Человеческий фактор

— Тебе стоит побриться. Люди невесть что подумают, с каких пор тебе все равно? — голос из трубки мягкий, нежный, приторно-заботливый. Поначалу может показаться, что слышать нечто подобное — высшее счастье, ведь человеку на том конце не плевать. Человек искренне о тебе заботится, печется о твоей репутации и социальных коммуникациях. Хочет, чтобы все было хорошо. Идеально, прилизано, не подкопаться. И только человек, слышавший это на протяжении нескольких лет мог с точностью определить, что все это беспокойство нацеленно не на него, а на общественное мнение. Ольга беспокоилась не о том, что люди будут думать про него, а о том, как они будут тихо ненавидеть ее, за его внешний вид. — Ольга, мне не все равно. Проблема в том, что тебе тоже. Тебя это больше не касается, так ведь? В ответ — напряженное молчание. Слишком тяжелое и громкое. Практически осязаемое. Если б они находились сейчас в одной комнате, то температура воздуха в ней точно поднялась бы на пару градусов. Невыносимая тишина, пропитанная хорошо скрываемой ненавистью. — И будь добра, не звони мне больше, ладно? — Господи, как можно быть таким эгоистом, Борь?! Я же о тебе беспокоюсь, ты же без меня сгниешь там в этом своем участке… — Доброй ночи, Оль. Мне пора работать. Он отключил телефон и положил его экраном вниз на стол. Потом шумно выдохнул, убивая остатки ее убийственного молчания. Оно всегда раздражало, а сегодня по-настоящему бесило. Наверное, потому что Боря не обязан был больше его терпеть. И одновременно с этим, где-то в глубине души скучал по этой ежедневной неочевидной пытке. Когда она стояла в своем лоскутном халате над плитой, скрестив руки и опустив голову. И только по положению ее тела, по позе и дыханию можно было догадываться, в чем проблема. Хуже всего было понимать, что так было не всегда. Что еще полгода назад она могла взахлеб рассказывать о всех их проблемах, выдумывать самые разные варианты их решения, а иногда, каким-то чудом, умудрялась их избегать, или еще хуже — решать. Вспомнить времена, когда проблем не было вовсе, уже не получалось. Вот ему и оставалось только раз за разом после ее звонков, вспоминать. Как это было спокойно и понятно, когда для возвращения в зону комфорта достаточно было подойти, обнять, сказать «прости, я был не прав» и уйти спать по разные стороны кровати. Такая вот зона комфорта. Делать вид, что все в порядке. Притворяться и бесконечно уступать. Борис ненавидел себя за то, что подобное поведение стало для него нормальным. И в то же время, он ненавидел себя за то, что нашел в себе силы что-то изменить. Теперь для ощущения комфорта ему надо было стараться сдерживать себя и успокаивать ее во время нечастых, но регулярных созвонов. «Без кольца как без пальца». Тонкий белый след на коже мозолил глаза и заставлял то и дело натирать это место. Поначалу Борю это успокаивало, но со временем начало раздражать, а сегодня по-настоящему бесило. Как мерзкая попсовая песня, которая въелась в мозг и прокручивается в мыслях. Одна и та же тупая строчка. «Сюси-муси-муси-пуси миленький мой» «Без кольца как без пальца» За окном стоял жаркий август. Лето убило все силы на то, что б его последний месяц люди запомнили и с теплотой вспоминали до самого мая. Оконный термометр показывал 26 градусов, и это-то вечером в тени. Боря уже собирался домой. В участке было пусто, он остался тут один. Вернее, в компании собственных мыслей, переживаний и гнетущего молчания, умершего в трубке еще пять минут назад. — Я тебе ща этой доской ебальник снесу! Скрипнула входная дверь. После прямой угрозы послышалась возня в предбаннике, потом секунда замешательства, шаги по коридору, и наконец, в дверном проеме показалось чье-то заплывшее синевой лицо. Очевидно, угроза была приведена в действие как минимум час назад. — Добрый вечер… Заявление примите? — Какое нахер заявление?! Проталкивая первого посетителя вперед, внутрь комнаты зашел второй человек. Тот, который только что угрожал, и на которого, очевидно, собирались писать заявление. От чего-то Боре захотелось забыть о том, что он слышал минуту назад. Этот второй выглядел до боли знакомым. Рыжие волосы, длинные, немного взъерошенные. Ему пошли бы дреды. Загорелые, усыпанные веснушками плечи. Майка, которая точно была футболкой с обрезанными рукавами. Кажется, мерч какой-то фолк группы. И татуировка на предплечье — то ли руны, то ли абстракция в самом убогом исполнении. В руках у него была сложенная шахматная доска. Внутри нее шумели, сталкиваясь друг с другом, фигуры. А на лице первого все отчетливее проступал синяк с четким треугольным контуром. — Вообще-то после шести уже не принимаем, приходите утром. — Но он буквально только что грозился меня убить! — Не убить, а снести бошку, это важно для протокола. Так ведь? — Боря поймал на себе его взгляд. Глаза голубые-голубые, прям как небо. Ясные, чистые, бесконечно добрые. При этом малость бешенные. В них читалось секундное замешательство, а после — озарение, — В смысле, я ничего