему известно, что в этом легком движении скрытая угроза, предупреждение. Не получив желаемого опровержения, она двинется на него. А ему не положено бежать от собственной жены. Иначе совсем на Олимпе все засмеют. - Потому что от твоих детей одни проблемы, - едко замечает Гера. - Не вмешивайся в их судьбы, жёнушка, тогда проблем не будет, - разводит он руками, пряча усмешку в короткой бороде. На этот раз она полностью разворачивается к нему, вскидывая острый подбородок. В движениях и жестах сквозит строгость, сдержанность - не позволяет себе лишнего. Кошка, что готовится к прыжку, которым и прикончит несчастного. За это Зевс любит свою дражайшую божественную жену, по совместительству сестру. Оставаясь столь возвышенной, она точно знает цену своего бессмертия и положения. Многое ей прощается, на многое божество глаза лениво закрывает. А по правде, её гнева, пожалуй, боятся не только олимпийцы, но и он сам. Ему приходится всё свое внимание обратить на Геру, дабы не упустить момент хищного смертельного прыжка. - Тебе известно, что от любви вашей родится сын, который «отца своего свергнет и место его займёт»? – цитирует Прометея, теперь каждое слово, подобно удару молота Гефеста. Громовержец мрачнеет, зная об этом, но мысли не давая пустить корни. Однако же если уже были посеяны они, то Гера не оставит оного без внимания, позволит росткам взойти и укорениться. Медленно ступает в зал. Ни один волос на голове её не шевелится без позволения, взгляд испытывающий. - Брехун Прометей тебе и это наплёл? - скалится Зевс. Рукой одной подпирает голову, в которой зреют тяжёлые думы, а пальцы второй впиваются в широкий подлокотник каменного престола. - Такой ли брехун? - слова её звучат непривычно игриво, затем мягкий наклон головы, прищур: - Тебе известно, что случилось с Ураном, что ты сам сотворил с Кроносом, нашим отцом. Она подходит совсем близко, отчего мужчина чувствует острый аромат жасмина. Он медленно опускает веки, раздумывая над словами супруги. В этом есть своя правда. Оба раза предсказывалось рождение сильных сыновей, оба раза мир содрогнулся от этих двух пророчеств. Место свое терять никому не хочется, а уж тем более Зевсу. - Меня не желаешь слушать, так может дщерь свою, что плотью твоей является. От ума Великого Горгона произошла? – знает куда давить. Потому и интерес мужа пробуждает. Неужто Афина, богиня мудрости, оказалась втянута в корысти ревнивой жены? - Ежели от ума моего произошла, то слушать бы и потакать не стала, - твёрдо голос звучит, как гром. Но взгляд его встречается с серостью, напоминая плиту надгробную, что сверху на него сейчас упадёт. Придавит: - Где же она? Действительно, зная какие мысли в его голове копошатся, становится не по себе. Афина мудрая, строгая, холодная и недосягаемая, напоминает хищную птицу. Если она ввязалась в это, значит пророчество имеет под собой почву, либо же между ней и Герой что-то имеется. Хочет высказаться, Зевс выслушает. В зале разом стало прохладно, запахло холодным металлом и клинописными дощечками. Афина ступает тихо, будто парит в воздухе, приняв привычный образ большеглазой совы. Мудрейшая из всех божеств и бессмертных, будто своего часа дожидалась. Светлые волосы распущены и струятся по обнаженной спине, шаги её тихие. Она лишена своего военного облачения, в котором обычно предстает. Сейчас являет собой само спокойствие и кротость, окутанная в белые длинные одеяния. Голову набок склоняет, птице уподобляясь. Глаза большие, выразительные, но серые как камень. На Геру взирает, еле заметный кивок замечает, лишь после на отца глядит. Зевс вперёд наклоняется, отгоняя насмешливость и скуку. Советами Афины прежде не пренебрегал, так как всегда по делу говорит. - И что же сказать мне желаешь, дочь моя? О дите, которое на свет ещё не появилось? – с лёгким нажимом вопрошает Горгон, а губы в усмешке вновь изгибаются. Лицо Афины даже не дрогнуло, впилась хищным птичьим взглядом, не моргает. - Сын, что от союза вашего появится, принесёт лишь боль и раздор меж богами, - голос её мягкий, тихий, но слышен в каждом углу обширного зала: - Низвергнув Кроноса и запечатав его с другими титанами в Тартаре, ты, отец мой многоумный, установил порядок на Олимпе. Но поддавшись человеческому, позабыв о сущности бессмертного, рискуешь утратить свою власть. - Что человеческое видишь во мне? – сощуривается в ответ. - Страсть, похоть, желание обладать всей красотой мира, но это не наш удел. Всё уже твоё… - Верно, моё, - с нажимом произносит. Афина потупила взгляд, опуская его, словно просчитывая, что сказать дальше. Затем делает шаг в сторону отца, снова смотрит, но с внезапной печалью. - Никто не спорит, но вспомни каким трудом ты добавился признания, власти. Это всё может кануть в Лету, если не прислушаешься к мольбе своей любимой дочери… Речь Афины сладка, играет на струнах отцовской души и божественной гордости, втекает в уши и заставляют задуматься. Никто иной не знает кратчайший путь до разумности Зевса, кроме как дочери, что вышла из этого разума. Взгляд Афины возвращается к Гере, на короткий миг, но это не ускользает от взора Великого Громовержца. Хмурится, тяжело вдруг становится так. - Что же ты предлагаешь? - строго вопрошает: - Если не я, то есть ещё мой любвеобильный братец, Посейдон. Он тоже на неё взгляд положил. - Посейдон не решится, испугался пророчества. Но нельзя, чтобы отцом было божество, - голову опять набок склоняет. Зевс сощуривается, понимая к чему клонит дочь. Гера стоит в стороне, проявляя удивительную кротость. - Но, если отдашь в жёны её Пелею, то на свет явится герой, что станет прославлять богов, - воплощение мудрости самой вновь делает шаг навстречу, упорно заглядывая в лицо Зевсу: – То не мои догадки, а Прометей увидел сквозь пелену забытья. Взошедшие ростки, плотнее в почву благодатную впиваются, плотно укореняясь в ней. Отдать полюбившеюся морскую богиню в руки внука? Пелей был неплохим вариантом, тем более, что достаточно близко к Фетиде. Но и желание владеть ею, у Зевса никуда не делось. Престол или женщина. Воистину сложный выбор для того, кто на первом сидит, а во втором нужды никогда не знал. - Подите прочь, - рукой отмахивается от надоедливой семьи: - Прочь! Содрогается зал. И будто прочитав мысли, губы Геры дрогнули в улыбке, а мудрость вступила в свои права, скрываясь в тени.