такого не говорил. Это все ложь, клевета и провокация. — Да я хоть сейчас с десяток свидетелей найду! — Где, в парке? До туда десять минут пешком. — У меня лицо — свидетельство! — Да кто тебя знает, а? Может ты споткнулся и на кривую плитку упал. — Глазом?! — Так. — Боря поднялся, уперев руки в стол. Этот шум ломал его понимание происходящего. Превращал все в какой-то несусветный бред. Ему жизненно необходима была тишина и уединение. Покой. Забвение. Но где-то в висках назойливой песней звучал голос рыжего. Который он точно слышал не впервые. — Молодые люди, соблюдайте порядок. Еще подеритесь мне здесь… Он потер переносицу и закрыл ненадолго глаза, стараясь уловить миг тишины. — Вы идите и не беспокойтесь. Все вижу, и синяк, и угрозы… Сейчас товарища по-быстрому оформим, а вы идите. Просить дважды не пришлось. Избитый тут же засиял, выхватил у спутника доску и удалился буквально за минуту. И в это же время, чистые ясные глаза закатились и приобрели раздраженный вид. — Для моего оформления, вроде как, нужно если не присутствие, то хотя бы подписанное заявление жертвы. — он скрестил руки на груди и уселся на металлический табурет, стоявший напротив стола. — Вау, Юра, какие познания… Сохранилось что-то в голове, да? — Боря невольно улыбнулся. Он не хотел этого говорить, но как-то само вырвалось. Будто не было никакого сомнения в том, что перед ним сидит бывший однокурсник. Будто не было всех этих лет, женитьбы и службы. Будто сейчас они со всего этого посмеются и пойдут в столовую, готовиться к праву. Боря смотрел на него долго и внимательно, наслаждаясь тишиной, вызванной затянувшейся паузой. Смотрел и с каждой секундой убеждался в том, что не ошибся. Потому что видел в глазах напротив весь мыслительный процесс. Смятение, смущение, прошаривание памяти, и наконец, просветление. Словно тучи рассеялись, открывая взору солнечный свет и небо, спрятанное за густыми облаками — Гончаров? — Борис Дмитрич, он самый. Теперь улыбался и Юра. Он почти не изменился. Только срезал дреды и успел отрастить волосы, а вместе с ними и аккуратную бороду. Видно было, что несмотря на свой потрепанный вид, он за собой не то что ухаживает, а прям следит. И в свои двадцать шесть выглядит достаточно хорошо, что б у него периодически спрашивали паспорт на кассе. О том, что спрашивать есть за что, говорил легкий винный шлейф. — Неплохо ты устроился, — Юра заулыбался еще шире и устроил локти на его столе. Вторгся в личное пространство. — Ну раз у нас тут такая бесподобная встреча, ты же не будешь меня арестовывать? — Только если расскажешь, чем ты довел этого бедолагу. — Да было бы из-за чего доводиться… Человек просто… Нервный. Завидует и беситься. Я у него четыре партии выиграл, а на пятой он подрезал моего слона. Внаглую! Скинул с доски, будто я блять слепой. Ну вот я и… — Решил конфликт миролюбиво? — Более чем. За такое и убить можно, а я всего лишь… Ну немного перестарался. Кто ж знал, что он бумажный? — Ну, ясно. — И что ты ему скажешь, когда он придет завтра злорадствовать? — Что ты сбежал из-под стражи и находишься в федеральном розыске. — Хоро-о-о-ош! Борис Дмитрич, а не желаете ли вы продолжить беседу в более культурном месте? Юра был заметно пьян. Его ясные и чистые глаза блестели. Это был тот уровень опьянения, когда мозг еще соображает, а тело уже заметно отстает. Легкая заторможенность действий и звон бутылок в рюкзаке, который Юра осторожно бросил на пол перед тем как сесть. Он был беспечный и веселый, будто в его жизни нет никаких проблем. Будто ему все еще девятнадцать и главная забота — не огорчить родителей. Он был самоуверен и бесстрашен, раз явился в отделение с тем, кто собрался писать на него заявление и вот так просто признался в учинении драки. Он словно исчез после своего отчисления. Бесследно и навсегда. От него не было ни слуху ни духу. Боря о нем даже не вспоминал. А теперь, когда увидел, не мог выкинуть из головы. Воспоминания тайфуном обрушились на него, возвращая в вечера, проведенные вдвоем в библиотеке. В стычки с преподавателями, свидетелем которых он выступал. В поздние прогулки до дома с пивом и сигаретами. В их первый и последний поцелуй. Ранним утром возле колледжа, когда вокруг не было ни души, а Юру рвало на части от отчаяния и бессилия. Боря тогда подумал, что Юра едва ли не самый сильный человек, из всех, кого он знает. Глупый, очень глупый, но очень сильный. И уверенный в себе настолько, что б слать к чертям свою жизнь и будущее, лишь бы не поступаться принципами. Он не знал тогда, что ответить на этот жест. Как отреагировать, и реагировать ли вообще. Это было странно, неожиданно и вроде даже приятно, но он был совершенно растерян этим поцелуем. Потому что не был к нему готов. И спустя годы, Боря все так же не был готов. Он не был готов к Юре, к его амбициям, уверенности и бесстрашию. К его безрассудству и безумным идеям. Но он понятия не имел, на что убить очередной вечер, высасывающий из него душу. — Желаю. Что ты подразумеваешь под культурным местом?